Курсовая: Система образов романа Томаса Мэлори Смерть Артура

Мэлори, решающего проблему государства именно в этом плане, неминуем следующий

сделанный им шаг. Образ Мерлина, выдвижение которого на первый план в рыцарском

романе первой половины XV века имело глубокий смысл, лишая роман фатализма и

насыщая человеческим содержанием, начиная с IV книги "Смерти Артура", окажется

для Мэлори лишним. Отныне Мерлин, заколдованный своей возлюбленной и ученицей

Нимью, навсегда покинет рассказ. С трагическим исчезновением Мерлина,

превратившегося у Мэлори в лицо почти эпизодическое, чья роль заключается лишь

в придании изначального импульса повествованию, государство Артура теряет

последнюю возможность беспечального существования, в котором предусмотрен

каждый шаг, а препятствия ликвидируются заранее, и обретает полную жизненную

самостоятельность, сопряженную с опасностями и трудностями, с проблемами,

которые предстоит преодолевать и решать самим героям романа без вмешательства

сверхъестественных сил. И силы зла, которые, казалось, только и ждали этого

момента, ополчаются против молодого государства Артура: это и король Акколон, и

коварная фея Моргана, всеми силами стремящаяся погубить Артура. Из этих

обстоятельств Артур выходит с честью, в поединке с Акколоном он произносит

слова, которые становятся его собственным credo и credo его рыцарей: "лучше

умереть с честью, чем жить с позором” /"...I had leuer to dye with honour

than to lyue with shame/[65]"

И все-таки одно из самых трудных испытаний еще впереди. Приезд ко двору

Артура римских послов с требованием уплаты подати римскому императору Люцию -

это вызов новому государству, которое не замедлит выступить на защиту своих

прав и утвердить себя уже в мировом масштабе. Победа Артура над Римом и его

восшествие на императорский престол - это победа нового государственного

порядка, законы которого распространяются на сферу куда более обширную, чем

Британские острова:

"...he came in to Romе /and was crouned emperour by the popes hand with all the

ryalte that coude be made / And sudgerned there a tyme / end eetablysshed all

his londes from Rome in to Fraunce and gaf londes and royammes vnto hie

seruauntes and knyghtes to eueryche after his desert in suche wyse that none

complayned ryche nor poure[66] /”(“Сам

папа своею рукою со всей подобающей торжественностью короновал его императором,

дабы править ему вечно. И пребывали они там до времени, и распределили все

земли от Рима до Франции, наделили владениями тех рыцарей, которые это

заслужили[67]”)

Среди ученых существует мнение о том, что материал для V книги романа,

трактующей события, связанные с завоеванием Артуром Рима, был почерпнут

писателем из аллитерированного романа XIV века "Смерть Артура". Однако Мэлори

в данный момент интересовался историей Артура, находящегося в апогее своего

величия. До трагической развязки романа было еще далеко, для Мэлори уже был

неприемлем такой искусственный ход событий, какой был вызван в

аллитерированном романе XIV века предательским поворотом Колеса Фортуны.

Сложность исторических событий, свидетелем и участником которых был сам

Мэлори, наложила отпечаток и на его произведение. Для него, очевидца военных

баталий, вряд ли было неясно, что гибель старого рыцарского сословия была

вызвана не поворотом Колеса Фортуны, но иными причинами, едва ли со всей

отчетливостью понятными ему. Очевидно, что ему было ясно одно: причина таится

не в потусторонних силах, а в действиях самих людей. Эта мысль подтверждается

объективным звучанием романа. Начиная с VI книги, писателя будут интересовать

судьбы рыцарей, действиями которых, подчас независящими от их желания и воли,

были подготовлены и мотивированы кризис и крах рыцарского братства. Среди них

решающая роль будет принадлежать Ланселоту, признанному лучшим среди рыцарей

Круглого Стола и симпатию самого Мэлори к которому мы чувствуем с первого

момента его появления.

Имя Ланселота неоднократно встречается в романе в разном контексте еще до его

непосредственного появления. Когда же он, наконец, появляется /V книга/, он

предстает сразу в облике сказочного богатыря, без промаха разящего своих

врагов.

Казалось бы, уже одной своей богатырской силой и действиями образ Ланселота

мог приковать внимание читателя - ведь в первых книгах романа еще не было

рыцарей, равных ему. Однако более важным для определения идейного содержания

образа Ланселота и места книги о нем в романе "Смерть Артура" оказывается

мимолетный (как это часто бывает у Мэлори) эпизод, следующий непосредственно

за эпизодом, в котором Ланселот с такой самоотверженностью отбивает у

императора Люция захваченных им в плен рыцарей Круглого Стола. В этой сцене

король Артур, потерявший в сражении многих из своих доблестных рыцарей,

упрекает Ланселота в его безудержной храбрости и плачет при одной мысли о

том, что он мог бы потерять его. "Лучше было бы отступить",- говорит король

Ланселоту, и в ответе Ланселота звучит спокойная уверенность, чувство

собственного достоинства и человеческая мудрость: "Однажды опозоренный уже

никогда не обретет доверия":

"Thenne the kynge wepte and dryed his eyen with a keuerchyf / & say your

courage had nere hand destroyed yow / For though ye had retoi agayne / ye had

lost no worship / For I calle hit foly / knyghtee to abyde whan they be

ouermatched / Nay sayd Launcelot and the other / For ones shamed maye nеuег be

recoverd.[68]" (“Заплакал тут король,

утер платком глаза и сказал:

-Ваша храбрость и горячность едва не привели вас к гибели, ведь если бы вы

повернули назад, вы не утратили бы чести, ибо неразумием полагаю я

оставаться на месте, когда силы противника превосходящи.

