Курсовая: Традиции Гоголя в творчестве Булгакова

изысканий Гоголя продолжают убедительно доказывать, что к концу жизни

"установочная" патология переросла в прогрессирующую болезнь.

Интерес представляют с этой точки зрения работы отечественного психиатра

А.Н.Молохова, в которых приводятся подлинные фактологические материалы из

истории болезни Гоголя.

Н.В. Гоголь умер в 1852 г. Его болезнь в то время не была правильно

распознана, врачи ее неправильно лечили, а духовный его руководитель

неправильно оценивал состояние больного. И больной умер от тяжелого истощения

с бредом греховности, самоуничижения, а на высоте приступа с упорным отказом

от пищи, полной двигательной и мыслительной заторможенностью и мутизмом /10

дней не говорил ни слова/. Сожжение второго тома "Мертвых душ" было также

совершено во время приступа депрессии с болезненным сознанием своей

виновности и греховности своего творчества. По своему складу характера Гоголь

не был, конечно, гармоничным человеком: биографы говорят о странной смеси

упрямства, дерзкой самонадеянности и самого уничиженного смирения при

склонности к ипохондрическим переживаниям и странным выходкам еще во время

учебы в лицее.

Первый приступ болезни Гоголь перенес в 1840г., в Риме. Он сознавал, что

находился в необычном болезненном состоянии и писал в письмах о тяжести в

груди, давлении, об остановившемся пищеварении /что типично для депрессии/, о

болезненной тоске /"как смертный ужас"/, для которой нет основания. "Солнце,

небо - все мне неприятно. Моя бедная душа ей здесь нет приюта. Я теперь

гожусь больше для монастыря, чем для жизни светской". [28,198]

Противоположные состояния 5 марта 1841г. В письме к Аксакову: "Да, мой друг,

я глубоко счастлив, я слышу и знаю дивные минуты, создание чудное творится и

совершается в душе моей". 18 мая: "Труд мой велик, мой подвиг спасителен".

[28,199]

Аксаков потом писал об этих периодах: "Гоголь в эти периоды впадал в

противный тон самоуверенного наставника". [28,227] В состоянии патологической

экзальтации появились мысли о его провиденциальном назначении.

В первых приступах еще сохранялась оценка своего состояния и поведения,

Гоголь сам знал эти периоды возбуждения, наступавшие на выходе из депрессии

на несколько недель, когда он не вполне владел своими чувствами и волей. В

частности, в книге "Выбранные места из переписки с друзьями" он писал отцу

Матфею /своему духовнику/, что он написал и выпустил эту книгу «слишком скоро

после своего болез­ненного состояния, когда ни нервы, ни голова не пришли еще

в нор­мальный порядок».

1842г. Новый приступ депрессии, и он пишет: "Мной овладела моя обыкновенная

болезнь, во время которой я остаюсь в почти неподвижном состоянии в комнате

иногда в продолжений 2-3 недель". "Голова моя одеревенела. Разорваны

последние узы, связывающие меня со светом. Нет выше звания монаха" /письмо

Прокоповичу/.

1846г., а состояние настолько тяжелое, что повеситься или утопиться кажется

ему единственным выходом, как бы похожим на лекарство. "Молитесь, друг мой,

да не оставит меня Бог в минуты скорби и уны­ния" /письмо к Языкову/.

Приступы учащаются и становятся тяжелеет в 1849г. – Жуковскому: "Если бы Вы

знали, какие со мной странные происходят перевороты, как сильно все

растерзано внутри меня. Боже, сколько я пережил, сколько перестрадал".

Последний приступ болезни /декабрь 1851 - февраль 1852г./, закончившийся

смертью, протекал злокачественно, на фоне нарастающего аффекта с бредовыми

идеями самообвинения и гибели. Слуга обращается к друзьям, так как опасается

за его жизнь. 11-12 января он сжигает свою рукопись второго тома "Мертвых

Душ". С этой ночи он 10 дней лежит в напряженной позе в постели и не с кем не

говорит до самой смерти.

Итак, даже при отсутствии истерии болезни и компетентного врачебного описания

из этих потрясающих по наблюдательности и художественной точности

самоописаний специалисты делают выводы о сущности болезни писателя, о ее

развитии, ставят точный диагноз. Нам из этих выводов важен следующий момент.

Поведение врачей и духовника в отношении патологических состояний Гоголя было

ошибочным.

При таких состояниях - обязанность духовника вовремя распознать

аффективные корни депрессии и маний, вовремя рекомендовать обратится к врачу

за помощью и помочь бороться во время депрессии с унынием, с греховными

мыслями о самоубийстве, с безнадежностью, "мирской печалью", с тоской,

которая "производит смерть", а во время экзальтации - помочь бороться с

горделивыми мыслями, переоценкой своих возможностей, которые непосредственно

смыкаются с состоянием прелести.

В религиозных переживаниях Гоголя были, особенно в первых приступах и даже до

1848г., элементы борьбы с болезнью, сопротивления, молитвенного призвания

помощи Божьей и просьб к ближним о помощи в борьбе с мятежными мыслями,

суевериями, пустыми приметами и малодушными предчувствиями. В дальнейших

приступах, и особенно в последнем, было уже полное господство бреда

греховности, самоуничижения, потери веры в возможность прощения, то есть все

то, что западными психологами религии расценивается как "ложная мистика",

продиктованная болезнью.

