Диплом: Русский мир в романе А.С.Пушкина Евгений Онегин

глав основного текста романа «Евгений Онегин», родина главного героя, и именно

там, по выражению исследователя В.С. Непомнящего, совершается «большое и

драматическое событие — онегинская хандра»

[121].

Как ни парадоксально, образ Петербурга создавался вдали от «брегов Невы»,

поскольку I глава романа была написана в Одессе (9,28 мая – 22 октября 1823),

VIII глава – в Болдине (24 декабря 1829 – 25 сентября 1830) и в Царском Селе

(письмо Онегина к Татьяне).

Петербург - это «северная столица. город, став­ший средоточием и

символом. «петербург­ского» периода русской истории, драматическую роль

которо­го в судьбах России осмысляет автор «Евгения Онегина»

[122]. Зададимся вопросом: нужно ли рассматривать величественный город на

Неве как полную противоположность «патриархальной» Москве? Или же эти два

поэтических образа – две стороны русской жизни, в каждом из которых

объединяются национальное русское и европейское начала? Мы считаем возможным

согласиться с мнением Н.А. Казаковой: «Петербург в «Евгении Онегине»

сопоставлен с Москвой и в то же время противопоставлен ей; две столицы

предстают в романе в сложном диалектическом единстве: здесь сталкиваются старое

и новое, Запад и Восток, отечественное и мировое»

[123]. Петербург является средоточием европейских ценностей, однако в Москве

воплощаются ценности национальные: оба города имеют равные основания считаться

столицей России.

Петербург с полным правом можно считать «окном в Европу». В романе реализовался

«гигантский диалог между русской и западной культурой, развернувшийся на

протяжении XVII-XIX веков»[124]. В

связи с этим вспомним, как уже в I главе перед тем, как описать кабинет в

петербургском доме Онегина, автор как бы мельком замечает, что в нем было

Все, чем для прихоти обильной

Торгует Лондон щепетильный

И по Балтическим волнам

За лес и сало возит нам,

Все, что в Париже вкус голодный,

Полезный промысел избрав,

Изобретает для забав,

Для роскоши, для неги модной.

(V, 19)

В этих строках, несмотря на их кажущуюся «поверхностность», на самом деле

прослеживается широта пушкинского обобщения, так как вызывает в воображении

читателя целую цепь ассоциаций и образов.

Если обратить внимание на пушкинский принцип изображения облика Петербурга,

то этот облик открывается читателю постепенно. Мы видим «балтические волны»,

невские берега, бульвар, Невский проспект, Мильонную, Летний сад, Охту,

Царское Село. Автор любуется неповторимыми белыми ночами северной столицы

(воспетыми им позже и в петербургской поэме «Медный всадник»), которые

неизменно пробуждают в нем воспоминания:

Как часто летнею порою,

Когда прозрачно и светло

Ночное небо над Невою

И вод веселое стекло

Не отражает лик Дианы,

Воспомня прежних лет романы,

Воспомня прежнюю любовь,

Чувствительны, беспечны вновь,

Дыханьем ночи благосклонной

Безмолвно упивались мы!..

(V, 29)

Полнокровная жизнь в столице не замирает ни на минуту:

Встает купец, идет разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтенка спешит,

Под ней снег утренний хрустит.

Проснулся утра шум приятный.

Открыты ставни; трубный дым

Столбом восходит голубым,

И хлебник, немец аккуратный,

В бумажном колпаке, не раз

Уж отворял свой васисдас.

(V, 25)

Здесь уже не возникает ощущения «мелькания», как при описании Москвы, -

напротив, на некоторых фрагментах движущейся картины, которая показывает

горожан, занятых обычными утренними делами, взор поэта ненадолго

останавливается.

И, конечно, еще одна сторона многогранного образа Петербурга в пушкинском

художественном мире – большой свет. Город предстает перед нами «неугомонным»,

шумным, многоцветным, праздничным. Оживленное движение экипажей, сверкание

бальных зал, гром музыки – вихрь петербургской великосветской жизни

затягивает. И в ее кружении, по словам автора, «на разные забавы//Я много

жизни погубил!//Но если б не страдали нравы,//Я балы б до сих пор любил» (V,

22). Еще в первой главе, едва начав описывать петербургский бал:

Музыка уж греметь устала;

Толпа мазуркой занята;

Кругом и шум и теснота;

Бренчат кавалергардов шпоры;

Летают ножки милых дам. -

(V, 22)

он бросил описывать его не из-за «ножек», якобы совлекших его с романного пути,

а потому, что «музыка уж греметь устала» - та «музыка», которая своим

триумфальным грохотом сопровождала казавшуюся блестящей и ослепительной, но

оказавшуюся ослепляющей светскую круговерть героя, от которой он и сам устал:

«Ему наскучил света шум.» (V, 26)»[125]

.

Петербургский свет конца 1810-х годов в изображении Пушкина, как можно заметить,

очень во многом отличается от московского. Именно в это время «происходят

кардинальные перемены в типологии поведения светского молодого человека.

