: Проблема истории в художественных произведениях А.С. Пушкина

словесности включает 2 стихотворения многообещающего автора в свое «Собрание

образцовых русских сочинений». 17-летний Пушкин уже включен в круг

отечественных классиков. С 1816 г. он готовит для печати сборник своих

стихов. Среди них такие жемчужины, как «Лицинию», «Воспоминания в Царском

Селе», «Певец».

Лицейские записи Пушкина поражают разнообразием своих тем, идей, образов,

жанров, строф и размеров. От эпиграмм и шутливых поэм до элегий и

патриотических од здесь испробованы все основные лирические виды, в т.ч. и

такие своеобразные, как ноэль, кантата, моя эпитафия, мое завещание и дp.

Юноша Пушкин с одинаковой уверенностью владеет легким, игривым размером /

«Леди смеется»/ и гневным, коварным и гремучим стихом / «Квириты гордые под

иго преклонились»/.

Все это соответствует разнообразию лирической тематики Пушкина: дружеская

шутка и заунывный романс пишутся почти одновременно с гражданским воззванием

и военным гимном. Беспечные песенки о «страсти нежной» и «кубке янтарном»

сменяются тревожными раздумьями о великих политических событиях, как пожар

Москвы или битва под Ватеpлоо. В «римской» негодующей сатире звучит протест

против царского деспотизма. Сквозь античную мифологию прорывается современная

политическая тема, напрягающая юношеский стих и сообщающая ему первый боевой

закал.

Это брожение различных поэтических стилей не заслоняет все же основного

стремления начинающего автора к жизненной правде, к точному отражению мира, к

живописи отчетливой и верной. Сущность пушкинского реализма - в сочетании

жизненной правды с облагороженным и очищенным восприятием мира. Жизнь

прекрасна на взгляд великого художника, и он передает ее правдиво и

восхищенно во всей ее подлинности, во всем очаровании.

Творческая отзывчивость поэта обращает его к печальным явлениям окружающего

быта, воспринимаемого часто через исторический материал. В 1815 г. поэт

написал политическую сатиру - стихотворение «Лицинию», одно из наиболее

зрелых достижений лицейского периода:

Любимец деспота сенатом слабым правит,

На Рим простер ярем, отечество бесславит...

Впервые в поэзии Пушкина назван «народ несчастный», котоpый останется до

конца его главной темой. В стихотворении остро поставлены проблема порочной

власти, разрешенная в духе резкого гражданского протеста: «Я сердцем

римлянин, кипит в груди свобода». Освободительная идея здесь облечена в яркие

пластические образы. Гражданскую патетику усиливает и мужественная энергия

стиха. Ощущение римского негодующего красноречия достигается не механическим

воспроизведением античного размера, а внутренней интонацией речи, сообщающей

«александрийцам» XVIII века звучание коварных формул классической латыни.

В июне 1816 года в лицей приехал старый вельможа и видный поэт Юрий

Нелединский-Мелецкий, автор знаменитой песни «Выйду ль я на реченьку». Он

получил во дворце повеление написать кантату в честь бракосочетания великой

княжны Анны Павловны с принцем Вильгельмом Оранским. Но престарелый лирик, не

рассчитывая на свои силы, обратился за помощью к Карамзину, который и

направил его в лицей к племяннику Василия Львовича.

Поэт-лицеист искренне любил Нелединского, который считался предшественником

Батюшкова и даже числился в почетных рядах «Арзамаса». И этот сладкозвучный

лирик склонялся перед молодым дарованием. Можно ли было уклониться от такого

предложения?

Нелединский сообщил тему и наметил ее возможное развитие. Приняв предложенную

программу, поэт сейчас же написал чрезвычайно мужественным и живописным

стихом исторические стансы, в которых беглыми штрихами очерчены события

наполеоновского эпилога - пожар Москвы, Венский конгресс, «Сто дней»,

Ватерлоо. Некотоpые строфы, выдержанные в условном стиле декоративного

Батализма XVIII в., великолепны по своим образам и силе стиха:

Гpозой он в бранной мгле летел

И разливал блистанье славы.

Пушкин весьма удачно применил здесь прием, который и впоследствии служил ему

при вынужденной разработке официальных приветствий: он обращался к

историческим картинам или к портретной живописи, только в заключении

сдержанно произнося необходимую хвалу.

Лектоpы лицея не сумели возбудить в своем самом живом и восприимчивом

слушателе глубокого интереса ни к одному предмету, вне собственной

любознательности их ученика, и даже не смогли по-настоящему поддержать его

творческие запросы в соответствии с его громадным талантом.

Увлекаясь русским прошлым, задумывая поэмы об Игоре, Ольге, Владимире,

начинающий поэт не встретил в лицее достойного наставника, способного

правильно направить его живые исторические запросы. Адъюнкт - профессор

Кайданов проводил в своих лекциях официальный курс, резко противоречивший

слагающимся воззрениям его блестящего слушателя.

