Диплом: Проблема эмансипации в русской и европейской литературе 19 века

характера и подчиненного положения в семье.

Джейн отличалась и от героинь современных романов. Обычно женщина

изображалась в привычном амплуа: ей надо было устроить свою жизнь, то есть

обязательно выйти замуж, стать хозяйкой дома и так достичь некоего

социального статуса – по мужу. Поэтому ее главное «занятие» в жизни быть

очаровательной и «заставить» на себе жениться.

Героини Шарлотты Бронте, укрывшая свою «неженственную» индивидуальность под

мужским псевдонимом, были совсем иными. Джейн – как раз та самая «личность сама

по себе», изобразить которую мечтала известная английская общественная

деятельница XVIII века, поборница женских прав, Мэри Уолстонкрафт. В романе

«Мэри. Вымысел» (1788) она пытается набросать портрет женщины, которая умеет

думать, которая является личностью сама по себе, а не светит отраженным светом,

позаимствованным у интеллекта мужчины. Шарлотта Бронте, несомненно, развила

уолстонкрафтовскую идею о равенстве полов, высказав, устами Джейн, довольно

крамольную для того времени и оспариваемую иногда и сейчас на Западе мысль, что

женщина имеет право «чувствовать как мужчина». Томящаяся скукой и монотонностью

жизни в Торнфилде, когда в поместье еще не возвратился Рочестер, Джейн думает:

«Напрасно утверждают, что люди должны быть удовлетворены бездействием. Нет, они

должны действовать, и они выдумывают себе дело, если не могут найти его.

Миллионы осуждены на еще более бездейственное положение, чем мое, миллионы

молчаливо бунтую против своего жребия. Никому не известно, сколько мятежей,

помимо политических, зреет в массах, населяющих землю. Считается, что женщины

очень спокойны в большинстве своем: но ведь женщины чувствуют так же, как

мужчины. Их способности требуют осуществления и приложения в той же мере, что и

способности их братьев, они страдают от чрезмерно строгих ограничений и застоя

не менее, чем страдали бы мужчины, и неразумно утверждать, как это делают их

более привилегированные спутники, что женщины должны довольствоваться

приготовлением пудингов и штопкой носков, игрой на фортепиано и вышиванием

сумочек. Бессмысленно осуждать их или смеяться над ними, если они стремятся

действовать или знать больше, чем обычай считает достаточным для их пола».

[90] Воспитанная в традиционных представлениях о назначении и долге женщины,

пасторская дочь Шарлотта Бронте выступала теперь против «вековой мудрости»,

которую служители церкви внедряли в сознание своей паствы, говоря о женщине как

о существе суетном, греховном и поэтому подлежащем строгому контролю и

руководству со стороны мужчины. У нас нет никаких сведений о том, был ли Бронте

знаком трактат американской общественной деятельности Маргарет Фуллер «Женщина

в XIX столетии» (1845), где та ратовала за предоставление женщине равных с

мужчиной возможностей развития. Источником вдохновения для Фуллер стала

известная работа Мэри Уолстонкрафт «Защита прав женщины» (1792), в основу

которой были положены идеи «Общественного договора» Руссо, идеи Т. Пейна и У.

Годвина о свободе личности. Но Маргарет Фуллер, обогащенная знанием

утопического социализма Фурье, ратовала не за абстрактное равенство мужчины и

женщины, но за равенство социальное, экономическое и политическое. Женщина

имеет право на самое лучшее и глубокое образование и не для того только, чтобы

стать просвещенной спутницей и интересным собеседником мужа, но чтобы и

природные способности получили дальнейшее развитие на службе обществу. Свобода

женщины, утверждала Маргарет Фуллер, неотъемлема от свободы мужчины. И если

мужчина хочет быть по-настоящему свободным, пусть предоставит свободу женщине.

Критиковала М. Фуллер и традиционный брак: не унизительно ли такое положение,

когда женщина лишена права распоряжаться собственной жизнью, когда вместо того,

чтобы способствовать расцвету «ее дарований, ее духовной красоты», общество и

мужчина обрекают ее на долю «кокетки», «проститутки» или «хорошей кухарки»?

Идеалом Маргарет Фуллер была «гармоничная женщина», свободная, прекрасная,

всесторонне развитая личность, щедро наделенная дарованиями, женщина,

полновластно распоряжающаяся своей духовной, эмоциональной и социальной жизнью.

Некоторые мысли Шарлотты Бронте по этому поводу обнаруживают поразительное

совпадение с принципиальными положениями Фуллер. Более того, получившая весьма

скудное образование, Бронте тоже понимала, что благими намерениями и прекрасным

образованием (если бы даже оно было доступно всем) проблемы «равных

возможностей» не решить, хотя и отмечала в одном из более поздних писем, что

современных девушек лучше учат и они не опасаются прослыть «синим чулком», как

это было в годы ее молодости. Главное, однако, в социальном положении женщины,

считает Бронте, женщина должна завоевать независимое положение, стать хозяйкой

своей жизни, но в достижении этой цели могут способствовать только меры

радикальные. «Конечно, существуют непорядки, которые можно устранить

собственными усилиями, но столь же верно, что существуют другие, глубоко

укоренившиеся в фундаменте общественной системы, к которым мы даже не способны

подступиться, на которые мы не смеем жаловаться и о которых лучше не думать

слишком часто», [91] - напишет она Э.

Гаскелл два года спустя после выхода «Джейн Эйр».

Итак, равенство полов предполагало, по мысли Ш. Бронте, равенство социальное,

очевидно, политическое и, конечно, эмоциональное, психофизическое. Сказать, что

женщины чувствуют так же, как мужчины, уже было большой смелостью в 40-х годах

XIX столетия, тем более – для дочери пастора. Смелостью было изобразить Джейн

страстной натурой: Бронте рисует иногда поистине непреодолимую страсть, которую

Джейн удается сдерживать огромным напряжением воли. Очевидно, и «физический»

компонент ее чувства, и смелость, с которой Керрер Белл утверждал его

закономерность, вызвал знаменательную ханжескую реакцию уже упоминавшегося

«Квотерли ревью», брезгливо вопрошавшего, между прочим, «не женщине ли, которой

по некоторой существенной причине возбраняется общество представительниц ее

пола», принадлежит роман, обнаруживающий «грубость» в трактовке некоторых сцен.