-Ну нет,-сказал сэр Ланселот,- мы навсегда покрыли бы себя позором.

-Это верно,-сказали сэр Клегис и сэр Борс.-Ибо рыцарь, однажды опозоренный, не

смоет позора никогда.[69]”)

Эти слова Ланселота перекликаются с жизненным девизом самого короля Артура:

"Лучше умереть с честью, чем жить с позором", именно они придают вполне

определенное идейное звучание образу Ланселота. Человек, естественная

человеческая сущность которого так соответствует требованиям нового

государственного порядка и самого короля, не сможет в дальнейшем не стать

правой рукой и самым верным рыцарем Артура, а быть может, и воплощением всех

достоинств человека, искренне поддерживающего этот порядок.

Неудивительно поэтому, что вслед за рассказом об образовании великой империи

Артура Мэлори переходит к рассказу о Ланселоте, образом которого он начинает

поиски нового этического идеала, вся VI книга превращается в развернутую

характеристику Ланселота. Это еще не исчерпывающая характеристика, но она

позволяет выявить в образе Ланселота все те черты, которые, с одной стороны,

послужат его славе, его известности как "цвета рыцарства", а с другой -

поведут к трагическим событиям последних книг романа /XVIII-XXI/.

"...& some there were that were but knytes whiche encreased so in armes and

worship that they passed alle their felawes in prowesse and noble dedes / and

that was wel preued on mаnу But in especyal it was preued on syr launcelot du

lake / for in al turnementys and justes and dedes of armes both for lyf and

deth he passed al other knytes / and at no tyme he was neuer ouercome / but yf

it were by treson or enchauntement / so sir Launcelot encreased soo

merveyllously in worship / and in honour / therfor is he the fyrst knyjt that

the freneshe book maketh mencyon of after kynge Arthur came from Rome

[70]/"(“.Иные там были простые рыцари, но столь искушенные в воинском

искусстве и доблести, что превосходили всех остальных своих товарищей силой и

сноровкой, и многие это благородными своими подвигами доказали.

Но особенно отличился там сэр Ланселот Озерный, ибо во все турнирах, поединках и

схватках и на жизнь и на смерть он превзошел остальных рыцарей и не разу не

терпел поражения, если только не было там измены или колдовства. И потому так

умножилась воинская слава и честь сэра Ланселота, недаром его первым упоминает

Французкая Книга сразу после возвращения короля Артура из Рима.

[71]”)

С VI книги романа Ланселот, который стал "самым славным и самым чтимым рыцарем в

мире /"...sir launcelot had the grettest name of ony knyghte of the world /

and most he was honoured of hyhe and lowe"

[72]/(“.И была в ту пору у сэра Ланселота слава такая, как ни у кого из

рыцарей на свете, и почетал его всяк – и велик, и мал

[73]”.)

выдвигается в центр повествования и становится главным предметом пристального

изучения писателя. Главным, но не единственным.

Поиски рыцарского идеала Мэлори продолжает и в VII книге романа, главным героем

которой становится безвестный рыцарь, впоследствии оказывающийся братом Гавейна

Гаретом. Вопреки мнению Ч.Мурмэна, утверждавшего, что сюжет романа о Гарете

использован Мэлори в качестве комментария к вопросу о любви и поведения

влюбленных и основная задача которого состояла в раскрытии "естественной

страсти, совершенно отличной от искусственной, условной "куртуазной любви"

(This oft-repeated story is used by Malory as a commentary upon love and the

behavior of lovers, the main purpose of which is to present a natural,

untutored affection, very different from the artificial, conventionalized

"amour courtois"[74]/ нам кажется, что

книга о Гарете имеет многоплановое значение в композиционном построении и

идейном содержании романа.

Образ Гарета, раскрывающийся в последовательном и стремительном становлении,

необходим в романе и необходим именно таким, каким рисует его Мэлори: юным,

добрым, безропотным и отважным, презирающим измену и не знающим чувства

мести, именно эти черты Гарета роднят его с Ланселотом, лучшим другом

которого он стал. Отношения Гарета и Ланселота - это отношение братьев по

духу в отличие от его отношений с Гавейном, бывшим кровным братом Гарета, но

не имевшим с ним духовной общности:

"... there was neuer no knyght that sir gareth loued sо wel as he dyd sir

Launcelot / and euer for the most party he wold be in sir Launcelot company /

for after sir Gareth had aspyed sir Gaway condycions he withdrewe hym self fro

his broder sir Gawayne fellauehip / for he was vengeable / and where he hated

he wold be_auengyd with murther and that hated sir gareth

[75] " (”Ибо ни одного рыцаря так не любил сэр Гарет, как сэра Ланселота, и

он постояно стремился быть вместе с сэром Ланселотом.