Как будущий великий историк Пушкин в лицее не имел учителя. Рост Пушкина

перерастал опыт его лучших учителей и бурно обгонял проблематику школьных

программ. Он стал величайшим писателем не благодаря лицейским педагогам, а

вопреки их системе, поверх которой не переставал подниматься своими замыслами

и видениями этот «отрок с огненной печатью, с тайным заревом лучей» /как

прекрасно сказал о нем его друг Вяземский/.

С 1816 года поэт начинает сходится с Карамзиным. В эту пору Карамзин выступал

с публичными чтениями еще не изданной истории, нередко обсуждавшейся его

учеными слушателями. Для молодого поэта такие собеседования были

исключительно ценны. Интерес старших поэтов – Жуковского и Батюшкова – в

эпохе князя Владимира отразился и на творческих замыслах их ученика. Но

мотивы русской древности Пушкин думал развивать не в торжественной эпической

форме, а в излюбленном жанре комической поэмы, задуманной им еще в 1814 году.

Необычайные приключения витязей в манере веселых повестей и волшебных

сказаний, казалось, открывали ему путь для живого рассказа в духе его любимых

шутливых и народных поэтов.

После «Толиады», «Монаха», «Бовы» – целого ряда неоконченных опытов – Пушкин

снова берется за этот ускользающий от него и соблазнительный жанр. Для

насыщения забавного рассказа характерными чертами прошлого он запоминает из

чтений Карамзина героические эпизоды древности и живописные подробности быта.

Глубоко чуждый монархическим тенденциям историографа, юный поэт увлекается

преданиями о подвигах киевских витязей и запоминает архаические славянские

термины и редкие варяжские наименования. Всё это отразилось в песнях большой

поэмы, которую Пушкин начал писать в последний год своей лицейской жизни.

У Карамзина летом 1816г. Пушкин встретил гусарского корнета Чаадаева. Чаадаев

приходился внуком известному историку и дворянскому публицисту

екатерининского времени князю Щербакову, видному собирателю рукописей и книг,

автору «Летописи о многих мятежах» и «Повести о бывших в России самозванцах».

Карамзин широко пользовался материалами «Истории Российской» Щербатова и с

неизменной приветливостью принимал у себя внука своего видного

предшественника.

Сам Чаадаев, несмотря на свою молодость – ему было в то время 22 года, - уже

принимал участие в крупнейших событиях современной истории: сражался под

Бородином, Кульмом, Лейпцигом и Парижем. Военные походы не прерывали его

напряжённой умственной работы. Знакомство с ним Пушкина оказало огромное

влияние на формирование мировоззрения поэта.

26 марта 1820 года была закончена последняя песнь «Руслана и Людмилы».

В эпоху создания поэмы чрезвычайно расширился круг исторических представлений

Пушкина. Шестая песнь «Руслана и Людмилы» уже даёт первый очерк истолкования

поэтом судеб России: подлинный герой для него прежде всего народен,

органически слит со своей страной – убеждение, которое Пушкин сохранит до

конца. Если его философия истории ещё не сложилась в 1820 году в своих

окончательных формах, перед нами уже выступает в заключительной песне

«Руслана и Людмилы» певец могучих подъемов отечественной истории. На вершинах

древнего сказания высится героический представитель народа, осуществляющий

его историческую миссию. Так, сохраняя традицию волшебно-рыцарского романа,

Пушкин к концу поэмы по-новому сочетает фантастические элементы

старославянской сказки с драматическими фактами древнерусской истории. В

шестой песне поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада

Киева печенегами уже представляет собой художественное преображение научного

источника. Эта первая творческая переработка Карамзина. Картина сражения,

полная движения и пластически чёткая в каждом своём эпизоде, уже возвещает

знаменитую боевую картину 1828 года: «Горит восток зарёю новой.»

Пушкин особенно ценил эту последнюю песнь «Руслана». Тон поэмы здесь заметно

меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслонены подлинной

картиной стольного города перед приступом неприятеля:

.Киевляне

Толпятся на стене градской

И видят: в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой,

Щиты, как зарево блистают;

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Беда: восстали печенеги!

Это уже достоверное и точное описание войны X века с ее вооружением, тактикой

и даже средствами сообщения. Это уже начало исторического реализма. Картина

обороны Киева предвещает баталистическую систему позднего Пушкина,

изображавшего обычно расположение двух лагерей перед схваткой, - в «Полтаве»,

«Делибаше», «Путешествии в Арзум».

«В творческой эволюции Пушкина значение последней песни «Руслана» огромно. Здесь

впервые у него выступает народ как действующая сила истории. Он показан в своих

тревогах, надеждах, борьбе и победе. В поэму вступает великая тема всенародной

борьбы и славы. На последнем этапе своих баснословных странствий герой

становится освободителем родины. Весь израненный в бою, он держит в деснице

победный меч, избавивший великое княжество от порабощения. Волшебная сказка

приобретает историческую перспективу. «Преданья старины глубокой» перекликаются

с современностью: сквозь яркую картину изгнания печенегов звучит тема

избавления России от иноземного нашествия в 1812 году»

[7]. В поэму вплетаются стихи, прославлявшие еще в лицее великие события

Отечественной войны. Руслан вырастает в носителя исторической миссии своего

народа, и волшебная поэма завершается патриотическим аккордом.

