райне важным элементом освоения критических и аналитических компетенций является работа над оригинальными философскими текстами, в чем учебник также должен сыграть важную методическую роль. Как показала практика, для студентов наиболее трудным является задание сформулировать основную идею статьи или монографии, а также найти и представить аргументы участников научной полемики. Значительно легче пересказать содержание изучаемых текстов на уровне: «в этой главе речь идет об этом», «здесь затрагивается то-то», «автор обращается к теме такой-то», нежели заявить «содержанием статьи является отстаивание такой-то мысли» или «далее автор приводит следующий аргумент».

Долгое время считалось, что искусством аргументации можно овладеть интуитивно или стихийно. Тема «основы теории аргументации» присутствует лишь в курсе формальной логики, которая в обязательном порядке изучается студентами юридических и философских факультетов. Но и там, в лучшем случае, дело сводится к знакомству с общей схемой и решению небольших задач и упражнений. Все остальные навыки аргументации можно получить в школьном курсе геометрии, где доказательство теорем может служить архетипическим примером научной полемики. К сожалению, в действительности этого не происходит. Между тем, именно овладение навыками аргументации должно стать одной из основных целей изучения философии в высшей школе.

Не менее важна и гуманитарная составляющая курса, создающая условие для формирования свободной личности. Отечественная традиция предписывает максимально расширять кругозор и формировать мировоззрение, искать ответы на смысложизненные вопросы. Все это в равной мере присутствует и в данном курсе, ибо любые инновации не смогут лишить философию ее родовых признаков - философ стремится слушать музыку небесных сфер, вопрошать бытие и готовиться к встрече с вечностью. Занимаясь всем этим, он одновременно создает «мир, светящийся смыслом», из которого вырастают затем науки и искусства, политические проекты и экономические инициативы, находит свое выражение религиозное чувство и нравственный императив.

Сегодня впору говорить о новом этапе развития науки, главной чертой которого становится стремительное усиление и качественное преобразование роли истории науки в самых различных аспектах научной жизни.

Философия науки или историко-научная герменевтика, критика и социология науки дают познавательные средства, позволяющие увидеть за теоретическими схемами и концептуальными построениями дотеоретические и практические последовательности действий, возникшие «в другом месте» и «по другому поводу», но эффективно работающие в науке и составляющие содержание научной жизни. Декарт, Локк и даже Кант имели дело скорее с проектом науки, тогда как современные философы способны оценить этот проект с точки зрения его реализации на протяжении нескольких столетий. В результате проектные работы продолжаются, а параллельно происходит всесторонняя оценка того, что сделано.

Вторым ярким примером историзации мышления является европейский Ренессанс. Эпоха Возрождения - это период, когда умами завладели профессиональные филологи (гуманистами в эпоху Ренессанса называли репетиторов-гуманитариев, преподавателей древних языков и переводчиков). Но их опыт реконструкции античности привел к мировоззренческому перевороту, к формированию новой системы ценностей, к рождению современной европейской цивилизации. Гуманизм - это и осознание уникальности человеческой личности, и историзм, и критицизм, и тезис о тождестве внешнего и внутреннего мира, чего не было в античности. За всем этим первый в истории опыт «возрождения», то есть опыт реконструкции мертвой культуры, необходимый для восстановления способности читать и понимать на мертвом языке. Этот опыт был возможен как опыт возрождения, предпринятый в недрах «дочерней» средневековой культуры.

Что отличает филологов-гуманистов от их предшественников? Античная и средневековая герменевтика совершенно иные как по своей онтологии, так и по своей теории знака. Во-первых, и Аристотель, и Августин верят в существовании истинного значения, которое овеществляется средствами классической метафизики. Во-вторых, даже тем, кто подобно Стагириту считает подлинным бытием бытие единичных вещей, еще недоступна онтология уникального. Единичное - не значит уникальное. Оно просто существует актуально и в нем сочетаются случайное и необходимое. Такая онтология характерна и для антично-средневековой метафизики, и для картезиаско-кантианской гносеологии, но основе которой было создано новоевропейское математическое естествознание. Гуманисты фактически провозглашают альтернативную онтологию, согласно которой мир - совокупность уникальных вещей, уникальность которых не может быть редуцирована к универсальным принципам или законам. Им не нужна систематика, они противятся против родо-видовой модели бытия, считая логику лишь технической дисциплиной, развивающей умение рассуждать. Гораздо важнее для гуманистов-гуманитариев было выявление смысла, который не был частным случаем какого-то родового сверхсмысла и постигался не при помощи дедукции. Этот смысл выявлялся через уподобление, по аналогии, метафорически и т.п. Для умения понимать написанное на мертвом языке, понадобилось восстановить культурно-исторический, социокультурный и иные контексты, для воссоздания которых понадобилось восстановить саму смысловую основу текстообразования ушедших эпох.

