Курсовая: Система образов романа Томаса Мэлори Смерть Артура

и развивающихся объективно, помимо его воли, впрочем, понятие объективности

оостоятельств здесь во многом относительно. Ведь Артур сам дает толчок к

нежелательному для него исходу, сам сеет в государстве атмосферу "любви и

ненависти". И пока в рыцарях любовь к государю, олицетворяющему собой новый

порядок, одерживает верх над страхом, Артуру сопутствуют победы и

процветание.

Перелом наступает в XIII книге романа, открывающей поиски Святого Грааля.

Только теперь король со всей отчетливостью понимает, что сохранить на его

глазах распадающееся братство рыцарей круглого Стола не в его силах, и он

упрекает Гавейна, как будто Гавейн с его предложением отправиться на поиски

Святого Грааля выступает для него тем препятствием, преодолеть которое не в

его силах, и он жалуется и плачет, но в конце концов смиряется.

"Allas said the kynge Arthur vnto sir Gawayn ye haue nyghe slayne me with the

auowe and promesse that ye haue made / For thurgh yow ye haue borafte me the

fayrert felauship and the truest of kryrghthode that euer were sene to gyders

in ony realme of the world / For whanne they departe from hens I am sure /

they alle shalle neuer mete more in thys world / for they shalle dye many in

the quest /And soo it forthynketh ne a lytel / for I haue loued them as wel

as my lyf wherfor hit shall greue ae ryghte sore the departycyon of this

felauship / For I haue had an old customme to haue hem in my felauehip.

And ther with the teres fylle in hia eyen /"

[157](“-Увы!-сказал король Артур сэру Гавейну, я убит вашей клятвой, ибо

через вас я лишусь лучшей и вернейшей рыцарской дружины, которая собиралась

когда-либо при королевской дворе. Ибо, отправившись в странствия, они, я знаю,

никогда уже не съедутся вместе в этом мире, но погибнут многие в поисках. А это

печалит немало, ибо я любил их, как жизнь мою. И потому я горько сокрушаюсь их

предстоящему отъезду, ведь я издавна привык видеть их всех подле себя. И слезы

упали из очей его”[158]).

С этого момента король Артур уже нисколько не будет напоминать того

решительного молодого короля, жизненным девизом которого было изречение

"лучше умереть с честью, чем жить с позором". Как государственный деятель он

прекратит свое существование, как простой человек он будет оплакивать свою

судьбу и судьбу рыцарей, ибо благополучный исход ни одного из предпринятых

действий не может быть предвиден. С этого момента король Артур становится

игрушкой обстоятельств, а когда они качественно меняются, когда страх его

врагов переходит в ненависть - их жертвой.

Но, пожалуй, качеством, существеннейшим образом отличаю-щим роман Мэлори от

более ранних произведений куртуазной и рыцарской литературы, является

трактовка и раскрытие в нем женских образов.

Женщина, которая возводилась на пьедестал, красоту которой оспаривали в

поединках, во имя которой совершались подвиги, никогда или почти никогда не

становилась полноправным героем рыцарского романа. Она была необходима как

стимул к развитию сшета, главным героем которого всегда оставался мужчина,

рыцарь.

В "Исповеди влюбленного" Гауэра, как мы видели, образ женщины - земной, но не

менее прекрасный, чем образы обожествленных женщин трубадуров и труверов;

однако он раскрыт еще менее полно, чем образ влюбленного. В произведениях

Джона Лидгейта делается пока еще робкая, но вполне заметная попыт-ка к

раскрытию женских образов наравне с мужскими в сложном единстве порой

противоречивых человеческих черт.

Эта тенденция находит свое осуществление и в романе Мэлори. И не имеет

значения, что некоторые моменты такого рода характеристики почерпнуты

писателем из его французских источников. Важно, что он уже не может, чувствуя

новые требования времени и искусства, вернуться к старой трактовке женских

образов и постоянно акцентирует земную, человеческую сущность своих героинь.

Примечательно, что его Елена из Астолата - не просто жертва несчастной любви.

Она осознает безвыходность своего положения, но она осознает и свое право на

земное счастье, и это сознание заставляет ее даже всупить в пререкаяния с

духовником, требующим от нее выбросить из головы самую мысль о любви к

Ланселоту. Ответ Елены - это ее самоутверждение и утверждение охватившего ее

чувства любви, которое в ее понимании не является греховным, ибо оно

искуплено страданием:

"Thenne she sayd shold I leue euche thoughtes / am I not an erthely woman / and

alle the whyle the brethe is in my body I may complayne me / for my byleue is I

doo none offence / though I loue an erthely man / and I take god to my record I

loued none but sir launcelot du lake nor neuer shall / and a clene mayden I am

for hym and for alle other / and sythen hit is the sufferaunce of god / that I

shalle dye for the loue of soo noble a knyghte / I beseche the hyghe fader of

Heuen to haue mercy vpon my sowle / and vpon my innumerable paynes that I

suffred may be allygeaunce of parte of my synnes

[159]"(“-Отчего я должна оставить эти мысли? Разве я не земная женщина? И

покуда дыхание есть в моем теле, я стану твердить мои жалобы, ибо я верю, что

нет греха перед Богом, что я люблю земного мужчину, для того и создал меня

господь, и всякая праведная любовь приходит от него. Я же иначе как праведной

любовбю не любила сэра Ланселота Озерного. И Бог свидетель, кроме него, я

никого не любила и не полюблю на этом свете. Я осталась непорочной

девственнецей перед ним и перед всеми остальными. И раз уж такова воля божия,

чтобы мне умереть от любви к столь благородному рыцарю, я молю тебя, отец

небесный, помилуй меня и душу мою, и пусть за бесчисленные муки, что я сейчас

приемлю, мне проститься часть моих прегрешений”

[160]).