Так легкий жанр веселого классицизма, развертываясь и устремляясь к

прославлению освободительного подвига, приближается к последней стадии

повествования к историческому реализму.

Творческий рост Пушкина за три года его работы над «Русланом и Людмилой»

поистине поразителен. Даровитый лицеист превращается в первого писателя

страны. Под его пером «бурлеска» перерождается в героику. Эпическая пародия

перерастает в историческую баталию. Легендарные приключения витязей и

волшебников отливаются в могучий волевой подъем русского воина, отстаивающего

честь и неприкосновенность своей земли. В развитии своего замысла Пушкин из

поэта – комика вырастает в певца национального величия и всенародной славы.

Если корни его поэмы ещё переплетаются с «Монахом» и «Тенью Фонвизина», её

лиственная крона уже поднимается к «Полтаве» «Медному всаднику».

26 июля 1820 года Пушкин создает свое первое романтическое стихотворение –

эпилог к «Руслану и Людмиле». Этот заключительный фрагмент в определенной

мере расходится по стилю с духом поэмы, которую призван завершить. Это не

столько послесловие к волшебной саге, сколько увертюра к циклу современных

поэтических новелл.

В Петербургский период жизни Пушкина мы встречаем примеры его обращения к

историческим событиям в оде «Вольность». Но эти примеры там присутствуют лишь

как аргументы, доказывающие основной тезис незыблемости закона. Та

историческая философия, которая вложена в интерпретацию этих примеров,

сводится к формуле: «Клии страшный глас», т.е. приговор истории, роковое

возмездие, постигающее всех нарушителей извечного закона. Мировоззрение,

заключенное в основе «Вольности», при всех исторических примерах, в ней

заключенное, следует охарактеризовать как антиисторическое. В этой оде Пушкин

исходит из основных положений просветителей XVIII века, сформулированных в

учении о естественном праве. В этот период Пушкин не ставит вопроса об

историческом происхождении социального зла. Борьба внутри общества

рассматривается как борьба человека против человека, сильного против слабого.

Не люди, а неизменный «вечный закон» спасет общество от бедствий. Этот эпитет

«вечный» в сочетании с эпитетом «роковой» в достаточной мере характеризуют

отношение к действительности, по природе своей метафизическое. Нарушение

вечного закона, от кого бы оно не исходило, влечет за собой историческое

возмездие – новое преступление и новые общественные бедствия. Подобная

система взглядов характерна для идеологии дворянских революционеров: в их

просветительской программе естественно выступали идеи абстрактного

эгалитаризма – юридического равенства перед законом, чуждые всякого

стремления существенной социальной перестройке. Это были несколько

ослабленные идеи буржуазной революции, идеи, по своей психологии

филантропические. Основное зло усматривалось в тирании государственной и

полицейской, т.е. в злоупотреблении правом управления и собственности;

спасение общества от тирании видели в «разумном» ограничении власти, но с

сохранением социальной структуры общества.

Не во многом изменилось это мировоззрение и в романтический период творчества

Пушкина. В южных поэмах Пушкина в несколько абстрактной форме изображен

романический герой – одиночка, своим сознанием поднявшийся выше порочного

общества, окружающего его. Он изображен беглецом из этого общества,

вступающего в конфликт с ним. Но конфликт этот индивидуалистического порядка,

выражение его – измена дружбе и любви. Для обострения конфликта Пушкин

переносит героя в экзотическую среду примитивного сознания, близкого к

гармонической природе. При таком типе осознания действительности о подлинном

историзме говорить нельзя. Такое изображение действительности исключает

историческое изучение.

Между тем именно на юге Пушкин чаще возвращается к исторической теме.

Глубокое сочувствие Пушкина к отверженцам современного общества становится

темой его неоконченной кишиневской поэмы 1821 года «Братья разбойники». Она

связана с замыслом поэмы о знаменитом вожде восстаний XVII века.

Сохранившийся отрывок изображает обыкновенных разбойников, но это только

введение в большую поэму на другую тему – о казачьих набегах разинского типа

и о любовной трагедии на струге предводителя волжской вольницы. Это явствует

из плана, где выступают уже не лесные душегубы, убивающие одиноких путников,

а боевые казаки – есаул и его атаман, как чины и представители казачьего

войска.

Заглавие поэмы было, видимо, свободно от уголовного или обывательского

понимания термина «разбой» как позорного и страшного дела; оно сохраняло

некоторый оттенок удальства, молодечества, смелого вызова, даже социального

протеста /как и в ряде позднейших замыслов творца «Дубровского»/. Для

разработки этой запретной темы Пушкин обращается к фольклору. Основываясь на

исторических преданиях он предполагает свободно изложить события старинной

вольницы. Предводитель восставшей голытьбы выступит в лице анонимного

атамана, действующего в другую эпоху, но сохраняющего основные черты своего

характера.

Вступление к главной части поэмы / «На Волге в тишине ночной Ветрило бледное

белеет.»/ представляет собой обычный зачин целого цикла песен о Степане

Разине, который Пушкин разработает в своей народной балладе 1826 года / «Как

по Волге по реке по широкой выплывает востроносая лодка.»/.