Духовник не понимал, что имеет дело далеко не с обычным покаянием, "печалью о

грехах" здорового человека, которая в общей диалектике здорового покаяния

заканчивается радостью прощения.

У Гоголя была депрессия витальная, от природных биологических процессов, «по

естеству», печаль не та, которая от Бога и "которая производит неизменное

покаяние ко спасению", а "печаль мирская, которая производит смерть" /по ап.

Павлу/. Поэтому вместо ободрения и призыва к самопроверке, вместо разъяснения

больному, что он впал в болезнь, которая имеет естественное биологическое

происхождение, что эту болезнь надо принять и с терпением нести, как человек

переносит тиф и воспаление легких или туберкулез, духовник советовал бросить

все и идти в монастырь, а во время последнего приступа привел Гоголя в ужас

угрозами загробной кары, так что Гоголь прервал его словами: "Довольно!

Оставьте! Не могу больше слушать! Слишком страшно! " [81,205]

В случаях неврозных психических конфликтов психолог в целях исцеления сможет

прибегать к помощи психического облегчения в смысле исповеди. Предписав

больному исповедаться, можно надеяться, что припадки наверное пройдут, если

он попадет на хорошего духовника. От этого зависит очень многое. Если

духовник окажется врачом души /что к несчастью, не всегда бывает/, если он

сумеет читать в сердце больного, успокаивающее слово облегчит его душу и

смягчит конфликт. /В случае же с Гоголем мы имеем пример плохого духовника/.

Если же он сгустит краски, если он нарисует перед ним картину ужаса, станет

грозить адом и наказанием, он ухудшит болезнь и настолько обострит конфликт,

что сделает его почти неизлечимым. И именно это и произошло с Гоголем.

Причины болезни /и как следствие у Гоголя изменения личности и творчества/

кроются в ложном понимании греха и добродетели.

Лучшее лекарство для всех душевных болезней есть радость в каждой форме, в

каждом виде. Гоголь в конце жизни был лишен этого лекарства, он утратил и

творческую свободу и то легкое жизнерадостное искрящееся веселье и юмор

чтения, которыми писатель владел до начала болезни.

Следует отметить еще один существенный для нас момент, иллюстри­рующий

проявление болезненного состояния Гоголя в его произведениях. По мнению

известного отечественного невропатолога Г.И.Россолимо, черт, дьявол, демон -

образы, преследующие душевнобольных, встречаются в творчестве людей,

страдающих нервными расстройствами. [81,163]

С этой точки зрения посмотрим на демонические образы в произве­дениях Гоголя.

Условно их можно разделить на два типа: к первому относятся почти безобидные

черти-неудачники, не причиняющие большого вреда человеку, комически описанные

Гоголем. К этому типу относится черт из "Сорочинской ярмарки" - владелец

красной свитки, которого выгнали из пекла и он с горя начал пьянствовать;

обаятельный черт из "Ночи перед Рождеством", который "спереди совершенно

немец..., но зато сзади настоящий губернский стряпчий в мундире" – в общем

мелкая нечисть с мелкими пакостями, которую с легкостью может одолеть твердый

духом христианин.

Второй тип гоголевских демонических образов - это наводящие ужас злобные

представители ада, чаще дьявол в человеческом облике, которые посягают на

души людей, завладевают их разумом. Этот тип у Гоголя очень многочисленен.

Его представители: цыган из "Сорочинской ярмарки", "в смуглых чертах которого

было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное", Басаврюк из

"Вечеров накануне Ивана Купала", который с "бесовской усмешкой" играет

чувствами людей, умело пользуясь их низменными желаниями; это колдун из

"Страшной мести", огромное количество жуткой нечисти в "Вие" и, наконец,

ростовщик в повести "Портрет", чья дьявольская власть продолжает калечить

судьбы людей и после его смерти. Этот образ возникает у Гоголя и в "Выбранных

местах из переписки с друзьями": "Диавол выступил уже без маски в мир...

непонятной тоской уже загорелась земля".

Существование этих двух типов у Гоголя объясняется Рассолимо в зависимости от

психологического состояния автора: "Гоголь в гипоманиакальном состоянии - и

весел его черт. Меняется душевное настроение Гоголя - и в "Вие" уже не черт,

а грозный дух Земли. Сам гениальный писатель выстаивает на коленях целые дни,

вымаливая прощение у грозного Бога". [81,163]

У Гоголя силы Зла персонифицированы - это черт, ведьма, колдун, дьявол в

образе человека. Но нет ни одного персонифицированного представителя сил

Добра. Дьявольской силе противостоит лишь сила молитвы, благочестия,

обращения к Богу, канонические религиозные образы. Эта особенность

гоголевского творчества позволила некоторым исследователям сделать вывод о

том, что его фантастика - это фантастика злого.

С точки зрения психологии, данный факт можно объяснить тем, что больной любит

изображать религиозное. Очевидно, то темное, непонятное, что с ним творится,

его пугает и он интуитивно испытывает стремление укрепиться в мистике.

Изображение религиозных тем всегда наивно, исполнено робко, почти по-детски.