Ибо впоследствии, познакомившись с нравом сэра Гавейна, сэр Гарет от него

отдалился, хоть он и был его братом. Он увидел, что сэр Гавейн мстителен, и

кого он ненавидит, тому отомстит убийством, а это сэр Гарет ненавидел.

[76]”)

Благодаря своему положению в системе образов романа Гарет становится

материальным воплощением того конфликта между Ланселотом и Гавейном, который

берет начало еще с феодальных распрей Лота и Пеллинора и который будет

способствоватъ крушению рыцарского братства. VII книга романа, следовательно

как и книга о Балине и Балане, готовит трагические события последних книг

романа, хотя в ней и нет грозных пророчеств о грядущих событиях, и она

предстает, пожалуй, самой радостной и жизнеутверждающей книгой романа. Но тем

более мрачными и трагическими окажутся события, начатые с убийства

(случайного, нелепого) Ланселотом Гарета. Насколько более гнетущей становится

атмосфера последних книг романа, проникнутая горькой мыслью, граничащей с

отчаянием, о гибели человека, являющегося воплощением светлого, доброго

начала в этом противоречивом и полном враждебных контрастов мире.

В трактовке Мэлори государство Артура не будет неким эквивалентом обетованной

земли, где жизнь легка и радостна, но оно будет государством, обладающим

определенными достоинствами. И поскольку все познается в сравнении,

неслучайно введение в ткань повествования романа о Тристане и Изольде.

Развитие этого сюжета проводится не по аналогии с романом о Ланселоте, как

считает Т.Рамбл, а по контрасту с ним. В нем раскрывается иное решение темы,

проходящей почти через весь роман и находящей свое основное развитие в

сюжетной линии Ланселот - Гвиневир, темы куртуазной любви, и решение это

естественно подготовляется внутренними обстоятельствами и следует из

внутренних жизненных условий, в корне отличных от тех, которые господствуют

при дворе короля Артура. Государство короля Марка является антитезой

государства Артура. Оно предстает воплощением зла (можно было бы сказать

социального зла, если бы не раскрытие этой стороны его только в плане

куртуазии, только в сфере несовместимости его со свободные устремлениями

чувств двух влюбленных), в нем нет и не может быть той атмосферы

благополучие, какая царит в государстве короля Артура. Недаром для усиления

этого контраста Мэлори отказывается от завершения романа о Тристане и Изольде

гибелью героев, смертью своей торжествовавших победу над враждебным им

укладом жизни. Для Мэлори такой конец неприемлем. Он приводит Тристана и

Изольду ко двору короля Артура, потому что здесь и только здесь они могут

быть понастоящему счастливы, ибо тут царит любовь между людьми и добро всегда

побеждает зло.

Но Мэлори вовсе не собирается идеализировать устои государства Артура.

Преходящий характер этого порядка, неизбежность крушения его предвидится им с

самого начала. И столкновение двух миров - мира короля Марка и мира короля

Артура означает лишь начало существенного перелома в ходе романа. В сущности,

государство Артура с этого момента начинает представлятся оплотом

справедливости и счастья только по контрасту с государством короля Марка.

Тристан и Изольда обретают свое счастье в братстве рыцарей Круглого Стола.

Казалось бы, тема эта получила свое исчерпывающее раскрытие. Но Мэлори, словно

музыкант-виртуоз, легким и незаметным движением переключает ее в новый регистр.

Теперь для него первостепенный интерес представляет история любви Ланселота и

Гвиневир. Привести к счастливому концу Тристана и Изольду было легко, несмотря

на утвердившийся в литературе трагический характер этого сюжета, дошедшего до

нас во многих версиях (Беруль, Томас Английский, Готтфрид Страсбургский), может

быть, гораздо легче, чем это можно представить, благодаря естественно

присутствующему в человеке желанию спасти от гибели полюбившихся ему

литературных героев. Совсем иначе обстояло дело в случае с Ланселотом и

Гвиневир. Для Мэлори Ланселот из любимого книжного героя превращается в живого

человека, "земного грешника", как он пишет. И это звание "грешника" Мэлори,

несмотря на присущую ему, как и любому человеку средневековья, религиозность,

дает Ланселоту не в осуждение, а из глубокого человеческого сочувствия. Поиски

Святого Грааля (XI-XVII книги), превратившиеся для Мэлори в поиски

человеческого идеала, порожденного новым общественным порядком /"The sight of

the Grail becomes the goal of the seekers rather than the healing of the sick

king"[77]/" приводят к диаметрально

противоположным результатам по сравнению с теми, которых достигли сочинители

французского прозаическогс цикла Вульгата, несущего на себе весьма заметный

отпечаток цистерцианского мировоззрения. Несмотря на все преимущества, которыми

обладают Персеваль (занимающий, кстати, в романе Мэлори положение

второстепенного персонажа) и Борс, не говоря уже о Галахаде, вознесенном на

небо, Ланселот, от которого остались скрытыми таинства Святого Грааля, остается

для Мэлори лучшим среди "земных грешников", еще более утвердившимся в своих

человеческих качествах во время поисков Святого Грааля.

