века................................2

II. Проблемы истории в художественном мире А.С.

Пушкина................................8

1. Формирование пушкинского исторического мышления в 20-е годы.

2. «Судьба человеческая, судьба народная» в трагедии А.С. Пушкина «Борис

Годунов».

3. Осмысление исторической противоречивости самодержавной власти Петра I.

4. 30-е годы: новый этап в развитии исторических взглядов.

5. Тема крестьянского восстания в художественной прозе и публицистике А.С.

Пушкина: человек в водовороте истории.

III. Заключение........................100

IV. Список использованной литературы (библиография)....105

ВВЕДЕНИЕ

Пушкин и философско-историческая мысль 19 века.

.Пушкин явился именно в то время, когда только что сделалось возможным

явление на Руси поэзии как искусства. Двадцатый год был великою эпохою в

жизни России. По своим следствиям он был величайшим событием в истории России

после царствования Петра Великого.

В.Г. Белинский

Вопрос, обозначенный в названии работы, никак нельзя считать обойдённым:

слишком очевидно его значение для творчества Пушкина. Он относится к числу

таких, к которым всегда полезно возвращаться. Ведь наиболее важные вопросы

обычно бывают и наиболее сложными. Хотя, казалось бы, для удовлетворительного

их освещения необходимы размеры обширных монографий, рамки дипломной работы

позволяют сосредоточить внимание на самой общей и, думается, самой

существенной стороне дела. Речь идёт о мировоззренческой позиции и основных

положениях новой эстетической программы, которая имела бы смысл литературного

манифеста, будь она изложена Пушкиным пункт за пунктом. Но основных положений

всегда немного, и манифест всегда краток. В попытке обсудить ещё раз

конкретное содержание его важнейших понятий и заключается цель этой работы.

Мифологема «история» в художественном мире Пушкина постигается в диалектике

частного и общего. Наряду с большой историей, историей государства,

существует история частного человека, не менее значимая и драматичная.

Историческое прошлое Пушкин понимал как предысторию своего времени. Для

Пушкина история органично переходила в личность, они неразрывно связаны с

принципами свободолюбия, гуманизма и просвещения.

Одним из величайших завоеваний Пушкина, основополагающим его принципом

явилось изображение личности человека, в неразрывной связи с общественной

средой, изображение личности человека в процессе его развития, в зависимости

от объективных, конкретно-исторических условий жизни. В своих произведениях

Пушкин показывает, что достоинство и ограниченность его героев, формы их

духовной и нравственной жизни вырастают на определённой исторической почве, в

зависимости от общественной среды.

Так, в «Арапе» Ибрагим нарисован как человек, в характере которого нашли своё

отражение черты новых людей петровской эпохи.

Историзм сочетается в реализме Пушкина с глубоким пониманием роли

общественных различий.

Историзм - это категория, заключающая в себе определённое методологическое

содержание. Историзм предполагает рассмотрение явлений в их развитии,

взаимосвязи, в процессе становления, с исторической точки зрения.

Применительно к искусству речь должна идти об особом творческом принципе

восприятия действительности, своеобразном художественном качестве.

Сложившийся как осознанный принцип художественного мышления в начале XIX

века, историзм с огромной силой проявился в творчестве Пушкина.

Историзм явился одной из основ пушкинской реалистической системы, с ним

связано воспроизведение действительности в её закономерном движении, в

процессе развития, понимания личности в её исторической обусловленности.

Историзм открыл новые возможности познания жизни; от него неотделим самый

характер художественной типизации и в конечном итоге - эстетической концепции

действительности.

Совершенно очевидно, что проблема историзма актуальна и в настоящее время.

Разработкой проблемы историзма в творчестве Пушкина А.С. занимались многие

известные литературоведы.

В свое время историзм Пушкина нередко интерпретировался как выражение его

разрыва с вольнолюбивыми традициями; обращение поэта к истории

истолковывалось в духе некоего объективизма и фатализма /Б. Энгельгардт/,

полного разрыва с наследием просветительства /П.Н. Сакулин/, примирения с

николаевской действительностью /И. Виноградов/ и т.п. Несостоятельность

подобных представлений давно раскрыта в нашей литературной науке. Ныне это

уже пройденный этап пушкиноведения.

И всё же, как ни значительны достижения в изучении пушкинского историзма, мы

не можем ими довольствоваться. Сейчас нужно идти дальше в познании Пушкина и

его художественной системы, а следовательно, и в понимании специфики

пушкинского историзма. Целый ряд аспектов данной проблемы настоятельно

требует уже новых подходов и иных решений.

Дело в том, что представления о пушкинском реализме нередко носят слишком

общий, суммарный характер и недостаточно учитывают неповторимые особенности

творческой индивидуальности поэта. Справедливо отмечалось /в частности, Б.Н.

