Курсовая: Система образов романа Томаса Мэлори Смерть Артура

желаний. Такая любовь недолга, и это понятно: когда как скоро и поспешно

наступает согласие, столь же скоро приходит и охлаждение. Именно такова любовь

в наши дни: скоро вспыхивает, скоро и гаснет. Нет в ней постоянства. Но не

такой была старая любовь. Мужчины и женщины могли любить друг друга семь лет

кряду, и не было промеж ними плотской страсти; а это и есть любовь, истинная и

верная. Вот такой и была любовь во времена короля Артура. ”

[101])

Выдвигаемый Томасом Мэлори идеал любви, в котором уравновешены рациональное и

эмоциональное начала, противопоставляется как любви, наблюдаемой им в жизни,

так и любви в ее старом куртуазном варианте, если что и роднит этот идеал

Мэлори с идеалом куртуазной любви, так это существование его (при всем

желании писателя претворить его в жизнь) в сфере идеального, в тех условиях,

которые предоставлены ему всем материалом рыцарских романов и которые он, в

меру cвоего творческого таланта, преобразует в соответствии с новыми

этическими требованиями, представляющимися ему более верными. Трактуя идею

"благородной любви", Ч.Мурмэн пишет:

"Vertuous love is the way things might have been: its virtues are stability and

chastity, and it is perfectly compatible with the chivalric ideas of honor and

loyalty and with marriage. Court! love is the way things have gone; its vices

are instability (a term continually applied to Launcelot) and adultery, and it

is connect throughout Malory's book with a debased chivalry. [...] The whole

story of Launcelot and Guinevere Is thus seen by Malory as a graduate

debasement of what might have been "virtuous" love into the adulterous

relationship he observed in his sources."

[102]'

Этому утверждению противоречит сам Mэлори, для которого воплощением идеала

возлюбленной была королева Гвиневир. Она "прожила верной возлюбленной и

потому умерла праведницей" однако в еще большей степени это относится к

Ланселоту. Рациональное начало, к которому апеллирует писатель, обязывающее

обратить свое сердце к Богу, а потом к тем, кому поклялся в верности,

распространяется, таким образом, на сферу отношений более широкую, чем

отношения между влюбленными. Любя даму и служа ей, рыцарь не должен забывать

о своей более главной, более ответственной обязанности - служить

своему сюзерену, а в его лице - тому порядку, на страже которого сюзерен

стоит и воплощением которого он является. Такой рыцарский идеал мог

возникнуть и возник именно в Англии

ХV века, вплотную приступившей к решению проблемы ренессанса

государственности и делающей служение национальному государству краеугольным

камнем новой проторенессансной этики.

Именно положение образа Ланселота в романе, положение верного слуги короля

Артура и верного возлюбленного Гвиневир, делавшее его грешником, которому нет

ни спасения, ни прощения во французских романах XIII века, делает его самым

достойным рыцарем в понимании Мэлори. Ни об одном рыцаре его романа н сказано

так много добрых слов, как о Ланселоте.

"... of a synner erthely thow hast no piere as in knyghthode nor neuer shalle

be”[103](.ибо из грешников ты не

имеешь себе равных в рыцарстве и не будешь иметь”

[104])- это слова отшельника

"...as longe as ye were knyghte of erthely knyghthode / ye were the moost

maruellous man of the world and moost aduenturous

[105]” (”.до тех пор, пока вы оставались рыцарем земного рыцарства, вы были

славнейшим из мужей на свете и удачливейшим”

[106])

"... I knowe wel thow hast not thy pyere of ony erthely synful man /”

[107](“. ибо я знаю, что нет тебе равных среди грешных людей на земле”

[108])это говорит встреченная Ланселотом монахиня, которой он так же, как и

отшельнику, кается в своих грехах;

"...who that hath sir Launcelot vpon his partye / hath the moost man of worship

in the world vpon his syde/[109]

'(“.иметь на своей стороне сэра Ланселота, значит распологать помощью

благороднейшего мужа в мире”[110])-

говорит король Артур;

"...and he be your loue / ye loue the mooet honourable knyghte of the world and

the man of moost worshyp /[111]

"(“.ведь если ваш избранник – он, значит вы любите благороднейшего рыцаря в мире

и мужа величайшей славы”[112]),-

говорит Гавейн влюбленной в Ланселота Елене из Астолата.

Мэлори "совсем не пытается восхвалить Ланселота", пишет Ч.Мурмэн. Роман

Мэлори "Смерть Артура" подтверждает обратное. Фактически нет ни одного героя

в романе, который бы плохо или неучтиво отозвался о Ланселоте. И все эти

высказывания вместе с плачем Эктора, приводимом нами выше, свидетельствуют о

глубочайшей симпатии самого Мэлори к этому главному герою его романа.