Но это точка зрения тех, кто хотел опорочить автора и тем самым оскорбить его.

«Джейн Эйр» интересно сравнивать с романом ее сестры Эмили Бронте «Грозовой

перевал» и Энн Бронте «Агнес Грей», которые в декабре 1947 года, наконец,

увидел свет. В следующем параграфе мы обратимся к более глубокому анализу

«Грозового перевала» Э. Бронте, а пока сделаем несколько общих замечаний по

нему и по роману Ш. Бронте. Э. Гаскелл отмечала в «Жизни Шарлотты Бронте», что

«первый из этих романов вызвал отвращение у многих читателей той

выразительностью и силой, с которой были изображены дурные и исключительные

персонажи. Другие в то же время почувствовали его незаурядность, его

гениальность, несмотря на то, что она проявлялась в изображении мрачных и

отталкивающих преступников».[92]

Буржуазному читателю, привыкшему к определенным этическим и эстетическим

литературным шаблонам, действительно было трудно воспринять роман Эмили во всей

его сложности и противоречивости, хотя он мог ощутить удивительную силу этого

романа, завоевавшего особое признание в ХХ веке. Существует даже с легкой руки

современного английского историка литературы Ф.-Г. Ливиса популярное на Западе

суждение, что Эмили Бронте была действительно «гениальной» писательницей, в то

время как ее сестры только «талантливыми». Но все усиливающийся на Западе поток

«бронтейны» -критических исследований о творчестве сестер – на первое место

выносит все-таки Шарлотту Бронте. Эмили Бронте во многом остается для

исследователей литературной загадкой – так мало известно о ней самой.

В своем романе силой таланта, присущего ей, Шарлотта Бронте заставляет

поверить нас в любовь Рочестера и Джейн и сделать правдоподобным счастливый

конец романа, хотя читатель не может иногда не думать, что такой конец

продиктован скорее субъективной авторской волей. А вот в «Грозовом перевале»

стихийные страсти главных героев – Хитклифа и Кэтрин, невозможность им

соединиться, предательство Кэтрин в конечном счете объясняются весьма

реальным социальным фактором: дворянским снобизмом Кэтрин, не желающей

унизиться до брака с безродным Хитклифом.

«Грозовой перевал», несомненно, как и «Джейн Эйр», - сложное сочетание

элементов романтизма и реализма, произведение, которое тоже можно

охарактеризовать как явление переходное в эволюции английского романа XIX

века от романтической эстетики к реализму. В какой-то мере, если вспомнить

удачное определение У. Годвина, то «сказка» о реальной действительности.

Второй роман Шарлотты Бронте – «Шерли» - имел такой же блестящий успех, как и

«Джейн Эйр». Героиня его, Шерли, не похожая на чопорных и бледных мисс,

которые усердно плодились романистками Англии, произвела общий восторг. Это

причудливая, энергическая девушка, которая отстаивает свою свободу наперекор

общественным предрассудкам и воле семьи.

Незадолго до смерти она издала свой последний роман – «Villette».

Эстетическая критика нашла в нем еще большие достоинства, чем в первых двух

романах, но он далеко не имеет того значения. Повесть о жизни бедной

гувернантки: героиня ее гораздо незначительнее Джейн Эйр, хотя сродни ей. Она

томится той же тоской одиночества, она так же умеет отстоять свои убеждения,

несмотря на то, что любовь подкупала ее изменить им, но она не

верноподданная, которая, как Джейн, ищет конституционного монарха; она –

раба, которая ищет властелина. Найдя его, она целует его руку, говоря себе:

«Я нашла своего властелина и воздавала ему честь». Во всех романах Ш. Бронте

героини отличаются умственным несовершеннолетием. Все их стремления к любви –

не только весьма естественная жажда счастья, раздраженная до болезненной

тоски и чтением поэзии, и мечтами, и отсутствием определенной цели в жизни;

но вместе с тем и желание найти себе руководителя в жизни, который снял бы с

них заботу думать и решать за себя. «Научи меня, что мне делать», - говорит

Луи Шерли. Пускай это не раболепное подчинение, но добровольное признание

влияния, которое неизбежно будет иметь более развитое существо над менее

развитым; но почему же именно все они ждут этого развития от избранника

своего сердца? Неужели до сих пор еще не сложился в английском обществе идеал

женщины, которая могла бы сама идти своим путем, не изнывая оттого, что ей не

на чью руку опереться?

В чем же была тайна громадного успеха романов Шарлотты Бронте? В том, что в ее

романах общество почуяло живую правду. Она первая показала обществу страдания

женщины, которая видит закрытыми все пути жизни, кроме единственного указанного

ей природой и обществом, но видит и этот единственный путь в руках случая. Она

первая сказала обществу: «смотри, что ты делаешь с нами». Тайна этого успеха

заключалась еще в той, хотя и искалеченной пасторской моралью силе, которая

сказалась в ее романах. Этой силе было тесно в тех рамках, в которые уложило ее

общество. Шарлотта в ранней молодости писала одной подруге: «Как я часто

желала, чтобы судьба определила мне жить в смутные времена последней войны,

испытать увлекательное возбуждение великих событий, при мысли о которых мой

пульс бился сильнее».[93] И это желание

– общее молодости всех женщин, в которых бродят живые силы. Их умы тогда были

бы заняты великим общим интересом, и, кто знает, быть может, обществу

понадобились бы эти силы, которые испаряются в бесплодном брожении. Разумеется,

с годами воинственный энтузиазм Шарлотты Бронте сменился разумным взглядом на

бесчеловечные бойни, позорящие человечество. Другой причиной ее громадного

успеха было то, что она была вполне по плечу своему времени. Если она стояла

выше части общества, исповедовавшей символ веры разных Домашних Бесед вроде

«Quarterly Review», зато она была представительницей идей и стремлений массы

общества. В обществе начинало очень медленно пробуждаться сознание

неудовлетворительности его жизни, бедности интересов. Теккерей своими

блестящими, многотомными сатирами бросал ему в лицо упрек его пошлости и

пустоты. Диккенс в свои талантливые картины жизни общества вставлял мрачные

эпизоды нищеты, страданий, угнетения. Шарлотта Бронте сама болела душой от тех

язв общественной жизни, на которые указывали и Теккерей, и Диккенс. Пасторская

мораль, которую она понимала глубже и чище общества, дала ей идеал жизни более

человечной, более разумной, чем та, которою жило общество. Во имя этой морали

она обличала недостатки общества.