Женских образов в романе Мэлори, правда, не так много, как мужских, но всюду,

где они появляются, они получают не только типичную для рыцарской литературы

характеристику "самой прекрасной" и "самой мудрой" дамы, но и как правило,

раскрываются в действии, в развитии.

В резком контрасте поэтому противостоят друг другу в романе образы Гвиневир и

Изольды. Гвиневир - достойная супруга короля Артура. Так же, как и Артур,

она, по словам Борса, является "опорой добрых рыцарей":

".аs ferre as euer I coude knowe / she was a mayntener of good knyghtes / and

euer ahe hath ben large and free of her goddes to alle good knyghtes / and the

moost bounteuous lady of yeftes and her good grace that euer I sawe or herd

speke of /"[161](“. но всегда, сколько

я помню, она считалась покровительницей всех добрых рыцарей, и не было дамы

щедрее ее на дары и на милости среди тех, кого я знаю или о ком слышал”

[162])и она подтверждает это на деле: королева Гвиневир, когда-то гордо

заявившая Артуру, что она скорее утопилась бы, чем позволила себе погибнуть от

руки его врагов /"It were me leuer sayd the quene to dye in the water than to

falle in your enemyes handеs & there be slayne /"

[163](“-Я все же предпочитаю умереть в этих волнах, чем оставться здесь и

попасть в руки ваших врагов, -сказала королева,- и от них погибнуть”

[164]) словно забывает о своей королевской гордости, когда речь идет о жизни

ее рыцарей, и отдается в руки покушающемуся на ее честь рыцарю Мелиагрансу при

условии, что он пощадит сопровождающих ее рыцарей. "thenne for pyte and sorowe

ehe cryed syr Mellyagraunce slee not my noble knyghtes / and I wille go with

the vpon this couenaunt that yhou saue hem / and suffer hem not to be no more

hurte/...for I wylle rather slee my self than I wylle goo with the / onles /

that thyse ray noble knyghtes may be in my presence /"

[165] (“.тогда заплакала она от жалости и горя и сказала так:

-Сэр Мелегант, не убивай моих благородных рыцарей. И тогда я согласна

последовать за тобой, но при том лишь условии, что ты сохранишь им жизнь и не

велишь их больше увечить, и пусть они сопровождают меня, куда бы ты меня не

увез. Ибо я предпочту лишить себя жизни, чем следовать за тобою, если этих

благородных рыцарей со мной не будет”[166]

).

Это, так сказать, официальная характеристика Гвиневер, воссоздающая перед

нами образ справедливой правительницы. Но этим и исчерпывается раскрытие

образа Гвиневир в данном плане. Основным состоянием, пронизывающим все

эпизоды романа, в которых выступает Гвиневир, является ее любовь к Ланселоту,

и, раскрываясь в этом своем чувстве, столь естественном для героини

рыцарского романа, Гвиневир предстает перед нами в то же время непохожей на

героинь куртуазной литературы. Ее любовь, хотя и была любовью с первого

взгляда, охватившей ее целиком и на всю жизнь, все же, как это следует из

нового идеала любви, выдвигаемого Мэлори, оставляла место для рационализма.

Нет, королева Гвиневир не будет, подобно Изольде, кручиниться об изменившем

ей возлюбленном, а петом безропотно прощать его. Ревность Гвиневир

проявляется открыто, в острых тирадах, направленных против Ланселота,

которого она лишь заподозрила в измене и которому поэтому (правда, обливаясь

слезами) приказывает покинуть замок короля Артура. И приказ этот продиктован

не ее положением королевы, но ее женским самолюбием, которое с трудом, но все

же одерживает в ней верх над всеми иными чувствами.

“...she brast oute on wepynge / and soo she sobbed and wepte a grete whyle /And

whan she myght speke she aayd / launcelot now I wel vnderstande that thou arte

a fals recreaut knyghte and a comyn lecheoure / and louest and holdest other

ladyes / and by me thou hast desdayne and scorne / For wete thou wel she eayd

now I vnderatande thy falshede / and therfor shalle I neuer loue the no more /

and neuer be thou so hardy to come in my syghte / and ryghte here I discharge

the this Courte that thow neuer come within hit / and I forfende the my

felauahip / and vpon payne of thy hede that thou see me no more /"

[167](“.она разразилась слезами и долго плакала и рыдала, И когда она смогла

говорить, то сказала:

- Сэр Ланселот, вот теперь я вижу, что ты просто коварный рыцарь-изменник и

любодей, что ты любишь и целуешь других женщин, а меня презираешь и ставишь ни

во что. Знай же, что раз мне открылась твоя измена, теперь я уже никогда

больше не буду тебя любить, ты же не дерзай никогда более показаться мне на

глаза. Сей же час я освобождаю тебя от службы при нашем дворе, и больше ты

никогда сюда не возвращайся. Я лишаю тебя моего общества, и ты под страхом

смерти никогда уже больше на меня не взглянешь!”