Христос - слабый, астеничный, часто инфантильный, с копьем и с царской шапкой

на голове. Или, Христос - нежный, бледный, с судорожно сжатыми и изогнутыми

руками, с огромным тяжелым крестом в руках. Кругом для усиления эффекта,

фигурирует церковная утварь, кресты, храмы. Вообще их творчество подкупает

своей скромностью, оттенком слабости. Ирреальный мир ближе больному.

Единственный божественный образ в произведениях Гоголя - это младенец-Иисус в

повести «Портрет». Конечно же его нельзя назвать инфантильным или астеничным,

потому что это не взрослый Христос, но здесь описаны именно нежные смиренные,

кроткие лики святых фигур и пораженные божественным чудом цари - вот те

символы, привнесенные Гоголем в картину, которой предстояло противостоять

могущественному Злу, таким образом, и в этом произведении дьявольское намного

ближе к реальному, чем божественное, которое остается лишь окутанной тайной

аллегорией.

Подведем итоги нашего исследования прогрессирующего влияния болезненной

"ложной мистики" на психику гениального писателя и ее отражения в его

произведениях. Психологи делают выводы: пример гибели великого Гоголя,

страдавшего душевным расстройством - пример проявления пассивного отношения

к гению, результат трагической несостоятельности в соприкосновении науки со

сложным явлением гениальности. [81,402] Мы, в свою очередь, можем добавить,

что пример ошибочной оценки критикой последних произведений Гоголя - это

пример непонимания одного простого закона психологии творчества, точно

определенного еще Н.Бердяевым: "сознание греховности, исключительная отдача

себя этому сознанию и бесконечное углубление в него приводят к подавленности

и к ослаблению жизненной силы. Переживание греховности может превратиться в

бесконечное сгущение тьмы. Переживание греховности, понятое как единственное

и всеобъемлющее начало духовной жизни, не может привести к творческому

подъему и озарению", " сознание греховности должно переходить в сознание

творческого подъема, иначе человек опускается вниз". [9,212]

Рассмотрим далее какое влияние оказала религия на судьбу М.Булгакова, какой

след оставила в его творчестве. Оговоримся сразу, что у Булгакова не было той

патологической связи с религиозным мировоззрением, которое мы наблюдали у

Гоголя. Но христианство так или иначе оказало значительное влияние на

становление мировоззрения писателя. Да и не могло не оказать – Булгаков с

детства получил глубокое религиозное образование. Его дед – сельский

священник, отец – выдающийся выпускник Орловской духовной семинарии, окончил

Киевскую духовную академию, имел степень магистра богословия, затем доктора

богословия. Афанасием Ивановичем были написаны «Очерки истории методизма»,

исследование «Французское духовенство в конце 18в. (в период революции)»,

статья «Современное франкмасонство».

Большой авторитет отца, глубокая к нему любовь позволяют предположить, что

именно от отца идет интерес М.Булгакова к истории вообще и к истории

христианства в частности. А исследования масонства отца можно сопоставить с

«масонским следом» в «Мастере и Маргарите», с развившимся интересом у

будущего писателя к демонологии и мистическому, с появлением у него образа

Воланда, одного из самых загадочных и обаятельных дьяволов в истории мировой

литературы. Опыт отца способствовал пробуждению у Булгакова жажды духовного

познания в сочетании с научным подходом к постижению истины. Как

подтверждение – высшая оценка в аттестате зрелости по закону Божьему (и это

при том, что высших оценок Булгаков удостоился только по двум предметам).

Но отношение Булгакова к религиозным вопросам в течение жизни менялось

несколько раз, причем радикальным образом. Булгаков колебался между верой и

неверием. В молодости он слишком поспешно «разобрался» с религией и чересчур

демонстративно проповедовал атеизм. Но последнее его произведение –

доказательство того, что писатель далеко не безвозвратно расстался с

клерикальными вопросами и совсем не однозначно решил для себя проблему веры.

Б.Соколов также отмечал, что Булгаков всю свою жизнь несколько раз менял свое

отношение к религии, вере. Но исследователь не увидел закономерности в этих

переменах. Для нас они являются очевидными: первый поворот в сторону неверия

у Булгакова произошел в молодости, под влиянием модных идей Ницше, для него

это была форма самоутверждения, - порыв юношеского максимализма, отрицания

старых идей.

В 1913г. М.А.Булгакова увлек атеизм Ницше. Он решительно не принимал

Толстого-проповедника, с порога отвергал «непротивление злу насилием»,

называл учение это характерным словечком «юродивость». Будущий писатель явно

предпочитал «делание хотя бы зла во имя талантливости». Пример

демонстративного протеста Булгакова со слов Т.Н.Лаппа: «Мать Михаила велела

нам говеть перед свадьбой. У Булгаковых последняя неделя перед Пасхой всегда

был пост, а мы с Михаилом ходили в ресторан.» [69,37]

Потрясенный событиями революции, ощутив свою бессильность противостоять этой

всеуничтожающей мощи, Булгаков обращается к вере как к последней надежде.

1923г. – свое писательское призвание Михаил Афанасьевич теперь ощущал как

предназначение свыше (к счастью это ощущение не достигло уровня Гоголевской

экзальтации). Его мысль о Боге: «Может быть сильным и смелым он не нужен, но

таким, как я, жить с мыслью о нем легче. Нездоровье мое осложненное,

затяжное. Весь я разбит. Оно может помешать работать, вот почему я боюсь его,

вот почему я надеюсь на Бога». Булгаков также тяжело переживал

антирелигиозную кампанию начала 20-х гг. Она, очевидно, стала одним из

побудительных мотивов работы над романом о Христе и дьяволе. «.Иисуса Христа

изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Этому преступлению нет

цены» (1925г.).