От книги к книге, от главы к главе становится все более ясным, что Ланселот и

есть главный герой романа "Смерть Артура".Это подтвердит и конец романа,

вопреки установившейся традиции заканчивать романы о смерти Артура выражением

надежды на возвращение короля с острова Авалон Мэлори продолжает

повествование, как если бы смерть Артура была лишь одним из многих совершенно

равноценных эпизодов его книги. Роман Мэлори заканчивается плачем Эктора по

его умершему брату Ланселоту, который для него, как и для Мэлори,

превращается в идеал рыцаря и христианина:

“А Launcelot he sayd thou were hedt of al cryaten knyghtes / & now I dare

aay sayd sir Ector thou sir Launcelot there thou lyest that thou were neuer

matched of erthely knyghtee hande / & thou were the curtest knyght that

euer bare shelde / & thou were the truest frende to thy louar that euer

bestrade hors / & thou were the trewest louer of a synful man that euer

loued woman / & thou were the kyndest man that euer strake wyth awerde /

& thou were the godelyeet peraone euer com emong* preee of knyghtee /

& thou was the mekeat man & the Jentylleet that euer ets In halle

emonge ladyes / & thou were the atemeet knyght to thy mortal foo that euer

put epere in the breste[78]/”(”-Ах,

Ланселот!-говорил он,- ты был всему христианскому рыцарству голова! И скажу

теперь, сэр Ланселот, когда лежишь ты здесь мертвый, что не было тебе равных

среди рыцарей на всей земле. Ты был благороднейшим из рыцарей, когда-либо

носивших щит! И был ты для любивших тебя самым верным другом, когда-либо

сидевшим верхом на коне, и самым верным возлюбленным из всех грешных мужей,

когда-либо любивших женщину, и самым добрым человеком, когда-либо поднимавшим

меч. Ты был собой прекраснейшим изо всех в среде рыцарей, и ты был кротчайшим и

учтивейшим мужем, когда-либо садившимся за стол вместе с дамами, а для

смертельного врага-суровейшим противником, когда-либо сжимавшим в руке копье.

[79]”)

Развязка романа, начатая в ХVIII книге мимолетным замечание Мэлори о болтуне

Агравейне, брате Гавейна, распустившем слухи о любви Ланселота и Гвиневир

/"...many in the Courte spoke of hit / and in especial sir Agrauayne / sir

Gawayns broder / for he was euer open mouthed

[80]/(“При дворе многие об том говорили и всех более-сэр Агравейн, брат сэра

Гавейна, ибо он был из тех, кто дает языку волю.

[81]”) и закончившаяся смертельной враждой Ланселота и Гавейна и гибелью

целого государства, оставляет впечатление безнадежности и разорванности,

создающее гнетущее настроение, быть может, еще более гнетущее оттого, что

замкнутый мир "королевской идиллии" перестает быть замкнутым: реальность, еще

более зловещая, чем великаны и разного рода чудовища, населяющие сказочный

рыцарский мир, врывается него в лице разбойников и грабителей, лунной ночью

обирающих тела убитых рыцарей и добивающих на месте тяжело раненных. Такая

картина предстала перед глазами рыцаря Лукана:

"...he sawe and herkened by the mone lyght how that pyllers and

robbers were comen in to the felde To pylle and to robbe many a ful noble

knyghts of broches and bedys of many a good rynge & of many ryche Jewel /

and who that were not deed al oute / there they slew theym for theyr harneye

and theyr rychesse[82]"(“И услышал он и

увидел при лунном свете, что вышли на поле хищные грабители и лихие воры и

грабят и грабят и обирают благородных рыцарей, срывают богатые пряжки и

браслеты и добрые кольца и драгоценные камни во множестве. А кто еще не вовсе

испустил дух, они того добивают, ради богатых доспехов и украшений.

