Курсовая: Система образов романа Томаса Мэлори Смерть Артура

фольклора доклассового общества[25] ".

Однако некоторые мотивы кельтской мифологии в сказаниях об Артуре все-таки

присутствуют, что убедительно показано Р. Ш. Лумисом в серии его работ

(например, отождествление Артура с богом Браном-вороном). Говоря об Артуре как

о мифологическом персонаже (вернее, о его мифологических истоках или

эквивалентах), нельзя забывать о том, что состав плохо известного нам

кельтского пантеона все время менялся, причем не только количественно, но и

функционально. Нельзя также не учитывать "обратной связи": столкновение мифов с

исторической действительностью отзывалось перераспределением старых и

возникновением новых мифологем. К старым мифам мы подчас идем неизбежным путем

реконструкции (нередко - ювелирным по тонкости, но и по хрупкости, методом

аналогий). При этом многослойность мифов вряд ли может быть с достаточной

точностью учтена. Добавим, что сказания об Артуре, зафиксированные в валлийских

текстах,- вторичного происхождения. Как полагает Р. Ш. Лумис

[26], в них немало ирландских элементов. В кельтской мифологической системе

- не один слой. Эта система развивалась в постоянном взаимодействии и

столкновении с рудиментами мифологии пиктов (давших мировой культуре прообраз

Тристана) и со сказаниями соседних народов (в частности, очевидно, скандинавов,

издавна совершавших набеги на Британские острова).

Кельтский пантеон продолжает вызывать споры, хотя его изучение ведется со

времен Цезаря, Плиния и Страбона. Уже у Цезаря мы находим параллели между

кельтскими (галльскими) божествами и богами Древнего Рима. В основном

опираясь на писания древних, были выявлены в верованиях кельтов некоторые

аналоги римских богов. Так, с Меркурием сопоставляется обычно Луг Длинной

Руки, бог света, обладающий функциями всех других богов (очевидно, пережитки

солярных культов); с Юпитером - Дагда, бог-друид, прорицатель, покровитель

дружбы; с Марсом - Огме (Огмий, Огам), бог войны, но одновременно бог

красноречия и письменности (в его функции входило также препровождать людей в

иной мир); с Вулканом - Гойбниу, бог кузнечного ремесла; с Минервой -

Бригита, мать богоз и поэтов, богиня поэзии и ремесел; с Аполлоном - Ойнгус

(ирландское Мак Ок, валлийское Мабон, галльское Мапониус), бог молодости и

красоты.

Но эти параллели охватывают ничтожное число кельтских богов. По данным

археологии, эпиграфики, нумизматики, литературы, мы сталкиваемся с десятками

и даже сотнями кельтских божеств с довольно нечетким и противоречивым

распределением функций. Такое обилие не раз ставило в тупик

исследователей. Это обилие можно объяснить дпумя причинами. С одной стороны,

эта чрезмерная населенность кельтского гантеона отражает наличие местных

божеств, поклонение которым было локально ограниченным и не вполне повторяло

систему поклонений и ритуалои соседних, а тем более удаленных кельтских

племен. У разных племен были и разные теснимы (за исключением нескольких

общих, восходящих к пракельтскому пантеону, но их функционирование у разных

племен могло не совпадать). С другой стороны, лингвистический анализ

показывает, что это кажущееся обилие божеств - фиктивно: перед нами не разные

боги, а лишь многочисленные прозвища (часто ситуативные, т. е. свертывающие

сюжет, а также эпитетные) очень немногих божеств. Ряд ученых вообще склонны

утверждать, что для древних кельтов, по крайней мере в период их

независимости, характерна тенденция к монотеизму. Впрочем, делаются оговорки:

единое божество (пракельтов?) обычно выступает в нескольких лицах, чаще всего

в трех (сакральное число у большинства первобытных народов).

Помимо почитания мифологических персонажей, у древних кельтов был

распространен стойко державшийся, даже в романизированных и

христианизированных областях, культ воды, камней и священных деревьев.

Кстати, этот культ всевозможных источников и озер дошел и до артуровской

традиции, отозвавшись во множестве текстов, где говорится о воде в легендах и

романах бретонского цикла. В этих легендах и романах герои проводят в недрах

озер целые периоды своей жизни (как, например, Ланселот, получивший

воспитание в подводном замке у Владычицы Озера), постоянно возвращаются туда,

находятся в общении с жителями озер и т. д. В озеро падает и меч короля

Артура Экскалибур, подхваченный показавшейся оттуда рукой. Помимо озер, в

кельтском фольклоре и в артуровских легендах немалое место предоставлено и

всевозможным источникам, многие из которых заколдованы, чудесны и т. п. Тема

брода, который не каждому дано отыскать и у которого происходят решительные

схватки героев, также весьма характерна для артуровских сказаний. Недавние

археологические поиски на дне озер, ручьев и колодцев говорят о том, что

подобные места издавна были предметом поклонения у разных кельтских племен.