Бурсовым/, что, говоря о Пушкине, мы больше стремимся установить общие

принципы реализма вообще и нередко оставляем в стороне вопрос о данном,

специфическом характере именно к пушкинской художественной системы. Это имеет

прямое отношение к проблеме историзма. Мы подчас больше думаем о выявлении

его общих принципов /изображение явлений в закономерном развитии и

исторической обусловленности и т.д./, чем об индивидуальном и своеобразном их

преломлении в творчестве поэта.

«Историзм, - по мнению И.М. Тойбина, - не тождественен историческим или

философско-историческим взглядам. Это, разумеется, верно. И всё-таки

формирование историзма как определённого художественного качества проходило в

тесной связи с развитием философско-исторической мысли»

[1].

В работах о пушкинском историзме преимущественное внимание уделяется, как

правило, характеристике взглядов поэта на историю, рассматриваемых к тому же

изолированно от общего движения современной ему философско-исторической

мысли. При таком подходе специфика историзма как особого «творческого

качества» /Б.В. Томашевский/, как органического элемента художественной

системы стирается. Всё ещё сохраняется заметный разрыв между анализом

исторических и философско-исторических представлений поэта, с одной стороны,

и исследованиями его художественной практики - с другой.

В конечном итоге это связано с тем, что исследователями пушкинского историзма

недостаточно учитывается эстетическая природа искусства. Имеет место

тенденция - ставить знак равенства между теоретической и художественной

мыслью. Поэтому на художественное творчество Пушкина прямо, непосредственно

переносится система теоретических (исторических) взглядов поэта. Такое

положение приводит к неоправданному логизированию и схематизации его

творчества, мешает понять в полной мере природу художественных явлений, равно

как и своеобразие художественного историзма. Между тем подлинное соотношение

между теоретической и художественной мыслью более сложны, чем это

представляется в работах о пушкинском реализме и историзме. Принципы

историзма, всё сильнее проникавшие во все сферы человеческого знания, хотя и

вели к неизбежному сближению научного и художественного творчества, их

взаимному обогащению, тем не менее по-разному преломлялись в каждой из этих

сфер.

Разумеется, сам по себе исторический метод универсален, всеобщ. Он составляет

одну из важнейших сторон диалектики. Однако конкретные формы, в которых

исторический метод проявляется в сфере художественного творчества,

многообразны. Это многообразие форм художественного историзма заключено в

самой природе искусства, в неповторимости и вечности художественного

произведения, в творческой индивидуальности писателя.

Общие, универсальные /«генерализирующие»/, в сущности философские принципы

исторического подхода получают конкретное преломление в специфических нормах,

неотделимых от характера образного мышления, национального своеобразия, от

категорий жанра, поэтики и стиля - всего того, без чего нет художественной

индивидуальности.

Таким образом, проблема историзма пушкинского творчества - это по существу

одновременно и проблема возможностей его реализма, своеобразия его

художественной системы.

Хотя вопросы пушкинского историзма затрагивались во многих работах,

специальных исследований, посвящённых им, немного. Известная работа Б.

Энгельгардта «Историзм Пушкина» /в кн. Пушкинист, под ред. С.А. Венгерова,

издана в 1916 году/, опубликованная давно, содержит немало интересных

наблюдений и мыслей, но теперь она методологически устарела. Работа С.М.

Петрова «Проблема историзма в мировоззрении и творчестве Пушкина» посвящена в

основном общей характеристике пушкинской философии истории. Наиболее ценной

специальной работой о пушкинском историзме является статья Б.В. Томашевского

«Историзм Пушкина», в которой выдвинуто определение сущности пушкинского

историзма и намечены основные вехи его развития. И всё же, как ни значительна

и ни содержательна эта статья, она не решает проблемы, оставаясь скорее лишь

введением в тему. Ведь в ней анализируются главным образом высказывания

Пушкина по вопросам истории; что же касается непосредственно анализа

творчества, то такая задача автором не ставится. Большой вклад в разработку

этой проблемы внёс И.М. Тойбин. В его монографии «Пушкин. Творчество 1830х

годов и вопросы историзма» подробно анализируется пушкинская лирика,

«маленькие трагедии», «Медный всадник», «Капитанская дочка».

В своей дипломной работе мы попытались систематизировать имеющийся

критический материал по проблеме историзма в творчестве А.С. Пушкина;

проследить эволюцию исторических взглядов Пушкина на примере произведений

разного времени.

Проблемы истории в художественном мире

А.С. Пушкина.