Неудивительно, что такая поэма была сожжена в 1823 году. Судя по плану,

продолжение показало бы исторические казачьи походы, раскрывающие во весь

рост могучие натуры их знаменитых атаманов.

Уже в эпилоге первой романтической поэмы – «Кавказский пленник» - Пушкин

обещал воспеть «Мстислава древний поединок». Он уже приступил к составлению

плана новой поэмы, но и здесь дело дальше не пошло. Из этого плана можно

только заключить, что Пушкин, поощренный успехом «Руслана и Людмилы», хотел

написать вторую поэму-сказку, избрав местом действия Северный Кавказ,

знакомый ему по свежим впечатлениям. Из истории Пушкин хотел взять только

эпизод поединка Мстислава с Редедею, князем носорогов. Все остальное бралось

из былин и сказок.

В поэме соединились эпизоды поездки Ильи и Добрыни, эпизоды поединка Ильи

Муромца с его сыном, эпизод меча - кладенца из сказки о Бове, какие-то

эпизоды о Еруслане и т.п. Эти исторические темы подсказывали Пушкину его

друзья – декабристы, патриотически увлеченные русскими древностями,

идеализировавшие вечевой строй древней Руси. Дольше всего Пушкин задержался

на подсказанном ему сюжете о восстании Вадима против самодержавной власти

Рюрика. Можно почти с уверенностью сказать, что тему эту подсказал Пушкину

Владимир Раевский. Романтик Пушкин собирался написать драму по самому

последнему классическому образцу. Исторический маскарад, свойственный

классицизму, присутствует в «Вадиме» Пушкина в полной мере. Кстати,

необходимо выяснить, какие темы понимались в эти годы как темы исторические.

Интерес к историческим темам в декабристской среде сочетался с идеализацией

вечевого строя в Новгороде. Эпизоды, связанные с борьбой за вольность,

особенно привлекают внимание декабристов. Поэтому в особенной степени

достойными исторического изучения и исторического изображения в

художественных произведениях считался ранний период Новгородского и Киевского

государств, затем эпоха длительной борьбы Новгорода за свою независимость.

Более поздние эпохи менее интересуют декабристов. Из них только А.Корнилович

сосредоточил свое внимание на петровской эпохе. События XVIII века

представлялись уже как бы современностью, и где-то в средние века проходила

граница, отделяющая историю от настоящего времени. Критерием историчности

была древность. Исторические повести 20-х годов тяготеют к средневековью.

К тем же годам, что и «Вадим», относится записка Пушкина, известная под

названием «Заметки по русской истории XVIII века». Эта записка охватывает

события русской истории от Петра до Павла с замечательными оценками Петра

/который «не страшился народной свободы, ибо доверял своему могуществу»/ и

Екатерины, «этого Тартюфа в юбке и короне». Со всей четкостью формулируется

новейшее задание русской государственности: «Политическая наша свобода

неразлучна с освобождением крестьян». С обычным страстным вниманием поэта к

политической борьбе русских писателей дается замечательная сводка «побед»

прославленной императрицы над родной литературой: заточение Новикова, ссылка

Радищева, преследование Княжинна. Внимательный анализ этой публицистической

записки показывает, что она имеет характер введения в какое-то произведение,

до нас не дошедшее. Дошедшая до нас записка, датированная 2 августа 1822

года, в качестве предисловия вводила в события, сопутствовавшие сознательной

жизни автора. Центральное место занимает критический обзор политики. Эту

записку и по ее назначению, и по содержанию правильнее отнести к

публицистическим, а не к историческим произведениям. В ней, впрочем,

содержится одна историческая идея, которой Пушкин остается верен и тогда,

когда коренным образом меняет свои исторические взгляды. Он доказывает, что

самодержавие Петра до какой-то поры являлось прогрессивным историческим

фактором, так как противостояло притязаниям крупных феодалов на еще большее и

порочное закрепощение крестьянства.

Победа верховников могла бы привести Россию к «чудовищному феодализму». Но

затем роль самодержавия меняется. Из силы прогрессивной оно превращается при

Екатерине в силу, разлагающую русское общество, пагубно отражающуюся на

судьбах всего народа. Пушкин выдвигает декабристскую программу, состоящую из

двух пунктов: представительное правление и отмена крепостного права. Пушкин

видел в своих друзьях – молодых передовых дворянах – тех, кто призван

совершить политический переворот и уничтожить зло, сопряженное с

самодержавием и крепостным правом.

В своем поэтическом творчестве Пушкин коснулся исторической темы в балладе

«Песнь о вещем Олеге». В то время как в «Вадиме» Пушкин совершенно не

заботился ни об исторической точности, ни об историческом колорите, здесь

именно исторический колорит является предметом особой заботы Пушкина. Он

обращается к определенной летописи и старается соблюсти возможную точность в

упоминаемых событиях. Данную балладу характеризует некоторая оторванность

исторического сюжета от больших вопросов, занимавших Пушкина в годы весьма

острого политического напряжения внутри страны. Баллада написана в один год с

«Вадимом» и «Запиской», но в ней совершенно не отразились центральные вопросы

времени. Вообще для исторической темы в творчестве Пушкина характерна тесная

связь между современными запросами и избираемой для изображения эпохой. Почти

никогда Пушкин не обращается к истории вне ее связи с современностью, а

«Песнь о вещем Олеге» кажется какой-то картинкой, никак с прочим творчеством

Пушкина не связанной.