Отметим также у кельтов распространенный культ животных, которые часто

наделялись сверхъестественной силой, с которыми люди и боги находятся в

сложных отношениях то дружбы, то вражды. По сообщениям средневековых

хронистов, у кельтов существовала твердая вера в возможность превращений

человека в животное (волка, вепря и т. д.) и обратно, и эту веру не смогло

сокрушить даже христианство. Часто в верованиях кельтов фигурировали

фантастические животные - трехрогие быки, единороги и т. п. Это внимательное,

в известной мере даже почтительное отношение к животным отразилось и в

артуровских легендах, где кони, собаки, вепри, ястребы и т. д. имеют почти

обязательно собственные имена, находятся в активных отношениях с людьми, но в

то же время сохраняют по отношению к ним большую независимость.

У древних кельтов был очень развит культ героев. Полуисторические персонажи,

например кельтский царь VI в. до н. э. Амбига или военачальники Белловез и

Сеговез, очень быстро становились героями народных легенд. Так сложились

кельтские эпические сказания, памятники которых лучше всего сохранились в

Ирландии, менее других кельтских областей подвергавшейся чужеземным влияниям.

От ирландского героического эпоса нет прямой дороги к артуровским легендам,

но известная связь между героями ирландских и артуровских сказаний безусловно

есть.

Из героев ирландской мифологии и ирландского народного эпоса наиболее близок к

Артуру король Улада Конхобар. Его мудрость и справедливость напоминают

аналогичные качества Артура, а его двор в Эмайн-Махе, состоящий из

доблестнейших и славнейших рыцарей,- артуровский Каме-лот. Вот описание

правления Конхобара из саги "Сватовство к Эмср": "Жил некогда

великий и славный король в Эмайн-Махе, Конхобар, сын Фахтны Фатаха. Блага и

богатство были в изобилии у уладов, пока правил он. Мир был тогда, спокойствие

и всем людям - добрый привет. Было вдоволь плодов и всякого урожая, а также и

жатвы морской. Были довольство, справедливость и доброе владычество над людьми

Ирландии в течение всего этого времени. В королевском доме в Эмайн были

благолепие, пышность и всякое обилие[27]

". Далее следует описание королевского дворца, поражавшего своим великолепием и

разумной планировкой. Во дворце часто устраивались шумные трапезы, в которых

участвовали все славные воины королевства: "Поистине все доблестные воины из

числа мужей Улада находили себе место в королевском доме во время попоек, и все

же не было при этом никакой тесноты. Блестящи, статны, прекрасны были

доблестные воины, люди Улада, собиравшиеся в этом доме. В нем происходило

много великих собраний всякого рода и дивных увеселений. Были там игры, музыка

и пение, герои показывали подвиги ловкости, поэты пели песни свои, арфисты и

музыканты играли на своих инструментах[28]

". Однако при всем разительном сходстве со двором Артура, описанным в рыцарских

романах (даже со дво-рами государей в развитых формах героического эпоса), двор

Конхобара более примитивен и груб; в нем нередки резкие перебранки и драки, что

было уже невозможно в Камелоте (по крайней мере в Камелоте рыцарских романов),

где общество руководствовалось законами куртуазного вежества. Это различие не

может нас удивлять, ибо сказания о Конхобаре и легенды о короле Артуре

относятся к разным стадиям культурного развития,- одни возникли в

первобытно-племенной среде, где разложение родового строя только

начиналось, другие - в обстановке складывающегося феодального общества. В

ирландских сагах перед нами процесс перехода (через циклизацию) от

богатырской сказки к героическому эпосу; свойственная последнему

историчность в них лишь намечается. Ирландские саги

сложились, очевидно, еще до римского завоевания и христианизации Британских

островов (Ирландия римлянами и не была завоевана), артуровские же легенды

возникли позже, они несут на себе отпечаток римской культуры, римского

миропонимания. Не случайно Конхобар является одним из королей Ирландии, тогда

как Артур правит всей Британией, а по существу стоит во главе всего Западного

мира (вот почему его в искусстве средневековья так часто сопоставляли с

Карлом Великим).

И другие герои артуровских сказаний находят себе аналогов в ирландском эпосе.

Тот же Конхобар в саге "Изгнание сыновей Уснеха" является параллелью королю

Марку в легенде о Тристане н Изольде. Самый популярный герой древних ирландцев,

Кухулин, может быть сопоставлен с Гавейном артуровского цикла. Да и не только с

ним. Черты Кухулина ("Многими дарами обладал он,- говорится в саге "Сватовство

к Эмер",- прежде всего-даром мудрости (пока не овладевал им боевой пыл), далее

- даром подвигов, даром игры в разные игры на доске, даром счета, даром

пророчества, даром проницательности. Три недостатка было у Кухулина: то, что он

был слишком молод, то, что он был слишком смел, и то, что он был слишком

прекрасен"[29]) легко обнаружить и у

Ивейиа, и у Ланселота, и у Персиваля.