[168])

Однако и этот поворот в сюжетной линии оказывается не простым, не

прямолинейным. Как говорит Борс, утешая Ланселота, "женщины часто, не

подумав" совершают поступки, о которых впоследствии горько сожалеют"

/"...wymmen in their hastynes wille doo oftymes that sore repenteth hem"/

Наблюдательный Борс знает, что королева часто гневалась на своего

возлюбленного, но потом первая же раскаивалась в этом /"...many tymes or this

tyme she hath ben wroth with yow and after it she waa the first that repented

it/

Стремление к правдивому изображению противоречивого женского характера

приводит к непрактиковавшемуся в рамках куртуазной литература двуплановому

раскрытию образа, в совокупности внешних и внутренних проявлений, часто не

совпадающих друг с другом, в куртуазном романе и, в частности, в романах

Кретьена де Труа человек раскрывался только через его внешние проявления.

Стихия человеческих мыслей и чувств виражалась через слово, которое, как

считалось, адекватно передавало внутреннее состояние героев. Отсюда - широкo

разработанная система монологов и диалогов. Само понятие "мысль" от-сутствует

в произведениях куртуазной литературы. Герои куртуазных романов не мыслят,

они действуют, и одним из таких действий являются их рассуждения вслух (друг

с другом или наедине с самим собой). Такая однолинейность нарушена в романе

Мзлори при трактовке женских образов и осооенно оораза Гвиневир. Еще в XI

книге романа в эпизоде, рисующем приезд ко двору Артура матери Галахада

Елены, встреча двух любящих Ланселота женщин была описана с многозначительным

лаконизмом:

"Soo whanne Elayne was broughte vnto quene Guenever eyther made other good

chere by countenaunce but nothynge with herte"

[169]("Когда же Элейну проводили к королеве, они обе встретились ласково

друг с другом, но лишь по виду, а не в душе"

[170])

Уже здесь налицо столкновение внешнего и внутреннего планов, их расхождение

друг с другом. Это шаг в сторону от привычной одноплановости куртуазной

литоратуры и шаг вперед, к более реальной трактовке человеческого характера,

к более правдивым мотивировкам, к более глубоким трагическим коллизиям.

Такая двуплановость изображения позволяет более полно раскрыть всю сложность

внутреннего состояния героини. Способ чисто внешнего изображения не подошел

бы для раскрытия душевных переживаний королевы Гвиневир. Внешне она ничем не

выдает своего горя и беспокойства, внешне она кажется самим выражением

веселости и гордого спокойствия. И было бы неясно, какими силами достигнуты и

эта веселость, и это спокойствие, если бы о них не говорилось на фоне второго

плана, на фоне того,что происходит в ее мыслях. Мысль - это понятие для

Мэлори уже существует:

"Soo whan sir Launcelot was departed / the quene outward made no manor of sorowe

in shewynge to none of his blood nor to none other / But wete ye wel inwardly

as the book sayth she took grete thoughts but she bare it out with a proud

countenaunce as though she felte nothynge nor daunger"

[171](“А королева, когда сэр Ланселот уехал, не показала и виду, что горюет,

ни родичам своим и никому при дворе, но знайте, что в глубине души она, как

повествуется в книге, горько призадумалась. Однако держалась она гордо, словно

бы не было у нее сердце ни заботы не опасения”

[172]).

Такая двуплановость в изображении Гвиневир сохранится в романе до эпизода с

отравленным яблоком, послужившим причиной смерти одного из рыцарей и

навлекшим подозрения на корелеву Гвиневир, честь и жизнь (ибо она должна быть

сожжена) которой не отважился защитить ни один из рыцарей Круглого Стола,

кроме Ланселота. И тут наступает раскаяние: ведь она была неблагодарна к

человеку, желавшему ей только добра. Внутренние эмоции и их внешнее выражение

снова вступают в гармонию.

"and euer the quene behelde sir launcelot / and wepte so tendyrly that she sanke

all most to the groud for sorowe that he had done to her grete goodenes where

she shewed hуm grete vnkyndenes”[173]

(“А королева все глядела на сэра Ланселота и под конец так разрыдалась от всего

сердца, что едва не упала на пол от горькой мысли, что он был к ней так добр,

тогда как она обошлась с ним так немилостиво”

[174])

В этом чередовании порой консонирующих, порой диссонирующих состояний, эмоций

образ Гвиневир, как и образ ланселота, обретает весьма заметный подлинно

человеческий характер.