Человеческим сочувствием, пониманием пронизан образ Ланселота, даже в книгах

о поисках Святого Грааля, так дискредитировавших его во французской

литературе, остающегося для писателя идеалом земного человека. Сам Ланселот,

кажется, и не подозревает о таком необычайном положении, выделяющим его среди

всех остальных героев романа, но факт остается фактом, и Ланселот нисколько

не умаляется в своих человеческих достоинствах, даже невзирая на

неудачу,постигшую его с мечом, по праву доставшимся самому чистому и

непорочному рыцарю - Галахаду, его сыну. Это явствует из разговора Ланселота

с девой, так же таинственно появившейся при дворе короля Артура, как

таинственно приплыл по реке камень с вложенным в него мечом:

"...I make vnto you a remembraunce / that ye ahalle not wene from heneforth that

ye be the beet knyght of the world / Ae tewchynge vnto that said launcelot / I

knowe wel I was neuer the beet / yee eayd the damoyeel that were ye and are yet

of ony eynful man of the world[113]

/(“.А потому запомните: отныне не считайте себя больше лучшим рыцарем в мире.

- Что касается до этого,-отвечал сэр Ланселот, то я знаю отлично,

что и раньше не был лучшим.

- Нет,были,-сказала девица, -вы и теперь – лучший среди грешных людей

на этом свете.”[114])

Но вот начинаются поиски Святого Грааля, поиски, которые принесут Ланселоту

немало страданий, ибо с первых же шагов на этом тернистом для него пути ему

станет ясно, что причастится таинств Святого Грааля - не его удел. В

полузабытьи он увидит проходящую мимо него процессию со священным сосудом,

магической силой которого будет исцелен страждущий рыцарь, но тут же услышит

голос, повелевающий ему покинуть это

святое место:

"...sir launcelot more harder than ia the stone / and more bytter than is the

wood / and more naked and barer than is the leef of the fygge tree / therfor

goo thow from hens / and wythdrawe the from this hooly place/

[115]" (“-Сэр Ланселот, сэр Ланселот, твердый как камень, горький, как

древесига, нагой и голый, как лист смоковницы! Ступай отсюда прочь, удались из

этих святых мест! ”[116])

И как истинный христианин Ланселот будет страдать и рыдать и проклинать в

горе тот час, когда он родился:

*And whanne air launcelot herd this / he was passinge heuy and wyst not what to

do / & so departed sore wepynge / and cursed the tyme that he was borne'

[117](“.Услышавши это,опечалился сэр Ланселот и не зсразу решил, как ему

поступить. Отошел он оттуда прочь, горько плача и проклиная тот час, когда

родился на свет.”[118])

но как земной человек, которому, к счастью, свойственно забывать со временем

о постигших его горестях и невзгодах, он успокоится, услышав с наступлением

утра пение птиц:

"So thus he sorowed till hit was day / & herd the fowles aynge / thenne

somwhat he was comforted /"[119](“Так

он убивался, покуда не настал день и не услышал он пение птиц; и тогда он

немного утешился.”[120])

И вопреки предсказанию Ланселот отправится на поиски Святого Грааля,

руководимый естественным в сильном человеке, желанием испить положенную ему

чашу до дна, а с другой стороны влекомый теплящейся в нем надеждой на то, что

что-то изменится, что и ему удастся увидеть таинства святого Грааля. И каким

ударом должны были отозваться в душе Ланселота слова отшельника о том, что не

в его силах увидеть священный сосуд, как не в силах слепой увидеть сверкающий

меч: .

"...ye ahalle haue noo power to see hit no more than a blynd man shold see a

bryjte auerd / and that is longe on your synne / and els ye were more abeler

than ony man lyuynge / And thenne sir launcelot began to wepe"

[121](“.вы все равно не могли бы его увидеть, как слепой не может увидеть

сверкающего меча. Причина этому – ваши грехи, а когда бы не они, никто лучше

вас не мог бы свершить этот подвиг. И заплакал сэр Ланселот”

[122]).

Ланселот не увидит Святой Грааль, но почему же, попав на борт корабля, на

котором плыли его более удачливые товарищи Персеваль и Борс и где лежало тело

сестры Персеваля, принявшей смерть как святая мученица, он чувствует

поддержку Бога и живет более месяца, питаясь, подобно израильтянам,

посылаемой ему манной небесной?

"yf ye wold a aske how he lyued / he that fedde peple of Israel with manna in

deaerte / soo was he fedde / For euery day he had sayd his prayers / he was

sueteyned with the grace of the holy ghoost /'

[123](“А если вы спросите, чем он жил, то Он, в пустыне напитавший манной

народ Израиля, питал и его, ибо каждый день, произнося молитву, он получал

поддержание благодатью Святого Духа”[124]

)

Почему благословение грешника Ланселота воспринимается его сыном Галахадом

как самое драгоценное из всех других благословений? Не потому ли, что оно

проникнуто подлинной человечностью, глубокой грустью отца, расстающегося с

сыном, с которым (он знает это) ему не суждено более увидеться в этой жизни?