Было бы ошибочным утверждать, что образы Кухулина или Конхобара в ходе

развития народно-эпической традиции легли в основу образов героев артуровских

легенд. Характерные и для тех и для других мотивы героического детства,

инициации, поисков далекой невесты, борьбы с чудовищем и т. п.- Суть

непременные компоненты биографии эпического героя. Таким образом, в

артуровских сказаниях повторяется лишь общая модель.

В основе артуровских легенд лежат кельтские эпические сказания, их ирландская

вариация известна нам лучше всего. Поэтому ирландские саги - не источник, а

параллель, в известной мере даже модель легенд о короле Артуре. Здесь не

следует выстраивать прямолинейных генетических рядов. Так, например, было бы

заманчиво, но слишком неосмотрительно видеть прообраз волшебника Мерлина в

советнике Конхобара, друиде Катбаде, или в боге Мидере, известном даром

превращений и любовью к смертной женщине. Мерлин артуровских легенд

несомненно унаследовал многие черты этих мифологических персонажей, но не

может быть возведен непосредственно и прямолинейно к ним.

Еше меньше оснований видеть истоки артуровских легенд в ранних памятниках

валлийского эпоса. В таких сагах (этот термин применяется нами условно, по

аналогии с ирландскими сагами), как "Мабиноги о Пуилле", "Мабиноги о

Брануэн", "Мабиноги о Манаунддане, сыне Ллира", "Мабиноги о Мате, сыне

Матонуи", историческая действительность (военные столкновения племен, борьба

за власть и т. д.) переосмыслена мифологически. Здесь действие свободно

переносится в Иной Мир (Аннон), герои меняются обликами, превращаются в

животных и птиц, сочетаются браком с неземными существами (такова, например,

таинственная женщина Рианнон, которую всегда сопровождают птицы, чье пение

заставляет забыть о времени), плодородные земли внезапно превращаются в

пустыню, заколдованные замки исчезают при приближении героя и т. д. Этот

феерический элемент сочетается с жестокостью нравов и даже некоторыми

пережитками матриархата (отношение юного витязя Придери к матери, которую он,

по смерти Пуилла, выдает замуж за короля Манауиддана). В артуровские легенды

из ранних валлийских саг на уровне сюжета не было перенесено ничего.

Эпические мотивы, как и в случае с ирландскими сагами, отражают достаточно

общую модель. Но валлийский эпос отозвался в сказаниях об Артуре своей

стилистикой, своим волшебным, феерическим колоритом, поэтичным отношением к

природе, населенной духами и активной по отношению к человеку, богатством

фантазии.

Итак, первый этап- это как бы Артур до Артура. Нет ни имени, ни героических

деяний, ни привычного нам окружения. Есть лишь "мотивы", которые очень скоро

найдут отклик в ранних памятниках кельтской (валлийской) литературы и

фольклора, где будет фигурировать и Артур.

(Такой же случай и с другим популярнейшим героем средневекового Запада -

Тристаном: ирландский Найси или шотландский Даэрмейд - это тоже Тристаны до

Тристана[30].)

Очень скоро в развитии артуровских легенд появился новый, весьма действенный

фактор - христианство. Все, чем может оперировать современная кельтология, т.

е. не только рукописи, достаточно поздние, но и произведения, которые

несомненно на несколько веков старше этих рукописей, создано в

христианизированной Британии. Лишь основа легенд, впрочем очень плотная, их

первичный слой - чисто языческие.

Британские острова, особенно Ирландия, были христианизированы очень рано и очень

мирно. Поэтому христианская культура не уничтожила языческую, а обогатила

последнюю, принеся знакомство с греческой и римской литературой, традиции

которых нашли здесь твердую почву (вот почему при дворе Карла Великого, среди

деятелей каролингского Возрождения было немало ирландцев). Как заметил А. А.

Смирнов, "еще долго после официального введения христианства в народе держалось

двоеверие. Да и само ирландское духовенство проявило в этом отношении гораздо

большую терпимость, чем духовенство в других странах. Удар пришелся главным

образом по пантеону верховных богов. Что же касается веры в духов, то она

сохранила в сагах свое прежнее место. Более того, она даже расширилась против

прежнего. Именно большинстве богов, утратив право на существование в своей

"почетной" форме, не умерло, но перешло в низший разряд - в разряд духов:

последних, как известно, христианская церковь терпела, отождествляя их с

"дьяволами"[31]. Именно благодаря не

вытесненным христианством, а приспособившимся к нему народным верованиям

артуровские легенды оказались в такой степени насыщенными мотивами

сверхъестественного, чудесного, фантастического. То есть характерные черты

кельтского мироощущения благодаря вызванным христианством трансформациям кое в

чем даже усилились.