Критический и исторический взгляд на ушедшие культуры заставил гуманистов опереться на иную онтологию - онтологию уникального. Наряду с иной онтологией и, как следствие этого, гуманисты сформировали иные идеалы научного знания. Высшим идеалом научности всегда считается точность как синоним истинности. Но точность как эффективность совсем не одно и то же, что точность как идентичность. Первая является идеалом естествознания, вторая - гуманитарных наук. Сюда же можно отнести и противопоставление каузального и телеологического объяснения, количественного и качественного способа организации знания. А противопоставление инструментального и коммуникативного вообще идеально вписывается в антитезу естественнонаучного и гуманитарного идеальных типов.

Из-за этого оказалось, что гуманисты не очень хорошо вписываются в историю западной философии. Признать их прямыми предшественниками иррационалистов или экзистенциалистов - значит разрушить одну из «величайших» схем, разделяющих всех философов на классических и неклассических. На самом же деле все развитие таких философских направлений ХХ века как феноменология, герменевтика, постмодернизм, постструктурализм, интерпретативная социология и многих других можно охарактеризовать как возврат к «философствующей филологии». Эта «философствующая филология» может должна рассматриваться как антипод «философствующей геометрии». Когда Гуссерль в своих поздних и неоконченных работах провозгласил в качестве цели дегеометризацию философии и научного метода путем выявления их смысловой основы. Выявлять смысл, понятно, должны филологи. «Если геометрию понимать как смысловой фундамент точной физики, - писал Гуссерль, - то здесь, как и вообще всюду, мы должны соблюдать большую точность. Поэтому для того чтобы выяснить, как строится мысль Галилея, нам нужно будет реконструировать не только те мотивы, которыми он руководствовался сознательно. Не менее поучительно будет осветить и то, что имплицитно содержалось в руководившем им образе математики, хотя и осталось скрыто от него в силу направленности его интереса, ведь в виде скрытой смысловой предпосылки это, естественно, тоже должно было войти в его физику» (1).

Как и воздействие геометрии, влияние конструктивно-технической мысли на научные теории в самых разных областях знания хорошо изучено. По мере развития философии и физики в Новое время мир представляли то как часы, то как паровой двигатель, чтобы предсказывать его гибель или развитие. Геометр может представить, юрист доказать, филолог понять, техник - сконструировать. Они имеют дело с разными вещами. Потому то так важно одним философам представлять мир в виде механизма, другим - в виде текста, третьим - в виде деяния (творения), четвертым - в виде участка земли, который необходимо соразмерить и поделить.

Современное научное мышление, будь то гуманитарные, естественные или технические науки или философия, объединяется вокруг одной общей цели - технологизации и операционализации смысла. Сфера смысла обрела статус пространства манипулирования и экспериментирования благодаря самым разным новациям и интуициям. Такие непохожие направления как феноменология, аналитическая философия, прагматизм, философия науки стремились уйти от омертвевших схем, задающих отношение бытия и сознания, вещей и идей, истины и заблуждения, сущности и явления, чувств и разума, материи и мысли. И все они выбрали сферу смысла как способ привести разнородные сущности к единому знаменателю, как возможность взглянуть со стороны на те теоретические конструкции, которые достались им в наследство от картезианской парадигмы. Парменида можно считать первым из известных нам представителей философии языка. Его ответы на вопросы о происхождении бытия или возможности его исчезновения опираются на обращение к смыслу слова. Его тезис «одно и то же, мыслить и быть» - это закон соответствия слова и его смысла, это программа постижения вещей, основанная на доверии к языку. Доказывать несостворимость и неуничтожимость бытия, его совершенство и неизменность исходя из смысла слова (имени) мог только тот, для кого смысл слова был не менее объективным, чем свойство вещи, именуемое этим словом.

Может быть теперь, когда о смысле решили позаботиться философы, когда смысл превратился в проблему, благодаря такой «заботе» смысл превратится в средство, станет объектом освоения и использования. До сей поры он жил своей жизнью, скрепляя сферу того, что было недоступно человеку, что царствовало над ним, что ограничивало его волю. Теперь же, вслед за исследователями пойдут технологи, которые смогут «взять здесь» и «приспособить там», превратить смысл из цели в средство. До сей поры языковые игры были результатом спонтанно или естественно сложившихся форм жизни. Теперь же можно попробовать задавать новые правила, рождать новые языковые игры, создавать новые формы жизни.

Исследование смысла в ХХ веке проводится с размахом и очень напоминает все предыдущие «рождения рационализма». Вторжение в сферу смысла сегодня - это вторжение в сферу сакрального для его последующего использования. Историческое мышление заменяет метод или, вернее, становится его неотъемлемой частью.