"Now sone galhad said Launcelot syn we shal departe / & neuer see other / I

pray to be hyje fader to conserue mе and yow bothe / Sire said Galahad noo

prayer avaylleth soo moche as yours / And there with Galahad entryd in to the

foreste/"[125](“-Ну, сын мой сэр

Галахад, раз предстоит нам расстаться и никогда уж больше не встретиться, я

молю Отца Небесного хранить меня и вас.

-Сэр,-отвечал сэр Галахадничья молитва не имеет такой силы, как ваша. И с тем

углубился сэр Галахад в лесную чащу.”[126]

)

Эта по-мужски сдержанная сцена прощания отца с сыном глубоко трогательна в

своем лаконизме.

Требование, предъявляемое Мэлори идеальному рыцарю служить прежде всего Богу

оказывается для писателя не таким уж важным. Ланселот привлекателен для

Мэлори именно в его земной человечности. Он не поднялся до той степени

служеная Богу, которой достиг Галахад. Он прочно остается на земле, лишь

мыслями своими обращаясь к Богу. Ланселот искренен в своем стремлении служить

Богу, но земное крепко держит его. Одного стремления оказывается явно

недостаточно, чтобы изменить свою земную, человеческую природу. Напротив,

осуществив это стремление, Ланселот потерял бы свою внутреннюю человеческую

сущность, свой человеческий феномен. Ланселот был и остался для Мэлори

воплощением светского идеала.

Но как бы ни был хорош Ланселот-земной человек, грешник, Мэлори не может не

пойти на реабилитацию его как христианина. И вот снова устами отшельника

произносится фраза, предрекающая праведный конец Ланселота, святого и не

имеющего равных среди земных грешников:

“And nere were that he nys not stable / but by his thoughts he is lykely to

torne ageyne / he shold be nexte to encheue it [Святой Грааль] sauf Galahad his

sone / but god knoweth his thoughte and hie vnetabylneese / and yet shalle he

dye ryght an holy man / and no doubte he hath no felawe of no erthely synful

man /”[127](“Правда он не стоек и

готов в мыслях своих свернуть на прежний путь, а иначе он второй был бы достоин

удачи в этом подвиге, после сэра Галахада, своего сына. Но Богу ведомы его

нестойкость и слабость. Однако все равно он умрет святым мужем, и, вне

сомнения, ему нет равных среди смертных грешников на земле”

[128])

Но, пожалуй, еще большая реабилитация Ланселота заключается в снижении по

сравнению с французскими прозаическими романами образа Галахада. Это

снижение чувствуется и в свертывании весьма пространных эпизодов французских

романов, посвященных чудесным подвигам Галаада, и в том лишенном выспренности

лаконизме, почти скороговорке, с которым сообщается о его взятии на небо:

"...and soo he wente to sire Bors / & kyeeed hym / and commaunded hym to god

/ and sayd Fayre lord salewe me to my lord sir laucelot mу fader / And as soone

as ye see him / byd hym remembre of this vnstable world And there with he

kneled doune tofore the table / and made his prayers / and thenne sodenly his

soule departed to Jhesu Crist and a grete multitude of Angels bare his soule vp

to heuen /"[129](“А затем приблизился

он к сэру Борсу, поцеловал его и тоже поручил Богу, сказавши так:-Любезный

лорд, передай мой привет господину моему сэру Ланселоту, моему отцу, и когда ни

увидите его, напомните ему о непрочности этого мира. И с тем опустился он на

колени перед престолом и стал молиться. И внезапно отлетела душа его к Иисусу

Христу, и великое воинство анеглов вознесло ее к небесам”

[130]).

Смерть Галахада легка и не вызывает и доли той печали, которая последует за

кончиной Ланселота. Во всяком случае, ни Борс, ни Персеваль не снизойдут до

тех глубин человеческой скорби, которых достиг брат Ланселота Эктор. В

описании скорби Борса и Персеваля Мэлори достигнет крайней степени лаконизма:

"Whanne Percyuale & Bora sawe Galahad dede / they made as mohhe sorowe aa

euer dyd two men / [...] & the peple of the countrey & of the cyte were

ryit heuy And thenne he was buryed "[131]

(“И вот когда увидели сэр Персиваль и сэр Борс, что сэр Галахад умер, они

плакали и сокрушались так, как никто на свете. [...]И все эители города и

страны той тоже погрузились в уныние. Но вот, наконец, его похоронили”

[132]).

Сцена прощания с Галахадом почти столь же невыразительна, сколь невыразителен

его человеческий облик. В памяти от образа Галахада остаются только цветовые

пятна: красное и белое (он впервые предстал перед рыцарями Круглого Стола в

красной парчовой мантии, отороченной горностаем). Чистота и непорочность

заменяют в нем всю сложность человеческого содержания. Он бесплотен и

неуловим в своей бесплотности.