Взгляды сестры Шарлотты – Эмилии Бронте – и ее творчество, идеи оригинальны,

но во многом перекликаются с творчеством Шарлотты.

В этой части работы мы более подробно осветим творчество еще одной из сестер

Бронте – Эмилии Бронте. В своем романе она также, как и Шарлотта, вывела

новую героиню и по-своему отразила положение женщины в современном ей мире.

Эмилия Бронте начинала со стихов. Герои стихов Эмилии Бронте часто

оказываются в положении бездомных скитальцев. Особенно печальна участь

женщин: они теряют возлюбленных, родной кров, свободу.

В груди Эмилии Бронте жил метяжный дух, роднивший ее с лучшими поэтами

английского прогрессивного романтизма – Байроном и Шелли. Отдаленная от

большого мир стенами пастората, она лихорадочно писала о тюрьмах, пытках,

войнах, восстаниях, о своей жажде счастья, справедливости и свободы.

Писательница мечтает пронести сквозь жизнь и смерть свободную душу и сердце

без цепей.

Слава пришла к Эмилии Бронте в сущности поздно, незадолго до смерти, хотя ей

еще не было тридцати лет.

Эмилия знала, что умирает от болезни, против которой медицина ее времени была

бессильна. Она встретила свою смерть со спокойным стонцизмом. Возможно, жизнь

была для нее тягостна, и поэтому она отказалась от помощи врачей. Она

вставала с постели и работала до последнего дня.

«Ей не придется больше дрожать от жестокого холода и резкого ветра. Эмилия уже

не чувствует их.»,[94] – писала Шарлотта

своей подруге. Мы не знаем, думала ли Шарлотта о зимних ветрах йоркишрских

холмов, когда писала эти строки, или она имела в виду холодное равнодушие того

мира расчетливости и эгоизма, который окружал их.

«Она умерла, когда будущее сулило так много»,

[95] – писала Шарлотта. И ошиблась. Это время уже миновало. Но была пора,

сулившая необычайно многое, так много, что произведения Эмили кажутся лишь

малой частью неосуществленного, несмотря на всю их значимость. Собственно

говоря, Эмили осуществила многое из того, что оно сулило. Очень соблазнительно

гадать, насколько больше удалось бы ей осуществить и – что гораздо важнее –

сумела бы Эмили сохранить душевное равновесие, если бы не уступила Шарлотте и

отказалась поехать в брюссельский пансион. Быть может, видеть в брюссельском

эпизоде решающий фактор, определивший несчастья Эмили, не столь уж разумно.

Быть может, в этом есть что-то суеверное. Однако в любом случае ничего хорошего

Брюссель как будто не принес, хотя Шарлотта, действовавшая всегда из самых

лучших побуждений, бесспорно, не видела никакой связи между пребыванием Эмили в

Брюсселе по ее настоянию и своим ежедневным беспомощным бдением возле умирающей

сестры. А в конечном счете, даже если бы гений Эмили цвел дольше, ее все равно

ожидала бы ранняя смерть, как и всех детей Бронте, которые, как когда-то

написала Эмили, были «все в полном здравии».

Романы сестер Бронте резко выдавались свежестью и оригинальность в массе

фешенебельных, поучительных и чинных романов, которыми ежегодно наводняют

литературный рынок бесчисленное множество английских романистов. И если идея

этих романов была та же поучительная и чинная, зато форма, в которую она была

облечена, поражала смелостью и реальностью, которых публика не привыкла

встречать, особенно в женских романах.

О творчестве Шарлотты и Эмилии Бронте написано огромное количество

исследований, монографий, биографий. Буржуазные литературоведы нередко

пытаются поставить «Грозовой перевал» выше произведений классиков

критического реализма на том основании, что Эмилия Бронте якобы раскрыла

«вечные» непреходящие порывы человеческой души, никак не связанные с реальной

действительностью, приписывают роману мистицизм, называют его «чистой

поэзией». «Грозовой перевал» называли «романтичнейшим из романов» (У.Пейтер),

«дьявольской книгой, объединившей все самые сильные женские наклонности»,

одним из самых лучших романов «по силе и проникновенности стиля» (Д.Г.

Россети), «одним из манифестов английского гений. романом, перерастающим в

поэзию» (Д. Фокс).

Ральф Фокс, принадлежащие к английской прогрессивной критике, дал глубокий

анализ «Грозового перевала» своей работе «Роман и народ». Считая это

произведение «одной из самых необыкновенных книг, когда-либо созданных

человеческим гением»,[96] Р. Фокс

подчеркивает его органическую связь со своей эпохой: это – «вопль отчаянного

страдания, вырванный из груди Эмилии самой жизнью. Книгу эту создала английская

жизнь средневикторианского периода».[97]

2.3. «Грозовой перевал» Эмилии Бронте. Героини в романе

Сюжет романа «Грозовой перевал» навеян отчасти семейными преданиями. Отец

Эмилии давно покинул Ирландию, но его еще связывали с родным народом те

сказки и легенды, которые он берег в памяти и в долгие зимние вечера

рассказывал своим дочерям. Рассказывал он и о своих предках; среди этих

семейных историй была одна о каком-то таинственном найденыше, который из

мести за испытанные в детстве унижения, разорил воспитавшую его семью. Но не

только этот образ, послуживший, видимо, прототипом Хитклира, роднит книгу

Эмилии со старыми ирландскими легендами. В суровом колорите романа, в мрачной

фантастике некоторых его эпизодов чувствуется дыхание Ирландии, оживают

сказания о демонах и феях – эти поэтические грезы оскорбленного и гордого

народа.

В «Грозовом перевале» изображена Англия, какой она была в 1847 году.

Описанные в романе люди живут не в выдуманном, неземном краю, а в Йоркшире.

Хитклиф рожден не на страницах произведений Байрона, а в трущобе Ливерпуля.

Нелли, Джозеф и Гэртон говорят языком уроженцев Йоркшира. Чувства и страсти,

раскрытые Эмилией Бронте с такой потрясающей силой в романе, разыгрываются в

самой реальной и обыденной обстановке. Не случайно роман «Грозовой перевал»

начинается с даты – 1801 год, а события, описанные в нем, происходят примерно

на протяжении последних сорока лет XVIII века.