Дальнейшие жизненные неурядицы вновь пошатнули булгаковский ориентир на Бога,

и в 20-е гг. он пишет серию повестей, впоследствии объединенных в сборник

«Дьяволиада» (можно допустить, что веру в Бога у Булгакова подорвала

капитуляция церкви). Советские люди изгнали из своих душ Бога, советской

страной управляет могучая дьявольская сила – таков приговор Булгакова, такой

лейтмотив сборника.

Не исключено, что потрясения конца 20-х гг, Великий перелом, запрет всех пьес

отвратили Булгакова от Бога. В 1929г. он пишет повесть «Тайному другу», где

именно дьявол спасает героя от самоубийства.

В 30-е гг. Булгаков начинает писать роман «Мастер и Маргарита». Какое

настроение преобладает у писателя в этот период, каково его душевное и

физическое состояние?

К началу 30-х гг. у Булгакова уже очень основательно расшатана нервная

система, он ощущает себя слабым и нерешительным. 1936г. – подавленное

состояние, усилилась боязнь ходить по улицам одному, хотя внешне он старается

ее скрыть (его провожают в театр даже днем). В 1936-1937гг. в «Записках

покойника» у М.А.Булгакова вновь появляется сцена самоубийства героя, и вновь

спасителем выступает дьявол: «Я приложил дуло к виску, неверным пальцем

нашарил собачку. В это же время снизу послышались очень знакомые мне звуки,

сипло заиграл оркестр. «Батюшки! «Фауст»! – подумал я. - .подожду выхода

Мефистофеля. В последний раз. Больше никогда не услышу». Тут грохот. Дверь

распахнулась, и я окоченел на полу от ужаса. Это был он, без всяких сомнений.

передо мною стоял Мефистофель». [3,544-545]

1939г. – резь в глазах – признак начавшегося нефросклероза. Булгаков

предчувствует смерть: «покойником пахнет». Февраль 1940г. – писатель

окончательно ослеп. Болезнь писателя прогрессирует и как следствие –

появление образа Воланда в «Мастере и Маргарите» (не надеясь на Бога,

Булгаков обращается к Дьяволу).

В 1940-м, незадолго до смерти, писатель размышлял о «вечных вопросах» в

беседах со своим другом С.А.Ермолинским. Со слов последнего мы знаем, что

автор «Мастера и Маргариты» отвергает церковную веру, загробную жизнь и

мистику. Посмертное воздаяние заботит его лишь в виде непреходящей славы.

Булгаков, почти все произведения которого при жизни так и не были

опубликованы, боялся, что после смерти его может ждать забвение, что им

написанное так и не дойдет до людей.

Сомнения Булгакова приводят к тому, что в «Мастере и Маргарите» писатель

решает вопрос, волновавший его с юности: Бог ли Христос или только человек? В

романе проповедь Иешуа о добрых людях приводит Пилата сперва к казни

проповедника, а затем к убийству доносчика Иуды. У Булгакова Иешуа принимают

за безумца, а не носителя света жизни. Единственный убежденный проповедью

Иешуа в романе – это Левий Матвей, который бросил свою должность сборщика

податей и проклял деньги. Однако сам Булгаков фанатизму единственного ученика

Иешуа явно не сочувствует, а писательская современность в романе – это

Москва, где Бог умер (по Ницше). Доказательством подобного булгаковского

отношения может служить и факт иерархического приравнивания Иешуа-Иисуса

Воланду в романе: Булгаков заставляет в финале Левия Матвея явиться посланцем

от Иешуа к Воланду и просить последнего наградить Мастера покоем. Хотя это

равенство явно формальное – с точки зрения художественной выразительности и

силы образ Иешуа бледнее образа Князя Тьмы, что прямо указывает на личные

симпатии писателя.

Булгаков, под влиянием Ницше качнувшийся к неверию, после революции вновь

вернувшийся к Богу, а в конце жизни опять отрицавший церковь, старцев,

очевидно, считал фанатиками и в возрождение, через их подвижничество,

христианского идеала не верил.

Таким образом, развитие дьявольской тематики в творчестве Булгакова от

собирательного в «Дьяволиаде» до персонифицированного образа повелителя сил

Зла в «Мастере и Маргарите» также подтверждает теорию Россолимо о прямой

связи психического состояния писателя с тенденцией обращения к демонической

тематике в своих произведениях (усиливается болезненное состояние

М.А.Булгакова – ярче, жизненнее становится образ Сатаны).

Верил ли писатель, и если верил, то во что? Вопрос этот во многом остается

открытым и сегодня. В 1967г. Е.С.Булгакова так отвечала на него: «Верил ли

он? Верил но, конечно, не по-церковному, а по-своему. Во всяком случае, в

последнее время, когда болел, верил – за это я могу поручиться». Булгаков,

возможно, верил в Судьбу или Рок, но христианином уже явно не был. Об этом

свидетельствует и изложенная в последнем булгаковском романе история Иешуа и

Пилата, весьма далекая от канонических Евангелий, а сам Га-Ноцри наделен

только человеческими, а не божественными чертами (даже чудесное исцеление

Пилата находит свое рациональное объяснение).