Ранняя христианизация объясняет также, почему на Британских островах столь

значительны были традиции восточного христианства (Палестины, Сирии, Египта и

т. д.) - монашество, отшельничество и т. п., почему сюда проникли некоторые

восточные культы (например, Митры). Да и сложившаяся здесь церковная

организация оказалась весьма своеобразной, отличающейся от континентальной. В

христианизированной Британии, особенно в северной ее части, почти не было

городов, а следовательно, не было епископств. Основными религиозными центрами

стали монастыри. Их настоятелями, как правило, бывали отпрыски местных

княжеских семей, а поэтому руководство монастырями редко уходило из рук

одного рода, становясь как бы наследственным. Таким образом, монастыри

становились средоточием и духовной и светской власти. Барды и филиды также

неизменно тяготели к монастырям, и их устное творчество, арсеналом и почвой

которого была кельтская мифология, развивалось рядом с письменной латинской

традицией, параллельно ей, без непримиримого противоборства и противостояния.

Поэтому воздействие библейских мотивов было здесь, с одной стороны, глубоким

и органичным, с другой же стороны - лишенным категорической императивности.

Ранняя христианизация, приобщение в той или иной мере к раннему христианству

объясняют, наконец, тот культ апокрифических евангелий, особенно "Евангелия

от Никодима", и, в частности, легенд об Иосифе Аримафейском, которые

зафиксированы на Британских островах уже в VII в. Этот культ Иосифа оказал

сильнейшее воздействие на формирование артуровских легенд, вообще на

самоощущение британцев: в Иосифе видели христианизатора Британии, в какой-то

мере даже ее родоначальника.

Эрнест Ренан отмечал как главные черты ранней кельтской литературы

абстрактность, кротость, пассивность, мечтательность

[32]. Известный английский поэт прошлого века Мэтью Арнольд

[33] говорил о страстности, любви к фантастическому, о меланхолии. При всей

односторонности этих оценок, в них немало верного. Очень справедливо, например,

замечание Э. Ренана о том, что известная нам литература кельтов вполне

самостоятельна и христианский элемент в ней едва заметен: "Вся природа

заколдована и изобилует, подобно воображению, бесконечно разнообразными

созданиями. Христианство редко обнаруживается; хотя иногда и чувствуется его

близость, но оно ни в чем не изменяет той естественной среды, в которой все

происходит. Епископ фигурирует за столом рядом с Артуром, но его функции

ограничиваются только тем, что он благословляет блюда

[34]. Современные кельтологи, например, Жан Маркс

[35], отмечают в поэзии кельтов особую созерцательность, вызванную близостью

к природе. Кстати, эта близость подкреплялась у христианизированных кельтов

широко распространенным отшельничеством. Монахи-отшельники, селившиеся в

живописных местах, были не выдумкой авторов романов "бретонского цикла", а

исторической реальностью тех "темных" веков.

Отшельническим духом овеяна и поэзия первых валлийских бардов - Анейрина,

Талиесина и др. Долгое время считалось, что их творчество является поздней

обработкой каких-то сказаний о мифологических и национальных героях

(Кадуаладре, Артуре и др.). Новейшие исследования (прежде всего сэра Айвора

Вилльямса[36]) показали, что эти барды

существовали в действительности и их произведения, являясь позднейшими

записями, восходят к VI в. Таким образом, достаточно древней оказывается и

валлийская поэма "Гододдин", рассказывающая о героической гибели одного из

кельтских племен. В поэме, приписываемой Анейрину и относящейся к

панегирическому жанру (в ней восхваляются воины короля Эдинбурга Миниддаука),

упоминается военачальник Артур, довольно зловещая фигура: стаи воронов

слетаются к тем местам, где поработал Артуров меч, так как там для этих птиц,

питающихся трупами, всегда есть обильная добыча. Здесь перед нами узко

племенной герой. Есть лишь имя. Идеологического наполнения, составившего суть

артуровских легенд, еще нет. Впрочем, как полагает Ж. Маркс

[37], фигура Артура в этой поэме может быть позднейшей интерполяцией.

В одной из поэм, приписываемых барду Талиесину ("Добыча Аннона"), повествуется о

рискованной экспедиции, предпринятой Артуром против загадочного

города-крепости, расположенного, по-видимому, в потустороннем мире (путешествия

в загробный мир типичны для валлийского и ирландского фольклора и мифологии -

ср. ирландскую сагу "Плавание Брана сына Фебала"

[38] и напоминающего "Остров фей" (Caer Siddi) валлийской мифологии. Вместе

с Артуром отправляются на поиски обетованной страны три корабля с воинами,

стремящимися раздобыть таинственный котел, купание в котором дарует вечную

молодость. Культовые котлы постоянно фигурировали в верованиях кельтов.

Академик Ян Филип пишет по этому поводу: "В этой символике... важное место

занимал, кроме прочего, как на островах, так и на континенте, культовый

котелок. В Ирландии магический котелок был символом изобилия и бессмертия и

часто помешался на священном месте или в здании. При торжествах, известных под

названием гобния, в котле варилось магическое пиво для питания и подкрепления

божеств.”[39] Поиски магических котлов

из валлийской литературы перейдут и в артуровские романы. Из описанной в поэме

"Добыча Аннона" опасной экспедиции возвращается лишь Артур и девять его воинов.