Список использованной литературы

1. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПб., 2004. С. 41.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ РОСТА РОССИЯН

Шило О. Ю.
По функциональному основанию, т.е. по роли ценностей для функционирования и развития общества как целостной системы важно видеть различие между преимущественно интегрирующими и преимущественно дифференцирующими ценностями. Но такое различие не может быть априорным. По определению, все ценности позитивны, так как негативны анти-ценности, и интегрируют ту или иную часть индивидов. Но интенсивность осуществления этой функции зависит от масштабов распространения конкретной ценности среди членов данного общества на определенном этапе его развития: если эту ценность одобряет большинство членов общества, ее можно считать интегрирующей; если же ее одобряет меньшинство, то она оказывается дифференцирующей.
По мере развития общества функциональная роль конкретных ценностей может изменяться: дифференцирующие ценности становятся интегрирующими и наоборот. По функциональному основанию можно также различать одобряемые и отрицаемые ценности. В данном исследовании в качестве одобряемых принимаются те ценности, которые поддерживают больше респондентов, чем отрицают. Соответственно, отрицаемые - это те ценности, которые отрицают больше респондентов, чем одобряют.
Заметим, что дифференциация ценностей на одобряемые и отрицаемые не имеет ничего общего с делением их на «хорошие», положительные и «плохие», отрицательные. Речь идет о другом: разные люди по-разному относятся к одним и тем же ценностям, выстраивают разную их иерархию в своем сознании. В этом состоит одна из трудностей понимания и изучения ценностного сознания. На ее преодоление и направлена изложенная выше типология ценностей по нескольким основаниям (критериям).

Для прикладных целей особое значение приобретает типология ценностей по их месту в статусно-иерархической структуре ценностного сознания членов общества. По этому основанию можно выделить четыре группы ценностей:

- ценности высшего статуса, «ядро» ценностной структуры;

- ценности среднего статуса, которые могут перемещаться в состав ядра или на периферию, поэтому их можно представить как «структурный резерв»;

- ценности ниже среднего, но не самого низкого статуса, или «периферию» - они также подвижны и могут перемещаться в «резерв» или в «хвост»;

- ценности низшего статуса, или упомянутый «хвост» ценностной структуры, состав которого малоподвижен.

Ценностное ядро можно охарактеризовать как доминирующую в общественном сознании группу ценностей, которые интегрируют общество или иную социальную общность в некоторое целое. Структурный резерв находится между доминированием и оппозицией, он служит той областью, где наиболее интенсивно проявляются ценностные конфликты между индивидами и социальными группами, а также внутриличностные конфликты.

Периферия включает в себя оппозиционные ценности, разделяющие членов данной общности на приверженцев существенно разных, подчас несовместимых ценностей и потому вызывающие наиболее острые конфликты. Наконец, в хвосте оказываются ценности явного меньшинства, тличающегося от остальных членов общности большей стабильностью своих ориентаций, унаследованных от прошлых пластов культуры. Сформировать совокупность базовых ценностей, которые бы улавливали специфику ценностного сознания населения в кризисно-реформируемом обществе, - довольно сложная задача. но все выполнимая.

Различные системы обладают уникальным ценностным потенциалом, более или менее адаптивным к будущему. Истинным в «зеркале» человеческого сознания признается то, во что человек верит в данный момент. Эти понятия и включаются в логику развития человека и его работы с будущим. Процесс расширения, трансформации сознания, не согласующегося с проявленными знаниями о законах системы высшего иерархического уровня, требует изучения системы отклонения обыденного мышления от понимания модели пространственного развития.

Одним из важных компонентов политического сознания являются политические ценности. Политические ценности рассматриваются как фундаментальные ментальные образования, как абстрактные идеалы не связанные с конкретным объектом или ситуацией, как своего рода представления человека об идеальных моделях поведения и идеальных конечных целях. Таким образом, ценности -- это оценка идеального объекта в терминах «хорошо», «плохо», представление о том, что желательно и необходимо.

Ценности -- характеристика индивидуального сознания, имеющая ярко выраженную социальную природу. Другими словами, можно сказать, что политические ценности -- это усвоенные, приспособленные индивидом (под влиянием личного интереса, ситуации и т.д.) социально-групповые представления. Эти представления усваиваются личностью в процессе социализации формируют конкретные политические установки. Каково отличие политических ценностей от политических установок? Ценности являются представлением человека об идеальном объекте или ряде объектов (например, о политической партии вообще или о свободе слова), в то время как установки характеризуют отношение людей преимущественно к конкретным объектам (данное разделение является, конечно, условным). Кроме того, ценности оказывают значительное влияние на формирование конкретных политических установок, поэтому могут рассматриваться как один из элементов установок.

Ключевую роль во взаимоотношениях «внутреннего» и «внешнего» поведения человека играет политическая установка: она «предшествует действию, являясь его начальным этапом, настроем на действие».

Что же такое политическая установка? Применительно к уровню политического под установками следует понимать отношение человека к тем или иным политическим объектам (институтам политической системы, лидерам и т.д.), его субъективную готовность вести себя определенным образом по отношению к этим объектам.

При этом важно отметить, что на формирование политической установки значительное влияние оказывает социальный контекст: политические установки служат выражением глубоких социально обусловленных мотивационных потребностей, таких как ощущения включенности в структуру социальных связей, близости с социальным окружением, безопасности, самопознания и самоутверждения и т.п.