Этот характер вырисовывается из всего контекста романа. И в этом земной

человеческой сущности образ Гвиневир намного перерастает образ Прекрасной

Изольды, взятый лишь в контексте старей куртуазном традиции, где господствует

не развитие, а утверждение образа в одном, изначально заданном состоянии -

страстной и преданной любви к Тристану. Само сверхъестественнее утверждение

этой страсти, вызванное волшебным любовным напитком, с самого начала

придавало заданность образу и препятствовало его развитию.

Свидетельством разложения куртуазной системы явилась трактовка в романе

Мэлори отрицательных персонажей, в ранних произведениях куртуазной и

рыцарской литературы рисовавшихся одной черной краской. Необычность трактовки

образов врагов заметна уже в I книге романа, где им сопутствует ясно

выраженное уважение со стороны писателя, уважение к их ратным под-вигам и

мужеству:

"But kynge Lott and Kynge of the hondred knygtes & kynge Morganore gadred

the peple to gyders passyng knyghtly / and dyd grete prowesse of armes / and

helde the battaill all that daye..."[175]

(“Но король Лот и Король-с-сотней-Рыцарей и король Морганор рыцарственно

защищали своих людей и оружием своим вершили чудеса и целый день храбро

защищали своих людей и оружием своим вершили чудеса и целый день храбро вели

этот отчаянный бой”[176])

Это уважение к врагам чувствуется в настроении и словах героев романа -

короля Артура и его рыцарей, хотя оно и граничит в них с ненавистью.

В обрисовке этого коллективного образа врагов сказалось использование своего

рода литературного этикета, но на стадии его разрушения, когда этикетный

обряд существует, но он отрывается от ситуации его требующей. Словесные

формулы, применяемые к рыцарям Круглого Стола, теперь без особого разбора

переносятся для описания их врагов.

То же произошло и с отдельными образами рыцарей-врагов. Рыцарь Мархаус

(бывший в прежних вариантах романа о Тристане и Изольде великаном Морольтом),

от посягательств которого защищает королевство Марка Тристан, неоднократно

предстает как один из лучших рыцарей:

"For at that tyme syre Marhaus was called one of the famoseet and renouned

knyghtes of the world"[177] (“ведь в

то время сэр Мархальт почитался как один из лучших рыцарей на свете”

[178])

Впрочем, такая трактовка и такое отношение определяется и еще одной причиной

- перемещением акцентов, теперь образ Мархауса интересует писателя не по

линии Maрaxayc - Тристан, а по линии Мархаус - Марк, и поскольку действия

Мархауса направлены против короля Марка, он не может не снискать к себе

искренней симпатии писателя, которую он питает также и к другим врагам Марка

- Динадану, Динасу, Дагоне.

Король Марк, образ которого, как и образы Тристана и Изольды, рисуется в

русле куртуазной традиции, остается, пожалуй, единственным от начала и до

конца выдержанным образом злодея, позорящего имя короля / the shamefullest

kynge/ врага всех добых рыцарей / a grete enemy to alle good knyhtes/,

убийцы /kyng Marke was but a murtherer/ поэтому для образа короля Марка

исключены какие-либо возвышающие его словесные формулы. Наоборот, приложены

все усилия для постоянного снижения этого образа и для осмеяния его.

Презрительное звание труса, как и звание убийцы, сопутствует королю Марку на

всем протяжении романа и служит поводом для многих комических эпизодов вроде

шутли-вого преследования короля шутом Дагоне, от которого Марк в страхе бежит

к общему удовольствию всех присутствующих при этом рыцарей, или сочинения

Динаданом лэ, во всеуслышание осуждающего короля Марка. Эта стихия

комического, врывающаяся в роман о Тристане и Изольде, в котором раньше ей не

было места, еще раз свидетельствует о начавшемся разложении куртуазной

системы.

Коренным образом отличает роман Мэлори от других произведений рыцарской

литературы то, что героев его, как мы видели, трудно разделить на только

положительных или только отрицательных. Во всяком случае их принадлежность к

братству рыцарей Круглого стола вовсе не является признаком их

положительности. Таков Сенешаль Кэй, храбрый рыцарь, но и великий насмешник,

незаслуженно обижающий юных рыцарей, приезжающих ко двору короля Артура.

Таков рыцарь Гавейн, уступивший в романе свой приоритет Ланселоту. Это один

из самых сложных и разработанных образов романа, интересный еще и тем, что

это единственный образ романа Мэлори, чья мифологическая предистория наиболее

заметна. Гавейн, бывший в прошлом, очевидно, солнечным божеством у кельтов,

предстает им и в двух эпизодах романа "Смерть Артура": поединках Гавейна с

Мархаусом и Ланселотом. В этих эпизодах Гавейн оказывается полубожественным

существом, силы которого возрастают втрое к полудню и ослабевают к закату

солнца.