Изысканное остроумие и культ парижской моды. становится архаичным и остается

принадлежностью Москвы»[126]. Что

касается Петербурга, то можно заметить, что там складывается новый тип

светского человека - «модного тирана», «dandy», ориентированного на английскую

моду с ее небрежностью. По мысли Ю.М. Лотмана, в связи с образом денди «сюжет

первой главы может быть осмыслен как «день щеголя» - сатирическая картина жизни

петербургского света»[127].

В VIII главе «Пушкин противопоставляет. «спокойную гордость» и хороший тон

(comme il faut) родовой аристократии суетной вульгарности (vulgar) «новейших

россиян»[128]. Описывая званый вечер в

петербургском доме Татьяны, автор выделяет в свете тесный круг дворянской

элиты, принадлежащей не только к аристократии крови, но и к аристократии духа.

Москва и Петербург для поэта - это живая история и поэтические образы. Эти

русские города с их органичным сочетанием старого и нового, русского и

европейского с полным правом можно считать составляющими русского мира.

Это о них Пушкин говорит с любовью и гордостью, это о них все мысли поэта и его

надежды, связанные с ними. В этой связи интересной и глубокой представляется

мысль Ю.М. Лотмана о том, что «молодая русская цивилизация. противопоставляется

старой западноевропейской как способная осуществить то, что задумал, но не

осуществил Запад»[129].

Мы считаем возможным согласиться с Н.А. Казаковой, которая высказывает мысль об

особом значении образов Москвы и Петербурга в романе и об их связи с героями

романа: «Символический смысл. приобретает то обстоятельство, что Онегин родился

«на брегах Невы», а Татьяна, скорее всего, в Москве; взаимоотношения героев

опосредованно отражают пушкинский поиск соединения общечеловеческих и

национальных идеалов»[130]. Наконец, с

полным основанием можно утверждать, что облик двух великих русских столиц

подсказывал Пушкину видение всей России.

§2. Русская деревня и природа в романе «Евгений Онегин». Пространственная

картина мира

Разумеется, художественное пространство в «Евгении Онегине» не исчерпывается

только изображением городов. Одно из значительных мест в романе занимают

образы, навеянные русской деревней. Причем это понятие с самого первого

появления в романе становится в определенном смысле символичным. Об этом

говорят эпиграфы, предпосланные Пушкиным второй главе: «O rus!.. (Hor.) – О

Русь!» К этому знаменитому эпиграфу обращались не единожды Ю.М. Лотман, Н.Н.

Скатов, В.А. Кошелев, говоря об игре слов: латинского «rus» («деревня») и

русского «Русь». Пушкин дает каламбурный перевод, воспользовавшись совпадением

звучания этих слов. В.А. Кошелев справедливо полагает, что «под пером русского

писателя этот мнимо-шутливый каламбур неминуемо получал «расширительное»

значение»[131]. Не менее правомерно

замечание литературоведа Г.П. Макогоненко, который писал: «Петербургу с его

омутом света и оторванной от национальной почвы культурой столичного дворянства

противостояла Русь – хранительница национальных традиций, обрядов и

нравов, высокой поэтической культуры народа, .мир русской деревни»

[132].

Без сомнения, в нашем восприятии пушкинское пространственное сопоставление «Русь

– деревня» имеет ряд дополнительных смысловых оттенков. Известно, например, что

на русскую культуру исключительно сильное воздействие оказало Просвещение,

особенно та сторона этого явления, которая связана с концепцией «природного

человека» Ж.-Ж. Руссо, нашедшей свое отражение в русском сентиментализме и в

дальнейшем получившей свое развитие в русской литературе и философии. Возможно,

не зря любимая героиня Пушкина Татьяна так увлечена европейскими

сентиментальными романами: руссоистское восприятие мира и человека прочно

укоренилось на русской почве. Основная оппозиция Просвещения – «Природа –

предрассудок», «естественное – извращенное» получила особую интерпретацию в

творчестве Пушкина. Очень верно отметил Ю.М. Лотман: «Гибельной цивилизации.

противостоит естественная жизнь русского крестьянина, носителя здоровой морали

и природных добродетелей. Естественное стало отождествляться с

национальным. В русском человеке увидели «человека Природы», в русском языке

– естественный язык, созданный самой Натурой»

[133].

Деревня – это образ иного стиля жизни, отличного от жизни в столицах,

а значит, и символ скуки, оторванности от общественного веселья: «.и в деревне

скука та же.» (V, 32), «В глуши, в деревне все вам скучно.» (V, 70), «Деревня

той порой//Невольно докучает взору//Однообразной наготой.» (V, 94) и т. д.