Поэма окрашена в сумрачные, трагические тона. И здесь Артур - лишь племенной

герой.

Для нас наиболее существен вопрос о том, является ли упоминание в валлийских

литературных памятниках имени Артура всегда позднейшей интерполяцией, как

иногда полагают. Или оно присутствовало в наиболее раннем, восходящем к VI-

VII вв. слое. Вопрос этот сложен и не имеет, по-видимому, однозначного

решения. Наиболее ранние памятники валлийской поэзии собраны в достаточно

поздних рукописях, состав которых пестр и неровен. Здесь Артур упоминается не

только как непобедимый, отмеченный чертами первобытной жестокости и

кровожадности воин, но и уже во многом мудрый король. То есть не только

племенной герой, но и герой всех бриттов. Как произошло это превращение?

Когда оно произошло? Здесь от мифологии и фольклора мы переходим к

историческим судьбам островных кельтов.

П.2 Концепция рыцарского идеала Мэлори и ее отражение в системе образов романа.

Роман Мэлори венчает собой цикл английских романов о короле Артуре и рыцарях

Круглого Стола. Цель художника, завершающее своим творчеством целую область

литературы, трудна и подчас неблагодарна. Трудна, потому что такое положение

писателя требует полного напряжения его творческих сил, полной отдачи его

таланта, так как только в этом случае его произведение не превратится в

перепев, в повторение того, что уже было сказано ранее. Неблагодарна, потому

что с течением времени сглаживаются те особенности, которые некогда были

полны глубокого смысла и новизны, и новые поколения, теряя ощущение характера

эпохи, вызвавшей к жизни это произведение, глядит на него с любопытством, но

не замечают в нем многого из того, что было видно современникам. Подобная

судьба долгое время сопутствовала книге Мэлори, остававшейся даже для крупных

ученых-филологов сводом артуровских романов, компиляцией, повторившей уже

известные в английской и во французской литературе сюжеты. "Великий

переводчик" - назвал Томаса Мэлори Е.Винавер в предисловии к посвященному eму

исследованию.

В основе книги Мэлори лежат, как известно, многочисленные сюжеты рыцарских

романов. Это французские романы "Мерлин" (из цикла псевдо-Боррона) "Поиски

Святого Грааля", "Роман о Ланселоте" и "Смерть Артура" (из прозаического цикла

Вульгата), прозаический роман "Тристан", частично "Рыцарь Телеги" Кретьена де

Труа и английский аллитерированный роман "Смерть Артура". Эта зависимость

писателя от художественное наследия, оставленного предшествующими веками, дала

основания английскому поэту и литературоведу К.Льюису, назвавшему Мэлори тонким

художником ("fine artist"), оценить способность к творению изящного и

утонченного не как дар к созиданию, а как способность к воссозданию уже

готового материала (Об этой же особенности таланта Мэлори писал и Е.Винавер /

"...his mind was reflective rather than creative"

[40]/

Однако почему же утверждения ученых о том, что Мэлори представляет мало

интереса как писатель, что сюжетная основа его романа была подготовлена

предшествующими веками, не препятствуют постоянному изучению романа и

появлению все новых исследований, раскрывающих неувядаемую прелесть этого

литературного произведения? Почему уже много веков ему сопутствует и

постоянный читательский интерес?

"Вода горных источников потому так приятна и освежающа, что, пройдя долгий путь

под землей, очистилась до кристальной прозрачности и приобрела при этом от

растворенных ею минералов приятный и терпкий вкус", писал в придесловии к

чешскому изданию романа Мэлори В.Матесиус

[41]. Роман Мэлори подобен горному источнику. Использовав темы и сюжеты

давно известных романов, писатель не просто повторил их, но претворил их в

контексте новой эпохи, придав старым сюжетам самобытное новое звучание.

Есть в этом романе какая-то необыкновенная привлекательность, внутреннее

обаяние, не нарушаемое, а скорее усиливаемое его "архаичностью", а вернее -

тем его качеством, которое можно назвать "дыханием эпохи", есть в нем нечто

по-человечески волнующее и трогательное, нечто продолжающее доставлять

подлинное эстетическое наслаждение. Раскрываешь книгу - и словно входишь под

своды готического собора, величественного, древнего, на века пережившего

своих творцов и вошедшего в современный нам мир частицей давно прошедшей

эпохи. В глубоко продуманной и четко организованной композиционной

уравновешенности частей романа, в спокойной ровности, почти невозмутимости

повествования и в поразительной на этом фоне возвышенности образов и ситуаций

есть что-то родственное готической архитектуре.

Мэлори и строит свой роман как настоящий зодчий, сам факт, что Кэкстону

удалось разбить роман на книги, свидетельствует о внутренней организованности

и взаимообусловленности всех его частей. Уже своим композиционным построением

(оставляя пока в стороне трактовку сюжетов и образов) роман Мэлори

представляет серьезный аргумент, опровергающий доводы тех, кто считает

"Смерть Артура" простой компиляцией, в отборе и размещении многих сюжетов,

составляющих роман, участвовал не бездумный компилятор, а одаренный художник,

построение произведения которого было подчинено единому замыслу, воплощению в

образах определенной идеи.