[83]”) Но дело даже не столько в том, что гибнет целый общественный уклад,

что гибель предрекалась как неизбежная, да она и была заслужена: ведь любое

зло, люоое насилие неминуемо обречено на гибель. Дело в том, что крушение

целого миропорядка, влекущее за собой уничтожение его пороков, неминуемо

уничтожает и все хорошее, что было достигнуто в нем. Трагическое в романе

Мэлори - это трагическое в средневековом его понимании, далекое еще от

ренессансных воззрений, где часто рядом с трагическим (и даже вопреки ему)

присутствовало оптимистическое жизнеутверждение. С крахом государства Артура

погибает человеческий идеал, воплощенный дле Мэлори в образах Гарета и

Ланселота. Погибает и нечто большее: целая система человеческих отношений,

основанная на законах равенства, братства, любви, взаимопонимания и доверия

людей друг к другу. Моральные устои, выработанные трехсотлетней (для Англии)

рыцарской культурой, рушились на глазах у Мэлори. И стремление удержать их,

воплотив в художественной форме все лучшие стороны этики и эстетики мира

рыцарства, ни к чему не привело. Утверждая свой идеал по старому рыцарскому

образцу, Мэлори лишь пришел к выводу о неизбежности его гибели. Вряд ли он был

досягаем, этот идеал в век войн и раздоров. К нему можно было стремиться им

можно было восхищаться но он остался лишь порождением тонкой художественной

фантазии, и когда теперь мы обращаемся к этому произведению, мы восхищаемся

прежде всего силой человеческого духа, стремящегося, преодолев границы эпохи,

создать идеал мира, в котором человек раскрывался бы во всех своих лучших

человеческих проявлениях, в котором он мог бы полнее всего выразить себя.

Глава II.

Система образов романа Томаса Мэлори «Смерть Артура» и куртуазная традиция.

П.1. Центральные образы романа Мэлори и куртуазная «система отношений».

Обращаясь к композиционно-сюжетным особенностям романа Мэлори "Смерть

Артура", мы неминуемо замечаем одну существенна особенность, которую можно

назвать "симметричностью” построения его. Термин "архитектоника" с полным

правом может быть применен к роману Мэлори. Его части строго и четко

уравновешены, словно конструкции готического собора, относительно

центральной, кульминационной его части о поисках Святого Грааля,

устремленной, как готический шпиль, ввысь. Вторая книга романа, повествующая

о братьях Балине и Балане, погибших в поединке друг с другом, словно

предвещает наступающую в результате братоубийственной войны рыцарей Круглого

стола кровавую развязку (XX книга романа). Тема книги о Гарете, поиски

приключений которым соответствуют поискам его собственной человеческой

сущности, будет на новом уровне развита в книгах о по исках Святого Грааля,

превратившихся для Мэлори, как уже говорилось, в поиски человеческого идеала.

Точно также идеалу государства Артура будет противопоставлено государство

короля Марка, а история любви Тристана и Изольды во многом послужит фоном для

раскрытия такой человечной и такой драматичной любви Ланселота и Гвиневир.

Нам кажется, что эта черта романа определяет не только eго композиционную

структуру, но и его жанровые особенности.

Вопрос о жанре произведения Мэлори особенно остро был поставлен в предисловии

к трехтомному комментированному изданию романа л.Винавером, для которого он

существовал в виде самостоятельных сюжетов, будто бы не связанных друг с

другом. Внешняя сторона произведения, представляющаяся такой 6eccпорной и

ясной, натолкнула к.Винавера на мысль о том, что мы имеем не единый роман, а

ряд новелл.

Теперь, проведя анализ композиционного построения романа, мы приходим к

выводу о внутренней значимости и взаимообусловленности всех составляющих его

книг, четкость и организованность такого построения несомненно осознавал и

сам Мэлори, неоднократно уже в самых первых книгах романа намекая читателю о

связи тех или иных событий с событиями позднейшими.

Ссылки писателя на события книг о поисках Святого Грааля, Тристане и Изольде,

братоубийственной войне рыцарей Круглого Стола, ненавязчиво поддерживая

интерес читателя к сложному и разветвленному сюжету произведения,

свидетельствуют и о том, что Мэлори имел перед собой ясно продуманный план

своего произведения, во взаимосвязи всех его частей.

В одной из статей, полемически направленной против концепции Е.Винавера, Т.Рамбл

утверждает, что, исходя уже из первого "explicit " романа Мэлори, можно придти

к выводу о том, что писатель намеревался создать единое произведение на основе

артуровского цикла ('...Malory intended to write not only "another Arthurian

romance", but a comprehensive and unified account of the Arthurian legend."

[84]'/. Еще раньше М.Дикман убедительно доказывала, что уже в книге об

Артуре и императоре Люции Мэлори имел четкое представление о дальнейшем ходе

своего повество-вания /"...while writing the story of the Roman wars, he was

thinking,at least at times, In the larger terms of Arthur's complete

history"[85];"...it appears to offer

sound evidence that, even in his earliest work, Malory had wide knowledge

of a body of Arthurian materials and a definite idea of the direction that

his future tales would take"[86]. И

это замечание М. Дикман имеет тем более острый полемический характер, что она

поддерживает взгляд Е.Винавера на книгу Мэлори об Артуре и Луции как на первую

из всех написанных им книг романа.