Рубежом в творчестве Пушкина является 1823 год, когда он приступил к созданию

«Евгения Онегина». Для него начинает выясняться истина, что народ – не

объект.

«Драгоценный для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина» Пушкин «с

благоговением и благодарностью» посвятил «Бориса Годунова» – «сей труд,

гением его вдохновенный».

Эпоха Смутного времени /конец XVI – начало XVII вв./ привлекала внимание

русских драматургов как исключительно драматический, переломный этап

отечественной истории. Характеры ее основных действующих лиц – Годунова,

Лжедмитрия, Шуйского – были исполнены подлинного драматизма, острых

противоречий. Наиболее яркое отражение в русской драме первой трети XIX века

эта тема нашла, как известно, в трагедии Пушкина «Борис Годунов» /1825г./.

Пушкин считал написание этой трагедии своим литературным подвигом, понимал ее

политический смысл и говорил: «Никак не мог упрятать всех моих ушей под

колпак юродивого – торчат». Интерес к истории Пушкина закономерен и глубок.

Самые горькие раздумья над судьбой России не рождали у него исторического

пессимизма. К этому времени вышли X и XI тома «Истории государства

Российского» Карамзина и это обострило внимание к эпохе «смутного времени».

Это было время переломное, критическое в истории России: польская

интервенция, народное недовольство, шаткая власть самозванцев.

«Борис Годунов» зарождается как замысел, из потребности постижения мира через

историю, историю России. Пребывание в Михайловском, соприкосновение с народной

жизнью играли тут роль не меньшую, чем великое творение Карамзина – «История

государства Российского». Попытки постижения «механизма» человеческой истории –

не абстрактная философская задача, но жгучая личная потребность Пушкина,

начинающего осознавать себя социальным поэтом, наделенным к тому же, некой

пророческой миссией; «это попытка проникнуть в тайну исторических судеб России,

постигнуть научно как неповторимую личность, восстановить историческую и

духовную родословную, которую «отменяла» революция Петра. Он всматривается в

характер русской государственности, связанный с характером народа, изучает

эпоху одного из тех потрясений, которым эта государственность подверглась»

[8].

У Карамзина Пушкин нашел и версию о причастности Бориса к убийству царевича

Дмитрия, сына Ивана Грозного, в Угличе. Современная наука оставляет этот

вопрос открытым. Пушкину же эта версия помогает с психологической глубиной

показать муки совести Бориса. Сомнения в причастности Бориса к преступлению

были весьма распространенными.

В письме к С.Шевыреву Погодин пишет: «Напиши непременно трагедию «Борис

Годунов». Он не виноват в смерти Дмитрия: в этом я убежден совершенно. Надо

же снять с него опалу, наложенную, кроме веков, Карамзиным и Пушкиным.

Представь человека, которого обвинить стеклись все обстоятельства, и он это

видит и дрожит от будущих проклятий». Именно эту трактовку Погодин и положил

в основу своей драмы о Борисе Годунове, противопоставив ее пушкинской. В

1831г. им была закончена драма «История в лицах о царе Борисе Федоровиче

Годунове».

Само заглавие «История в лицах.» по-своему подчеркивает авторскую точку

зрения на историю и особенности художественной разработки исторической темы.

Прошлое раскрывается им не через борьбу социальных сил, а через столкновение

добродетельных и порочных лиц. Погодин приходит к убеждению: цель истории –

«научить людей обуздывать страсти», что звучит совсем в духе Карамзина, и

этот специфический, достаточно рассудочный морализм останется и впредь одной

из характерных особенностей его воззрений.

Но Пушкин во многом разошелся и с Карамзиным в истолковании этого материала.

Проблема соотношения драмы «Борис Годунов» с историей Карамзина является

очень сложной, ее нельзя упрощать. Надо видеть и то, что связывает ее с

Карамзиным, и глубокое различие между ними. Дело в том, что «История»

Карамзина – это и исторический научный труд, и одновременно художественное

произведение. Карамзин воссоздавал прошлое в картинах и образах, и многие

писатели, пользуясь фактическими материалами, расходились с Карамзиным в

оценках. Карамзин в историческом прошлом России хотел видеть полюбовный союз

и согласие между царями и народом / «История принадлежит царю»/, а Пушкин

увидел глубокий разрыв между самодержавием царя и народом.

Драма отличается совершенно новым качеством историзма. До Пушкина ни

классицисты, ни романтики не смогли воссоздать точную историческую эпоху. Они

брали лишь имена героев прошлого и наделяли их мыслями людей 19 века. До

Пушкина писатели не могли показать историю в ее движении, они модернизировали

ее, осовременивали.