Роман «Грозовой перевал» подвергся в свое время ожесточенным нападкам

реакционных критиков. Их возмущало несходство этой книги с трафаретными

викторианскими романами – полное отсутствие назойливого морализирования,

смелое изображение характеров и страстей, сложных человеческих

взаимоотношений.

Действие романа происходит в глуши Йоркшира – на ферме Грозовой перевал

сквайров Эрншо и в поместье Мыза Скворцов потомственного судьи Линтона. На

протяжении долгих лет эти семьи были добрыми соседями, пока судьба не

столкнула их с «чужим» - Хитклифом, который принес им разорение и гибель.

Отразив в романе вполне реальный процесс перераспределения собственности,

писательница романтизировала его причину, придала ему понятную для себя форму

мести за поруганную любовь, за униженное человеческое достоинство.

«Грозовой перевал» воспроизводит картину жизни в 1847 году. При всей

легкости, непринужденности повествования, при всей естественной

многосложности родственных связей между героями «Грозовой перевал» - это

весьма искусно построенная книга, в которой самым тщательным образом

продуманы технические проблемы композиции.

Центральным стержнем произведения является история взаимоотношений Кэтрин и

Хитклифа. Эта история проходит через четыре стадии. В первой части,

заканчивающейся посещением Мызы Скворцов, повествуется о зарождении душевной

связи между Кэтрин и Хитклифом и об их совместном бунте против Хиндли и

режима, установленного им на Грозовом перевале. Во второй части речь идет об

измене Кэтрин Хитклифу – эта часть закачивается смертью Кэтрин. В третьей

части рассказывается о мести Хитклифа, а в заключительной части говорится о

происшедшей с Хитклифом перемене и о его смерти. Даже в двух последних

частях, действие которых происходит после смерти Кэтрин, взаимоотношения

между Кэтрин и Хитклифом по-прежнему остаются доминирующей темой, лежащей в

основе всего, что происходит.

Нелегко сколько-нибудь точно определить характер чувства, связывающего Кэтрин

и Хитклифа. Вопреки высказываемым порой утверждениям Эмилия Бронте не боялась

описывать плотскую любовь; сцена, предшествующая смерти Кэтрин, является

достаточным указанием на то, что Кэтрин и Хитклифа связывает отнюдь не

платоническая страсть. Кэтрин, только что давшая согласие выйти замуж за

Линтона, пытается так рассказать о своих чувствах Нелли:

«Моими большими горестями были горести Хитклифа: я их все наблюдала, все

переживала с самого начала! Моя большая душа в жизни – он и он. Если все прочее

сгинет, а он останется – я еще не исчезну из бытия; если же все прочее

останется, то не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и

чужое, и я не буду больше его частью. любовь к Линтону, как листва в лесу:

знаю, время изменит ее, как меняет зима деревья. Любовь моя к Хитклифу похожа

на извечные каменные пласты в недрах земли. Она – источник, не дающий явного

наслаждения, однако же необходимый. Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда

в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за

самое себя, - а как все мое существо».[98]

Узнав, что Кэтрин при смерти, Хитклиф восклицает: «Я не могу жить без жизни

моей! Не могу жить без души моей!»[99]

Каждый читатель понимает, что речь здесь идет о близости более глубокой, чем

половое влечение, о чувстве более сильном, чем романтическая любовь.

Это чувство закалилось в совместном бунте. Для того чтобы правильно понять

конкретную и чуждую романтике сущность произведения Бронте, чуждо припомнить

характер упомянутого бунта и обратиться к главным персонажам «Грозового

перевала».

Огромное влияние оказали на Э. Бронте произведения романтиков Байрона и

Шелли, ей были близки и поняты их герои – борцы против несправедливости и

насилия. Основным персонажем своего романа она делает личность, похожую на

героев романтических поэм Байрона. В характеристике Хитклифа преобладают

романтические черты. Это фигура мрачная и зловещая. О его происхождении можно

только строить догадки. В детстве – «хотя он был недурен собою, да и разумом

не обижен, он умудрялся производить впечатление чего-то отталкивающего». И

дальше писательница постоянно подчеркивает в его облике демоническое начало.

Он «черен, точно родился от дьявола», его «брови угрюмо насуплены» и т.д. Он

одинок, враждует со всем миром; никто никогда не сказал о нем доброго слова,

напротив – «жесткий, как мельничный жернов, и зубастый, как пила», говорят о

нем окружающие. Даже любящая его Кэтрин считает, что это «лютый, безжалостный

человек, человек волчьего нрава». Как истинный романтический герой он наделен

сильными чувствами – его страданий не выдержал бы заурядный человек; причина

его разрушительной ненависти – попранная любовь, оскорбленное чувство

человеческого достоинства.

Кэтрин и Хитклиф не какие-нибудь романтические мечтатели, строящие воздушные

замки. Они бунтуют против режима, при котором Хиндли с женой предаются

дурацкому безделью, в то время как они должны в углубление под полками и

вынуждены читать душеспасительную книгу «Прямой путь к погибели» под надзором

лицемерного святоши Джозефа.

Кэтрин и Хитклиф восстают против этой несправедливости, унижающей их

человеческое достоинство. Бунтуя, они обнаруживают, что нуждаются друг в

друге, что их сближает глубокая и горячая привязанность. Девочкой Кэтрин была

хоть и своенравна, но добра и ласкова; она трогательно связана к Хитклифу -

товарищу ее игр и защитнику. Хитклиф, отверженный всеми, тянется к живой,

одухотворенной и бесстрашной девушке, которая является для него единственной

душой на свете, относящейся к нему с человеческим пониманием и предлагающей

ему свою дружбу. А Кэтрин, которая по происхождению своему принадлежит к миру

Грозового перевала, чувствует, что для того, чтобы полностью проявить свою

человеческую сущность, быть верной себе до конца, она должна безоговорочно

принять сторону Хитклифа в бунте, который он поднимает против тирании Эрншо и

всего, что с ней связано.

Это бунтарское выступление сразу же, чуть ли не с самого начала книги,

заставляет нас проникнуться сочувствием к Хитклифу. Понимая, что он

отстаивает человеческое достоинство, мы становимся на его сторону. Хитклиф

выведен деятельным и умным человеком, способным бороться за положительные

человеческие идеалы. Он – сознательный бунтарь. Именно в совместном участии

Хитклифа и Кэтрин в бунте берет начало связывающее их особое чувство. Именно

благодаря совместному бунтарству каждый из них в глубине души сознает, что

измена тому, что связывает их, явилась бы по какой-то неясной и таинственной

причине изменой всему на свете, изменой высшим ценностям человеческой жизни.