После стремительного движения первой главы читатель оказывается в медленном,

статичном и по­чти беззвучном пространстве: «Онегин шкафы отворил;//В одном

нашел тет­радь расхода,//В другом наливок целый строй,//Кувшины с яб­лочной

водой//И календарь осьмого года» (V, 37). «Время как будто с раз­бегу

остановилось, обозначив пропасть, которая разделяет Россию петербургскую и

деревенскую Русь»[134], - таково

тонкое наблюдение В.С. Непомнящего. Как считает В.А. Кошелев, глава,

посвященная деревне, относительно других глав – «самая «неинформационная» и

самая описательная; единственное сюжетно значимое событие в ней – «отповедь»

Онегина, которая как бы обрывает завязавшийся любовный сюжет»

[135]. Далее описывается повседневная деревенская жизнь героев, рисуется

картина наступающей осени и зимы, и все заканчивается диалогом Онегина и

Ленского: приглашением на будущие именины Татьяны. И, тем не менее, эта самая

бессобытийная глава оказывается и наиболее сюжетно направленной, ведь

«отповедь» Онегина получает продолжение, а приглашение в «свою семью» станет

роковым: именно с него начинает разворачиваться будущая трагедия героев романа.

По точному высказыванию В.А. Кошелева, «деревня, сопоставимая с Русью,

неожиданно поворачивается необычной стороной и, соединяя «скуку» и

«блаженство», «обыденность» и «особенную физиономию», изменяет устоявшиеся

представления и деяния»[136].

Пожалуй, основным в образе деревни нужно считать то, что она прежде всего -

символ «природности»:

Цветы, любовь, деревня, праздность,

Поля! я предан вам душой.

(V, 33)

.Она мечтой

Стремится к жизни полевой,

В деревню.

(V, 163)

Описаниям природы принадлежит в романе важное место. Пейзаж присутствует в

«Евгении Онегине» в виде развернутых законченных кар­тин, внешне выполняя

роль своеобразных введений к отдельным главам или предваряя новые сюжетные

эпизоды внутри глав. В целом пейзаж, как и быт, служит для создания в романе

той реальной обстановки, в которой протекают развивающиеся в нем события.

Сюжетное содержание большей части рома­на связано с деревенской тематикой,

поэтому естественно, что автор уделяет большое внимание пейзажным

зарисовкам. После приезда Онегина в деревню дяди следует описание природы:

Пред ним пестрели и цвели

Луга и нивы золотые,

Мелькали села; здесь и там

Стада бродили по лугам,

И сени расширял густые

Огромный, запущенный сад,

Приют задумчивых дриад.

(V, 36)

«Приют спокойствия», «прелестный уголок» — вот основной лейтмотив изображения

деревенского пейзажа данной строфы романа. И соответственно общая

стилистическая тональность картины не лишена элемента идилличности. Как

верно отмечал исследователь Ю. Стенник, «тональность изображения природы близка

к номенклатурному трафарету традиционного сентиментального пейзажа,

своеобразного «приюта» изгнанника света: «уединенные поля», «сумрачная

дуброва», «журчанье тихого ручья» — это все классические признаки обобщенного

элегического пейзажа, восходящего в русской поэзии к сентиментализму»

[137]. А если учесть, что частично эта номенклатурность служит раскрытию

облика скучающего Онегина, то перед нами – один из приемов пушкинской

характерологии. Совсем иное мы видим, когда изображение природы соотносится с

образом Татьяны: ро­мантическая окрашенность пейзажа объясняется роман­тическим

мировосприятием самой героини. Ее внутренняя близость к миру природы – это

несомненное указание на ее органичность, нравственное здоровье. Пейзаж

затрагивает самые лирические чувства в читателе, вызывая в нем глубокое

сопереживание и сочувствие делам и мыслям героев, понимание чувств автора. В

VII главе романа, перед отъездом в Москву, Татьяна с грустью прощается с

родными местами:

«Простите, мирные долины,

И вы, знакомых гор вершины,

И вы, знакомые леса;

Прости, небесная краса,

Прости, веселая природа;

Меняю милый, тихий свет

На шум блистательных сует.»

(V, 152)

Д.С. Лихачев писал, что «в течение многих минувших веков между природой и

человеком существовало равновесие. Для русских природа всегда была свободой,

волей, привольем. Издавна русская культура считала волю и простор величайшим

эстетическим и этическим благом для человека»

[138]. Опираясь на это высказывание, можно говорить о том, что «русская

душою» пушкинская героиня прощается с природой как живым свидетелем ее прежней

свободной, тихой жизни.

Ю.М. Лотман высказывает интересную мысль о создаваемом каждой, в том числе и

русской, культурой пространственном образе мира. «Сложны отношения

человека и пространственного образа мира, - пишет исследователь. – С одной

стороны, образ этот создается человеком, с другой – он активно формирует

погруженного в него человека»[139]. В

узком смысле этот образ является «средой», формирующей личность, и уже

неоднократно отмечалось, что Онегин и Татьяна оказались в различных условиях,

что сказалось на формировании их характеров и взглядов на мир.