Историзм по праву считается одной из ключевых проблем мировоззрения и

творчества Пушкина. Именно историзм, духом которого проникнуты создания

поэта, открыл в литературе невиданные прежде возможности художественного

постижения действительности, внёс живое и трепетное ощущение динамики и

непрерывности исторического процесса, стал основой реалистического метода и

стиля.

В своё время Б.В. Томашевский справедливо подчеркнул, что «историзм не является

врождённой чертой творческого облика Пушкина, особенностью, с которой он

родился»[2]. К этому можно добавить, что

он не был также результатом одного только личного опыта поэта. Историзм

формировала эпоха, время, отмеченное повсеместным и необычайным побуждением

исторического сознания, исторических интересов; он был тесно связан с общим

движением западноевропейской и русской философско-исторической мысли. Вот

почему одна из актуальных задач пушкиноведения - выявить этот процесс, раскрыть

его на конкретном материале.

Обозначившаяся с конца 18 в. новая эпоха национально-освободительных

движений, грандиозных потрясений и сдвигов в судьбах народов и государств

дала мощный толчок формированию исторического мышления. На смену

рационалистическим и метафизическим концепциям 18 в. приходят идеи

исторической закономерности, признание власти исторических законов, понимание

исторического процесса в его внутреннем единстве, в его динамике. Наступает

пора интенсивного развития исторической мысли, расцвета исторической науки. В

этом общеевропейском движении можно выделить несколько ведущих тенденций.

Одна из них - сближение истории с философией, обострённый интерес к вопросам

исторической методологии, к проблемам философии истории. Наряду с разработкой

конкретных историографических тем бурно развивается философско-историческая

проблематика; история становится предметом и объектом философских построений.

С другой стороны, наблюдается не менее интенсивное сближение истории с

социальными исканиями. Социальность становится существеннейшим признаком

исторического сознания, исторического мышления. Сложный процесс формирования

исторического метода, тесно связанный с общим движением исторической мысли,

нашёл своё отражение и в России. Здесь особая его интенсивность падает на

период после 1825 года, когда в связи с разгромом декабристов и

необходимостью решить важнейшие вопросы, выдвигавшиеся ходом общественного

развития, резко возрос интерес к исторической проблематике.

Новая эпоха, когда открытая политическая борьба практически оказывалась

невозможной, как никогда прежде обострила внимание к вопросам теории, к

проблемам философского, исторического, морального порядка. Отсюда - широкое

распространение философских интересов среди интеллигенции. Философия была

призвана дать метод для решения важнейших вопросов действительности. В этих

условиях само развитие исторических знаний тесно сплелось с философией. В

первую очередь предстояло определить методологические принципы исторического

исследования, выработать новое качество исторического мышления. Вот почему

особую остроту и актуальность в русской общественной жизни этих лет приобретают

вопросы философии истории; обнаруживается стремление приложить общие

философские принципы к истории человечества, выяснить характер и смысл

исторического процесса и места в нем человеческой личности, народа,

государства. История в таком плане – это тоже «наука наук», как и сама

философия, это «практическая проверка понятий о мире и человеке, анализ

философского синтеза»[3].

На страницах журналов, в публицистике этих лет появляется обильная

литература, посвященная философско-историческим проблемам; повсеместно

выдвигается требование философского подхода к истории. Вопросам философии

истории посвящает свои «Философские письма» П.Я Чаадаев /он и называл их

«Письмами о философии истории»/. В статье «Философия истории» /из Кузена/,

опубликованный в «Московском телеграфе» /1827, ч.14/ разграничивается

история, освещающая отдельные события, этапы и эпохи человечества, и

философия истории, призванная ответить на ее общие, философские вопросы.

Само понятие философии истории оказалось при этом многозначным; в него

вкладывалось различное содержание, различный смысл.

Прежде всего речь шла о выработке наиболее общих, теоретических принципов

понимания исторического процесса, о философских основах исторической науки.

Старая рационалистическая философия истории, бравшая в качестве исходного

пункта своих настроений идею отвлеченного, всегда себе равного «естественного

человека», явно обнаружила свою несостоятельность.

Вместе с тем очень скоро становится очевидным, что в России 1850-х годов

содержание философии истории необъятно расширяется, что она все больше

выходит за свои непосредственные границы, преломляя важнейшие грани

общественного сознания; она оказывалась на стыке философии, истории, морали,

психологии, соприкасаясь со всеми этими сферами.

В целом движение русской философской исторической мысли 1830-х годов можно

условно выделить два течения, одно из которых опиралось преимущественно на

идеи немецкой идеалистической философии, на романтические идеи шеллигианства

прежде всего, другое – ориентировалось на методы французской исторической

школы, на ее социологические доктрины. Практически, однако, течения эти не

существовали в их чистом виде; напротив, они тесно переплетались между собой.