Именно поэтому нам кажется, что жанр произведения, получившего в советском

литературоведении название рыцарской эпопеи, и называемого нами в данной

работе романом в силу того, что он завершает собой традицию средневекового

рыцарского романа, оказывается более сложным, чем бытовавший до него жанр

рыцарского романа, и тем более сложным, чем простое собрание новелл, как это

понимает Е.Винавер. То, что Е.Винавер считает, если так можно сказать,

"новеллистичностью" романа, на самом деле является его многосюжетностью. И

сложность заключается здесь в том, что каждый из этих сюжетов, вполне

доступный для изолированного прочтения и осмысления, все-таки всю полноту

своего значения приобретает лишь в общем контексте романа, в его связи с

остальными сюжетами романа, что обусловливается и занимаемым им местом в

композиционном построении произведения.

В современной Мэлори английской литературе не было готовой формы для

воплощения его художественного замысла, и он сам стал ее создателем,

"Malory's difficulty was that there was simply no form ready made for him. He

had abandoned the interwoven complexities of the old cyclic romances he

translated. Neither the prose short story nor the prose novel had evolved

sufficiently for him to employ it. He was dealing with extremely complicated

material, and had a hard job to master it. What wonder if in parts he lost his

command for a while. In the end, such is the power of a great imagination at

full etre1 he produced a fairly adequete form, but it is almost s u i genr i s.

It is certainly not a collection of unrelated short romances. It is certainly

not a novel. It has something of the qualities of both, and something also of

the old cyclic romances."[87])

Для Мэлори оказались тесны рамки одного рыцарского романа (пусть даже такого

любимого в Англии, как "Смерть Артура") и потребовался синтез целого ряда

сюжетов, чтобы произведение обрело только ему присущее идейное звучание и

художественно значение - характер, который оно могло иметь лишь в Англии ХV

века.

Главное достижение рыцарского романа - это создание и отражение в нем особой

и неповторимой системы человеческих отношений, системы куртуазии, где

влюбленных связывала беспредельная, бессмертная любовь, друзей - бескорыстная

дружба, сюзерена и вассалов - беззаветная преданность и служение общим

идеалам, что находит непосредственное выражение в системе образов романа.

Несомненно, что новые исторические условия, менявшие эстетические вкусы и

запросы и этические нормы, вносили новые штрихи и нюансы, видоизменявшие эту

систему. Рыцари французского цикла Вульгата уже коренным образом отличаются

от рыцарей Кретьена де Труа. Куртуазия как понятие утонченной любви верности

и служения прекрасной даме отступает в нем на второй план. Рыцарь

рассматривается теперь прежде всего как верный слуга и помощник церкви. Две

концепции рыцарства приходят в столкновение друг с другом. Для

цистерцианского монаха, каким был, очевидно, создатель романа "Поиски Святого

Грааля" Готье Мап, были неприемлемы земные радости в любом их проявлении.

Умерщвление плоти, отказ не только от излишеств, но и от самого необходимого

- таков был закон этого монашеского ордена на первых порах его существования.

С этих позиций подходит писатель к переосмыслению сюжетов рыцарских романов и

насыщает их атмосферой аскетизма и религиозной мистики.

Вполне естественно, что в романах с такой идейной направленностью не

оставалось места для Ланселота, бывшего по старым куртуазным понятиям

идеальным рыцарем. Переосмысление этого образа положительных результатов не

принесло. Утвердив во французской литературе во вполне определенном "амплуа

первого любовника", Ланселот переставал быть воплощением рыцарского идеала и

превратился в кающегося грешника.

Место Ланселота занял его сын Галаад (Галахад в романе Мэлори), хоть и

зачатый во грехе, но сохранивший чистоту и непорочность в земной жизни и

вознесенный на небо. И доблесть этого рыцаря была совсем иного порядка. Ему

ни к чему было бряцать оружием и доспехами. Ведь стоило ему только осенить

себя крестным знамением, как нечистая сила, многочисленные

воплощения дьявола, встречавшиеся на его пути, рассыпались

в прах или с дикими воплями ужаса, внушенного его чистотой и непорочностью

уносились прочь.

Однако то, что было достойно восхищения и почитания французского монаха-

цистерцианца XIII века, стало предметом, если не осуждения, то глубочайшего

переосмысления английского рыцаря ХV века. В романе Томаса Мэлори куртуазная

система выступает на новой стадии, частично воскрешая старые правила

куртуазии, частично - знаменуя приближающийся кризис этой системы.

В трудах современных исследователей творчества Мэлори немало внимания уделено

проблеме куртуазной любви в его романе, Одни считают идеалом Мэлори любовь

платоническую (Р.Лумянский), другие (как, например, Ч.Мурмэн) приходят к

выводам более сложным. На характеристике концепции Ч.Мурмэна, изложенной им в

одной из статей начала 60-х гг. нам хотелось бы остановиться подробнее.

Куртуазная любовь (amour courtois), какой представляется исследователю любовь

Ланселота и Гвиневир, была одним из аспектов его произведения, занимающим

существенное место в воссоздании им материала французских романов /"Their

love...is in Malory's sources a particular kind of love, 1'amour courtois,

courtly love, and whatever Malory may or may not have understood by the term,

courtly love was an aspect of plot and character with which he had to dot in

constructing his own version of the tale.'