Пушкинский историзм мышления заключается в том, что он видел историю в

развитии, смене эпох. По мнению Пушкина, для того, чтобы сделать материал

прошлого злободневным, ее не надо искусственно приспосабливать к

современности. Девиз Пушкина: «Надо воссоздавать историческую правду и тогда

прошлое уже само по себе будет актуально, потому что прошлое и современность

связаны единством истории».

Пушкин удивительно точно воссоздал историческое прошлое. Перед читателями

пушкинской драмы возникает эпоха смутного времени: здесь и летописец Пимен,

бояре, «юродивый» и т.д. Пушкин не только воссоздает внешние черты эпохи, но

он раскрывает основные социальные конфликты. Все группируется вокруг главной

проблемы: царь и народ.

Прежде всего Пушкин показывает трагедию Бориса Годунова и дает нам свое

объяснение. Именно в понимании Бориса Годунова и его трагической судьбы

прежде всего Пушкин расходится с Карамзиным.

По мнению Карамзина, трагедия Бориса целиком коренится в его личном

преступлении, это царь – преступник, вступивший на престол незаконно. За это

он наказан Божьим судом, муками совести. Осуждая Бориса как царя –

преступника, пролившего невинную кровь, Карамзин выступил в защиту законности

престолонаследия. Для Карамзина это нравственно – психологическая трагедия.

Трагедию Бориса он рассматривает в религиозно – назидательном плане.

Многое в таком понимании жизни, судьбы Бориса было близко Пушкину. Это тема

преступления и наказания. Пушкин эту нравственно-психологическую драму еще

больше усиливает тем, что для Пушкина Борис – незаурядная личность. Трагедия

преступной совести раскрывается в монологах Бориса, сам Борис признается:

«жалок тот, в ком совесть нечиста». В отличие от трагедий классицистов

характер Бориса показан широко, многогранно, даже в эволюции. Если вначале

Борис непроницаем, то потом он показан как человек со сломленной волей. Он

показан и как любящий человек, отец.

Он забоится о просвещении в государстве и учит сына управлению страной /

«Сначала затяни, потом ослабь»/, обнаженностью страданий он несколько

напоминает шекспировских героев /Макбет, Глостер в «Ричарде III»/. И то, что

он к юродивому обращается по имени – Николка и называет его несчастным, как и

себя, роднит с собой, это не только свидетельство безмерности страдания

Бориса, но и надежда на возможное искупление этих страданий.

Важно учесть, что Пушкин показывает народную точку зрения на содеянное. Борис

не просто царь-узурпатор. Пушкин подчёркивает, что убит не взрослый соперник,

а младенец. Борис ступил через кровь невинного младенца – символ нравственной

чистоты. Здесь, по мнению Пушкина, оскорблено нравственное чувство народа и

оно выражено устами юродивого: «Не буду, царь, молиться за царя Ирода,

Богородица не велит».

Как не велико значение нравственно-психологической драмы Бориса, всё-таки для

Пушкина в драме главное – это трагедия Бориса как царя, властителя,

государственного деятеля, на которого он смотрит с политической точки зрения.

Акцент Пушкин переносит с личных страданий Бориса на последствия преступления

для государства, социальные последствия.

Как изображён Борис как царь? Он незаурядный государственный деятель. Он хотя

и вступил на престол через преступление, но ставил перед собой не только

честолюбивые цели. Он искренне хотел блага государству и счастья подданным.

Он наметил обширные планы преобразования государства. Он вслед за Иваном

Грозным ведёт прогрессивную политику – политику централизованного

государства. Он опирается не на родовитое барство, а на служивое дворянство,

он хочет ценить людей не по их родовитости, а по их уму. Заботится о развитии

науки. И всё же, несмотря на его субъективные намерения и даже на

определённые щедроты, посулы народу, народ его не принимает, он натолкнулся

на глухую стену непонимания народа, народ отвернулся от него. И трагедия

Бориса в том, что он остаётся для народа царём-деспотом, тираном,

крепостником. В знаменитом монологе «Достиг я высшей власти» он наедине с

самим собой ставит этот вопрос: чем объяснить, что народ против, терпит

неудачи? Сам он видит божий суд, который послал ему наказание за

преступление. Мысль, которая будет подхвачена русской литературой: никакие

благородные цели не могут быть оправданы и достигнуты аморальными поступками.

В этом же монологе своеобразный ответ и на другую сторону проблемы: почему

народ его не поддерживает? Ведь Борис относится к народу как к черни, как к

зверю, «они любить умеют только мёртвых».

Для народа главный вопрос – это вопрос о крепостном праве, о социальном

порабощении, но именно Борис уничтожил Юрьев день. Он считает, что народ

понимает только язык силы, поэтому в стране существуют казни. И вот

объективно, из глубины драмы возникает мысль, что дело не в личных качествах

Бориса, дело в принципе, в том, что царская власть деспотическая и что во все

времена между самодержавием и народом был глубокий разрыв.