Параллельно с общей эволюцией русской философско-исторической мысли конца

1820-х – начала 1830-х годов акцент в ней все больше передвигается с усвоения

шеллигианских концепций на восприятие идей и методов французской исторической

школы с ее обостренным интересом к социальной истории и ее конфликтам.

Углубление социальных противоречий в жизни русского общества, необходимость

понять эти процессы в свете исторического прошлого и в сопоставлении с ходом

истории на Западе – все это побуждало обратиться к опыту французских

историков эпохи реставрации.

Вопрос об особенностях и принципах романтической историографии с конца 20-х

годов приобретает в русском обществе большую актуальность. На страницах

журналов все чаще появляются имена Тьерри, Гизо; печатаются извлечения из их

работ и отзывы о них. Идеи и методы новой историографии оказывают влияние на

русских историков, публицистов, писателей, людей различных убеждений и

взглядов. В спорах, развернувшихся вокруг идей и методов названных историков,

по-своему преломлялись соответствующие идеологические расхождения.

Названный круг проблем, в котором слились воедино вопросы философии истории,

ее методологии и вопросы осмысления истории России, с особой остротой

обозначился на рубеже 20-х и 30-х годов в связи с выходом в свет XII тома

«Истории государства Российского» Н.М. Карамзина и появлением «Истории

русского народа» Н. Полевого. Ожесточенные дискуссии, разгоревшиеся вокруг

указанных «Историй», стали важнейшей вехой в истории духовного развития

общества, в истории русского самосознания. В ходе дискуссий сложились

основные концепции русского исторического процесса и наметилось то

идеологическое размежевание, к которому восходят истоки будущего

славянофильства и западничества.

Эти дискуссии, явившиеся своеобразной школой философско-исторической мысли,

оказывали серьезное влияние на развитие русской литературы. Они сыграли так

же важную роль и в формировании пушкинского историзма.

Философско-историческая проблематика занимала огромное место в раздумьях и в

творчестве Пушкина. Именно в 30-е годы окончательно складывается система

Пушкинских философско-исторических воззрений, представлявшая собой несомненно

одно из наиболее значительных достижений тогдашней русской философско-

исторической мысли.

Для понимания глубины и своеобразия пушкинских взглядов их надлежит

рассматривать не изолированно, а в процессе становления, на соответствующем

историческом фоне. Это необходимо не только потому, что именно на окружающем

фоне особенности пушкинской философии истории предстанут в наиболее рельефном

виде, но и потому, что лишь такой путь исследования даст возможность выявить

подлинный процесс формирования пушкинского исторического мышления, понять его

в реальных исторических связях, в соответствующем историческом контексте.

Известно, что роль одного из важнейших идеологических и философско-

эстетических центров в России после разгрома декабристов выпала на долю

любомудров, группировавшегося вокруг «Московского вестника». Историческая

проблематика занимала исключительно большое место в их теориях и

размышлениях. Эволюция любомудров – идеологическая, философская, литературная

– неотделима от общего движения исторической мысли. Необходимо рассмотреть

соотношение Пушкина с кругом любомудров, с эволюцией их исторических и

философско-исторических воззрений. Так как речь идет о проблеме формирования

исторических принципов Пушкина, то, естественно, что особый интерес должен

представить вопрос о соотношении его с такими московскими шеллигианцами, как

С. Шевыревым и тем более М. Погодиным – несомненно крупнейший историк,

связанный с кругом любомудров. Философско-историческая проблематика занимала

огромное место в раздумьях и творчестве Пушкина. Именно в 30-е годы

окончательно складывается система Пушкинских философско-исторических

воззрений, представлявшая собой несомненно одно из наиболее значительных

достижений тогдашней русской философско-исторической мысли.

Пушкиным было сделано до «гоголевского периода» самое главное: решительный

поворот к народу как силе, определяющей исторические судьбы науки, и к

изображению действительности, осмысленной с точки зрения этих народных и

исторических судеб. Поэту принадлежала честь открытия, в русле которого

двигалась в дальнейшем /в лице наиболее ярких своих представителей, включая и

Гоголя/ русская литература. Современному читателю довольно трудно оценить

радикальность переворота, совершенного Пушкиным в середине 1820-х годов. Но

только потому, что высказанная поэтом и подхваченная его преемниками мысль

давно стала нашим достоянием.