[88]

Справедливо утверждая, что Мэлори понимал факт столкновения двух концепций

рыцарства (светской и религиозной) в его французских источниках, Ч.Мурмэн,

как нам кажется, приходит к выводу, противоречащему характеру произведения

Мэлори. Трагическая история любви Ланселота и Гвиневир, по мнению Ч.Мурмэна,

не подготовлена внутренними условиями, не мотивирована ими, но сама явлется

причиной краха рыцарского братства

/"..he...set out to exploit the paradoxical nature of courtly love in order to

define and emphasize one of the chief failures of Arthur's court. [o o o] sets

out in the 'Morte Darthur' to show how this tragic confusion of ear times

contributes to the destruction of the Round Table civilization."

[89]

Осуждая идею куртуазной любви, пишет Ч.Мурмэн, Мэлори старательно препятствует

проникновению в его роман малейших намеков на одобрение ее и даже не пытается

восхвалить Ланселота /"...he does not attempt to praise Lancelot at all."

[90]' /.

Кончая изложение своей концепции, Ч.Мурмэн делает вывод о том, что

положительными героями для Мэлори были не Ланселот и Гвиневир, а Тристан и

Изольда и что Мэлори "недвусмысленно клеймит куртуазную любовь на протяжении

всей книги, особо подчеркивав ее трагические последствия" /"...he

unequivocally

condemns courtly lore throughout hie work by emphasising its tragic

consequensies...”[91]/.

Таков в общих чертах взгляд Ч.Мурмэна на трактовку куртуазной любви (а вслед

за этим и рыцарского идеала) Мэлори, который, как покажет исследование,

опровергается самим содержанием романа Мэлори "Смерть Артура".

Действительно, с появлением Ланселота в романе Мэлори, казалось бы,

устанавливается знакомая атмосфера куртуазии. Впервые он раскрывается в

романе именно с этой стороны. Одна из первых реплик Ланселота, произнесенная

им вскоре после уже приводившейся реплики, сказанной в беседе с королем

Артуром выражала его возмущение сэром Перисом из Дикого Леса, известным

оскорбителем женщин:

"What said Launcelot is he a theef & a knight & a rauyssher of wymmen

/ he doth shame vnto the ordre of knyghthode / and contrary vnto hie othe

/ hit is pyte that he lyueth /"[92]

(”Как?-воскликнул сэр Ланселот.-Рыцарь-и вор? Насильник женщин? Он позорит

рыцарское звание и нарушает клятвы. Сожаления достойно, что такой человек живет

на земле”[93])

Речь идет, как видим, о нарушении первой и основной заповеди рыцарства -

служении женщине и преклонения перед ней. Что касается самого Ланселота, то

он, по словам сопровождающей его девы, представляет идеал рыцаря в этом

отношении, хотя она и сожалеет, что Ланселот любит одну только королеву

Гвиневир, жену Артура, и поэтому на всю жизнь останется холостым:

"... the curteyst knyght thou arte and mekest vnto all ladyes and gentylwymmen

that now lyueth / But one thyng air knyghte me thynketh ye lacke / ye that are

a knyghte wyueles that ye wyl not loue some mayden or gentylwoman / for I coude

neuer here say that euer ye loued ony of no maner degree and that is grete pyte

/ but hit is noysed that ye loue quene Queneuer / and that she hath

ordeyned by enchauntement that ye shal neuer loue none other / but her /

ne none other damoysel ne lady shall reiose you / wherfor many in this land

of hyghe estate and lowe make grete sorowe /"

[94];(“ .ибо вы - учтивейший из всех рыцарей на свете и всем дамам и девицам

покорный слуга. Но есть одно, сэр рыцарь, чего, думается мне, вам не хватает:

вы рыцарь неженатый, а не хотите полюбить какую-нибудь девицу или благородную

даму. Не приходилось мне слышать, чтобы вы любили кого-либо, хоть из какого

сословия или звания, и это величайшей жалости достойно. Правда, рассказывают,

что вы любите королеву Гвиневеру и что она сумела чарами и колдовством сделать

так, чтобы вы никогда никого, кроме нее, не полюбили и чтобы ни одна другая

женщина не радовала красотой вашего взора. И об том многие в этой стране и

высокого роду и низкого весьма горюют.”[95]

)

Ответом Ланселота на эту тираду оказывается раскрытие его рыцарского credo,

превращающегося даже в целую концепцию:

"...to be a wedded man / I thynke hit not / for thenne I must couche with her /

and leue armes and turnementys / batayls / and aduentureg / And as for to say

for to take mу pleaaunae with peramours that wylle I refuse in pryncypal for

drede of god / for knyghtes that ben auenturoue or lecherous shal not be happy

ne fortunate vnto the werrys / for outher they ahalle be ouercome with a

syuplyer knyghte than they be hem self / Other els they shal by vnhap and her

cursydnes slee better men than they ben hem eelf / And soo who that vseth

peramours shalle be vnhappy / and all thyng is vnhappy that is aboute hem /”