Аморализм Бориса в повседневной практике царской власти. И чтобы доказать,

что дело не только в личном преступлении, Пушкин показывает судьбу Дмитрия

Самозванца – Лжедмитрия /Гришки Отрепьева/. Самозванца Пушкин называет «милым

авантюристом». По своим человеческим качествам он во многом отличается от

Бориса, он капризен, непостоянен, приспосабливается к условиям. Он является

орудием польских аристократов. Вначале народ стекается к нему. Но когда

самозванец вступает на престол через убийство Фёдора и Марии /жены Годунова/

и становится игрушкой в руках бояр по сути дела, народ отшатнулся от него.

Пушкин заканчивает трагедию многозначительной фразой:

«Народ в ужасе молчит.

Народ безмолвствует.»

Пока самозванец не имел реальной власти. Народ поддерживал его, желая

выразить своё неприятие Бориса, народ хранил мечту об идеальном царе,

связанную с образом невинно погубленного младенца. Но когда самозванец

вступил на престол через преступление, народ понял, что перед ним деспот,

тиран.

Таким образом, в пушкинской драме показана не только трагическая судьба

царей, оторванных от народа, но и трагедия самого народа, победившего и в то

же время оказавшегося побеждённым вследствие отсутствия у него определённой

политической программы, которая позволила бы ему закрепить свою победу.

Тема народа проходит через всё пьесу. О народе в пьесе не только говорят, но

впервые в драматургии Пушкин вывел народ на сцену. Народ стал в центре

трагедии «Борис Годунов», но в общем понятии «народ» пока слиты воедино и

представление о крестьянстве и городская «чернь» всяких сословий. Но важно

отметить, что все сословия в их противопоставлении боярству объединены в одно

понятие «народ». Если у Шекспира народ являлся фоном действия, то у Пушкина

он является действующим лицом /народные сцены на Девичьем поле/. Пушкин

показывает разнородность мнений толпы. Одни искренне упрашивают Бориса

принять царский венец, но большинство лишено каких-то особенных монархических

чувств, глубоко равнодушно ко всему происходящему. Пушкинское изображение

народа отличается двойственностью и противоречивостью. С одной стороны, народ

– это могучая мятежная сила, грозная стихийная масса. От поддержки народа

зависят судьбы царей и судьбы истории, и с другой стороны народ показан как

масса политически незрелая, он – игрушка в руках бояр, бояре пользуются

подами выступлений народа, а народ по-прежнему остается в рабской

зависимости. Таким образом, ведущая основная философско-историческая мысль

Пушкина: народ источник нравственного суда. Она особенно актуальна была в

период создания - накануне декабря 1825 года. Пушкин объективно обращался к

передовой дворянской молодежи, говорил о слабости дворянского движения,

призывая приобщиться к народу.

В исторической концепции, положенной в основу трагедии, есть еще одна черта,

ограничивающая широкое понимание исторических событий, черта, отмеченная в

письме Бенкендорфу /16 апреля 1830 года/: отклоняя намерения намекать на

близкие политические обстоятельства, но допуская, что какое-то сходство с

событиями последнего времени в трагедии найти можно, Пушкин добавляет: «Все

мятежи похожи друг на друга». Пушкин считал совершенно согласным с

исторической истиной, если в художественном обобщении он будет основываться

не только на опыте русской истории начала XIX века, но и на исторических

примерах самозванства, узурпации, народных смут других времен, других

народов, ибо все мятежи одинаковы. Во время работы над «Борисом» он

обращается к Тациту, которого изучает в тех главах, где говорится о

самозванцах императорского Рима. Пушкин считал, что достаточно сохранить

исторический колорит обычаев, речи, внешнего поведения, чтобы избежать

упреков в искажении исторической истины. Но психологию действующих лиц

следовало восстанавливать не только по памятникам, но и на основании знания

«человеческой природы». И поэтому не только в летописях, но и у Тацита искал

Пушкин исторических аналогий, типических черт, характерных формул для

изображения событий царствования Бориса Годунова. Отзывы Пушкина о героях

трагедии постоянно опираются на исторические аналогии. Так, в письме

Раевскому /1829г./ пишет: «В Дмитрие много от Генриха IV. Как тот он храбр,

незлоблив и такой же бахвал, как тот равнодушен к вере, оба отрекаются от

своего закона ради достижения политической цели, оба приверженцы удовольствий

и войны, оба увлечены химерическими планами, на обоих ополчаются заговоры».

Когда речь идет о причастности Бориса к убийству Дмитрия, Пушкин, возражая

Погодину, пишет: «А Наполеон, убийца Энгенского, и когда? Ровно 200 лет после

Бориса».

Каков же был тот политический подтекст «Бориса Годунова», на котором так

настаивал Пушкин?

На площадях мятежный бродит шепот,

Умы кипят – их нужно остудить.

Лишь строгостью мы можем неусыпной

Сдержать народ.

В исторической трагедии 1825 года, как и в раннем «Вадиме», это явные отзвуки

эпохи Священного союза и военных переселений. В духе прежних пушкинских

характеристик Александра I, как участника гвардейского заговора 11 марта,

звучат в трагедии возгласы Пимена: «Владыкою себе цареубийцу мы нарекли», и

крик юродивого: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода!» Конец царствования

Бориса /»шестой уж год»/ отмечен мрачным мистицизмом царя: он запирается с

кудесниками, гадателями, колдуньями, ища в их ворожбе успокоения своей

возмущенной совести. Аналогия с Александром I эпохи его последнего сближения

с архимандритом Фошием и митрополитом Серафимом здесь очевидна.