А между тем это была действительно «руководящая» мысль, т.е. принцип, легший в

основу целого направления, которое на русской почве дало бесспорные и

впечатляющие результаты. И Достоевский, стоявший у истоков движения, уже тогда

сумел их правильно разглядеть и обдумать во всей глубине и плодотворности

возможных следствий. Чем дальше шло время, тем более оно подтверждало

фундаментальное значение сказанного Пушкиным «нового слова». В конце 1870-х

годов Достоевский писал: «.”слово” Пушкина до сих пор еще для нас новое слово»

[4]. Иначе говоря, никто из тех, кто явился за Пушкиным, при всем блеске

индивидуальных дарований /Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Герцен,

Некрасов/ не выразил иной, более капитальной, более всеобъемлющей идеи, которая

могла бы потеснить или стать рядом с «руководящей» пушкинской мыслью.

Путь Пушкина к установкам реалистического творчества начинался с размышления

над проблемами современной истории и споров вокруг «Истории государства

Российского» Карамзина. В «Истории.» Пушкин увидел реализованную возможность

такого повествования, при котором субъективные убеждения и пристрастия автора

не исключают иных суждений, необходимо вытекающих из «верного /т.е. полного,

не урезанного и не искаженного в пользу собственной концепции/ рассказы

событий». Эта возможность показалась Пушкину настолько важной, что он

воспользовался ею уже как приемом тогда, когда, будучи в том же положении,

что и Карамзин, писал «Историю Пугачевского бунта» /1834/. Не случайно

поэтому главный недостаток томов «Истории русского народа» Н. Полевого Пушкин

усмотрел в тенденциозности, в легкомысленном и мелочном желании поминутно

противоречить Карамзину, в «излишней самонадеянности». «Уважение к именам,

освященным славою.первый признак ума просвещенного. Позорить их дозволяется

только ветреному невежеству, как некогда, по указу эфоров, одним хносским

жителям дозволено было пакостить всенародно» /т.11, стр.120/. Презрительные

нападки Н. Полевого на Карамзина тем более странны, что мнения, высказанные

Н. Полевым, не опирались ни на личные убеждения автора, как бы оно ни

соотносилось с реальной историей русского народа, ни на эту историю.

Своевольная трактовка исторических лиц и событий, «насильственное направление

повествования к какой-нибудь известной цели» /т.11, стр.121/ в виде

собственной или заимствованной любимой идеи сообщают истории характер романа,

тогда как самый роман на современном этапе развития литературы должен иметь,

по мысли Пушкина, все достоинства реальной истории – правдивого,

беспристрастного рассказа о прошлом и настоящем.

На этом убеждении, сформированном во время работы над «Борисом Годуновым»,

«Полтавой», «Евгением Онегиным», Пушкин прочно утвердился к 1829-1830 году,

когда писал рецензию на Н. Полевого. Жанр произведения /драма, поэма, роман/

ничего не менял в существе новой эстетической позиции: по отношению к ней

Пушкину был безразличен не только выбор между тем или иным драматическим и

эпическим жанром, но и выбор между всеми этими жанрами вместе и наукой

/историей/, поскольку там и тут безусловное преимущество было на стороне

строгих выводов исторической науки. В исторических работах Пушкина занимали

проблемы, вне которых он не представлял себе дальнейшей эволюции ведущих

жанров новейшей литературы. Проблемы истории были для него проблемами

литературы.

Первый шаг от романтизма к реализму выразился в отказе от произвольного

истолкования характеров и событий. Заключительные главы «Евгения Онегина» в

отличие от начала романа /1823/, написаны художником, окончательно сбросившим

оковы романтического подхода к изображению действительности и нашедшим

твердую опору для реалистического повествования. Отныне оценка людей, событий

в эпическом и драматическом рассказе дается не с личной точки зрения, чем бы

она не диктовалась, но с точки зрения народа и исторических перспектив его

судьбы. Такова природа пушкинской объективности, отметившей особой печатью

оригинальную суть его реализма. «Что развивается в трагедии, - рассуждал

Пушкин в 1830 году, разбирая драму М. Погодина «Марфа Посадница,» – какая

цель ее? Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная.Что нужно

драматическому писателю? Философию, бесстрастие, государственные мысли

историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой

мысли. Свобода» /11,419/. Эта «свобода» предполагала полную зависимость от

исторической правды. «Драматический поэт, беспристрастный, как судьба, -

писал Пушкин в том же разборе драмы М. Погодина, - должен был изобразить

столь же искренно, сколь глубокое, добросовестное исследование истины и

живость воображения.ему послужило, отпор погибающей вольности, как глубоко

обдуманный удар, утвердивший Россию на ее огромном основании. Он не должен

был хитрить и клонится на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его

политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие /по отношению

к самодержавным притязаниям Иоанна или, напротив, к новгородской вольности/

должно было говорить в трагедии, но люди минувших дней, их умы, их

предрассудки. Не его дело оправдывать или обвинять. Его дело воскресить

минувший век во всей его истине» /11,181/.