И как точно заметил Н.К.Гаврюшин: «Совершенно правомерно сравнение

художественных приемов. Булгакова и Гоголя., но считать писателя

продолжателем той же духовной традиции, к которой принадлежал. автор

«Рассуждений о Божественной Литургии» (т.е. Н.В.Гоголь), можно только по

недоразумению. Основательно увязнув в сетях гностических построений,

обессилев от литературной травли и тягот быта, Мастер вполне готов был подать

руку Сатане – и увидеть в нем Спасителя». [26,34] И этот момент – как раз то,

что отличает двух писателей.

2 ВЛИЯНИЕ ТВОРЧЕСТВА Н.В. ГОГОЛЯ НА ТВОРЧЕСТВО М.А. БУЛГАКОВА КАК ПРОБЛЕМА

ЛИТЕРАТУРНЫХ ТРАДИЦИЙ

2.1 Гоголь как образец для творческого подражания Булгакова

Уже довольно долгое время литературоведы пытаются выявить причины

преемственности литературных традиций, но однозначного решения этой проблемы

не найдено. Для нас важно то, что данная связь реально ощутима – М.Шолохов

писал: «Мы все связаны преемственностью художественного мышления и

литературными традициями». [79,322–323]

На наш взгляд, причины преемственности литературных традиций можно найти

именно в «художественном мышлении», т.е. в психологии самого писателя,

отражающейся в психологии его творчества, его природе, генетике. И именно

отсюда можно в творческой индивидуальности писателя «опознать» приметы его

родословной, его национальных, культурных корней.

Проблему традиций Н.В.Гоголя в творчестве М.А.Булгакова в исследуемом нами

аспекте можно смело назвать неисследованной. Некоторым критикам произведений

М.А.Булгакова бросались в глаза явные приметы гоголевского творчества и даже

личности самого Н.В.Гоголя. В качестве примера можно назвать имена следующих

исследователей: В.Г.Боборыкин, З.Г.Галинская, М.Чудакова. Мы же решили

раскрыть проблему традиций Н.В.Гоголя в творчестве М.А.Булгакова в новом

ключе, точнее через психологическую гипотезу подражания.

Гипотеза о том, что подражание является основным механизмом формирования

креативности, подразумевает, что для развития творческих способностей ребенка

необходимо, чтобы был творческий человек, с которым бы ребенок себя

идентифицировал. В качестве образца для ребенка могут выступать не родители,

а «идеальный герой», обладающий творческими чертами в большей мере, чем

родители. Идентификация и подражание креативному образцу выступают как

формирующие воздействия на становление творческой личности.

Опираясь на биографические данные, мы можем предположить, что подобным

творческим образцом для М.А.Булгакова был Н.В.Гоголь. Об этом свидетельствуют

данные П.С.Попова, первого биографа М.А.Булгакова: «Михаил Афанасьевич с

младенческих лет отдавался чтению и писательству. Первый рассказ «Похождение

Светлана» был им написан, когда автору исполнилось всего семь лет. Девяти лет

Булгаков зачитывался Гоголем, - писателем, которого он неизменно ставил себе

за образец и. любил наибольше из всех классиков русской литературы».

Далее в гипотезе подражания указывается, что среди прочих факторов, во второй

фазе развития креативности (подростковый и юношеский возраст) особо значимую

роль играет профессиональный образец – личность профессионала, на которую

ориентируется креатив. Но главное, что юноша определяет для себя «идеальный

образец» творца, которому он стремится подражать (вплоть до отождествления).

Здесь в качестве доказательства можно привести свидетельство сестры

М.А.Булгакова Н.А.Земской, которая утверждала, что будущий писатель любил

многих авторов, но «обожаемым» оставался Н.В.Гоголь.

Вторая фаза заканчиватся отрицанием собственной подражательной продукции и

отрицательным отношением к бывшему идеалу (но, думается, этот последний

момент не является абсолютно обязательным). Индивид либо задерживается на

фазе подражания навсегда, либо переходит к оригинальному творчеству.

Фаза подражания может затянуться, но она неизбежно присутствует при

становлении писателя. Подражание необходимо для овладения культурно

закрепленным способом творческой деятельности.

Используя биографический метод исследования при анализе проявления

способности к литературному творчеству, Е.А.Корсунский (1993г.) пришел к

следующим выводам: подражание, конечно, является психологическим механизмом

присвоения способностей (вторичной креативности), но базируется на изначально

развитом воображении, речевых способностях и чувстве формы. [40,232]

Подражание как бы возводит индивида на последнюю ступеньку развития

социокультурной среды, достигнутую людьми: дальше идет только неизвестное.

Индивид должен и может шагнуть в неизвестное, лишь оттолкнувшись от

предшествующей ступени развития культуры. Неслучайно заметил Ян Парандовский

(1990): “Абсолютная творческая самобытность – миф и напоминает греческие

сказания о людях, не имевших родителей и выросших из-под земли” (“Алхимия

слова”).