[96](" Что же до женитьбы, то жениться нет у меня намерения, ибо тогда я

должен спать с женой, оставить брань и турниры, походы и приключения. А

любиться и тешиться с разными женщинами я не согласен, более всего страха божия

ради, ибо странствующим рыцарям не должно быть прелюбодеями и распутниками,

иначе не будет им удачи и счастья на войне: либо одолеет такого рыцаря рыцарь

попроще родом и званием, либо же, по несчастной случайности себе на беду, он

сам убьет человека лучшего, нежели он. У кого есть любовницы, тот несчастлив и

нет ему удачи ни в чем. "[97])

Эта жизненная концепция Ланселота, не смыкается ли она в основных чертах с

концепцией самого Мэлори, так полно выраженной им в главе, названной

Кэкстоном не вполне в соответствии с содержанием: "Как верная любовь лету

подобна"?

Мэлори не был бы художником английского Предвозрождения, если бы он перенес в

ХV век особенности куртуазной литературы в их первозданном виде. Шаги,

сделанные в английской литературе конца ХIV - первой половины XV века в

сторону ее психологизации, и результаты, достигнутые в этом направлении во

многих произведениях английской литературы этого времени, не прошли бесследно

и для Мэлори. Ему уже недостаточно воспевать оживающую природу, полную любви

и ликования, но отчужденную от человека. Его природа - это природа в его

собственном эмоциональном восприятии. И еще одно качество отличает эту часть

романа Мэлори от ранних произведений куртуазной литературы: в писателе

начинает жить мысль об общности всего живого, и поэтому о человеке он будет

писать, употребляя слова, применимые разве что к растениям. Сердце человека

словно дерево в мае, будет у него "выбрасывать бутоны и распускаться в

славных деяниях":

"...the moneth of may was come / whan euery lusty herte begynneth to blosomme /

and to bringe forth fruyte / for lyke as herbes and trees bryngen forth fruyte

and florysshen in may / in iyke wyee euery lust herte that is in ony maner a

louer spryngeth and floryssheth in lust dedes / For it gyueth vnto al louers

courage that lusty moneth of me in some thyng to constrayne hym to some maner

of thyng more in that moneth than in ony other moneth for dyveraee caueea / for

thenne all herbea and treea renewen a man and woman / and in lyke wyee loueri

callen ageyne to their mynde old gentilnee and old eeruyee and many kynde dedea

were forgeten by neclygence [98]/(“.и

наступил месяц май, когда всякое живое сердце пробуждается и расцветает. Ибо

подобно тому, как наливаются соками и цветут в мае деревья и травы, точно так

же и всякое горячее любящее сердце дает новые побеги, наливается соками,

распускается и цветет радостью жизни. Потому что веселый месяц май поощряяет

всех влюбленных более, чем какой-либо другой месяц, и тому есть разные причины:

ведь как деревья и травы возрождают сердца женщин и мужчин, так же и влюбленные

припоминают прежние ласки и былую учтивость и все хорошее, что было раньше, но

без внимания забылось”[99])

Любовь, о которой говорит Мэлори, - это "благородная любовь /"vertuous

loue"/, но она, оставаясь постоянной и верной, сопряжена с определенной долей

рационального. Более того, это рациональное, разумное начало в чувстве любви

и сообщает ей постоянство. Это не бездумное чувство, которое исчезает так же

быстро, как и возникло, по достижении желаемого, но страсть, не ослабевающая

в течение долгих лет:

"...lyke as may moneth floreth and floryeahee in many gardyne / Soo in lyke wyee

lete euery man of worship tlorisshe hie herte in this world / fyret vnto god /

and next vnto the ioye of them that he promyaed hie feythe vnto / for there was

neuer worshypful man or worshipful woman / but they loued one better than

another / and worship in armes may neuer be foyled / but fyret reееrue the

honoui to god / and secondly the quarel must come of thy lady / and suche loue

I calle vertuous loue / but now adayes men can not loue seuen ny*te but they

muat haue alle their desyres that loue may not endu: by reason / for where they

ben soone accorded and haety hete / soo: it keleth / Ryghte eoo fareth loue now

a dayes / eone hote eoone cold / this ia no atabylyte / but the old loue waa

not ao / men an-wymmen coude loue to gyders aeuen yere" / and no lycoura luatee

we: bitwene them / and thenne waa loue truthe and feythfulnea / and loue in

lyke wyee waa vaed loue in kynge Arthurs dayes"

[100](“. как месяц май цветет пышным цветом у каждого в саду, подобным же

образом пусть расцветает в этом мире сердце каждого, кому дорога честь: прежде

всего любовью к Богу, а потом и ко всем тем, кому ты клялся в верности; ибо не

было еще на свете честного мужчины, ни честной женщины, которым кто-то не был

бы дороже остальных, а честью пренебрегать нельзя. Но пржде всего воздай

почести Богу, а потом пусть твои мысли будут о твоей даме. И такую любовь я

называю праведной любовью.

Но в наши дни люди и недели не могут любить, чтоб не удовлетворить всех своих

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6