Эдмунд Рейсс, проводящий анализ романа "Смерть Артура" на основе принятой у

"новых критиков" теории "безличного творчества" и оценивающий его как

произведение, существующее объективно, вне породивших его исторический

условий, вне эстетических запросов эпохи и даже вне личности создавшего его

писателя, волей-неволей приходит к выводу (и объективное звучание его

исследования именно в этом), что с самого начала роман Мэлори несет в себе

пронизывающую его насквозь идею. Идея эта заключается в поисках идеала

государственного устройства, в решении проблемы, столь злободневной для

большинства английских писателей XIV-XV вв. но выдвигаемой им в иных

исторических условиях.

Миновала столетняя война, но новые, на этот раз внутренние противоречия

привели к войне с поэтическим названием Алой и Белой розы и отнюдь не

поэтической по своему характеру, посеявшей раздор и распри между старинными

родами, приведшей в гибели столь любимое Томасом Мэлори старое рыцарское

сословие. В этих условиях его роман не мог не превратиться в нечто большее,

чем простой свод артуровских романов. Обращение писателя к старым рыцарским

романам - это не просто проявление ностальгии по уходящему "золотому веку"

рыцарства, но это и попытка воссоздать в новых условиях старый рыцарский

идеал, воссоздать его (в виде назидания) для современников и для себя,

человека мыслящего, мучимого необходимостью разгадки происходящего в реальной

жизни - сделать попытку решения этой задачи, перенеся ее в сферу идеального.

Для Мэлори,английского рыцаря и художника ХV века, воспитанного на куртуазной

традиции, не было иного выхода - он продолжал мыслит в рамках канона,

выработанного в ходе развития английского рыцарского романа. К чему приведут

эти поиски, мы увидим в результате анализа этого произведения.

I-IV книги романа Мэлори "Смерть Артура" представляют его развернутую

экспозицию, значение которой не только и даже не столько в том, что в ней

проходят перед читателем почти все основные персонажи романа, что в ней

намечается перспектива развития сюжета (многочисленные ссылки Мэлори на

события, которые развернутся в дальнейшем), но и в том, что в ней задаетется

основной тон повествования.

Умирающий Утер Пендрагон, силами магического искусства Мерлина обретший дар

речи, потерянный им за время болезни, благословляет своего сына Артура на

царство:

"...thene Merlyn said aloud vnto kyng Vther / Sire shall your eone Arthur be

kyng after your dayea of the realme with all the appurtenancee / Thenne

Vtherpendragon torned hym and said in hering of them alle I gyue hym gode

blissing & myne / & byd hym pray for my soule / & righteously

& worshipfully that he clayme pe croune vpon forfeture of my blessing

[42]/"(“И громко вопросил Мерлин короля Утера:

- Сэр, быть ли вашему сыну Артуру после вас королем над этой

страной и всеми ее владениями?

Тут повернулся Утер Пендрагон и молвил во всеуслышанье:

- Даю ему божье благословение и мое, пусть молится за упокой моей души и пусть

по чести и праву требует себе мою корону, иначе же нет ему моего

благословения.”(Перевод И.М. Бернштейн)[43]

Государство Утера Пендрагона, жалобы на великие несправедливости которого

были предъявлены Артуру, прекращает сущетвование. Благословленный отцом и

избранный божественным провидением, Артур восходит на престол, давая клятву

верности своим вассалам, как родовитым, так и простому люду, и обещая быть

справедливым королем:

"And ther was he sworne vnto his lordes & the comyns for to be a tn

Icyng to etand with true Juetyce fro thene forth the dayes of this lif /

[44]"(“И там поклялся он своим лордам и общинам быть им настоящим королем и

стоять за истинную справедливость отныне и до конца дней своих

[45]”)

Таково начало - начало правления Артура, ознаменованное возвращением земель их

прежним владельцам и созданием централизованного государства, и начало

завоеваний короля Артура, пока что не распространяющихся далее

острова,совершенных им "благодаря личному мужеству и рыцарям Круглого Стола"

/"Arthur wan alle the north Scotland / and alle that were ender their

obeiasaunce /Also wales a parte of it held ayenst Arthur / but he ouercam ham

al as he the remenaunt thurh the noble prowesae of hym self and his

knyghtes..."[46] /(“Но по прошествии

немногих лет овладел король Артур всем Севером, Шотландией и всеми, кто был у

нее в подчинении, а также и Уэльсом, где иные тоже стояли за недругов, но он

одолел их всех, равно как и остальных, через благородную доблесть свою и своих

рыцарей”[47])