Тем не менее хорошим задаткам в Хитклифе, его любви к Кэтрин Эрншо, был

нанесен непоправимый удар, когда Кэтрин предает Хитклифа и выходит замуж за

Эдгара Линтона, обманывая себя мыслью о том, что она сможет удержать при себе

и того и другого. Только потом обнаруживается, что, отвергнув Хитклифа, она

выбрала смерть. Однако характерно, что «разлучником», на которого направлена

месть Хитклифа, Э. Бронте считает не только Эдгара Линтона, но и всех тех,

кто толкнул Кэтрин на измену, кто воспитал ее легкомысленной и тщеславной,

кто держал самого Хитклифа в невежестве, унижал и создал непроходимую

пропасть между ним и его любовью. В несчастье Хитклифа она обвиняет общество.

Романтическое одиночество Хитклифа, его вражда со всем миром объясняются

вполне рельными причинами.

Но вернемся к истории взаимоотношений Кэтрин и Хитклифа. Итак, Кэтрин

согласилась выйти замуж за Эдгара Линтона. Конфликт здесь носит явно социальный

характер. Кэтрин соблазняется жизненным укладом Мызы Скворцов, воплощающим для

нее наиболее привлекательные, «удобные» стороны буржуазного образа жизни. Она

начинает презирать Хитклифа за его «некультурность». Он не умеет поддерживать

светскую беседу, не причесывается, ходит грязный, тогда как Эдгар не только

красив, но «.он будет богат, и я, разумеется, стану первой дамой в округе. И

смогу гордиться, что у меня такой муж».

[100] Растет и высокомерие, эгоизм и жестокость, и вскоре она не щадит

чувств ни Хитклифа, ни Эдгара Линтона, ее «мало что заботило, кроме собственных

огорчений». В доме мужа ее капризам, ее «самовлюбленной уверенности» нет

предела. К концу жизни «ее бессмысленное, злое беснование и святого бы вывело

из себя». Хитклиф исчезает, а Кэтрин становится хозяйкой Мызы Скворцов.

Через некоторое время Хитклиф, повзрослевший и разбогатевший, возвращается в

места, где прошли его детство и юность, и социальный конфликт вспыхивает с

новой силой.

С момента возвращения Хитклифа все попытки Кэтрин примириться с Мызой

Скворцовой обречены на неудачу. Теперь во взаимоотношениях Хитклифа и Кэтрин

нет места для нежности. Они беспощадно треплют друг другу нервы, одержимые

неистовым стремлением погубить один другого. Но когда Хитклиф рядом, Кэтлин

не может строить никаких иллюзий в отношении Линтонов. Кэтрин и Хитклифа

роднит теперь только презрение к ценностям Мызы Скворцов. Это презрение к

Линтону вызвано отнюдь не ревностью – оно имеет нравственную основу. Когда

Нелли сообщает Хитклифу, что Кэтрин сходит с ума, он восклицает:

«Ты толкуешь, что она повредилась умом. Как ей бы не повредиться, черт возьми, в

ее страшном одиночестве?»[101]

Эти слова Хитклиф произносит вскоре после того, как он совершил первый из

своих жестоких, чудовищных актов мщения – женился на Изабелле. Этот поступок

так отвратительно безнравствен, что, казалось бы. Просто немыслимо, чтобы мы

могли теперь всерьез принять нападки Хитклифа на Эдгара Линтона, который в

конце-то концов, если подходит к нему с общепринятыми мерками

добропорядочности, не причинил никому никакого вреда. И тем не менее мы

принимаем эти нападки всерьез, потому что сделать это нас заставляет Эмилия

Бронте.

Мы по-прежнему сочувствуем Хитклифу, даже после его женитьбы на Изабелле, так

как Эмилия Бронте убеждает нас в том, что нравственное превосходство – за

Хитклифом, что он отстаивает более высокие ценности, чем Линтоны.

Казалось бы, слова Хитклифа о «страшном одиночестве» Кэтрин звучат

парадоксально: ведь, судя по всему, на Мызе Скворцов Кэтрин менее одинока,

окружена большей заботой и вниманием, чем в том случае, если бы она связала

свою судьбу с Хитклифом. В действительности Хитклиф с огромной эмоциональной

убежденностью, заражающей и нас, утверждает, что жизнь, которую он предлагал

Кэтрин, более естественна, более полноценна в социальном отношении и более

нравственна, чем жизнь в мирке Мызы Скворцов. Многие из тех, кто подвергает

образ Хитклифа критике, не понимают его истинной сущности именно потому, что

они не чувствуют нравственной силы, звучащий в словах Хитклифа, причем, как

правило, они не признают за Хитклифом этой силы, ибо сами-то они, - сознают

они это или нет, - одного поля ягода с Линтоном.

Хинтклиф и Кэтрин отвергают общепризнанные нормы буржуазной морали –

кульминационной здесь является сцена смерит Кэтрин.

Казалось бы, вся обстановка действия толкает романистку на путь решения этой

сцены в традиционных мелодраматических канонах. Кэтрин при смерти, и вот из

мрака ночи является Хитклиф.

Предсмертные муки героини – месть за поруганную любовь. Кэтрин «предала

собственное сердце», прельстилась богатством и красотой Эдгара Линтона,

захотела стать «первой дамой в округе». Однако не в этом поступке Кэтрин, как

показывает писательница, заключается трагическое противоречие человека и

общества – Кэтрин никто не выдавал насильно за Линтона. Дело здесь в другом:

окружающее общество создало двойственность ее души, лишило ее характер

цельности и тем самым отняло у нее возможность быть счастливой. Ее слова:

«Если мы с Хитклифом поженимся, то будем нищими? А если я выйду за Линтона, я

получу возможность помочь Хитклифу возвыситься.» - и наивны и в то же время в

них звучит уже буржуазная расчетливость, способность идти на компромиссы.

Само ее чувство отравлено и искалечено: любовь в нем сливается с ненавистью,

радость краткого свидания омрачается горем разлуки, жестокость обстоятельств

делает жестокой и ее саму. Наиболее страшный результат и предательства –

одиночество. И Хитклиф, терзаясь своим бессилием помочь ей, говорит: «О, я

знаю, она среди вас, как в аду!.. Как ей было не повредиться, черт возьми, в

ее страшном одиночестве?»