Важной функцией установки, помимо преобразования потребностей и мотивов в действия, является и оценочно-ориентационная функция: «она обеспечивает человека способностью реагировать на ситуацию и внешние объекты (например, на ситуацию неудовлетворенной потребности и объекты, способствующие или препятствующие ее удовлетворению) на основе прошлого опыта. Установка приводит в действие психические процессы и практические действия, адекватные ситуации и объектам, потому что в ней содержится предшествующая ситуации готовая «модель» этих процессов и действия». Другая существенная функция установок состоит «в их способности не только опредмечивать возникшие на бессознательных глубинах психики потребности, но и практически выступать в качестве относительно самостоятельных потребностей и мотивов».

Установки неоднородны по своему происхождению и объектам. В политологии и других общественных науках существуют различные точки зрения относительно их структуры и типологии. Один из распространенных подходов к типологии основывается на таком критерии, как природа элементов, лежащих в основе той или иной установки. В структуре установки, как правило, выделяются три элемента:

1. когнитивный (связанный со знаниями о политических объектах или явлениях и их нормативной оценкой);

2. аффективный (связанный с чувствами, испытываемыми индивидом по отношению к объекту);

3. поведенческий (склонность к определенному поведению в отношении объекта).

Верхний уровень системы установок образует система политических и иных ценностей, имеющих отношение к политическим явлениям, характеризующая направленность в восприятии человека тех или иных явлений политики. Средний уровень -- уровень установок, характеризующих отношение граждан к институтам политической системы и политическими лидерам и группам, а также оценка своего места и роли во взаимоотношениях к политической системе (ориентации на политическую систему и на «свои» взаимоотношения с ней). Третий уровень -- поведенческие установки (предуготованность к действию) по отношению к конкретным политическим объектам в конкретных условиях.

Для большинства посткоммунистических стран характерен процесс трансформации системы ценностей и политических установок, характеризующийся ломкой старой системы ценностей и установок и выработки новой. Как отмечают В.В. Лапкин и В.И. Пантин, «сегодня практически каждый гражданин постсоветской России пребывает в состоянии неопределенности и вариативности выбора между различными направлениями трансформации прежней советской системы ценностей, важнейшими из которых являются русский (советский) традиционализм, умеренное («патриотическое») западничество, радикальный западнический либерализм и потребительский эгоизм. В связи с этим приходится констатировать не только незавершенность процесса формирования единой непротиворечивой системы ценностей современного российского общества, но и симптомы углубляющегося разложения системы ценностей, существовавшей прежде, ее распадения на конфликтующие друг с другом ценности и ценностные блоки. При этом конфликты ценностей наблюдаются не только между различными профессиональными и социально-демографическими группами, но и внутри основных социальных групп российского общества. Ни одна из этих групп не является однородной в отношении ценностных ориентации, которые часто выглядят непоследовательными и противоречивыми».

Ценностный кризис неизбежно настигает социум, институты которого трансформируется. Он охватывает собой все сферы жизни, в том числе и политическую. Так ценностные изменения в политическом сознании россиян, которые начались отказом от старых советских ценностей и провозглашением новых ценностей - ценностей демократии, приобрели неоднозначный, неуправляемый характер. Относительно стабильными остались только лишь модернизированные ценности старой советской системы, среди таковых - решающая роль государства и сильных лидеров в общественно-политической жизни. Однако эти ценности существовали на уровне потребностей общества, реальная же жизнь, скорее, демонстрировала отсутствие реализации этих политических ценностей. Реальная политика государства и ее руководителей при этом воспринимается как довольно сомнительная ценность.

Общественное сознание проникается скепсисом относительно намерений политических деятелей, процессов целеопределения в сфере политики. Несмотря на то, что в обществе по большей части сохраняется поддержка стратегического курса на строительство правового, демократического, не коррумпированного государства, все более заметной становится разочарование людей в возможностях реализации этого курса в ближайшем будущем. Результаты многочисленных исследований свидетельствуют о том, что на стабильно низкой ступени находится уровень легитимности различных структур власти, в частности, уровень доверия к основному институту представительской демократии. Уровень политического доверия находится в прямой корреляции с уровнем межличностного доверия и значительно влияет на последнее. Поскольку доверие как ценность является одним из факторов существования демократических режимов, то распространение ее антипода - культуры недоверия - служит предпосылкой развития антидемократических процессов.

В период ценностного кризиса доминирующим признаком современного массового политического сознания является появление интереса к рациональному политическому участию. Имеется в виду готовность общества к конструированию желанной реальности при взаимодействии с официальными или общественными организациями, участие в обсуждении актуальных проблем в рамках политической публичной сферы, т.е. участия в рационализации принятия решений. Иную роль обретают и группы социального и политического интереса.

Однако, вертикальный анализ ценностной системы такого социума демонстрирует, что большинство политических ценностей не являются актуальными. Они растворяются в большом количестве ценностей витального характера, к примеру материального благополучия, возможности питаться в соответствии со своими вкусами, обеспечение необходимой медицинской помощи и т.п. Большинство витальных ценностных ориентаций составляют систему доминирующих ценностей такого трансформирующегося общества.