Мы можем сделать вывод, что через связи, которые существуют (или, напротив, не

существуют) между героями и природой, автор может внутренне характеризовать их,

определять их нравственную и духовную ценность. Как верно отмечал Г.Д. Гачев,

«первое, очевидное, что определяет лицо народа, - это Природа, среди которой он

вырастает и совершает свою историю. <.> Здесь коренится и образный

арсенал национальной культуры (архетипы, символы), .все весьма стабильные.

Нельзя ее [природу] сменить без потери своей национальной сути». Исследователь

прибегает к широкому обобщению, и его высказывание подтверждает нашу мысль о

том, что природа для Пушкина – одно из самых эффективных средств воссоздания

картины русского мира, жизни народа, страны, движения истории.

Русская природа в романе «Евгений Онегин» - это некая основа, без которой и

вне которой историческая жизнь выглядела бы как бесчеловечная и абстрактная,

ничего не говорящая уму и сердцу читателя. В.Г. Белинский утверждал, что

невозможно «быть оригинальным и самостоятельным, не будучи народным», и

называл Пушкина подлинным художником русской литературы. Действительно,

народность Пушкина состоит в органической связи с русской природой, жизнью и

мировоззрением народа.

2.2. Образы героя времени и русской героини в контексте пушкинской картины

русского мира

«Стихи «Онегина» - это национальный опыт социально-бытовой,

нравственно-этической и интеллектуальной жизни, уже заключенной в формулы,

которые и станут в этой жизни постоянными. В таком качестве весь роман есть

идеальная формула русской жизни. И естественно, что он дал формулу русского

героя и русской героини»[140], - писал

Н.Н. Скатов.

Действительно, Пушкиным была открыта важнейшая для русской реалистической

литературы XIX века тема – тема «героя времени», современного человека,

сознание которого исторически и социально обусловлено и вместе с тем является

мерилом эпохи и среды. В этом отношении «Евгений Онегин» - первый в России

социально-психологический роман. Внимание Пушкина привлек тот скептический

тип сознания, которому историей было суждено стать одним из наиболее

существенных на ближайшие два десятилетия.

Социально-типические черты, как справедливо отмечают исследователи И.М. Семенко,

Г.П. Макогоненко, в Онегине сильнее, чем индивидуально-психологические. Н.Н.

Скатов также придерживается этой точки зрения: «в галерее русских героев,

которым Онегин положил начало, он, кажется, единственный, кто лишен.

конкретизирующего портрета (то же Татьяна). Это понятно – столь он всеобщ»

[141]. С этой «всеобщностью» связана неясность, «загадочность» героя,

коренящаяся в неуловимости характера («энигматическим героем»

[142] назвал Онегина Ю.Н. Чумаков, очень верно отметив, что основным

содержанием романа является интерпретация этого героя). И именно через героя

показано движение истории. Еще Достоевский писал, что Пушкин создал

образ Онегина, «.отметив тип русского скитальца,. первый угадав его гениальным

чутьем своим, с исторической судьбою его и с огромным значением его и в нашей

грядущей судьбе»[143].

Значит, Онегин – человек 20-х годов, но и шире – всего XIX века. Этот тип можно

рассматривать еще шире, как это сделал Н.Н. Скатов: «Он – «мужское» начало

русской жизни, ее. неприкаянность и неуспокоенность, ее скитальчество»

[144]. В то же время Онегин предстает духовно статичным. О Татьяне

очень верно сказал Ф.М. Достоевский: «тип твердый, стоящий твердо на своей

почве»[145]. Согласимся с писателем и

добавим, что слова «на своей почве» нужно понимать в значении «на почве

народной национальной жизни». Татьяну с полным основанием можно назвать

«женским» началом русской жизни, со всей ее силой и верностью, с ее

устойчивостью и – с ее постоянным духовным движением. Этих героев и

исследователи, и читатели идентифицируют с живыми людьми, но эти же персонажи,

по точному определению Ю.Н. Чумакова, являются «принципами», «символами»,

которые мы понимаем как большие обобщения.

Как уже говорилось, Пушкин писал реалистическое произведение в пору господства

романтизма. Герой романтических поэм с первых же строф представал перед

читателем человеком исключительной и драматической судьбы в атмосфере

таинственности, глухого намека, недосказанности. Свой же роман в стихах Пушкин

начинает демонстративно прозаически: герой мчится «в пыли на почтовых» из

столицы в деревню, где умирает дядя, оставивший ему наследство. При этом Онегин

довольно откровенно рассуждает о предстоящей ему докучливой необходимости:

«.Какое низкое коварство

Полуживого забавлять,

Ему подушки поправлять,

Печально подносить лекарство,

Вздыхать и думать про себя:

Когда же черт возьмет тебя?»

(V, 9)

Первые же строфы романа должны были помочь понять новую природу героя – это

не исключительная личность, не загадочная натура, не злодей и не образец

добродетели, а обыкновенный человек, один из тех, кого читатель не раз

встречал на своем пути. Представив героя в свободной, чуть ироничной манере,

Пушкин в быстром и коротком отступлении рисует биографию Онегина. Среда, к

которой принадлежал Онегин, формировала его убеждения, интересы и вкусы.