И насколько живым оказывается по сравнению с ним Ланселот. Кажется, впервые в

истории рыцарского романа Мэлори обратил внимание на то, что рыцарь обладает

не только душой, но и телом, что он создан из плоти и крови. И это были плоть

и кровь Ланселота. Герои рыцарских романов бывали ранены в поединках, могли

терять сознание, быть мучимыми голодом и жаждой, но никто и никогда не писал

о том, что рыцарю, как и каждому человеку, могло быть больно. У Мэлори

Ланселот наряду с душевными мучениями постоянно испытывает физические

неудобства и мучения. Вот кающийся Ланселот, одетый во власяницу, которая

денно и нощно ранит его тело, а он должен вынести это:

"...and the hayre prycked sо sir Launcelots skynne whiche greued hym ful

sогe / but he toke hit mekely / and suffred the payne /"

[133] (“.и власяница язвила сэру Ланселоту кожу, и жестоки были его

терзания, но он принимал это с кротостью и стойко терпел боль”

[134]).

Вот Ланселот, пронзенный на турнире копьем, которое застряло в его теле,

скачет, едва не терял сознания от боли, в лес, где ждет его верный оруженосец

Лавейн, и просит выта-щить из его раны обломок копья. И этот эпизод выполнен

с такой экспрессией, что, кажется, начинаешь разделять с Ланселотом его боль

и страдания:

"...he groned pytously and rode a grete wallop away ward fro them

vntyl he came vnder a woodes syde / And whan he sawe that he was from the felde

hyghe a myle that he was sure he myghte not be aene /thenne he said with an hyj

voys / 0 gentyl knyght sir lauayne helpe me that this truncheon were oute of my

eyde / for it atyckel so sore that it nyhe sleeth me / [.] & there with

alle he descended from his hors / and ryght eoo dyd eir Lauayne / and for with

al sir lauayne drewe the truncheon out of his syde / and gaf a grete shryke and

a merueilloue gryeele grone / and the blood braste oute nyghe a pynt at ones

that at the last he sanke doun vpon his buttoks & so swouned pale and

dedely /"[135](“И с тем он застонал

жалостно и быстрым галопом ускакал прочь и мчался, покуда не достиг опушки

леса. Когда же он увидел, что отъехал от турнирного поля без малого на милю и

что теперь его наверняка оттуда не видно, тогда воскликнул он громким голосом с

жалобным стоном:

- О, любещзный рыцарь сэр Лавейн, помогите мне извлечь этот обломок копья из

моего бока, ибо он язвит меня столь жестоко, что жизнь вот-вот покинет меня.[.]

И с тем сошел сэр Ланселот с коня, и сэр Лавейн тоже, и тут же выдернул он

наконечние копья из бока, и сэр Ланселот издал пронзительный крик и ужасный

стон, и кровь хлынула из раны большой струей, и вылилась сразу чуть не целая

пинта, так что под конец он покачнулся, сел прямо на землю, и, лишившись

чувств, упал, бледный и безжизненный“[136]

).

А вот Ланселот тайно встречается с королевой у окна ее спальни и, чтобы

исполнить ее желание, быть рядом с нею, руками выламывает металлическую

оконную решетку, прутья которой рассекают его руки до костей:

“...and thenne he set his handes vpon the barres of yron /and he pulled at then

suche a myghte that he brast hem clene oute of the stone walles / and there

with all one of the barree of yron kytte the braune of his handes thurghout to

the bone /"[137](“.И он наложил руки

на железные прутья решетки и дернул с такой мощью, что вырвал их из каменной

стены. При этом один из прутьев врезался в мякоть его ладони по самую кость”

[138])

He так ли и английские художники XIV-XV вв. открыли для себя страдающего

Христа, открыли плоть Христа?

Не потому ли образ Ланселота становится столь убедительным что, поверив в его

плоть, мы верим и в его душу? Верим, что он "заплакал, как ребенок", когда

ему прикосновением руки удалось исцелить страдающего неизлечимыми ранами

рыцаря; ве-рим в искренность его печали при расставании с королевством,

ставшим его родиной, во имя которой он совершил немало подвигов.

"...sir Launcelot syghed / and there with the teres felle on his chekes / and

thenne he sayd thus / Allas moost noble Cryrten Realme whome I haue loued aboue

al other realmes / and in the I haue geten a grete parte of my worship / and

now I shalle departe in this wyse / Truly me repenteth that euer I came in this

realme that shold be thus shamefully banisshed undeserued and causeles / but

fortune is soo varyaunt / and the whele soo meuable / there nys none constaunte

abydynge / and that may be preued by many old Cronykles of noble Ector and

Troylus and Alysander the mighty Conquerour / and many moo other / whan they

were moost in their Royalte / they alyghte lowest / and soo fareth it by me

sayd sir Launcelot / for in this realme I had worehyp and by me and myne alle

the whole round table hath ben encresyd more in worship by me and myne blood

than by ony other"[139](”Тут вздохнул

сэр Ланселот, и слезы упали на щеки его, и он сказал:

-О, благороднейшее христианское королевство, возлюбленное мною превыше всех

королевств! В твоих пределах добыл я почти всю мою славу, но ныне, когда должен

я вот так бесславно тебя покинуть, воистину мне жаль, что когда-то я прибыл

сюда, откуда я столь позорно изгнан, незаслуженно и беспричинно! Но так уж

изменчива судьба и безостановочно ее колесо, что нет в жизни постоянства. И

тому есть много свидетельств в старых хрониках, как, например, в историях

благородного Гектора Троянского или Александра, этого могущественного

завоевателя, и еще многих других: они были вознесены на царственную высоту, а

потом падали все ниже. Так случилось и со мною,-сказал сэр Ланселот,-ибо в этом

королевстве я пользовался величайшей славой, и подвигами моими и сородичей моих

умножена была слава всего Круглого Стола более, нежели кем либо еще из вас”

[140]).и, конечно, верим в то, что любовь Ланселота и Гвиневир -это

настоящая земная любовь двух людей, способных на великие самопожертвования,

способных разделить друг с другом самую горькую участь и даже смерть. Вот еще

одна причина, обусловившая счастливую развязку романа о Тристане и Изольде,

трактовку которого у Мэлори американский литературовед Т.Рамбл назвал

"дальнейшем обескровливанием уже обескровленного сказания" / "Malory's

treatment of "Tristram" is regularly characterised in one way or another as

the further devitalization of an already devitalized legend"

[141]. Смерть Тристана и Изольды в произведениях куртуазной литературы в

известной степени символична. Смерть Ланселота и Гвиневир глубоко человечна.

Этот исход подготовлен всем развитием романа. Своенравная, порой по-женски

капризная, порой по-женски беззащитная королева Гвиневир и по-богатырски

доблестный и мужественный Ланселот в жизни и смерти остаются рядом. Это и есть

та верная, постоянная, благородная любовь, идею которой проводит Мэлори в

романе.

Проводя через роман эту новую для рыцарской литературы идею любви, включающую

элемент рационализма, Мэлори не может не выразить критического отношения к

идее куртуазии. М.Шлаух в книге "Предистория английского романа, 1400-1600"

высказывает мысль о намеренной критике идеи куртуазной любви, проводимой

Мэлори:

"Malory does occasionally suggest a query about the motives which actuate his

people - hence an implied critique of courtly love."

[142]

Вряд ли возможно ответить на вопрос, сознательно или бессознательно проводит

Мэлори эту критику, начало которой было положено во французском прозаическом

романе XIII века "Тристан", послужившем основой для книг о Тристане и Изольде

в романе "Смерть Артура", но сам факт того, что Мэлори не счел нужным

отказаться от ряда сатирических моментов, направленных против идеи куртуазии,

свидетельствует о существовании объективной основы такого отношения к ней, об

изменении рыцарского этического идеала.

Роман о Тристане и Изольде, в котором, как уже говорилось, дается образ государя

и проводится идея государственности, прямо противоположные образу короля Артура

и его братству, контрастен и в ином отношении - в развитии сюжетной линии

Тристан - Изольда в противовес сюжетной линии Ланселот - Гвиневир, в

противопоставлении идеи куртуазной любви новой идеи благородной любви. Устами

Ланселота Мэлори дает уничтожающую оценку поведению Тристана, изменившему

Прекрасной Изольде и забывшему о ней с Изольдой Белорукой: "Thenne said sire

Launcelot / Fy vpon hym vntrue knyghte to his lady that soo noble a knyghte as

eir Tryatram is shold be foude to his fyret lady fals / la beale lsoud / quene

of Cornewaile / But saye ye hym this / said sire Launcelot that of alle

knyghtes in the world I loued hyra moost / and had moost ioye of hym / and alle

was for his noble dedes / and lette hym wete the loue bitwene hym and me is

done for euer / And that I gyue hym warnyng from this daye forth as his mortal

enemy"[143]/(“И сказал тогда сэр

Ланселот:

-Позор ему, рыцарю, не сохранившему верность своей даме! Могло ли статься, что

столь благородный рыцарь, как сэр Тристрам, оказался неверным своей первой даме

и возлюбленной, королеве Корнуэлла! Но вот что передайте ему,-сказал сэр

Ланселот. –Я изо всех рыцарей на свете всего более любил его и его подвигам

радовался,- из-за доблести его и благородства. Объявите же ему, что любви

теперь настал конец, и что я шлю ему предупреждение: отныне я его смертельный

враг”[144]).

"Непостоянство", в котором Ч.Мурмэн обвиняет Ланселота, является, таким

образом, чертой, присущей прежде всего Тристану. Ланселоту недаром

предоставлена возможность для проведение подобной критики. Правда, и он

изменил Гвиневир с Еленой дочерью Пеллеаса, но сделал это не по доброй воле и

не из забывчивости - ни до, ни после встречи с Еленой он не думает ни об

одной женщине, кроме королевы Гвиневир. Немаловажен факт, что Елене, желающей

обмануть Ланселота, приходится принять облик королевы Гвиневир. Измена

Ланселота, таким образом, происходит не в результате сознательного действие а

в результате бессилия героя противостоять божественному провидению. И этот

грех Ланселота будет искуплен Галахадом, его сыном от Елены, которому суждено

было увидеть Святой Грааль. Зато там, где отсутствуют волшебные чары и

мистика, Ланселот остается на высоте в своем положении возлюбленного королевы

Гвиневир. Юной и прекрасной Елене из Астолата не удается соблазнить

Ланселота. Он остается верен королеве. И хотя жертвой неразделенной любви

падет при этом дева из Астолата, ладья с телом которой приплывет ко двору

Артура, Ланселот получит оправдание, несмотря на то, что он послужил причиной

гибели женщины, и оправдание это содержится во взгляде Ланселота на любовь,

поддерживаемом и одобряемом самим королем Артуром:

"... madame said air launcelot I loue not to be constrayned to loue / For loue

muste aryse of the herte / and not by no constraynte / That is trouth sayd the

kynge / and amny knyghtes loue is free in hym selfe / and neuer wille be

bounden / for where he is bounden / he looseth hym self”

[145] (“Ибо я, госпожа, сказал сэр Ланселот,-не люблю принуждения в любви,

потому что любовь должна рождаться в сердце сама, но не по принуждению.

-Это правда, сэр, сказал король Артур, любовь рыцарей свободна и независима и не

терпит оков; а где она не свободна, там она пропадает.”

[146])

Любовь как естественное чувство, любовь как чувство, неподвластное

принуждению и насилию, любовь как свобода - это уже целая философия любви. Не

бездумное служение даме и раболепное преклонение перед ней, унижающее

влюбленного, но чувство, одинаково владеющее двумя близкими по духу людьми и

возвышающее их над жизненными невзгодами - вот идеал любви в романе Томаса

Мэлори.

История с волшебным напитком, навеки скрепившем Тристана и Изольду узами

любви, уже не умиляет Мэлори. Чувство этих влюбленных окрашено изрядной долей

мистики. В нем нет естественности, которая делает такой привлекательной

любовь Ланселота, вырастающую из высокого и светлого чувства человеческой

благодарности к королеве Гвиневир, как сам Ланселот говорит об этом королю

Артуру:

"...уе аr the man that gaf me the hyghe ordre of knyghthode / and that daye my

lady your quene dyd me grete worship / & els I had ben shamed for that

same day ye made me knyghte / thurgh my hastinesse I lost my suerd / and my

lady your quene fond hit / and lapped hit in her trayne / and gafe me my suerd

whan I hadde nede therto / and els had I ben shame emonge alle knyghtes / and

therfor my lord Arthur I promysed her at that day euer to be her knyghte in

ryghte outher in wronge /”[147](“.ибо

вы, господин мой, посвятили меня в высокий Орден Рыцарства, и в тот же день

госпожа моя, ваша королева, оказала мне великую милость. Так что, не храни я

вам верности, позор был бы мне, ибо в тот самый день, когда я принял от вас

посвящение в рыцари, я впопыхах оборонил меч, и госпожа моя, ваша королева,

нашла его, спрятала в шлейфе своего платья и передала его инее, когда он мне

как раз понадобился. Если бы не она, я был бы опозорен перед всеми рыцарями. И

потому, господин мой Артур, в тот день я поклялся всегда, и в правде, и в

неправде, быть ее верным рыцарем”[148]

).

Критика куртуазии возникает во французском романе о Тристане с появлением в

нем образа рыцаря Динадана, который перешел и в роман Мэлори. Динадан -

балагур и весельчак, а впрочем -добрый рыцарь, презирающий подлость и измену,

и предательски убитый своими врагами, о чем не без грусти пишет Мэлори. Но он

наделен и таким человеческим пороком, как лень, и обладает изрядной долей

здравого смысла, который для него, рыцаря, оборачивается трусостью. Именно

эти черты образа Динадана в романе Мэлори позволили М.Шлаух назвать его Санчо

Пансой в английской литературе. Однако можно говорить лищь о внешнем сходстве

этих персонажей. Внутреннее значение их совершенно различно. Санчо Панса -

это выражение здорового народного начала; Динадан - это выражение кризиса

куртуазии, в котором или которым все старые рыцарские заповеди и устои

доводятся до абсурда, прежде всего злым, саркастическим нападкам Динадана

подвертается идея куртуазной любви, та самая идея, которой были вдохновлены

произведения Кретьена де Труа, Гартмана фон Ауэ, Готтфрида Страсбургского. Не

признав во встреченном им рыцаре своего лучшего друга Тристана, решившего

подшутить над Динаданом и скрыть от него свое имя, Динадан в ярости обзывает

его дураком и, не задумываюсь, сравнивает его со встреченным им раньше

рыцарем (конечно, влюбленным), который лежал у родника, бросив оружие, глупо

улыбаясь и не говоря ни слова

"...euch a foolyeshe knyghte as ye are said sire Dynadan I sawe but late this

day lyenge by a welle / and he fared as he slepte and there he lay lyke a

foole grymmynge and wold not speke / and his shelde lay by hym / and hie hore

stode by hym / and wel I wore he was a louer /”

[149](“.Вот точно такого же неразумного рыцаря, как вы, -сказал сэр Динадан,

- я видел не далее, как сегодня, у ручья. Он был словно во сне. Лежал над

ручьем, улыбался, будто безумный, и не слова мне не отвечал, а рядом валялся

его щит, и конь его тоже стоял рядом. Я сразу же понял, что это - влюбленный.”