И хотя надежды на успех демократических и рыночных реформ в стране, а также доверие к ним со стороны населения оказались во многом не оправданными, существенную поддержку приобрели такие ценностные ориентиры как:

- «возможность критики и демократического контроля решений властных структур»;

- «возможность выражения мыслей и мнений на политическую и другие проблематики, не опасаясь за личную свободу»;

- «стремление к тому, чтобы ценности демократии приобретали для людей большее значение, чем деньги».

Не завершенная трансформация системы политических ценностей становится одной из причин неопределенности институциональных и политических преобразований в обществе, причиной болезненных осложнений на пути политической модернизации. А это обстоятельство, в свою очередь, осуществляет обратное влияние на процессы преобразования ценностной сферы, т.е. поэтому необходимо говорить о взаимодействии и взаимовлиянии изменений в политической сфере и в системе политических ценностей общества.

Характеризуя особенности политических установок граждан посткоммунистических стран, необходимо отметить следующее. Завышенные ожидания по отношению к властным структурам, обусловленные во многом прошлым опытом, высокий уровень неудовлетворенности итогами социально-экономического развития, характерный для граждан многих государств посткоммунистического блока, оказывают отрицательное влияние не только на отношение к конкретным политическим силам, но и на восприятие демократических институтов и принципов.

Образ жизни советского человека направлялся определенной политической рациональностью и знанием. Постсоветский же человек есть результат изменения советского образа жизни: изменение образа бытия означает и изменение сознания, знания и системы ценностей. Следует прояснить образ жизни постсоветского человека, каким политическим сознанием направляется его повседневность. Кто он, постсоветский человек, в своей повседневности?

Повседневность постсоветского человека характеризуется быстрыми изменениями экономической, политической и культурной жизни. Эти изменения неконтролируемы и непредсказуемы, что вызывает нестабильность человеческого бытия. Человек должен принимать быстрые решения на каждый конкретный вопрос. Любое решение есть изменение, которое делает необходимым новое решение. Все это вызывает чувство неуверенности.

Постсоветскому человеку дана возможность реального участия в политической жизни. Но он не верит в то, что может реально повлиять на политику и не знает, как реально осуществить это влияние. Во вторых, неразвиты соответствующие структуры, в которых фиксировалось бы его политическое сознание и его политические интересы. Далее, политическая жизнь характеризуется политической симуляцией. Власть часто играет в демократию, оппозицию и позицию. Власть цинична. Кроме того, нарушена непрерывность процесса социализации. Этот вопрос особенно важен в процессе формирования новой политической системы и культуры. Политическая геронтократия заменилась политическим малолетством. Имеет место политическая и социальная некомпетентность. И, наконец, изменился принцип представительства. Раньше партия представляла советского человека, партия говорила за него. Сейчас человеку дали право и возможность самому говорить о себе и своих проблемах. Но творческая свобода вновь ограничена. Постсоветскому человеку говорят и учат, как жить и что делать. Всеми этими элементами определяется политическое сознание и активность.

Процессы трансформации, происходящие в российском обществе, начались в политической сфере, но, по сути, затронули все его институты: и политические, и экономические, и правовые, и культурные. Крайняя неустойчивость политического и экономического «самочувствия» личности в постсоветскую эпоху, неопределенность и двусмысленность политических ориентиров, неясность в отношении базовых ценностей общества, несправедливость распределения его богатств и многое другое, - все это не может не оказывать своего отрицательного влияния на процессы политической социализации и, следовательно, на становление «здорового» гражданского общества, в конечном же счете, - на стабильность социальной системы как таковой. Одной из особенностей политической социализации в современном российском обществе является то, что она все еще сохраняет черты советской политической социализации. Это относится, прежде всего, к политическому сознанию и политическому поведению граждан.

Несмотря на поколенческое «разнообразие», представленное сегодня на российском политическом пространстве, большая часть его населения проходила первичную социализацию в Советском Союзе. Не в последнюю очередь именно поэтому и говорят о сохранении определенных традиций в отношении социализации. Должна произойти не одна смена поколений, чтобы в обществе (в политической культуре) начали доминировать новые нормы.

Список использованной литературы

1. Денисов И. Политическое сознание современного российского общества. М., 2004. - С.29

2. Модернизация в России и конфликт ценностей / Под ред. СМ. Матвеевой. М., 1994.- С. 38-39.

3. Лапин М.И. Модернизация базовых ценностей россиян. М., 2000. С. 101.

4. Модернизация в России и конфликт ценностей / Под ред. СМ. Матвеевой. М., 1994.- С. 44.

5. Лапин Н.И. Ценности как компоненты социокультурной эволюции современной России // Социол.исслед. 1994. №5.

6. Человек постсоветского пространства: Сборник материалов конференции. Выпуск 3 / Под ред. В.В. Парцвания. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2005

7. Лапкин В.В., Пантин В.И. Политические ориентации и политические институты в современной России: проблемы коэволюции // ПОЛИС, 1999, №6

8. Семененко И.С. Группы интересов в социокультурном пространстве: вызов демократизации или ресурс демократии? // Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна, Феникс, 2001. - С.134.