Эпическому и драматическому писателю, так же как историку, нужно было

вглядываться в факты, правильно их сопоставлять, отыскивая внутреннюю связь,

отделяя главное от второстепенного, и делать лишь те выводы, которые

подсказывает логика исторических ситуаций, их видоизменений, их взаимной

обусловленности. Возражая Н. Полевому по поводу его рассуждений о

средневековой Руси, Пушкин писал: «Вы поняли великое достоинство французского

историка /Гизо/. Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с

остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как

мысли и формулы, введенные Гизотом из истории христианского Запада».

Интерес Пушкина к социальной разнородности внутри одного государственного

единства идет от все более настойчивого желания изучить не статику, но

динамику общественной жизни, проникнуть в скрытые закономерности исторических

перемен. Отсюда преимущественное внимание поэта к тем сословиям, чьи интересы

решительнее прочих влияют на судьбы науки: крестьянство – дворянство.

Все подвижно, все меняется. Всякая ущемленность терпима до известной поры.

Задевая одного или немногих, она не влияет на ход вещей. Но дело принимает

другой оборот, когда стеснение грозит помешать / «Медный всадник»/. Вот почему

/и это было ясно Пушкину уже в «Борисе Годунове»/ решающее слово на любом этапе

исторической жизни нации принадлежит народу, хотя это отнюдь не свидетельствует

о его непогрешимости, не избавляет от возможных ошибок и заблуждений. Но как бы

то ни было, не только слово, само молчание народа достаточно красноречиво, ибо

в любом случае – кричит он или безмолвствует – народ является главным

действующим лицом истории / «Борис Годунов»/. Это убеждение стало основным

положением пушкинской реалистической системы. К концу 1820-х годов ее специфика

четко выразилась двумя важнейшими понятиями: историзм и народность. Б.В.

Томашевский писал: «Основными чертами пушкинского реализма являются передовые

гуманистические идеи, народность и историзм. Эти три части в их неразрывной

связи и характеризуют своеобразие пушкинского творчества в его наиболее зрелом

выражении»[5].

Для зрелого Пушкина нет истории вне народа и нет народа вне истории. Если

народ творит историю, то история, в свою очередь, творит народ. Она формирует

его характер / «образ мыслей и чувствований»/, она определяет его нужды и

чаяния, которые следует формулировать не с точки зрения каких бы то ни было,

в том числе и «самых передовых гуманистических идей», а с точки зрения

уловленной в своем своеобразии конкретно-исторической реальности. Все

насущные, общественно важные потребности возникают изнутри народной жизни.

«.Одна только история народа, - писал Пушкин, - может объяснить истинные

требования оного» /12,18/. И, объясненные и необъясненные, они всякий раз и

непременно влияют на дальнейший ход вещей. Точно так же, как творимая народом

история не завершена и открыта в каждый момент наступающего настоящего, точно

так же подвижен и незавершен творимый историей народный характер. Пушкин не

мог быть создателем ни завершенной и прогнозирующей будущее исторической

концепции, ни игнорирующей будущее и завершенной концепции национального

характера.

Если у Пушкина обращение к истории означало изучение скрытых пружин

исторического процесса и национального характера, о обращение к истории у

Гоголя означало изучение именно национального характера, причем в

отличительных его чертах, резко выделяющих народ среди других народов и резко

выражающих природные свойства его души. В прошлом Гоголь стремился разглядеть

исконные, незамутненными никакими позднейшими привнесениями стихии народного

бытия, возникающие из глубины первозданной гармонии между человеком и

органическими условиями его жизни. Характер народа здесь не что иное, как

воплощение творческого «духа земли», действующего во всех естественных

проявлениях народной жизни и лишь в них и благодаря им находящего

неповторимый вид, и мысли, и образ.

Пушкин опирался в первую очередь на документы и летописи, тогда как Гоголь

старался вникнуть в дух народа, и документированная канва событий, скупое

изложение фактов, наивное летописное морализирование были менее плодотворны

для его размышлений, чем произведения народного творчества. Рисуя прошлое,

Гоголь не смущался неточностью хронологических сближений: день и число битвы,

верная реляция не входили в его планы, поскольку стихии национального

характера заявляли о себе в каждом событии народной истории, когда бы оно не

происходило, и ни в одном – с исчерпывающей полнотой /ср. «Тарас Бульба»/.

Отсюда и возникала необходимость сближений.

Что касается Пушкина, то он не отступал от хронологии, старался держаться

точного изложения фактов, а в прошлом его привлекали эпохи глубоких

общественных сдвигов и намечающихся предпосылок уже обнаружившегося в

настоящем или вероятного в будущем хода вещей /Смутное время, время Петра I,

крестьянские войны/. Однако любая эпоха могла бы стать в принципе предметом

его художественного исследования, так как своеобразие каждой из них

предполагалось само собой.