He случайно признание заслуги рыцарей в деяниях Артура. Сила государства - не в

могуществе самого монарха, каким бы всесильным он ни был; сила государства - в

людях, составляющих это государство. И узнавая это, король Артур предъявляет

своим рыцарям целый ряд требований, представляющих собою,в совокупности,

моральный кодекс братства рыцарей круглого Стола, быть верными которому они

клянутся каждый год, собираясь за Круглым Столом в день Пятидесятницы. Если

клятвы короля и рыцарей проникнуты их уважением друг к другу, наверно, потому

так уверенно вступает государство Артура в свои права, что основано оно на

законах равенства и справедливости внутри братства рыцарей и на взаимопочитании

сюзерена и вассалов. Как пишет американский литературовед Т.Райт, королевство

Артура превращается в "нацию, формирующуюся под особым действием рыцарского

кодекса" ("a nation thatshapes itself under the particular burden of a code

of chivalry[48]")

Но не таким простым и не слишком легким был путь Артура на царство. Между

эпизодом коронации Артура и клятвой его рыцарей лежит беспрерывная цепь

военных столкновений с его внутренними врагами - знатью, не желающей

признавать над собой его власти. Мир, восстановленный в королевстве Артура в

результате кровавых столкновений, - тревожный мир. Идеальное государство

Артура, символом которого в дальнейшем будет знаменитый Круглый стол, за

которым нет высших и низших, за которым все равны, с самого начала

оказывается государством, оправдывающим насилие, ибо без него оно не может

существовать. И когда королеве Гвиневир будет грозить незаслуженная смерть на

костре, даже эта возможность насилия будет облечена в понятия справедливого

суда, одинаково карающего короля и рыцаря, королеву и любую другую даму:

"...suche customme was veed in tho dayes / that neyther for fauour neyther for

loue nor affynyte / there ehold be noae other but ryghtuoua Judgment / as wel

vpon a kynge ae vpon a kpyghte / and as wel vpon a Quene as vpon another pour

lady /[49] (“Ибо таковы были нравы в те

времена: ни милость, ни любовь, ни родство не имели силы, но лишь справедливый

суд, равно как для простого рыцаря, так и для короля, и равно для бедной дамы и

для королевы[50]”)

Добро и зло уживаются рядом в королевстве Артура. Коварная фея Моргана и

добрый волшебник Мерлин, волшебница Нимью, погубившая Мерлина, но принявшая

после этого на себя роль охранительницы государства Артура и спасительницы

жизни короля

"she саше thither for loue of kyng Arthur for she knewe how Morgan le

Fay hadde so ordayned that kyng Arthur sholde have bene slayne that daye

and therfore she cam to saue his lif"[51]

/ (“Прискакала она туда ради короля Артура, ибо было ей ведомо, что Фея Моргана

положила в тот день погибнуть Артуру в бою. Вот и поспешила она, чтобы спасти

ему жизнь[52]”)все это внешние силы,

олицетворяющие собой силы добра и зла и на первых порах существования

государства Артура то способствующие его процветанию и благополучию, то

ставящие его на грань гибели.

"It ie almost as If this initial chapter of Malory's Arthur-saga an overture

containing two great themes - prosperity and happiness on the one hand, and

misfortune and trouble on the other – with each theme apparently juxtaposed

against the other.[53]"

Силы добра и зла уживаются рядом и в самом короле Артуре. Начало его

правления омрачено совершением им плотского греха. Находясь в полном

неведении относительно своей родословной, не зная, что у него есть сестра, он

имеет от нее сына по имени Мордред, родившегося в мае. Этот грех влечет за

собой еще один. Мерлин предсказывает королю гибель по вине человека,

рожденного в мае, и Артур безо всяких колебаний приказывает уничтожить

родившихся в мае детей. Король Артур, который должен стать воплощением добра,

справедливости и благородства, в первой же книге романа выступает как

детоубийца."И многие лорды и бароны этого королевства были

рассержены...",пишет Мэлори,-".."но кто из страха, кто из любви, хранили они

спокойствие. Эти два состояния страха и любви пройдут почти через все книги

романа, придавав ему настороженное, тревожное звучание.

Oбраз слепой Фортуны почти совершенно исчезает со страниц романа мэлори. Но

судьба, ожидающая братство рыцарей круглого Стола, вторгается в роман в

образе трагического конца, постигшего двух братьев - Балина и Балана. Балин,

бедный и доселе никому неизвестный воин, оказываетеся тем благородный рыцарем

без страха и упрека, которому суждено вынуть из ножен меч, привезенный ко

двору Артура посланницей леди Лайл из Эвелиона. Достоинство человека, по

словам Балина, заключается не в одежде его, а в самом человеке:

“А fayr Damoysel said Balen worthynes and good tatches and good dedes are not

only in arrayment / but manhood and worship is hyd within mans persone...