Чрезвычайно характерен и возглас Годунова: «Противен мне род Пушкиных

мятежный», очевидно отражающий реакцию разгневанного императора на знаменитые

эпиграммы, ноэли и «Вольность».

В стороне от главного потока событий, как бы в тени и в отдалении

раскрывается одна из самых значительных и величавых фигур этой исторической

фрески. Как почти всегда у Пушкина, это деятель мысли и слова, в данном

случае старинный писатель, ученый средневековой Руси, историк, биограф и

мемуарист – летописец Пимен. В первоначальной редакции его монолога еще

рельефнее сказалось художественное влечение ученого монаха к творческому

воссозданию прошлого:

Передо мной опять выходят люди,

Уже давно покинувшие мир, -

Властители, которым был покорен,

И недруги, и старые друзья,

Товарищи моей цветущей жизни

И в шуме битв и в сладостных беседах.

Он не бесстрастен и не оторван от жизни, этот старинный публицист, гневно

восстающий на зло мира и пороки строя. Под монашеским клобуком это

политический мыслитель, превыше всего озабоченный «управой государства».

Неопытный инок Григорий Отрепьев ошибся, сравнив его с невозмутимым

приказным, который «спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая

равнодушно.». На самом деле летописцы отстаивали свою идею о служении родине

и об охране ее национального могущества. Недаром Пимен «воевал под башнями

Казани и рать Литвы при Шуйском отражал.». Он остается верным воином и в

своей «Повести временных лет». Это не спокойная регистрация текущих

происшествий, это грозный приговор и «голос ужасный» потомству во имя

неуклонного торжества правды и справедливости хотя бы в отдаленном будущем.

Таков был этот родственный образ. Сам автор «Бориса Годунова» не раз клеймил

в своих стихах «венчанного солдата» во имя борьбы за свободную родину отразил

в облике старинного властителя черты монаха, чья ущемленная совесть и мрачный

мистицизм грозили новыми бедствиями стране и народу. Но когда Пушкин

заканчивал «Бориса Годунова», Александр I умирал в Таганроге.

«Борис Годунов» знаменует новую стадию в обращении к исторической теме. От

предшествующего времени этот этап отличается принципом исторической верности.

Для создания трагедии Пушкин обращался к изучению исторических источников, по

которым старался восстановить не столько истинное сцепление обстоятельств,

сколько тот колорит эпохи, национальное своеобразие, «дух времени», который и

придавал произведению характер исторической подлинности. Но само понимание

исторического процесса не лишено еще черт исторического романтизма.

Известно, что Пушкин хотел в дальнейшем продолжить свою историческую хронику

и задумывал написать после «Бориса Годунова» «Лжедмитрия» и «Василия

Шуйского».

У Пушкина к этому времени уже сложился определенный взгляд на историю,

отличный от шекспировского. Взгляд этот исходит из того, что в истории есть

цель. Применительно к сюжету «Бориса Годунова» цель эта состоит в пробуждении

совести людей и «задается» она в самом начале трагедии, в словах Пимена:

«Прогневали мы Бога, согрешили: /Владыкою себе цареубийцу/ Мы нарекли». Весь

исторический процесс, изображенный в трагедии, словно направлен к тому, чтобы

эти слова стали выражением всего народа, «мнения народного»; и тут необходимо

отметить, что процесс этот очищен у Пушкина от случайностей; в нем есть

«правильность» и целеустремленность; и каждая оценка подвигает действие к той

ремарке, которая станет окончанием трагедии: «Народ безмолвствует», - и будет

означать, что народ, однажды согрешивший, больше не хочет потворствовать лжи

и преступлению. «Самое поразительное то, что Пушкин, еще недавно писавший об

«уроках чистого афеизма» и до сих пор считающий себя не столько верующим,

сколько ищущим веру, на практике создает – не без влияния Карамзина – глубоко

религиозную концепцию исторического процесса как такого действия, главным

лицом которого является та высшая, направляющая воля, которая на европейский

манер именуется провидением, а на русский – Промыслом. В отличие от безликого

«рока» античной трагедии и столь же безликой и слепой «судьбы» европейского

рационализма сила Провидения – Промысла ценностно определена, т.е. связывает

ход истории с состоянием совести человека и народа. Отсюда полное отсутствие

«случайностей» в историческом процессе: то, что кажется случайным, в конечном

счете всегда обосновано конечной целью исторического процесса», - считает

В.Непомнящий.

В этом смысле травестийную параллель «Борису Годунову» составляет забавная и

блестящая поэма – шутка «Граф Нулин», в которой Пушкин, по собственному

признанию, «пародировал историю и Шекспира» /поэму «Лукреция»/.

Соотношение большой истории и частной, серьезности и пародии мы находим в

Страницы: 1, 2, 3, 4