Живший долгами, отец не придумывал для своего сына особой системы

образования, он поступил, как все:

Сперва Madame за ним ходила,

Потом Monsieur ее сменил.

Ребенок был резов, но мил.

Monsieur l’Abbe, француз убогой,

Чтоб не измучилось дитя, Учил

его всему шутя,

Не докучал моралью строгой,

Слегка за шалости бранил

И в Летний сад гулять водил.

(V, 10)

Поверхностное светское воспитание было обычаем, нормой. Создавая характер героя,

автор подчеркивал его типичность – так воспитывались все в этой среде.

К ней же принадлежал и сам Пушкин, вот почему он с иронией говорит: «Мы все

учились понемногу,//Чему-нибудь и как-нибудь» (V, 11). Интересно мнение А.М.

Гуревича: «У читателя невольно складывается впечатление, будто «молодому

повесе» ведома лишь «наука страсти нежной». Но вскоре, уже во второй главе,

выяснится, что Онегин – достойный собеседник и оппонент Ленского, воспитанника

одного из лучших европейских университетов»

[146]. Действительно, даже беглый перечень обсуждаемых друзьями тем:

.Племен минувших договоры,

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду.

(V, 43)

свидетельствует о широте кругозора и эрудиции Онегина, о его приобщенности к

исканиям и достижениям европейской мысли.

В характеристике особенностей натуры Онегина, отличающих его от массы

столичных дворян, Пушкин историчен. Разочарование в жизни, в окружающих

людях, в самом себе, как мы уже знаем, было порождено временем, оно отражало

начавшийся после Отечественной войны раскол в дворянской среде.

Принадлежность Онегина к ней автор раскрывает и через дружеские связи героя:

так, например, его другом оказывается Каверин – они встречаются с ним, вместе

обедают («К Talon помчался: он уверен,//Что там уж ждет его Каверин» (V,

15)). Характеризуя франтовство Онегина, его «педантизм в одежде», автор как

бы невзначай роняет сравнение: «Второй Чадаев, мой Евгений.» (V, 20) В то же

время Каверин и Чаадаев, члены Союза благоденствия (о филиале его, «Зеленой

лампе», Пушкин вспоминал как о близкой себе стихии) – друзья не только

Онегина, но и Пушкина. Таким образом, среда оказалась четко обозначенной.

Разочарование отдалило Онегина от суеты света, от наслаждений, от красавиц, от

обычного времяпрепровождения. Характеристика воззрений героя – «душевная

пустота», «скука», «охлажденный ум», «угрюмость», «хандра» - все это лишь

глухие намеки на то, что действительно переживал Онегин. В связи с этим

хотелось бы отметить очень глубокое и точное наблюдение В.С. Непомнящего,

который пишет о «герое времени»: «Описывается не столько сам Онегин, сколько

его образ жизни, а ведь человек и его образ жизни – часто вовсе не одно и то

же. Более того, именно такой случай и взят Пушкиным: несовпадение личности и ее

образа жизни – это и есть основа романа»

[147]. Действительно, автор прямо ставит этот вопрос:

Но был ли счастлив мой Евгений,

Свободный, в цвете лучших лет,

Среди блистательных побед,

Среди вседневных наслаждений?..

Нет.

(V, 25-26)

Онегин начинает интуитивно чувствовать, что в его жизни происходит что-то не то,

что с ним что-то не так. И на него нападает тоска, хандра, равнодушие, наконец,

презрение к жизни и неправильно устроенному миру. «Но вот здесь он и ошибается,

- верно отмечает В.С. Непомнящий. – Дурен не мир – дурно миропонимание,

которое. определило его образ жизни – такой, как у множества образованных людей

того времени. <.> В жизни Онегина воплощается философия потребления мира

человеком, «философия удовольствия» (гедонизм), которую Достоевский позже

назовет «пищеварительной философией»[148]

. Это определение Достоевского весьма точно: сам Пушкин замечал,

.Что речь веду в моих строфах

Я столь же часто о пирах,

О разных кушаньях и пробках,

Как ты, божественный Омир,

Ты, тридцати веков кумир!

(V, 116)

Исследователь А.М. Гуревич, обратив пристальное внимание на эту особенность

романа, говорит о том, что «Пушкин едва касается, казалось бы, самого

существенного – внутреннего мира своих героев, их взглядов и переживаний,

мыслей и чувств. Зато о внешней, бытовой стороне жизни, . буднях и праздниках

провинции и столицы повествуется обстоятельно, конкретно, детально, как будто

для того, чтобы утопить в этих подробностях самую суть дела»

[149].