Между крайностями героики и идиллии, войны и мира протекает жизнь науки, и,

взятые вместе, они исчерпывают все возможности выражения национальной

духовной субстанции. Как всякая субстанция, она в своих свойствах постоянна.

Это устойчивая сущность любых исторических явлений, которые лишь фиксируют ее

переменчиво зримые формы. Эта смена явлений в общем историческом процессе не

представляла для Гоголя, в отличие от Пушкина, никакой загадки, потому что

понятие хода вещей у него целиком совпадало с понятием органического роста и

законосообразность исторического развития – с законосообразностью

органических превращений.

Народ как хранитель духовных зиждительных начал нации и история как длящаяся

во времени возможность их реализации – вот что стояло у Гоголя за теми

понятиями, которые у него, как у Пушкина оказались в центре философско-

эстетической программы. Несмотря на разницу конкретного содержания этих

понятий, и там и тут народ был главным деятелем истории; и там и тут его

благо решали судьбы нации; и там и тут эти убеждения влекли за собой выводы,

открывавшие новые пути художественного осмысления мира. Они указывали

объективные размеры, соотношения предметов и явлений /иерархию вещей/ в этом

мире и одновременно – объективную точку зрения, с позиций которой следует о

них судить /иерархию ценностей, не зависящую ни от личных пристрастий, ни от

официально признанных и узаконенных догм/.

Для Пушкина не существовало и не могло существовать вопроса о «нужных» и

«ненужных» вехах, о заблуждениях ложных дорогах длиною в целые столетия.

Оценка с точки зрения нравственной пользы и нравственной истины и лжи,

оправданием по отношению к конкретным людям, их словам и поступкам, не

приложима, по убеждению Пушкина, к историческому процессу. В частности,

потому что она предполагает отвлечение от времени и места и абсолютизацию

некоторых нравственных нужд и истин в ущерб всем прочим.

История и отдельных народов, и человечества не подчинена закону непрерывного

морального совершенствования. Завоевания в одних областях не предполагают

завоеваний во всех прочих. Поэтому наряду с нравственными достижениями

возможны и нравственные утраты. Кассий и Брум – выразители традиционной

римской доблести, республиканских достоинств – не удержали в прежнем русле

хода вещей, споспешествовал Цезарю – «честолюбивому возмутителю» «коренных

постановлений отечества /11, 46/. Как раз потому, что не всегда нравственная

доблесть соединяется с силою обстоятельств». /11, 43/.

Моральный фактор – не единственный фактор среди тех, которые действуют в

истории. Это не значит, что позволительно сбросить со счета. Движениями людей

руководят разные побуждения, и нравственные представления здесь играют

немалую роль. Но эти представления подвижны. Брут не выиграл дела не потому,

что явился «защитником и мстителем коренных постановлений отечества», а

потому, что в глазах большинства они утратили этот смысл и уже не выражали

общего мнения. Иначе говоря, Брут сражался за благородные идеи, которые

потеряли значение реальной силы.

По убеждению Пушкина, история нуждается не в моральной оценке, а в правильном

объяснении.

Народ воспитывается собственным историческим опытом. Дело писателей

заключается в том, что бы облегчить этот тяжелый опыт, предупредив возможные

издержки исторического процесса глубоким анализом настоящего, тех социальных

его тенденций, которые пробивают себе дорогу уже теперь и могут стать

реальной силой в ближайшем или отдаленном будущем. Ведь не все эти тенденции,

выступающие как обычно, под лозунгом общего блага и справедливости,

действительно отражают народные требования и соответствуют народным идеалам.

Понятно, почему с конца 1820-х годов внимание Пушкина так настойчиво

привлекала не только русская история, но и история Западной Европы. Начиная с

эпохи Петра I и позднее, когда Россия вследствие наполеоновских войн была

вовлечена в круговорот европейских событий, она вступила в новый фазис

существования. «По смерти Петра I, – писал Пушкин, – движение, переданное

сильным человеком, все еще продолжалась. Среди древнего порядка вещей были

прерваны навеки; воспоминания старины мало-помалу исчезли» /11, 14/.

Завершился период более или менее обособленного развития, и

восточнославянское государство явилось на европейскую сцену в качестве новой

и мощной державы. Поражение Наполеона и влияние России на политическую

ситуацию в Европе показали это со всей очевидностью:

Гроза двенадцатого года

Настала – кто тут нам помог?

Остервенение народа,

Барклай, зима иль русский бог?

Но бог помог – стал ропот ниже.

И скоро силою вещей

Мы очутилися в Париже,

А русский царь главой царей.