Очевидно, подражателями остаются те, кто подражают плохо. Для того, чтобы

выйти на уровень творческих достижений, нужно, чтобы творчество стало

личностным актом, чтобы потенциальный творец вжился в образ другого творца

(образец), и это эмоциональное приятие другой личности в качестве образца

является необходимым условием преодоления подражания и выхода на путь

самостоятельного творчества. Условием перехода от подражания к

самостоятельному творчеству является личностная идентификация с образцом

творческого поведения.

Применительно к М.А.Булгакову точными являются оценки Б.Соколова: «.есть

очень точная формула булгаковского творчества – его жизненным опытом

становилось то, что он читал. Даже события реальной жизни, совершавшиеся на

его глазах, Булгаков впоследствии пропускал сквозь призму литературной

традиции, а старые литературные образы преображались и начинали новую жизнь в

булгаковских произведениях, освещенные новым светом его гения». [69,52] И

большую часть этих традиционных литературных образов произведений

М.А.Булгакова на наш взгляд составляют именно гоголевские образы.

Мы, как исследователи булгаковской прозы, беремся утверждать, что именно

Н.В.Гоголь был для М.А.Булгакова тем “идеальным образцом” профессионала,

который необходим любому творчески одаренному человеку для подражания на

начальной стадии становления своего собственного творческого потенциала.

Действительно, Гоголь - мыслитель, Гоголь - художник играет основную роль в

формировании и эволюции Булгакова, он живет в письмах писателя, беседах с

близкими, друзьями.

Вся проза Булгакова заставляет вспоминать гоголевскую формулу: "человек такое

дивное существо, что никогда не может исчислить вдруг всех его достоинств, и

чем более всматриваешься, тем более является новых особенностей, и описание

их было бы бесконечно".

В письмах Булгаков называет Гоголя "хорошо знакомым человеком" и "великим

учителем".

Булгаков придерживался трех важных, по его мнению, факторов творчества:

- уважение к слову, как первооснове литературы, к простоте языка;

- совершенно необходимое требование к автору - любить своих героев,

интересоваться ими;

- "мощный лет фантазии".

Можно ли здесь усмотреть результат пристального внимания к поэтике Гоголя?

Думается, да. Гоголь не однажды возвращался к мысли о простоте языка как

необходимейшем условии высокого ("Истинно высокое одето величественной

простотой"...), интерес Гоголя к его героям, любование ими (начиная с

«Вечеров»), не вызывают сомнения, а без «мощного лета фантазии» не было бы и

самого Гоголя.

Отношение к великому русскому писателю не было у Булгакова однозначным. Его

волновали различные стороны гоголевского наследия. Определить характер и

масштаб воздействия Гоголя на Булгакова, значит понять многое в видении

Булгаковым окружающей его действительности, уяснить некоторые существенные

черты его творчества. Гоголь для Булгакова - "факт личной биографии". Гоголь

оставался для него писателем современным и злободневным, Булгаков чувствовал

в нем своего союзника в борьбе с пошлостью, мещанской ограниченностью, с

возродившейся из праха старого мира бюрократической рутиной.

"Из писателей предпочитаю Гоголя, с моей точки зрения, никто не может с ним

сравняться..." Так отвечал М.А. Булгаков на вопрос своего друга и будущего

биографа Павла Сергеевича Попова. Эти чувства М.А.Булгаков пронес через всю

свою жизнь, через все свои произведения. И даже в последние годы жизни, когда

Михаил Афанасьевич ощущает себя затравленным, психически нездоровым, и

начинает писать одно за другим письма в адрес советского правительства с

просьбой разрешить ему выезд за границу, даже в этот тяжелый для себя момент

М.А.Булгаков обращается к Гоголю и использует в одном из подобных писем ряд

фрагментов из гоголевской «Авторской исповеди» (развернутый эпиграф): "Чем

далее, тем более усиливалось во мне желание быть писателем современным. Но я

видел в то же время, что изображая современность, нельзя находиться в то

высоко настроенном и спокойном состоянии, какое необходимо для произведения

большого и стройного труда.

Настоящее слишком живо, слишком шевелит, слишком раздражает; перо писателя

нечувствительно переходит в сатиру.

... Мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит какое-то большое

самопожертвование, и что именно для службы моей отчизне я должен буду

воспитываться где-то вдали от нее.

... Я знал только то, что еду вовсе не затем, чтобы наслаждаться чужими

краями, но скорей, чтобы натерпеться, точно как бы предчувствовал, что узнаю

цену России только вне России и добуду любовь к ней вдали от нее". И сразу

вслед за эпиграфом начиналось письмо: "Я горячо прошу Вас ходатайствовать за

меня перед Правительством СССР о направлении меня в заграничный отпуск на

время с 1 июля по 1 октября 1931 года". [23,21]

Не ограничиваясь одними биографическими фактами, мы в качестве доказательства

нашей гипотезы обратимся непосредственно к творчеству М.А.Булгакова и тем его

«корням» которые идут, на наш взгляд, непосредственно от Н.В.Гоголя.

2.2 Гоголевские «корни» в творчестве Булгакова

Обратимся непосредственно к булгаковскому творчеству и попытаемся выявить те

элементы поэтики, стиля, языка, которые М.А.Булгаков заимствовал у своего

учителя, то есть то, что мы назвали гоголевскими «корнями». Первые же из

известных нам произведений Булгакова показывают, что это предпочтение Гоголя

не было независимым от собственной его творческой работы - напротив, в ней-то

настойчивей всего оно и утверждалось, становилось фактом литературным. Его

ранние повести и рассказы открыто ориентированы на Гоголя.