Мы уже говорили о смысле настойчивых сопоставлений Онегина с байроновским

Чайльд-Гарольдом. Продолжая это рассуждение, заметим, что герой Байрона лишь

отстраняется от общества, а не бежит от него. К тому же психологическому типу

принадлежит и Онегин. Пушкину важно было акцентировать сходство Онегина

именно с Чайльд-Гарольдом, а не с байроновским героем-индивидуалистом вообще,

ведь деревенское уединение Онегина открывало перед ним возможность

разобраться в себе самом и в окружающем мире, определить возможные варианты

развития собственной судьбы.

В деревне перед нами предстает новое действующее лицо

По имени Владимир Ленский,

С душою прямо геттингенской,

Красавец, в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт.

(V, 38)

С Ленским в роман входит тема романтизма и его судьбы в России. Ленский

возвращается на родину, закончив свое обучение в Геттингенском университете,

откуда привез не только «учености плоды», но и «вольнолюбивые мечты». Однако

вольнолюбие Ленского было довольно абстрактным, убеждения – неопределенными и

носили мечтательный характер:

Он пел разлуку и печаль,

И нечто, и туманну даль,

И романтические розы.

(V, 40)

Восторженность и экзальтацию романтизма Ленского Онегин с его трезвым

взглядом на жизнь не принял, правда, и разочаровывать юного мечтателя не

спешил:

Он охладительное слово

В устах старался удержать

И думал: глупо мне мешать

Его минутному блаженству;

И без меня пора придет;

Пускай покамест он живет

Да верит мира совершенству.

(V, 43)

Но в обрисовке характера Ленского нет сатирических черт. Поэт скорбит о

Ленском, пишет о юноше, «Ольгою плененном», с болью и нежностью:

Ах, он любил, как в наши лета

Уже не любят; как одна

Безумная душа поэта

Еще любить осуждена.

(V, 45)

и говорит о том, что «Ни охлаждающая даль,//Ни долгие лета разлуки.//Ни шум

веселий, ни науки//Души не изменили в нем,//Согретой девственным огнем» (V,

45).

Трезво оценивая общественную позицию юного поэта, Пушкин с симпатией

изображает его гуманную личность. Но жизнь к людям подобного типа беспощадна,

они оказываются жертвами страшного мира. Восторженность Ленского была смешна

в сравнении с мудрой опытностью Онегина II главы; теперь она становится

возвышенной и человечной в сравнении с эгоизмом Онегина. Ленский пал жертвой

эгоизма Онегина, его боязни «шепота» и «хохотни глупцов», его зависимости от

общественного мнения. Индивидуализм героя осужден в V и особенно в VI главе.

Произошла переакцентировка в оценке героев.

Центральным событием романа становится встреча Онегина с Татьяной, характер

которой раскрывается перед читателем и как неповторимая индивидуальность, и как

тип русской девушки из провинциальной дворянской семьи. Мать дает дочери

уроки «приличия», учит «законам света», французскому языку, передает свою былую

страсть к сентиментальным романам:

Ей рано нравились романы,

Они ей заменяли все;

Она влюблялася в обманы

И Ричардсона и Руссо.

(V, 49)

В подобных условиях жили и воспитывались многие русские дворянские барышни.

Как и они, «Татьяна верила преданьям// Простонародной старины,//И снам, и

карточным гаданьям,//И предсказаниям луны» (V, 101). Пушкин, рисуя характер

русской женщины, был верен правде жизни, а не отвлеченному идеалу. Белинский

писал о Пушкине, что он первым воспроизвел в лице Татьяны русскую женщину.

Воспитание, целью которого было подготовить девушку к замужеству, и чтение книг

давало пищу жажде любви, которую испытывала Татьяна. «Книжное воспитание

означало европейское воспитание, ибо дворянские девушки читали

западноевропейских писателей «не в переводах одичалых», а в подлиннике. И

читали их душой»[150], - справедливо

пишет В.К. Кантор. Все идеальные образы книжных героев – «любовник Юлии

Вольмар,//И Вертер, мученик мятежный,//И бесподобный Грандисон» - все для нее

«в одном Онегине слились» (V, 59). И все же в этом выборе проявилась

незаурядность Татьяны, которая не могла бы полюбить ни Ленского, ни тем более

Буянова или Пустякова. Чистоту ее души оберегала близость к иному миру, к

иной, народной России, олицетворением которой была духовно близкая Татьяне няня

Филипьевна. Не кто иной, как няня, поняла и поддержала героиню в момент

совершения важного шага – написания письма Онегину.

«Письмо Татьяны, - пишет В.С. Непомнящий, глубоко восхищенный силой чувства

героини, - это акт веры, веры могучей и безраздельной. Только увидев Онегина,

она поверила, что «это он». и что они созданы друг для друга. Эта ее

вера – и есть любовь. Не случайно письмо Татьяны проникнуто религиозными

мотивами: «То в вышнем суждено совете. То воля неба: я твоя. Ты мне послан

Богом.»[151].