9. Рамишвили В.М.. Человек постсоветсткого пространства: Сборник материалов конференции. С.392.

10. Рамишвили В.М.. Человек постсоветсткого пространства: Сборник материалов конференции. С.392.

ФУНДАМЕНТАЛЬНОЕ И ПРИКЛАДНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ: ВАРИАНТЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Егорова Л.П.

Такого понятия, как «прикладное литературоведение» в строгом терминологическом смысле нет, хотя в нашем сознании и, очевидно, подсознании, оно, несомненно, присутствует, и надо отметить его дефиниции и основные признаки, отличающие его от фундаментального литературоведения.

Согласно западным методикам, фундаментальное и прикладное литературоведение в значительной мере разведены, но и в России их связь более органична и постоянно контролируется фундаментальными истинами

Литературоведение фундаментальное (от лат. fundamentum - основание) развивается на основе внутренних (имманентных) законов; оно, в основном представлено исследованиями по теории литературы и исследованиями историко-литературными, в которых выявляются основные закономерности литературного процесса и место в нем того или иного писателя. Прикладное литературоведение развивается, исходя из потребностей практики: педагогической - при изучении литературы как учебного предмета - и читательской, ибо читатель так же нуждается в определенном комментировании текста, в сведениях об авторе, которые помогают понять его произведения. В основном, это работы историко-литературного характера, но к прикладному литературоведению можно отнести и популяризацию теоретических сведений, и аналитические обзоры теоретических трудов, которые предшествуют историко-литературным исследованиям разного плана, прежде всего прикладного.

Жесткое разделение фундаментальных и прикладных исследований, как подчеркивает декан филологического факультета МГУ профессор М.Л. Ремнева, вряд ли сегодня оправдано: «...Идея фундаментальности меняется в зависимости от условий рассмотрения предмета науки, от исторического этапа развития соответствующей научной области. То, что сегодня является частным научным фактом, завтра может стать фундаментальным и наоборот»[3, с. 50]

Необходимо определить границы между фундаментальным и прикладным литературоведением: рассмотреть варианты их взаимодействия. Однако при этом мы понимаем, что граница между фундаментальной и прикладной наукой о литературе достаточно условна, т.к. даже в одном и том же труде можно различить и фундаментальные, и прикладные аспекты или, по крайней мере тенденцию к их проявлению и взаимодействию. Линию демаркации (обозначение границ) между фундаментальным и прикладным литературоведением, их взаимодействие можно представить следующей схемами.

1. Воздействие фундаментального литературоведения на прикладное.

Дадим некоторые пояснения. Показывая воздействие фундаментального литературоведения на прикладное, следует отметить экстраполяцию фундаментальных идей на конкретику литературоведческого анализа и интерпретации. На западе его называют прагматическим, эмпирическим литературоведением, в отличие от «контролируемого теорией» [1] (по классификации Джозефа Кэрролла). Они зачастую мыслятся абсолютно рядоположно. Для нас абсолютная автономность прикладного литературоведения от фундаментального неприемлема.

Вместе с тем в процессе взаимодействия фундаментального литературоведения на прикладное происходит пропуск информационных звеньев. Фундаментальное литературоведение ориентировано на охват всех слагаемых литературного процесса, на возможную на данный момент ликвидацию всех белых пятен в науке о литературе (или на перспективу их ликвидации). Прикладное литературоведение таких целей перед собой не ставит.

В процессе воздействия фундаментального литературоведения на прикладное происходит редукция содержания. Но почему именно с учетом негативных последствий? В философии этот термин от латинского слова reductio обозначает действия или процессы, приводящие к упрощению структуры какого-либо объекта. Это прием сведения данных к исходным началам. (Мы в данном случае имеем в виду не феноменологическую редукцию Гуссерля, а то прагматическое значение, которое закреплено за этим понятием). Именно в таком понимании редукция стала предметом глубокой рефлексии академика Д.С. Лихачева, который предупреждал о недопустимых издержках редукции в школьном литературоведении [2, с. 89 - 111]. На уровне прикладного литературоведения в целом проблема редукции может быть решена в оптимальном режиме.

Прикладное литературоведение, конечно, пользуется достижениями строго научного стиля, его терминологией, но должна произойти трансформация стиля.

2. Воздействие прикладного литературоведения на прикладное.

Дадим пояснение. Прикладные исследования ценны тем, что они вводят в научный оборот новые, важные для фундаментального литературоведения факты, подтверждающие, а то и корректирующие теорию. Нередко новые теоретические понятия и обобщения могут зародиться непосредственно в ходе прикладного исследования. В большей части кандидатских диссертаций по истории литературы мы нередко имеем дело в основном с экстраполяцией фундаментальных идей на творчество того или иного писателя, который в этом плане никогда не рассматривался. Это - наука, ибо полученные знания о творчестве данного писателя являются новыми. В какой-то степени - большей или меньшей - они вносят те или иные коррективы и в теорию вопроса, что составляет аспект фундаментального литературоведения.