[150])

Свою критику Динадан продолжает в разговоре с Изольдой, которой Тристан

характеризует своего друга как самого веселого и самого болтливого рыцаря.

"Господь хранит меня от любви",- говорит Изольде Динадан,-"ведь радость любви

так коротка, а горести, которые от нее проистекают, длится слишком долго."

Здравый смысл превалирует у Динадана над эмоциями и над естественным в рыцаре

желанием постоять за честь прекрасной дамы:

"...I shalle say yow ye be as fayr a lady as euer I aawe ony / and fayrer than

is my lady Quene Quenerer / but wete ye wel at one word I wylle not fyghte for

yew wyth thre knyghtes / Ihesu defende me /"

[151](”Вот что я вам скажу. Вы – дама прекраснейшая, какую мне приходилось

только видеть, и много прекраснее госпожи моей королевы Гвиневеры. Но, да будет

вам ведомо без дальних слов: я не стану сражаться за вас с тремя рыцарями,

упаси меня Иисусе!”[152])

Именно в критике куртуазии заключено основное значение о раза Динадана, а

вовсе не в том, что он, по словам Э.Лэнга, "удовлетворяет грубому

средневековому чувству юмора (the rude medieaval taste in jokes) и не

дает романам стать слишком сентиментальными ( he preserves the romances from

coming too sentimental ) Рыцарские романы, будучи наполненными рыцарской

героикой, поисками человеческого идеала и весьма далекие от

сентиментальности, не нуждались в фигуре Динадана для смягчения ее. Не этими

чертами рыцарского романа, а свойством человеческого идеала, способностью его

меняться от века к веку, вызвано появление образа Динадана (и не только

одного его) на страницах французского, а затем и английского романа.

Динадан не одинок в романе Мэлори в своем отношении к идеи куртуазной любви.

Его разделяет с ним и сенешаль Динас, который после исчезновение своей

возлюбленной, сбежавшей от него к другому, захватив с собою двух гончих

Динаса, больше скорбит о пропаже собак, нежели прекрасной леди.

В романе Мэлори, однако, наблюдается не только пересмотр идеи куртуазной

любви, но и куртуазной традиции в целом.

П.2 Куртуазная концепция любви и смерти в романе Мэлори.

Тенденции к разделению персонажей на положительных и отрицательных, к

раскрытию каждого из них в одной доминирующей черте проходит через все

произведения куртуазной литературы. Герои этих произведений словно бы заранее

заданы в своих добродетелях или пороках и, проходя через фантастические

приключения и испытания, только утверждаются в них. Эта тенденция

прослеживается во французской литературе от романов Кретьена де Труа, герои

которых (Эрек, Клижес, Ивен), будучи наделенными некоторыми человеческими

слабостями, все же с самого начала предстают некими идеальными рыцарями с

тем, чтобв конце романа утвердиться в этой своей характеристике, и вплоть до

романов зрелого и разветвленного цикла Вульгата, в которых Ланселот

обрисовывается и бичуется как грешник и предстает перед нами только в этом

качестве, а Галаад воз-водится почти на уровень святого, при этом надо

заметить, что герои, выступающие воплощением зла, обычно оказываются

написанными бледнее, чем герои положительные, они, как правило, лишь

знаменуют собою злое начало, которое побеждается началом добрым.

Мэлори не удовлетворяется таким методом раскрытия образов. В его романе, где

большинство персонажей предстают в сочетании положительных и отрицательных

черт, традиционная структура образов рыцарских романов подвергается

изменениям. Правда, иногда это делается довольно искусственно, Динадану

например, персонажу, явно не удовлетворяющему рыцарскому идеалу, ибо он не

решается вступать в поединки и даже при виде Тристана, всего в крови

вернувшегося с очередного турнира, откровенно изъявляет радость по поводу

того, что он, к счастью, проспал, постоянно сопутствует положительная

авторская характеристика:

"...Dynadan had suche a custome that he loued alle good Knyghtes that were

valyaunt / and he hated al tho that were destroyers of good knyghtes / And

there were none that hated Dynadan but tho that euer were called murtherers"

[153] (“Ибо у сэра Динадана был такой обычай, что он любил всех добрых

рыцарей, известных доблестью, и ненавидел всех губителей добрых рыцарей. Сэра

же Динадана ненавидели только те, кто был ославлен среди рыцарей как подлый

убийца”[154]).

Динадан даже время от времени выступает как доблестный рыцарь, способный на

свершение ратных подвигов, как это случилось на турнире, созванном князем

Галахальтом.