Здесь перед автором открываются возможности: либо Кэтрин на смертном одре

отвергнет Хитклифа, священные узы брака останутся нерушимыми и порок получит

по заслугам; либо восторжествует истинная любовь.

Вряд ли Эмилии Бронте даже в голову приходило остановиться на одном из этих

возможных решений: и то и другое опрокинуло бы замысел ее романа. Тот факт,

что Эмилия Бронте не пошла ни по тому, ни по другому пути, свидетельствует о

ее нравственной силе и художественном мастерстве. Ведь отвергнув возможные

традиционные решения, подсказываемые обстановкой эпизода, автор придает этой

сцене поистине удивительную моральную силу. Хитклиф, застающий Кэтрин при

смерти, беспощаден к ней, нравственно беспощаден; вместо слов утешения он с

жестокой откровенностью высказывает умирающей свою оценку ее поступков.

Отношения между Кэтрин и Хитклифом, отражающие стремление к большей

человечности и к большей нравственной глубине, чем способны вместить

моральные нормы мира линтонов и эрншо, должны пройти через испытание,

которому подвергает их здесь Хитклиф. Всякая полуправда, всякая попытка

обойти жгучие вопросы, о которых идет речь, или смягчить их остроту,

испортила бы все дело, была бы недостойна героев книги. Хитклиф знает, что

одно и только одно может дать душевный покой Кэтрин, которую уже никакими

силами нельзя спасти от смерти: полное и до конца честное осознание сущности

связывающих их уз, принятие как этих уз, так и всего, что стоит за ними. Ни

уговоры, ни сделка с совестью не дали бы надежды на душевное успокоение.

Любое такое проявление слабости было бы унизительно для достоинства обоих,

означало бы, что их жизнь прожита напрасно и что на пороге смерти ничего

нельзя изменить. Хитклиф и Кэтрин, которая не желает быть похороненной среди

Линтонов, под сводами церкви, и отвергает утешения христианства, сознают, что

их отношения важнее самой смерти.

Конец истории Кэтрин и Хитклифа скорее сказочный, фольклорный, чем

мистический. Обрекая свою героиню на загробные муки, Э. Бронте стремится как

можно сильнее наказать ее. В то же время скитания Кэтрин после смерти и

особенно появление духа Кэтрин у окна ее девичьей спальни символически

раскрывают мысль о невозможности человеческого счастья в буржуазном мире.

Поэтому вряд ли можно говорить о стремлении Э. Бронте придать роману

религиозно-мистический характер. «Грозовой перевал» изобилует выпадами не

только против церкви и священников, но и против самой религии. Длинная и

скучная проповедь (в сцене сна Локвуда) кончается всеобщей потасовкой в

церкви. Сами Кэтрин и Хитклиф, поглощенные любовью, мало беспокоятся о

христианском долге. Кэтрин обещает Хитклифу: «Пусть меня на двенадцать футов

зароют в землю и обрушает церковь на мою могилу, я не успокоюсь, пока ты не

будешь со мной!» Вместо раскаяния перед смертью Хитклиф требует: «Никакому

священнику приходить не надо, и никаких не надо надгробных речей: говорю вам,

я почти достиг моего неба. Небо других я ни во что не ставлю и о нем не

хлопочу». И писательница не осуждает своего героя. Божество Хитклифа – его

любовь: «Я и под ноги не могу взглянуть, чтоб не возникло здесь на плитах

пола ее лицо. Оно в каждом облаке, в каждом дереве – ночью наполняет воздух,

днем возникает в очертаниях предметов – всюду вокруг меня ее образ!» В этих

словах отголосок пантеизма Шелли. Писательница делает попытку

противопоставить официальной религии какую-то иную, новую, в которой

поклоняются не бесчувственному и глухому к людским страданиям богу, а

человеку, образ которого сливается с бессмертной природой.

Но Э. Бронте не останавливается на достигнутом. Перед нами предстает новая

история любви – Кэти и Гэртона. Если Кэтрин Эрншо, эта бунтующая, мятежная

душа, порывистая и трагически надломленная женщина, столь не похожая на

кротких и доброжелательных героинь стереотипного английского романа и во

многом схожая, скорее, со своим возлюбленным, трагедия и вина которой в том,

что она, по выражению Хитклифа, «предала свое собственное сердце», искреннюю

любовь к товарищу детства променяла на богатство и положение в обществе,

погибает, замученная угрызениями совести, то ее ошибку искупает ее дочь.

Эмилия Бронте безгранично верит в человека, поэтому закономерна такая

эволюция романа и неслучайно введение в сюжет взаимоотношений Кэти и Гэртона.

Характеризуя Кэти и Гэртона, Э. Бронте постоянно подчеркивает, что это

здоровые, полные сил и энергии молодые люди. Кэти в детстве – красавица,

очень живая, с большим чувством фантазии, поэтическая натура, чуткая ко

всему прекрасному; ей знакомы и сильные чувства, но в отличие от ее матери у

нее более мягкий характер. Маленькая Кэти больше прислушивается к голосу

чувства, хотя и успела уже проникнуться кастовыми предрассудками своей среды.

Когда она с пренебрежением отворачивается от Гэртона, узнав, что он батрак в

доме Хитклифа, перед нами как бы вновь оживает ее надменная мать, и кажется,

что трагедии растоптанной юной любви суждено повториться. Но в душе Кэти

берет верх светлое гуманистическое начало. В том, что Кэти и Гэртон не

потеряли своего человеческого начала, излили, благодаря отчужденности от

своего круга, к которому они принадлежали по рождению, выжить в отравленной

атмосфере борьбы своекорыстных интересов, немалая заслуга принадлежит

ключнице Нелли Дин. Целиком вверенная попечению этой простой женщины Кэти

вырастает приветливой и чуткой к людям. Потеряв отца и очутившись в полном

одиночестве в доме Хитклифа среди равнодушных и жестоких людей, она уходит в

себя, становится сдержанной и непреклонной. На побои и грубости она отвечает

ледяным презрением, непослушанием и дерзостью, ибо только так она может

защитить свое человеческое достоинство.