Подчеркнем также, что Кэрролл перспективы междисциплинарности связывает именно с эмпирическими, т.е. прикладными исследованиями. И действительно, многие новации связаны с аспектами художественности, подсказанными другими науками - культурологией, когнитивистикой, гендерологией, современной социологией и т.д. Но здесь есть опасность утери своего предмета, превращение художественной литературы в иллюстрацию «чужих» идей (поэтому экспертные комиссии диссертационных советов строго следят за соответствием представленных работ номеру специальности). В то же время это становится тормозом для развития литературоведения в целом, на что обратила внимание и М.Л.Ремнева [3].

Рассмотрим виды продукции фундаментального и прикладного литературоведения.

Достоинством прикладного литературоведческого исследования является возможность его непосредственного включения в сферу инноватики в современном ее понимании, т.е. в сферу рынка, (конкурентно-способности). Очевидно, что степень инновационных возможностей у представленных двух рядов продукции разная. У продукции фундаментального литературоведения возможность на рынке гораздо меньшая, почти нулевая, хотя литературоведу не нужно дорогостоящего оборудования, даже какую-то часть книг он может получить в библиотеке бесплатно. Что же касается других специальностей, то «поскольку предметом фундаментальной науки являются проблемы, которые возникают в ходе развития самой науки, никакие отдельные слои или группы в обществе не заинтересованы в том, чтобы взять на себя функцию содержания фундаментальной науки»[4, с. 16]. Поэтому практически инновационными могут быть только прикладные исследования, рассчитанные на широкий круг потребителей.

Указанные особенности фундаментальной и прикладной наук необходимо учитывать при планировании научно-исследовательской работы в вузах.

Список использованной литературы

1. Кэрролл Д. «Теория», антитеория и эмпирическое литературоведение / с англ. // Вопросы литературы. -2006.- №1.

2. Лихачев Д.С. Принцип историзма в изучении литературы // Взаимодействие наук при изучении литературы. - Л., 1981.

3. Ремнева М.Л., Комлев Н.Г. Универсум филологии: язык, общество и наука // Вестник Московского университета. Стр. 9., - 1997 - №2.

4. Садовничий В.А. Университет XXI века: Размышления об университетском образовании. М., 2006.

ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ СЕВЕРОКАВКАЗСКОГО МУСУЛЬМАНСКОГО ГОРОДА: АНАЛИЗ ИСТОЧНИКОВ И ЭВОЛЮЦИИ РАЗВИТИЯ

Кудрявцев А.А., Кудрявцев Е.А.

Город является наиболее древней и в то же время самой современной формой расселения людей, в которой нашел наибольшее отражение уровень социально-экономического и культурного развития человеческого общества на определенном этапе. У каждого исторического периода существуют свои градостроительные традиции и задачи, отражающие динамику развития и характер социального строя данного общества. Особое место принадлежит здесь мусульманскому средневековому городу, послужившему во многом основой новому мусульманскому городу капиталистической формации, ярко воплотившему различия между Востоком и Западом.

Сложные и многогранные проблемы города средневековой поры привлекают все более пристальное внимание не только историков, искусствоведов, архитекторов, но социологов, экономистов, психологов, географов и специалистов многих других профессий. Однако мусульманский город Востока и его роль в процессе исторического развития местного общества изучены пока еще недостаточно. До сих пор во многом не ясны, пути сложения восточного города и главные причины рас-хождения его развития с развитием европейского го-рода, а также роль первого в специфике становления феодализма на Востоке и более медленной замене его на новую капиталистическую формацию.

В последние десятилетия в исторической литературе появилось значительное количество работ, посвя-щенных истории мусульманских городов, Передней и Средней Азии, Кавказа, Поволжья, что связано с определенным переосмыслением роли городов в процессе феодализации общества этих регионов. Однако и се-годня проблемы средневекового города очень остро стоят в отечественной и зарубежной историографии, и в них не последнее место занимает вопрос изучения средневекового мусульманского города Северного Кавказа, исследования путей его развития, роли в урбанизации и феодализации местно-го общества, значение города как самостоятельной экономической и социальной единицы, фактора прогресса.

В ходе своего исторического развития территории Азербайджана и Дагестана оказались в тесной связи с иранским миром и мусульманским Востоком, что нашло определенное отражение в материальной и духовной
культуре древнего и средневекового населения этих областей Кавказа, в структуре, планировке и социаль-но-экономическом развитии их средневековых городов.

В этом плане проблемы северокавказского мусульманского города, исследуемые на материалах Дербента - крупнейшего средневекового мусульманского города и важнейшего центра распространения ислама на Кавказе, - представляют большой интерес для изучения средневекового города вообще и кавказского, в частности.