Однако признание Татьяны, дышавшее искренней любовью, не нашло отклика в

охлажденном сердце Онегина: его чувства были безжалостно искажены обществом,

в котором связывала людей не любовь, а выгодная женитьба. Он поступил с ней

«очень мило», но это, конечно, не похвала. Автор далек от того, чтобы

прямолинейно осуждать своего героя, не влюбившегося в «милую Татьяну»; Онегин

обнаружил и «души прямое благородство» (V, 83). Но художественное

произведение имеет свои законы: на героя, приносящего несчастье любимой

автором героине, падает тень вины.

Возможно, Татьяне было бы намного легче, если бы она после этого

разочаровалась в Онегине. Вера, как писал апостол Павел – это уверенность в

невидимом, а ведь Татьяна как раз не поверила «видимому» в Онегине, она

продолжала верить своему сердцу, и это приносило ей невыразимые страдания.

В характере Татьяны, как он дан в V главе, появилось новое, объясняющее ее

глубокую человечность – «русская душою». Пушкину открылась тесная связь

человека с общей и большой жизнью народа. Французские романы, уроки маменьки

не разрушили близости Татьяны с родной природой и духовной жизнью народа

(даже знаменитый сон Татьяны передан в образах народной поэзии и сказки).

Татьяна по условиям своей жизни оказалась ближе всего к этой культуре. Онегин

всем своим прошлым был отдален от этого мира, и, хотя он и начал приближаться

к нему в деревне, на нем был груз моральных правил, усвоенных в юности.

В III и IV главах замысел развивается в новом направлении. Намечается тема

зла, причиняемого героем-индивидуалистом, тема трагической неразрешимости

конфликта между личностью и обществом: герой выше породившей его светской

среды (она ему скучна), но вместе с тем он подвластен ее законам, не находит

в себе силы их преодолеть.

А находит ли в себе эти силы Татьяна, которая вынуждена была разорвать все

связи с прежней жизнью и уехать в Москву навстречу своей новой жизни в «вихре

света»?

Став блестящей княгиней, «законодательницей зал», Татьяна царит над всем

окружающим обществом и в то же время отделена от него каким-то огромным

невидимым пространством:

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора наглого для всех,

Без притязаний на успех,

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей.

Все тихо, просто было в ней,

Она казалась верный снимок

Du comme il faut.

(V, 171-172)

Теперь уже она очаровывает Онегина. Эта женщина, в отличие от «той девочки», ему

нравится. И очень верно звучит высказывание Достоевского: «Вечный скиталец

увидал вдруг женщину, которою прежде пренебрег, в новой блестящей недосягаемой

обстановке, - да ведь в этой обстановке-то, пожалуй, и вся суть дела. Ведь этой

девочке. теперь поклоняется свет, этот страшный авторитет для Онегина»

[152]. И Татьяна чутким сердцем любящей женщины чувствует, что Онегин любит

только свою фантазию, что он принимает ее не за ту, кто она есть. Как

справедливо заметил в связи с этим В.С. Непомнящий, «ее письмо – это письмо

любви, его письмо – письмо страсти. В страсти главное – «я». В любви главное –

«ты»[153]. Онегин всю жизнь видел в

мире только себя и поэтому прошел мимо своего счастья, и Татьяна знает, какая

путаница царит в его душе, говоря ему:

Как с вашим сердцем и умом

Быть чувства мелкого рабом?

(V, 188)

Самое большое из чувств Татьяны – любовь к Онегину, и именно поэтому она ему

отказывает. Это не единственная причина отказа, - ведь Татьяна верна слову, она

«другому отдана» и нарушить брачный обет не может, - но, пожалуй, главная.

«Когда она говорит Онегину «нет», когда. расстается с тем, кому мечтала отдать

всю себя, - она жертвует собой ради Онегина. Потому что есть преграда, которую

она перейти не может и не хочет: любовь, слитая с совестью, - или совесть,

облеченная в любовь.»[154] - пишет

В.С. Непомнящий. «То, что Татьяна отсекла от себя возможность «романных

поступков», лишь перенесло динамическую противоречивость ее характера в сферу

внутренней жизни, превратив ее в образ глубоко трагический»

[155], - справедливо отмечает Ю.М. Лотман. И, возможно, этот поступок

Татьяны, когда Онегин стоит, «как будто громом поражен», может преобразить его,

но этого читателю знать не дано: автор покидает своего героя «надолго,

навсегда». Заметим, что автор не выносит окончательного «приговора» Онегину, не

желает ему зла, оставляя его «в минуту, злую для него» - с добром, с

возможностью духовного возрождения. Герои расстаются, но Татьяна не перестает

любить. И здесь есть вечное взаимопритяжение и взаимоотталкивание двух

противоположных начал – женского и мужского, чувственности и рациональности, а

значит, и трагичность, истоки которой – в невозможности достижения счастья,

которое не всегда основано на следовании своему долгу.