/6, 522/.

С этого момента проблемы настоящего и будущего России не могли

рассматриваться иначе, как в контексте общеевропейских проблем. Отсюда вся

особенность его европеизма – важнейшей черты создаваемой им литературы.

Европейский характер русской литературы Пушкин понимал как необходимость, как

задачу времени, как обязательное условие искусства, которое хотело бы

оставаться на почве реальной действительности. Теперь настала пора, когда

Россия и могла, и должна была принять самое деятельное участие в умственной

жизни Европы. Речь шла о полноправном участии творческого гения России в

постановке и решении общих вопросов настоящего и будущего всей европейской

цивилизации, которая с недавним появлением победоносной славянской страны на

европейской сцене тоже утрачивала свою западную исключительность и отныне

волей-неволей обнимала европейский Восток.

Во французской литературе Пушкин не видел идей, которые были бы в размер

прежде всего ее собственному историческому опыту, недвусмысленно указавшему

значение народа: «Мы не полагаем, чтобы нынешняя раздражительная,

опрометчивая, бессвязная французская словесность была следствием политических

волнений. В словесности французской свершилась революция, чуждая

политическому перевороту, ниспровергавшему старую монархию Людовика XIV» /12,

70/. Пушкина отталкивала «близорукая мелочность нынешних французских

романистов» /19, 9/ /По мнению Б.В. Томашевского здесь имеется ввиду Бальзак/

и, главное, отсутствие положительных идей, которые могли бы служить надежным

ориентиром на трудных исторических путях европейского человечества. «Цель

искусства художества есть идеал, а не нравоучение» /12, 70/.

Пушкин не видел в современной ему западной литературе принципиально важных,

новых идей, отвечающих духу и смыслу революционной эпохи. Далеко не случайно

у него мелькнула мысль: «Освобождение Европы придет из России, потому что

только там совершенно не существует предрассудка аристократии. В других

странах верят в аристократию, одни презирая ее, другие ненавидя, третьи из

выгоды, тщеславия и т.д. В России ничего подобного. В нее не верят» /12,

207/. Аристократия здесь означает замкнутую обособленность,

противопоставление части целому, противопоставление интересов и верований

немногих интересам и верованиям большинства. Под освобождением здесь следует

понимать освобождение именно от аристократии, какой бы она ни была,

следовательно – от любых предрассудков породы богатства, таланта и от любых

корыстных интересов в пользу интересов народа и его идеалов. Этим путем и

пошла реалистическая русская литература, тем более приближаясь к народу, чем

более она приближалась к гению великого поэта. Народность и историзм стали

общим и отличительным принципом русского реализма. Чтобы охарактеризовать

специфические особенности пушкинского историзма, как он сложился ко времени

наиболее зрелых его произведений, необходимо рассмотреть на протяжении всего

творческого пути Пушкина обращения к исторической теме, его трактовку

исторических фактов, его исторические взгляды в эволюции, равно как их

взаимоотношение с общей системой творчества Пушкина.

Если обращаться к Пушкину и его биографии, то мы заметим, что и самый его

интерес к истории возрастал на протяжении всей его жизни и постепенно

концентрировался на тех исторических эпохах, какие ему представлялись

узловыми в судьбах русского народа, и самое понимание исторического процесса

и отношение к историческим вопросам видоизменялись и прогрессировали, пока не

превратились в неотъемлемую основу его творческого мышления.

В лицейские годы мы не замечаем особого интереса Пушкина к истории.

Собственно исторические сюжеты почти совершенно отсутствуют.

Но у Пушкина мы всегда находим удивительное соединение личного и общего,

исторического. Уже лицеист Пушкин, воспевший победу русского оружия, в борьбе с

наполеоновским нашествием и утверждение мира на земле, представляет собой

человека, способного выразить стихию больших чувств, имеющих общий,

национальный смысл и значение: «Этот мальчик, прозванный в Лицее «французом»,

знает, оказывается, дивное, великое русское слово «мир», которое по-русски

означает и «покой», и «тишину», и «вселенную», и «свет», и «согласие», и

«общество», и «крестьянскую общину»... Откуда же знал молодой поэт то великое

слово - мир? Где подслушал его? В русской природе, в русской деревне, в русской

стихии, в русском народе. Вот почему оно так свежо, так сильно зазвенело в

лицейской мраморной зале среди римских значков»

[6].

В 1815 году в русской печати впервые появляется имя: Александр Пушкин. Так

подписаны «Воспоминания в царском Селе» в «Российском музеуме», где их

сопровождало необычное редакционное примечание о «молодом поэте, талант

которого так много обещает». А через год общество любителей отечественной

Страницы: 1, 2, 3, 4