Дербент - один из древнейших городов нашей страны, расположен на западном побережье Каспийского моря, в наиболее важном в военно-стратегическом и торговом отношении месте знаменитого Прикаспийского пути - трассы, связывавшей в древности и средневековье Передний Восток и Закавказье с евразийскими степями. Возникнув еще на заре бронзового века (конец IV- нач.III тыс.до н.э.) и трансформировавшись в конце VIII - начале VII в. до н.э. из поселения в крупный укрепленный пункт у главных «ворот» Кавказа, Дербент за длительный период своего существования прошел несколько стадий развития и превратился в VIII - середине XVIII вв. в известный мусульманский город региона, важный торгово-ремесленный и религиозный центр.

Огромную роль в превращении Дербента в один из самых крупных городов средневекового Кавказа, кото-рому уступали столь значительные центры как Тбилиси, Ардебиль, Шемаха, Байлакан и другие, сыграло разви-тие международной торговли в Западном Прикаспии и Поволжье. Дербент выступал главным посредником в товарообмене между мусульманским Востоком и «се-верными странами» (Хазария, Древняя Русь, Волжская Булгария, Скандинавия).

Важное значение в развитии этих экономических связей имел «Великий Шелковый путь», одним из ответвле-ний которого являлись прикаспийские трассы.

Уже Александр Македонский, а вслед за ним его сподвижник Селевк I, пытались найти пути через Севе-ро-Западный Прикаспий в Индию и дальше в Китай. Позднее подобную попытку предполагал повторить рим-ский император Нерон, при котором начала функционировать морская трасса «Великого шелкового пути» от Адена до Индии.

Северный или степной вариант «Великого шелкового пути», пролегавший через Северный Прикаспий и Кавказ начал функционировать в раннесредневековый период, когда Византия попыталась подорвать монополию Сасанидского Ирана на торговлю шелком по традиционным маршрутам. С этого времени через Дер-бент стали соединяться северная и южная ветви «Ве-ликого шелкового пути». Особого размаха международная торговля в Западном Прикаспии достигла в арабское время, когда Дербент превратился в главный транзитный пункт товарообмена между «севером» и «югом», стал основным «складским местом» для товаров «мусульманских стран» и «северных стран неверных».

В этот период происходит превращение Дербента в крупнейший домонгольский мусульманский город Кавказа и всего Арабского халифата. Быстрый экономический расцвет города способствовал бурному территориальному его росту, сложению основных частей городской структуры, своеобразной квартальной застройки. Это время особенно интересно для исследования тем, что именно на данный этап приходится за-вершающая стадия формирования исторической топо-графии раннемусульманского города. Этот третий период сложения исторической топографии средневекового Дербента, завершил сложный и длительный процесс формирования раннемусульманского города, начатый еще в первых двух периодах - древнем и раннесредневековом, т.е. задолго до проникновения сюда арабов и ис-лама.

Проблемы, связанные с исследованиями генезиса и путей развития средневекового мусульманского города сложны и многогранны. Они включают в себя вопросы его возникновения и территориального роста, сложения городской структуры и планировки, развития экономики и товарообмена, периодизации и ориентации ремесленного производства и торговли, углубления процессов феодализации и урбанизации местного общества. Решение этих сложных вопросов истории изучения мусульманского города требует привлечения широкого круга самых разнообразных источников. В этом плане наиболее значимым, эталонным памятником является средневековый Дербент - один из самых значительных мусульманских городов Кавказа, нашедший отражение в разнообразных и разноэтнических источниках, рисующих его как важный военно-политический и торгово-экономический центр всего Ближнего Востока.

Солидная источниковедческая база, успешная дешифровка многочисленных эпиграфических памятников Дербента и материалы многолетних археологических раскопок, проводившихся здесь в 1970 - 1995 гг., позволяют использовать весь комплекс этих источников, которые дополняются прекрасно сохранившейся древней фортификацией и архитектурой города. Комплексное использование всего круга названных источников позволяет в значительной мере восполнить недостатки каждого из них, ликвидировать существующие здесь пробелы и дает возможность успешно воссоздать основные аспекты средневековой истории важнейшего мусульманского города Северного Кавказа.

В отличие от многих других городов региона домонгольской поры Дербент был широко известен средневековым историкам и географам и сведения о нем имеются во многих нарративных и литературных источниках мусульманского и христианского мира, многих средневековых стран Ближнего и Среднего Востока, Закавказья, Средней Азии, Восточной и Западной Европы.

Особая роль Дербента в охране северных границ Арабского ха-лифата, о чем свидетельствует уже само арабское название города - Баб ал-абваб (Ворота всех ворот), - его торгово-экономическое и политическое значение привлекали к этому исламскому центру Кавказа широкое внимание средневековых историков и географов. Среди многочисленных сочинений, в которых освещаются те или иные аспекты политической истории и социально-экономического развития Дербента IX-X вв., выделяются труды таких известных авторов, как Баладзори, Яґкуби, Ибн Хордадбех, ат-Табари, ал-Куфи, Масґуди, ал-Истахри, Ибн Хаукал, ал-Мукаддаси и др.

Это было время расцвета арабской географической и истори-ческой науки в халифате [1] - в данный период крупнейшего государ-ства мусульманского Востока, в которое вошел Дербент и где скла-дывались общая культура, торгово-экономические связи, язык, пись-менность и религия.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9