Эта работа, прошедшая много этапов, стала неотторжимой частью творческой

жизни Булгакова и отразилась в его последних романах.

В первое десятилетие творчества Булгакова увлекала фантастика украинских и

петербургских повестей Гоголя, присущий ему романтический и реалистический

гротеск. В 1922-1924 годах, работая в редакции газеты "Накануне", Булгаков

выступает как бытописатель Москвы. Из номера в номер с продолжением

печатались очерки и фельетоны, где ирония и сарказм нередко уступали место

лирике и оптимизму.

В сентябре 1922 года в "Накануне" Булгаков опубликовал рассказ "Похождения

Чичикова". Родился рассказ как острая непосредственная реакция писателя на

странные, с его точки зрения, для революционной страны контрасты: с одной

стороны, вконец обнищавший, истерзанный недавней войной и только что

пережитым голодом трудовой люд, в том числе и трудовая интеллигенция, с

другой - непманы, сытые, довольные жизнью, частью, быть может, и нужные

республике деловые люди, а частью явные мошенники и проходимцы.

Контраст этот Булгаков видел не извне, не со стороны, а изнутри, из

собственного голодного и холодного быта. Так он и построил рассказ.

«Похождения Чичикова» сразу же трактуют действительность через характерную

метафору: "Диковинный сон... Будто бы в царстве теней, над входом в которое

мерцает неугасимая лампада с надписью: "Мертвые души", шутник сатана открыл

дверь. Зашевелилось мертвое царство и потянулась из него бесконечная

вереница. И двинулась вся ватага на Советскую Русь, и произошли в ней тогда

изумительные происшествия". [21,99]

В рассказе угадывается восторг Булгакова перед яркостью характеров, созданных

Гоголем, сочностью языка, который Булгаковым мастерски "обыгран": «Чичиков

ругательски ругал Гоголя:

- Чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обоими глазами по пузырю в копну

величиной! Испакостил, изгадил репутацию так, что некуда носа показать. Ведь

ежели узнают, что я - Чичиков, натурально, в два счета выкинут, к чертовой

материю Да еще хорошо, как только выкинут, а то еще, храни бог, на Лубянке

насидишься. А все Гоголь, чтоб ни ему, ни его родне...»

Булгаков строит фельетон, раскрывая знакомые уже качества гоголевских

героев в новой обстановке. Он рисует сатирическую картину "деятельности"

частных предпринимателей, обкрадывающих молодое государство, только

становящееся на ноги после гражданской войны. Писатель создает комические

ситуации, вызванные новыми сокращенными названиями учреждений, к которым еще

не привыкли москвичи, да и сам автор относится с некоторым сомнением. Так,

Чичиков берет в аренду предприятие "Пампуш на Твербуле" и наживает на нем

миллиарды. Впоследствии выяснилось, что такого предприятия не существовало, а

аббревиатура означает "Памятник Пушкину на Тверском бульваре".

В финале рассказа автор-рассказчик все-таки вмешивается в действие: когда

кинулись, наконец, искать Чичикова, он решительно предлагает: "Поручите мне".

"Поколебались. Потом красным чернилом:

"Поручить".

Тут я и начал (в жизни не видел приятнее сна!).

Полетели со всех сторон ко мне 35 тысяч мотоциклистов:

- Не угодно ли чего?

А я им:

Ничего не угодно. Не отрывайтесь от ваших дел. Я сам справлюсь. Единолично.

Набрал воздуху и гаркнул так, что дрогнули стекла:

-Подать мне сюда Ляпкина-Тяпкина! Срочно! По телефону подать.

- Так что подать невозможно... Телефон сломался.

- А-а! Сломался! Провод оборвался? Так чтоб он даром не мотался, повесить на

нем того, кто докладывает!!

Батюшки! Что тут началось!

- Помилуйте-с... что вы-с... Сию... хе-хе... минутку... Эй! Мастеров!

Проволоки! Сейчас починят!

В два счета починили и подали.

И я рявкнул дальше:

- Тяпкин? М-мерзавец! Ляпкин? Взять его, прохвоста! Подать мне списки! Что?

Не готовы? Приготовить в пять минут, или вы сами очутитесь в списках

покойников! Э-э-э-то кто?! Жена Манилова-регистраторша? В шею! Улинька

Бетрищева- машинистка ? В шею! Собакевич? Взять его! У вас служит негодяй

Мурзофейкин? Шулер Утешительный? Взять!! И того, кто их назначил, - тоже.

Схватить его! И его! И этого! И того! Фетинью вон! Поэта Тряпичкина, Селифана

и Петрушку в учетное отделение! Ноздрева в подвал... В минуту! В секунду!!

Кто подписал ведомость? Подать его, каналью!! Со дна моря достать!!

Гром пошел по пеклу...

- Вот черт налетел! И откуда такого достали?!

А я:

- Чичикова мне сюда!!

- Н...н...невозможно сыскать. Они скрылись...

- Ах, скрылись? Чудесно! Так вы сядете на его место.

- Помил...

- Молчать!!

- Сию минуточку... Сию... Повремените секундочку. Ищут-с.