"And in cam Dynadan / and mette with air Geryn a good knyght / and he threwe hym

doune оuег his hors croupe / and sire Dynadan ouerthrewi four knygtes moo / and

there he dyd grete dedee of armes / for he was a good knyght / but he was a

scoffer / and a laper and the merryeet knyght among fellauship that was that

tyme lyuynge / and he hadde suche a custonmme that he loued euery good

knyghte / and euery good knyght loued hym agayne /"

[155](“Выехал на поле сэр Динадан и встретился в поединке с сэром Герином,

добрым рыцарем, и сбросил его на землю через круп его коня. Так же сокрушил сэр

Динадан и еще четырех рыцарей и свершил немало славных подвигов, ибо был он

рыцарь доблестный. Только он был великий шутник и забавник и изо всех рыцарей

Артуровой дружины самый большой весельчак, но он любил всех добрых рыцарей и

все добрые рыцари любили его”[156]).

В этой трактовке образа Динадана сказываются и симпатии писателя, наверно,

полюбившего своего веселого, а подчас -озорного героя, смерть которого Сила

великой потерей /grete damage /, потому что он был превосходным рыцарем./ a

passynge go knyght /.

Но подобного рода характеристикой не ограничивается Мэлори. Книга о Гарете,

имеющая некоторые черты сходства с романом французского писателя Рено де Боже

"Прекрасный незнакомец" , но, по мнению большинства филологов, являвшаяся

самостоятельным творением писателя, представляет особый интерес в этом

отношении.

Гарет, безвестный рыцарь, явившийся ко двору короля Артура, проходя через

приключения и подвиги, не утверждается в заданных заранее качествах, а

развивается, раскрывая их в себе. Он оонарукивает в свое и мужество, и

храбрость, и умение пройти через трудности, не отступив перед ними, и самое

главное истинное благородство и человечность. И как должное поэтому

воспринимаются та любовь и те дружеские чувства, которые питает к юному

рыцарю Ланселот.

Не менее сложный путь проходит и рыцарь Брюнор Черный, получившие от сенешаля

Кэя презрительную кличку "Плохо скроенный костюм" /La Cote Male Taile / и

подобно Гарету, осы-паемый насмешками девы, вслед за которой он отправляется

на поиски приключений, а закончив их и отомстив за смерть своего отца, он

утверждается в звании благороднейшего и доблестнейшего рыцаря. В книге о

Гарете и в эпизодах, повествующих о подвигах Брюнора Черного, образы этих

рыцарей, прежде чем превратиться в традиционных куртуазных рыцарей без страха

и упрека, проходят перед нами в стремительном развитии и становлении.

В еще большей сложности и противоречивости выступает в романе, как мы уже

видели, Ланселот. И логика его развития отличался от логики развития других

образов романа. С одной стороны, представая перед нами в совокупности своих

положительных и отрицательных черт, Ланселот, как и каждый персонаж книги

Мэлори, имеет непосредственное отношение к решению основной проблемы романа -

проблемы государственности: будучи идеалом, порожденным новой системой, он

словно бы олицетворяет ее противоречивость. Трагедия Ланселота поэтому

неслучайно приведет к трагедии государственного масштаба. С другой стороны,

несмотря на свою греховность, Ланселот до конца останется человеческим

идеалом самого Мэлори, и логика его развития будет подчинена логике писателя,

утверждающего его в этом вплоть до самых последних страниц. Само стремление

писателя к созданию сложного и противоречивого образа Ланселота, малейшие

оттенки и нюансы которого обладают огромной художественной значимостью, ибо

каждый из них свидетельствует о новом методе писателя в создании образа,

приведет к тому, что в образе Ланселота он вплотную подойдет к созданию

характера, родственного характерам произведений литературы эпохи Возрождения.

В трагическом развитии проходит перед нами и образ самого короля Артура. В

нем должна была найти решение проблема идеального монарха, столь злободневная

для политической и художественной мысли в Англии XIV-XV веков. Король Артур в

первой книге романа выступает помазанником божьим, божественной волей

назначенный на царство, чтобы восстановить справедливость и порядок в

государстве. Этим начинается, но этим же и кончается трактовка образа Артура

как божественного избранника. В той же первой книге Артур утверждается в

контрастном соединении вполне земных человеческих черт. Перед нами человек,

который печется о судьбе вверенного ему государства и решительными действиями

которого установлена справедливость и положен конец междоусобным распрям, но

перед нами и человек, всеми силами стремящийся оградить от опасностей свою

собственную жизнь и в этом стремлении доходящий до высшей степени злодейства

- убийства ни в чем не повинных детей, один из которых (Мордред) по стечению

обстоятельств остается в живых, чтобы в конце концов осуществить волю

провидения, - это поступок, звучащий явным диссонансом с начатой было

трактовкой образа Артура как идеального монарха. Но этот эпизод будет иметь и

другое значение. Он ознаменует собой начало того мотива, который будет

сопровождать образ короля на протяжении всех книг романа - бессилия человека,

даже самого могущественного перед силой обстоятельств, всегда побеждающих его

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6