"but Syre gawayne fro it passed ix of the сlоk waxed euer stronger and stronger

/ for thenne hit cam to the houre of noone & thryes his myghte was

encreased /[...]And thenne whan it was past noone / and whan it drewe toward

euensonge syre gawayne strengthe bebled & waxt paeeynge faynte that

vnnethes he myght dure ony longer..."[179]

(“Но у сэра Гавейна от девяти часов и до полудня сила прибавлялась и возрастала,

так что к полуденному часу увеличилась его мощь втройне. [...] Но когда миновал

полдень и день стал клониться к вечеру, сила сэра Гавейна начала убывать, и

сделался он совсем слаб, так что едва мог уже ему противостоять”

[180])

Но не эта особенность Гавейна является наиболее привлекательной в романе, а

его сложная человеческая сущность, в которой над всеми прочими чертами

господствует зависть, зависть к рыцарям, которых, как ему кажется, король

Артур чтит больше него и его братьев. Гавейн и его братья, за исключением

только Гарета и Гахериса, с самого начала составляют внутреннюю оппозицию

королю Артуру, определенную самим Гавейном следующими словами:

"Fayre bretheren here mау ye see whome that we hate / kynge Arthur loueth And

whome that we loue he hateth /”[181]

(“ -Любезные братья, смотрите сами: кого мы ненавидим, того король Артур

любит, и кого мы возлюбим, того возненавидит”

[182])

Что, между прочим, не мешает ему оставаться одним из самых доблестных

рыцарей, первым отважившимся отправиться на поиски Святого Грааля, и любимым

племянником Артура.

Рост художественного мастерства Томаса Мэлори, & котором писал в 1947 году

Е.Винавер, не указывая при этом критерия оценки этого мастерства, определился,

как можно видеть, в развитии нового метода, сказавшегося в раскрытии

человеческих образов, изменяющего присущую им ранее структуру, и в неизбежно

последовавшим за этим открытии внутренних закономерностей развития сюжета, его

мотивированности чисто человеческими действиями и поступками.

Вся сложность трактовок человеческих образов романа, почти характеров,

обусловливает сложность их взаимоотношений друг с другом и в конечном счете -

сложность той трагической коллизии, которая раскрывается в последних книгах

"Смерти Артура". Трагедия в романе Мэлори глубиной конфликта, развитостью

образной системы словно предвещает полные драматизма сцены шекспировских

хроник.

Ссора королевы с Ланселотом, изгнание его из владений короля Артура; смерть

одного из рыцарей, съевшего отравленное яблоко, вызвавшая безосновательные

подозрение на Гвиневир, жизнь которой защищает Ланселот; смерть Елены из

Астолата и новые подозрения Гвиневир, разрушенные самоотверженным поступком

Ланселота, приехавшего на простой телеге и осыпаемого насмешками, чтобы

спасти свою возлюбленную от Мелиаданса- над всеми неурядицами,

недоразумениями, препятствиями одерживает верх верная, земная любовь

Ланселота и Гвиневир.

Но какая-то тревожная нота начинает все больше и больше омрачать этот светлый

мир двух влюбленных. Она чувствуется в брошенном мимоходом замечании о

чрезмерной болтливости Агравейна, в конце концов склонившего своих братьев к

разоблачению влюбленных. Она чувствуется в приведенной Ланселотом поговорке:

".there is hard bataille there as kynnes & frendes dоо bataille eyther

ageynete other / there maye bе no mercy but mortal warre"

[183] (“Жестока та битва, когда брат бьется с братом и друг сражается с

другом”, ведь в такой битве не будет пощады, но лишь смертное кровопролитие”

[184])

Но Ланселот, кажется, до последнего момента не понимает всей возможной

опасности, потому что, как пишет Мэлори, "достойный и благородный человек не

боится опасностей, ибо он считает остальных людей подобными себе":

".for euer a man of worshyp and of prowesse/ dredeth lest alwayes perile / For

they wene euery man be as they ben"[185]

А обстановка тем не менее накаляется. И уже больших усилий стоит Гавейну

удержать своих братьев от несправедливого гнева. Самолюбивый, завистливый и

вспыльчивые, Гавейн не может не отдать справедливой дани Ланселоту, столько

раз стоявшему на защите государя и государства и подвигами своими

превосходившего всех рыцарей Круглого Стола.

"Also broder sir Agrauayne sayd sire Gawayne ye must remembre how oftymee sir

Launcelot hath rescowed the kynge and the quene / and the best of us all had

ben ful cold at the herte rote / had not sir launcelot ben better than we / and

that hath he preued hym self full ofte"

[186](“И еще, брат мой Агравейн, -сказал сэр Гавейн,- вам должно помнить,

сколько раз Ланселот спасал короля и королеву; из нас лучшие давно полегли бы

хладными трупами, когда бы сэр Ланселот не выказал многократно первым среди

рыцарей”) "Я"- говорит Гавейн,-"никогда не пойду против Ланселота, хотя бы

из-за одного того, что он спас меня от короля Карадоса". "Мне кажется,-

говорит:. он,-"что о добрых делах надо помнить":

"And as for my parte sayd sir Gawayne I wylle neuer be agaynst sir launcelot for

one dayes dede whan he rescowed me from kynge Carados of the dolorous toner /

and slewe hym and saued ay lyf / Also broder sir Agrauayne and sir mordred in

lyke wyse sir Launcelot rescowed yow bothe and thre score and two from sir

Turquin / Me thynketh broder suche kynde dedes and kyndenes shold be remembryd"