«Заметим, - пишет В.К. Кантор, - что в России всегда был культ Богоматери,

Богородицы, но почти неизвестен культ Девы; что, разумеется, было связано с

отсутствием личностного мужского начала, умеющего увидеть одухотворенно-женское

в женщине»[156]. Мужчине, по мнению

исследователя, дано увидеть в женщине высшее, божественное начало, которое

способно преобразить его. С надеждой на духовное и нравственное преображение

героя и оставляет нас автор.

Пушкин раскрыл историей любви Татьяны и Онегина драму нравственной несвободы

человека. Нравственная ценность человека, его общественная позиция стали

проверяться любовью и в более поздних произведениях русской литературы.

Проблема счастья была близка и дорога поэту. Роман, рассказывающий о встрече

двух людей, живших во враждебном им обществе, о погубленной любви, становился

романом общественным, исторически конкретно воспроизводившим и исследовавшим

современность. Таким образом, Онегин для Пушкина стал в своем роде тоже

«энциклопедией русской жизни».

«Разочарованность рядом с романтической очарованностью, трезвость рядом с

восторженностью и идеальностью – все это несомненные приметы той исторической

эпохи, - пишет Е.А. Маймин. – Герои пушкинского романа не просто исторически

значимы – само их художественное существование. несомненно определялось теми

историческими задачами и целями, которые ставил перед собой Пушкин, создавая

свой роман»[157].

2.3. Авторский идеал в романе «Евгений Онегин»

В романе «Евгений Онегин» проявилась пушкинская полнота духа как способность

вмещать и выражать все многообразие жизни. «Пушкин в «Евгении Онегине»

исторически подошел к менявшейся на его глазах современности и к своему

собственному сознанию»[158], -

справедливо указывает И.М. Семенко. В современном европейском и русском

литературоведении, исследующем сложнейшие проблемы Автора и Читателя, Автора и

его «картины мира», Автора и Героя, пушкинский роман становится буквально

кладезем аргументации в спорах по этим вопросам.

В 60-70-х гг. ХХ в. имел место спор об образе автора – одной из основных

категорий теоретико-литературной мысли (идею автора как центра художественного

произведения отрицал, например, Р. Барт (программная статья «Смерть автора»),

настаивая на мысли, что «письмо есть изначально обезличенная деятельность»

[159]). Однако ведущие российские литературоведы (С. Бочаров, В. Кожинов),

развивая идеи В. Виноградова[160] и

М.М. Бахтина[161], заговорили о

проблеме автора как основополагающей в науке о литературе. В настоящее время

центральная позиция автора в мире художественного произведения не вызывает

сомнений: ведь автор берет на себя функции обеспечения «внутренней цельности и

целостности» произведения, «вступая в различные взаимоотношения с героями»

[162]. И автор, и читатель, а также непосредственные действующие лица

повествования - постоянные, активные характеры в романе "Евгений Онегин". Их

взгляды на мир по-разному переплетаются, а изменение во взглядах автора

вызывает уже упомянутые «противоречия» между отдельными частями романа,

усиливая его жизненность. «Евгений Онегин» характеризуется «размыванием границы

между действительностью, изображаемой в произведении, и реальностью, в которой

существуют живой создатель художественного текста (биографический автор) и его

читатели»[163], и авторское «я»

настраивает читателя на доверительный разговор-исповедь. Действительно,

«авторская творческая активность направлена на воплощение «мечты о своем

читателе». Потому в художественной структуре произведения – наряду и в

соответствии с «образом автора» - происходит выделение его коммуникативной

пары: «образ читателя», воображаемый читатель (адресат)»

[164]. Говоря о лирических отступлениях в романе «Евгений Онегин», мы в

общих чертах уже касались проблемы читателя как собеседника автора, причем

собеседника как бы вне зависимости от «временного статуса» читателя. Если же

говорить о «близком автору «читателе», понимающем собеседнике-современнике»

[165], то это предполагает постоянное возвращение к воспоминаниям,

обусловленным общим для «читателя-современника» и для автора

социально-историческим прошлым (отсюда, кстати, и необходимость комментирования

романа, возникшая уже в конце XIX в., когда многие реалии пушкинской эпохи

стали историей), возвращение к ранее прочитанным частям текста («смотрите

первую тетрадь» (V, 116)) и различным сюжетным моментам («Онегин (вновь займуся

им).» (V, 170)). Обращаясь к читателю, автор оценивает определенные жизненные

явления, выражая при этом свой философский взгляд на мир, что неизменно связано

с духовным самораскрытием автора.

Современное литературоведение осваивает категорию автора как одну из масштабных

и всеобъемлющих: без нее невозможно полноценное исследование художественного

произведения. Проблему автора в разное время рассматривали такие замечательные

исследователи, как Ю.Н. Тынянов, Б.М. Эйхенбаум, Л.Я. Гинзбург. В их трудах

находит отражение мысль о «протеизме» Пушкина, высказанная еще В.Г. Белинским и

Страницы: 1, 2, 3, 4