[54]"(“Ах, прекрасная девица,- сказал Балин,- о о достоинствах и

добродетелях, да и о славных подвигах судят не только по одежде;мужество и

доблесть скрываются в самом человеке.[55]

”)

Эти слова Балина полны чувства человеческого достоинства, столь свойственного

героям произведений эпохи Возрождения, но они же, в соответствии с понятиями

и нормами средневековья, оказываются проявлением его гордыни, обрекающей его

на смертельное испытание, ибо взятый им меч, пророчествует дева, навлечет

гибель на него и на его лучшего друга:

"Wel saide the damysel ye are not wyse to kepe the swerd from me / for ye shalle

slee with the swerd the best frends that ye haue and the man that ye moste loue

in the world / and the swerd shalle be your destruction

[56]/(“Напрасно,-сказала девица,-хотите вы сохранить у себя мой меч, ибо

этим мечом убьете вы своего лучшего друга, человека, кого дороже не бедет у вас

никого на свете, и станет этот меч вашей погибелью

[57]”)

Гордыня - тяжкий грех Балина, грех, противный законам Бога и церкви. Балин

идет навстречу заранее известной ему судьбе и на этом пути совершает еще один

грех. Он не успевает спасти от гибели женщину, которая над трупом убитого

Балином в поединке рыцаря, ее возлюбленного, пронзает себя мечом. А это

противоречит законам рыцарской чести и морали, ибо каждый рыцарь прежде всего

стоит не защите жизни и чести женщины. И снова та же зловещая судьба

предрекаетеся ему - теперь уже устами Мерлина:

"Me repenteth saide Merlyn by cause of the dethe of that lady thou shalt stryke

a stroke most dolorous that euer man stroke excepte the stroke of oure lorde /

for thou shalt hurte the truest knygt & the man of the most worship that

now lyueth / So thorow that stroke iij kyngdoma shal be in grete pouerte mysere

& wretchidnea xij yere / & the knyjt shal not be hool of that woud many

yeres[58] /"(“Это печалит меня,-сказал

Мерлин,- ибо из-за гибели той женщины ты должен будешь нанести самый плачевный

удар, какой когда либо наносил человек, кроме удара, нанесенного господу нашему

Иисусу Христу. Ты поразишь верного рыцаря, мужа славнейшего из ныне живущих, и

через этот удар на двенадцать лет ввергнешь три королевства в величайшие

бедствия, невзгоды и страдания. И рыцарь тот многие годв не сможет оправится от

причиненной тобой раны.[59]”)

И снова Балин бросает вызов судьбе:

"& Balen said yf I wist it were soth that ye say I shold do suche a

perylloua dede as that I wold slee my self to make the a lyar.

[60]"(“Нет- сказал Балин,-не бывать тому; ибо если бы верил я, что ты

говоришь правду, будто я свершу столь ужасное дело, я бы убил себя, дабы ты

оказался лжецом[61]”)

Две концепции человеческого существа столкнулись в образе Балина. В нем уже

начинает жить свойственнее ренессансной мысли представление о человеке как

самоценной личности, но в соответствии с понятиями средневековой морали Балин

- грешник, и именно это обстоятельство ведет к трагической развязке. Не

узнавшие друг друга братья Балин и Балан вступают в поединок, завершающийся

их гибелью.

И вот конец этой истории: Мерлин вкладывает в ножны злополучный меч и просит

стоящего перед ним рыцаря снова вынуть его, но тому не удается сделать этого.

Засмеялся Мерлин. Наверно, это был горький смех; ведь Мерлин над могилой

Балина и Балана предрекает столь же плачевную участь братству рыцарей

круглого Стола, предрекает крах нового порядка, на страж которого он пока еще

стоит:

"Thenne Merlyn lough / why laugh ye said the knyghts / this is the cause said

Merlyn / ther shalle neuer man handle this suerd but the best knyght of the

world / and that shalle be ayr Lancelot or els Galahad his sone / and Launcelot

with this suerd shall slee the man that in the world he loued best that shalle

be syr Gawayne[62]"(“Мерлин засмеялся.

-Почему смеешься ты?-спрашивает рыцарь.

-Вот какая тому причина,-отвечает Мерлин,-никому на свете не владеть этим

мечом, кроме лучшего из рыцарей, какого видел свет, и то будет сэр Ланселот или

сын его Галахад. Ланселот же мечом этим убьет того, кто будет ему всех на свете

дороже, и то будет сэр Гавейн[63]”)

Весь сюжетный ход развития книги о Балине и Балане подтверждает неизбежность

пророчества Мерлина и создает еще более тревожную атмосферу, которая дышит

неминуемой опасностью, надвигающейся на только еще возникшее государство

короля Артура.

"...the fight between Balin and his brother, Balan, may be eeen aa a symbolic

prelude to the chaos ultimately coming to the land...

[64]"

Мажорная, жизнеутверждающая тема создания нового государства, какой она

предстает в 1-ой книге романа, сменяется в непосредственно следующей за ней

книге мрачный минором. Мы еще не знаем причин, которые повлекут за собой

предрекаемые Мерлином роковые события, но знаем, что они произойдут (ведь нет

оснований не верить Мерлину), а это значит, что в государстве Артура с самого

начала возникают противоречия, грозящие гибелью, что в нем, как в зернышке

растения, заключена и его жизнь, и его смерть.

Государство само есть и причина своего расцвета, и причин своего упадка. Для

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6