[187](“И еще, брат мой сэр Агравейн,-сказал сэр Гавейн,-то я никогда не

выступлю против сэра Ланселота уже за то одно, что он избавил меня от короля

Карадоса из Башни Слез, убив его и тем спасши мне жизнь. И подобным же образом,

братья мои, сэр Агравейн и сэр Мордред, сэр Ланселот и вас избавил, и с вами

еще шестьдесят два рыцаря, из заточения у сэра Тарквина. И потому , братья, мне

думается, что такие благородные и добрые дела нельзя забывать”

[188])

В этом эпизоде Гавейн, которого поддерживают Гарет и Гахерис, оказывается

намного выше Агравейна и Мордреда, занятых придворными сплетнями и намного

прозорливее их, потому что он чувствует должный характер отношения между

людьми, потому что он чувствует те первоосновные узы добра, которые должны

связывать людей всегда, без принесения клятв и присяг. Агравейн и Мордред,

однако, для которых эта сторона человеческих отношений оказывается скрытой за

внешней поверхностной стороной государственных устоев, ополчаются против

Ланселота, даже не подозревая того, что, выступая против человечности, они

подрывают и тот государственный порядок, на страже которого стоят.

И вот перед нами полная драматизма сцена. Агравейн, Мордред и еще двенадцать

рыцарей ломятся в двери спальни королевы, а там, за дверьми, происходит

последняя сцена прощания между Ланселотоы и Гвиневир. И каждый из них думает

не о себе в этот момент, а о том, чтобы спасти жизнь другого или по крайней

мере чтобы разделить его участь:

"Thenne he took the quene in hie armes / and kyste her / and sayd moost noble

crysten Quene I byseche yow as ye haue ben euer my specyal good lady / and I at

al tymes your true poure knyghte vnto my power / and as I neuer fayled yow in

ryghte nor in wrong sythen the fyrst day kynge Arthur made me knyghte that ye

wills praye for my soule / yf that I here be slayne / for wel I am assured that

sir Bors myn neuewe amd all the remenaunt of my kynne with syr Lauyne and sir

Vrrs that they wylle not fayle yow to rescow yow from the fyre / and theffor

myne owne lady recomforte your self what someuer come of me that ye go with

sire Bors my neuew and sir Vrre / and they all wylle doo yow alle the pleasyr

that they can or may / that ye ahall lyue lylce a Quene vpon my landes / Nay

launcelot sayd the Quene / wete thow wel / I wyll neuer lyue after thy dayes /

but and thou be slayne I wyll take my deth as mekely for Iheeus Crystus sake /

аs euer dyd ony cryeten Quene"[189](“И

с тем он заключил королеву в объятия, поцеловал ее и сказал так:

-О, благороднейшая из христианских королев! Молю вас, как есть вы и всегда

были моя прекраснейшая и возлюбленная дама, а я – ваш бедный рыцарь, верный

вам, по мере сил моих, и как я не разу не оставил вас в беде, не правую, не

виноватую, с самого того первого дня, когда король Артур посвятил меня в

рыцари,- заклинаю вас, молитесь за мою душу, если я буду убит. Ибо я твердо

знаю, что сэр Борс, мой племянник, а также все остальные рыцари из моего

рода, а также сэр Лавейн и сэр Уррий,- они все не оставят вас и непременно

спасут от костра. И потому, возлюбленная госпожа моя, утешьтесь: что бы ни

сталось со мною, вы уезжайте с сэром Борсом, моим племянником, и все мои

родичи, по мере сил своих, будут во всем исполнять вашу волю, и вы сможете

жить королевой на моих землях.

-Нет, сэр Ланселот, ни за что!-отвечала королева.- Знай, что после тебя я долго

не проживу. И если тебя убьют, и приму смерть мою столь же кротко, как Святой

мученик принимает смерть во имя Иисуса Христа”

[190]).

Из неравного поединка Ланселот выходит победителем, убит Агравейн, убиты

двенадцать рыцарей, ранен и бежит Мордред. Это и победа, и конец - конец

любви и счастья, потому что Ланселот, оставшийся верным королеве, нарушил

клятву вернсти королю, и отныне они будут врагами друг другу.

"And thenne eyre launcelot retorned agayne vnto the Quene and sayd madame / now

mete yow wel all oure true loue le brought to an ende / for now wille kynge

Arthur euer be my foo"[191](“После

этого сэр Ланселот вернулся к королеве и сказал ей так:

-Госпожа, вы сами видите, что всей нашей верной любви пришел конец, ибо отныне

король Артур будет мне врагом”[192])

А беспокойство овладевает уже всеми рыцарями Круглого Стола, и Борс

предрекает близкую развязку:

"Sir sayd sir Bors after ye were departed from ve / we alle that ben of youre

blood and youre wel wyllera were soo dretched that somme of vs lepte oute of

oure beddes naked / & some in their dremеs caughte naked swerdes in their

handes / therfor said sir Bors we deme / there is some grete stryf at hand /"