И через два мгновенья нашли!

И напрасно Чичиков валялся у меня в ногах и рвал на себе волосы и френч и

уверял, что у него нетрудоспособная мать.

- Мать?! - гремел я, - мать?.. Где миллиарды? Где народные деньги?! Вор!!

Врезать его, мерзавца! У него бриллианты в животе!

Вскрыли его. Тут они.

- Все?

- Все-с.

- Камень на шею и в прорубь!

И стало тихо и чисто.

И я по телефону:

- Чисто.

А мне в ответ:

- Спасибо. Просите чего хотите.

Так я и взметнулся около телефона. И чуть было не выложил в трубку все

сметные предположения, которые давно уже терзали меня:

"Брюки... Фунт сахару... лампу в 25 свечей..."

Но, вдруг вспомнил, что порядочный литератор должен быть бескорыстен, увял и

пробормотал в трубку:

- Ничего, кроме сочинений Гоголя в переплете, каковые сочинения мной недавно

проданы на толчке.

И... бац! У меня на столе золотообрезный Гоголь!

Обрадовался я Николаю Васильевичу, который не раз утешал меня в хмурые

бессонные ночи, до того, что рявкнул:

- Ура!

И...

Э П И Л О Г

...конечно, проснулся. И ничего: ни Чичикова, ни Ноздрева и, главное, ни

Гоголя...

"Э-хе-хе", - подумал я себе и стал одеваться, и вновь пошла передо мной по-

будничному щеголять жизнь". [13,390-412]

Это последнее звучит как крик души автора: смотрите мол, чичиковы и

собакевичи, селифаны и петрушки расползаются по Советской Руси. И нет еще на

них Гоголей, а если и есть, то сидят они пока без штанов, перебиваются с

хлеба на квас, и не удержать им в руках очистительного оружия сатиры.

Булгаков решительно и ядовито заговорил об уродствах нового быта.

Приемы реалистического гротеска Гоголя реализованы и в описании

головокружительной карьеры Чичикова, и в том, как описана сцена его

разоблачения.

Несомненно, у Гоголя брал Булгаков первые уроки гротеска, которые он не

забывал и в ходе работы над "Дьяволиадой". Чтобы это утверждение не

оставалось голословным, разберемся в сущности гоголевского гротеска.

Под гротеском в широком смысле следует понимать такую направленность действий

и положений, при которых утрируется какое-нибудь явление путем перемещения

плоскостей, в которых это явление обычно строится.

Получающееся, таким образом воспроизведение известного явления «остранняет»

его в сторону или комедийной плоскости, или, наоборот, трагической

углубленности. Почему начинающая развертываться тема Гоголя вылилась в форму

именно комедийного гротеска? В своей авторской исповеди Гоголь писал:

«Причина той веселости, которую заметили в первых сочинениях моих, -

заключалось в некоторой душевной потребности. На меня приходили припадки

тоски, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния.

Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог

выдумать. Молодость, во время которой не приходят на ум никакие вопросы,

подталкивала. Вот происхождение первых моих произведений.» [28,136]

Итак, по словам Гоголя, в период написания «Вечеров на хуторе.» им

руководило желание заглушить тоску. Но от чего же тоска, как не вследствие

отсутствия выхода из сковывающей данности! А выход надо найти, и он может

быть в трех направлениях: или озарение данности (действительности) светом

должного, или бегство от нее в должное, или, наконец такое искажение ее,

когда она перестает быть привычной, разрушение и воссоздание ее по своей

воле. В этом последнем случае мы и имеем бегство в гротеск. Понятно, что его

и использовал Гоголь. Действительно, должного в данном он еще видеть не мог;

спасение в мечте было не возможно для него по его натуре; поэтому Гоголь

берет жизнь как гротеск и притом комедийный.

Можно сделать вывод: причины появления гротеска в творчестве и Гоголя и

Булгакова вызваны проблемами внутреннего порядка, «душевными потребностями» -

тоской, желанием выйти из ограничивающей невыносимой действительности. Тоже у

Булгакова в «Похождении Чичикова» - комедийный гротеск сменяется грустью,

тоской по неустроенному быту: «чуть было не выложил в трубку все сметные

предположения, которые давно уже терзали меня», «увял и пробормотал», «хмурые

бессонные ночи».

Рассматривая сюжет «Сорочинской ярмарки» следует отметить, что рассказы

мужика и кума представляют основную часть «Вечеров.», и поскольку в остальном

фабула дает реалистические моменты, - сплетение фантастического и реального,

с перевесом в сторону первого создает гротеск на смещение планов.

То же сплетение фантастического («оживление» гоголевских героев) и

реалистического (действительность советской Москвы) с гротескным смещением

планов мы находим в булгаковском рассказе «Похождение Чичикова».

Сравним внешние, сюжетно-композиционные детали «Сорочинской ярмарки» и

«Похождения Чичикова». У Гоголя можно отметить прежде всего внешний

гротескный момент – разделение на 13 глав («чертово число»), которое вкупе с

образом цыгана, наделенного дьявольскими характеристиками

(о чем мы уже говорили выше), свидетельствует о вмешательстве черта. У

Булгакова также рассказ начинается с общей гротескной установки:

повествование отталкивается от описания «царства теней» и проделки «шутника

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6