Кэти не дала сломить себя одиночеству и отчаянию, как была сломлена ее мать:

она смогла устоять против злобы и жестокости Хитклифа, чему способствовало ее

сближение с Гэртоном, первой и единственной воспитательницей которого была

Нелли, вложившая в него то доброе начало, которое не позволило Хитклифу до

конца испортить юношу.

Гэртон впервые предстает перед читателями грубым, неряшливым, дерзким и

неотесанным. В то же время он – «молодой силач, красивый с лица, крепкий и

здоровый»; он не глуп, в нем нет «и тени боязливой податливости». В

мстительных планах Хитклифа Гэртон играет важную роль: всячески унижая

Гэртона, загнав его в «трясину огрубенья и невежества», научив его «презирать

как слабость и глупость все, что возвышает человека над животным», Хитклиф

мстит тем, кто притеснял его самого в детстве. Но при этом он никогда не

выходит за рамки закона, все его преступления неподсудны. Заставляя Хитклифа

сожалеть, что он не «родился в стране, где законы не так строги», Э. Бронте

бросает обвинение в лицо буржуазному обществу с его «законными»

преступлениями.

Хитклиф, видя зарождение любви Кэти и Гэртона, начинает понемногу понимать

причины неудачи своей мести.

Хитклифу не удается лишить Гэртона гордости и самолюбия. Кэти сумела

превратить Гэртона из врага в друга, отогрела его теплом своей человечности;

научила грамоте и убедила в необходимости сопротивляться насилию и злу.

Кэти и Гэртон отнюдь не являются в романе простым воссозданием в новом облике

прежних Кэтрин и Хитклифа, это, как отмечает в своем критическом очерке,

посвященном «Грозовому перевалу» Дж. Клингопулос, совершенно иные люди, даже

более мелкие люди, и, уж конечно, люди, не наделенные такими сильными

страстями, как Кэтрин и Хитклиф. Но тем не менее они символизируют собой

непрерывность и преемственность жизни и человеческих стремлений. Глядя на

них, Хитклиф начинает сознавать бессмысленность своего торжества. В момент,

когда Гэртон, который беззаветно любит его, Хитклифа, приходит на помощь Кэти

после того, как Хитклиф ее ударил, последнему вспоминается чувство,

связывающее его с Кэтрин, во всей его глубине, и до его сознания доходит, что

в любви Кэти и Гэртона есть что-то от того же чувства. Перелом наступает в

тот момент, когда Кэти и Гэртон начинают сближаться, чтобы совместно восстать

против деспотизма Хитклифа. Теперь Хитклиф впервые сталкивается не с людьми,

приемлющими ценности Грозового перевала и Мызы Скворцов, а с бунтарями,

которые разделяют, пусть лишь отчасти, его собственные бешеные усилия

добиться своих прав.

Путь Кэти и Гэртона – это путь активной защиты человеческого достоинства,

любви, дружбы и единства людей, объединенных высшими человеческими

интересами.

Прежняя неистовая ярость уитхла в душе Хитклифа. Он убедился в

бессмысленности борьбы, которую вел, мстя за свое попранное человеческое

достоинство, борьбы против мира власть имущих и собственников, в которой он

избрал орудиями мести ценности этого мира. Подобно тому как Кэтрин была

вынуждена полностью осознать весь нравственный ужас измены своей любви, так и

он, Хитклиф, тоже должен понять весь ужас собственной измены своей

человеческой сущности. Теперь, взглянув в лицо суровой правде, он может

умереть, пусть не как торжествующий победитель и благородный герой, но, во

всяком случае, как человек, предоставив тем самым Кэти и Гэртону возможность

продолжать начатую им борьбу. В смерти своей он вновь обретает человеческое

достоинство.

Именно это второе обретение человеческой ценности, открытие Хитклифу сущности

его заблуждений – причем помощь приходит не со стороны презираемого им мира,

- а также изображение растущего чувства любви между Кэти и Гэртоном,

вызывающее ощущение непрерывности и преемственности жизни в круговороте

природы, придают последним страницам «Грозового перевала» оптимистическое

звучание, создают атмосферу реальной, чуждой сентиментальности надежды.

Любовь Кэтрин и Хитклифа восстанавливается в своих правах. Жизнь идет дальше,

и уже другие в свою очередь станут восставать против угнетателей.

Главное же, мы постигли сущность чувства, связывающего Кэтрин и Хитклифа. Их

любовь, которую Хитклиф, нисколько не впадая в идеализм, называет

бессмертной, - это нечто большее, чем любовь, о которой мечтает индивидуалист

и которая сводится к слиянию душ любящих. Любовь Кэтрин и Хитклифа говорит о

том, что человек, если он предпочитает жизнь смерти, должен восставать против

всего, что губит его заветные стремления и чаяния, о необходимости для всех

людей, объединившись, стремиться к достижению высшей человечности. Кэтрин в

ответ на эту глубокую потребность человеческой души бунтует вместе с

Хитклифом, но, выйдя замуж за Эдгара («хорошая партия»), изменяет своей

человеческой сущности. Хитклиф, мстя тиранам и принимая их собственные нормы,

обнажает бесчеловечную сущность этих норм, но вместе с тем тоже изменяет

своей человеческой сущности и разрушает свою духовную связь с умершей Кэтрин,

призрак которой в ужасе и отчаянии скитается среди вересковых зарослей.

Только после того, как с Хитклифом совершается перемена и он снова с помощью

Гэртона (а следовательно, в конечном счете, и с помощью самой Кэтрин)

признает, что необходимо быть человечным в самом широком смысле этого слова,

Кэтрин перестает мучиться и их прежнее духовное родство восстанавливается. В

романе «Грозовой перевал» смерть не имеет большого значения – ведь речь здесь

идет о вещах более значительных, чем жизнь и смерть отдельного человека.

Более того, смерть Хитклифа, так же как и смерть Кэтрин, - это своего рода

победа, потому что в конечном итоге оба встречают смерть честно, верные своей

человеческой сущности. Впрочем, в романе Бронте ничто не наводит на мысль о

том, что смерть сама по себе является победой. В нем утверждает себя жизнь,

непрекращающаяся, расцветающая снова и снова.

В «Грозовом перевале» нашли свое отражение сложные философские взгляды

писательницы. Здесь сказались свойственные для Эмилии Бронте представления о

мироздании. Роман свободен от ортодоксальной религиозности: Хитклиф и Кэтрин

Эрншо отвергают власть церкви и традиционные представления о загробном мире.