[193](“-Сэр,-отвечал сэр Борс,-когда вы ушли, всем нам, вашим родичам и

доброжелателям, приснились такие тревожные сны, что иные из нас повыскакивали

нагие из постелей, другие со сна хватались за мечи. И потому,-сказал сэр Борс,-

мы решили, что начинается война.”[194]

)

Король Артур должен вторично осудить королеву на сожжение, на этот раз - за

нарушение супружеской верности. И снова раздается голос здравого рассудка,

голос Гавейна, старающегося предотвратить поспешное решение короля и

оправдать Ланселота и Гвиневир. Резонные рассуждения короля, пытающегося

внушить Гавейну враждебные чувства к Ланселоту, убившему среди рыцарей

братьев и двоих сыновей Гавейна, не находят отклика. Сожалея о смерти родных,

Гавейн в то же время не может не признать того, что они сами были причиной

своей гибели, о возможности которой он раньше предупреждал их.

"mу lord sayd sir Gawayne of alle thys I haue knouleche of whos dethes I repente

me sore / but in so moche I gaf hem warnynge / and told my bretheren and my

sones afore hand what wold falle in the ende / in soo moche / they wold not doo

by my counceyll I wyl not medle те therof nor reuenge me no thynge of their

dethes / for I told hem it was no bote to stryue wyth sir launcelot / how be it

I am sory of the deth of my bretheren & of my sones / for they are the

causera of thyre owne dethe / for oftymes my broder sir Agrauayne / And I told

hym the peryle the which ben now fallen"

[195](“-Мой господин,-отвечал сэр Гавейн, обо всем этом я извещен и об их

смерти горько сожалею. Но поскольку я их предупреждал и наперед сказал брату

моему и моим сыновьям, чем все это кончится, и поскольку они не пожелали

выслушать моего совета, я устраняюсь, не буду искать и мести за их гибель; ведь

я говорил им, что вражда с сэром Ланселотом не принесет добра. Как бы я не

печалился о смерти моего брата и двух моих сыновей, все же это они сами повинны

в своей смерти, ибо много раз предостерегал я брата моего сэра Агравейна от

грозящих ему бед”[196]).

Наступает роковой день - день, на который назначено сожжение Гвиневир.

Ланселот, подоспевший вовремя, отстаивает королеву у рыцарей, разя мечом

направо и налево и не замечая, что в этой схватке он убил своих люоимых

друзей Гарета и Гахериса, которые безоружными присутствовали при этом

столкновении. Нет, недаром еще так недавно напомнил нам писатель о юном,

обаятельном, добром и нежном Гарете, лучшем друге Ланселота

/ "...he is a gentyl knyghte / courtois / true / and bounteous / meke and

mylde / and in hym is no maner of male engyn /... “

[197]/ (“Он благородный рыцарь, и он учтив и любезен и от души щедр, и нет в

нем ни толики низкой хитрости.”[198])

Со всей отчетливостью встает перед нами ужас, объявший короля Артура при мысли

о невозвратимой потере рыцарского братства:

"Alias that euer I bare croun vpon my hede / For now haue I loste the fayrest

felaushyp of noble knyghtes that euer helde kynge to gyders / Alias my good

knyghtes ben alayne aweye from me / now within these two dayes I haue lost xl

knyghtes / & also the noble felaushyp of sye launcelot and his blood / for

now I may neuer hold hem to gyders no more with my worshyp / Alias that euer

this werre beganne "[199] (“-Увы!

Зачем только я нашу корону на голове моей? Ибо вот теперь я утратил

прекраснейшую рыцарскую дружину,которую когда-либо содержал христианских

король. Увы, мои добрые рыцари пали убитыми или покинули меня, и я за прошедшие

два дня лишился без малого сорока рыцарей, не считая сэра Ланселота и его

сородичей, ибо отныне честь моя не дозволяет быть с ними в мире! Увы, увы!

Зачем только началась эта распря!”[200]

)

С этого момента коренным образом изменится и поведение Гавейна. В нем

заговорят родственные чувства и голос справедливой мести за невинноубиенннх.

Перед нами пройдет целый ряд в высшей степени экспрессивных эпизодов, в

которых герои будут переживать такие невыносимые душевные страдания, что для

выражения их не хватит слов, и они будут то и дело рыдать и терять сознание.

Гавейн, для которого се смертью братьев все кончено, спешит к королю, и из

его уст вырывается обращение, до сих пор не встречавшееся на страницах

романа: к королю, которого по праву величают "милорд", Гавейн обращается

просто, как родственник: "дядя". И они рыдают вместе и вместе теряют сознание

от переживаемого ими несчастья.

"Аllas sayd sire Gawayne now is my loye gone / and thenne he felle doune and

swouned / and long he lay there as he had ben dede / And thenne whanne he aroos

of his swoune / he cryed oute sorowfully and sayd / and ryghte soo syr Gawayne

ranne to the kynge cryenge and wepynge O kynge Arthur myne vnkel ray good

broder syr Gareth is slayne / soo is my broder syr Gaherys / the whiche were /

ij / noble knyghtes / Thenne the kynge wepte and he bothe / and so they felle

on swounynge /"[201]

(“-Увы!-воскликнул сэр Гавейн,-не видать мне больше радости на свете! И с тем

он упал и лишился чувств и долго так пролежал, словно мертвый. А когда он

очнулся от своего обморока, то вскричал горестно: «Увы мне!»- и побежал к

королю, рыдая и плача, и сказал ему так:

-О, дядя мой, король Артур! Мой добрый брат сэр Гарет убит, убит и другой мой

брат, сэр Гахерис, оба добрые рыцари. Тут заплакал король, и он вместе с ним, и

оба они упали без памяти”[202]).

Hо сознание того, что произошло непоправимое несчастье, овладевает Гавейном

не сразу, а лишь после того, как он, обратившись к Артуру со словами: "Сэр, я

пойду взглянуть на брата Гарета", узнает, что тот уже похоронен. Обезумевший

от горя, Гавейн тут же дает клятву мстить Ланселоту до конца своих дней и

вынуждает короля начать братоубийственную войну, судьба государства из рук

короля Артура, только скорбящего и рыдающего, перейдет теперь в руки Гавейна.

Желание Артура примириться с Ланселотом не найдет ни малейшей поддержки у

Гавейна. Братство рыцарей распадется на два лагеря - лагерь Ланселота и

лагерь Гавейна и Артура. Перед нашими глазами пройдут ужасающие сцены

сражении, навеянные, очевидно, сражениями Войны Алой и Белой розы, в которых

было убито столько людей, что кони шли по колено в крови.

Ланселот теперь уже окончательно изгнан во Францию. Но месть Гавейна не знает

границ, и он собирает войско против Ланселота, призыв которого к миру находит

поддержку и у короля, и у всех его приближенных, кроме Гавейна, противиться

сильному характеру которого Артур не в состоянии. Ему остается лишь повторять:

"Увы мне, что начата эта злосчастная война." / "Alas said the kynge that

euer this vnhappy warre was begonne"

[203]/ и следовать за Гавейном во Францию.

А тем временем в Англии Модаред, воспользовавшись отсутствием короля,

пытается жениться на Гвиневир и захватить королевскую власть в свои руки. И

снова на помощь королю, вернувшемуся в Англию, чтобы разрешить внутренний

государственный конфликт, приходит Ланселот, которого, умирая от ран,

полученных в поединке с Ланселотом, вызывает из Франции Гавейн,

раскаивающийся в своих враждебных чувствах и снова называющий Ланселота

благороднейшим рыцарем.

Попытке короля мирно решить возникшую государственную проблему оказывается

сверх человеческих сил. Гадюка, выползшая из кустов и ужалившая короля в

ногу, заставила его поднять меч, послуживший сигналом к началу последней

кровопролитной битвы, закончившейся полным крахом - крахом государственных

устоев, человеческих жизней и чувств, всей неповторимой в ее обаятельности

системы человеческих отношений, какой ее породило художественное сознание

средневековья. Этот небольшой эпизод вовсе не означал вторжения судьбы, рока

на страницы романа, ин лишь ускорил трагическую развязку, предпосылки которой

уже были подготовлены человеческими действиями.

Трагедия в романе Мэлори не была чем-то внешним по отноше-нию к действующим

лицам, как пишет Т.Рамбл "...in the end Lancelot,"Guenevere, Arthur, Gawain,

and Mordred are thus to be seen merely as figures in a tragedy the whole of

which is infinetely greater than the sum of its parts."

[204]/ она была поднята на уровень человеческих отношений и проникнута

человеческими мотивировками от начала и до конца

/"For Malory the final catastrophe is not so much a drama of fate as,

rather,a human drama, determined, from the beginning, by the tragic

clash of mutual loyaltiei. The tragedy of Arthurian knighthood was

transferr-ed by him to a basically human level - the passionate feudal

loyalty of man to man."[205]/.

Жанр рыцарского романа очень чутко реагировал на изменения, наступавшие с

течением времени в эстетических требова-ниях и вкусах. Именно поэтому

куртуазный роман XII века непо-хож на рыцарский роман XIII века, именно

поэтому английский рыцарский роман (представляя при этом составную часть

обширной европейской куртуазной традиции) непохож на французский. Какое же

многообразие художественных проблем пришлось решить писателю, задумавшему

свести воедино сюжеты произведений, возникших на разной национальной почве и

разделенных несколькими веками, для того, чтобы они отвечали характеру и

требование его эпохи: Проблемы эти во многом оказывались и проблемами стиля.

Многообразие и различие стилей, предоставленных Томасу Мэлори богатым

материалом, не могло оставаться таким в едином произведении, каким при

внимательном анализе вырисо-вывается оно по замыслу автора, по раскрываемой в

нем идее. В противном случае это привело бы к чисто фрагментарному построению

произведение, к нанизыванию сюжетов. Отсутствие единства стиля естественно

привело бы к нарушению идейного единства - оно уже не представлялось бы

убедительным, и проблема стиля должна была решаться в двух аспектах: стиль

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6