Охваченная своей большой земной страстью, Кэтрин уверена, что была бы глубоко

несчастна в раю и не будет знать покоя, если даже ее зароют в землю на

двенадцать футов и обрушат церковь на ее могилу. Разлученных при жизни

Хитклифа и Кэтрин ожидает за гробом не христианский рай или ад, а давно

желанное соединение. Так в смерти Эмилия Бронте видела освобождение от всех

земных оков.

На протяжении всего романа прослеживаются черты романтизма, влияние которого

сказывается не только в интересе писательницы к роковым человеческим

страстям, но и в языке, которым описаны эти страсти, и в пейзаже, неизменно

сопровождающем события и переживания героев. Характерная романтическая

образность появляется в языке романа, когда Э. Бронте заставляет героев

высказываться о своей любви или рисует патетические сцены. «Люби он ее всем

своим ничтожным существом, - говорит Хитклиф об Эдгаре Линтоне, - он за

восемьдесят лет не дал бы ей столько любви, сколько я за один день. И у

Кэтрин сердце такое же глубокое, как мое. Как моря не вместить в отпечаток

конского копыта, так ее чувство не может принадлежать безраздельно Линтону».

«Грозовой перевал» имеет сложную, но очень четкую композицию. В нем почти нет

второстепенных действующих лиц. Каждый из персонажей обрисован резкими и

яркими мазками и несет максимальную сюжетную нагрузку. Внимание читателя не

отвлекается на детали; все повествование, похожее своим трагизмом и

мрачностью на древнюю сагу, сконцентрировано вокруг одной темы – любви Кэтрин

и Хитклифа.

В своей работе, посвященной «Грозовому перевалу» Эмилии Бронте, Вирджиния

Вулф писала: «Грозовой перевал» - книга более трудная для понимания, чем

«Джейн Эйр», потому что Эмилия – больше поэт, чем Шарлотта. Шарлотта все свое

красноречие, страсть и богатство стиля употребляла для того, чтобы выразить

простые вещи: «Я люблю», «я ненавижу», «я страдаю». Ее переживания хотя и

богаче наших, но находятся на нашем уровне. А в «Грозовом перевале» Я вообще

отсутствует. Здесь нет ни гувернанток, ни их нанимателей. Есть любовь, но не

та любовь, что связывает мужчин и женщин. Вдохновение Эмилии – более

обобщенное. К творчеству ее побуждали не личные переживания и обиды. Она

видела пред собой расколотый мир, хаотичную груду осколков и чувствовала в

себе силы свести их воедино на страницах своей книги. От начала и до конца в

ее романе ощущается этот титанический замысел, это высокое старание. сказать

устами своих героев не просто «я люблю» или «я ненавижу», а «мы, род

человеческий» и «вы, предвечные силы.». Эмилия Бронте дала нам понять, о чем

ее мысль. Эта мысль слышна в маловразумительных речах Кэтрин Эрншо: «Если

погибнет все, но он останется, жизнь моя не прекратится; но если все другое

сохранится, а его не будет, вся вселенная сделается мне чужой и мне нечего

будет в ней делать». В другой раз она прорывается над телами умерших: «Я вижу

покой, которого не потревожить ни земле, ни адским силам, и это для меня залы

бесконечного, безоблачного будущего – вечности, в которую они вступили, где

жизнь беспредельна в своей продолжительности, любовь – в своей душевности, а

радость – в своей полноте». Именно эта мысль, что в основе проявлений

человеческой природы лежат силы, возвышающие ее и подымающие с подножию

величия, и ставит роман Эмилии Бронте на особое, выдающееся место в ряду

подобных ему романов».102

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

Проблема женской эмансипации занимает чрезвычайно важное место в русской и

зарубежной литературе.

Одной из писательниц, впервые остро поставившей вопрос о положении женщин, в

европейской литературе стала Жорж Санд. Она впервые увязывает личную свободу

женщины с общей проблемой социального освобождения.

Взгляд Жорж Санд на положение женщины в обществе позволяет ей прийти к

выводу, что во времена античности и в эпоху Возрождения женщина занимала

более почетное положение, играла более значительную роль в духовной жизни

государства, нежели, например, при Людовике XV, в эпоху разнузданного

разврата, нанесшую браку смертельный удар.

Всецело поддерживая идею семьи, Ж. Санд вместе с тем осуждает тех, кто мыслит

брак как союз неравных; при таких условиях ретрограды способны сделать его

ненавистным и унизительным.

Репутация борца за освобождение женщины создала ей во всех кругах общества

много друзей, но еще больше врагов. Ромкантическая прелесть, которой были

исполнены ее героини, соблазнила не одно женское сердце своей проповедью

свободы. Поколебать семью в 30-х годах XIX века. В разгар реакции, такое

свободное отношение к инстинкту брака значило нанести удар одному из основных

устоев буржуазного строя.

Романы и публицистические сочинения Жорж Санд были восторжено восприняты в

XIX веке самыми выдающимися писателями и критиками России. Эта популярность

великой писательницы и ее влияние на русскую литературу особенно

прослеживается в творчестве писателей «натуральной школы» и прежде всего И.С.

Тургенева.

Мечты и идеалы французской писательницы были близки и дороги ее русским

собратьям по перу. Писемский, назвав одну из глав своего романа «Люди

сороковых годов» - «Жоржзандизм», засвидетельствовал распространение в

русском обществне идей Жорж Санд, суть которых выражена им в следующем

заключении: «Она представительница и проводница в художественных образах

известного учения эмансипации женщин, . по которому, уж конечно, миру

предстоит со временем преобразоваться».

Натуральная школа преклонялась пред Жорж Санд прежде всего потому, что ее

героини выступают в открытую и мужественную борьбу с буржуазным обществом,

его моралью и установлениями во имя человеческих прав униженной этим

обществом личности. Ее произведения стали интенсивно переводиться и

одобрительно оцениваться в России с 1842 года, особенно журналом

«Отечественные записки». Печатались произведения Ж. Санд: «Орас», «Андре»,

«Жанна», «Теверино», «Жак» и другие.

Натуральная школа настойчиво искала обыденных, будничных, подлинных коллизий

и их разрешения. И здесь уже начинался отход от специфической жорж-сандовской

трактовки проблемы эмансипации.

Ж. Санд стремилась дополнить критику существующих порядков утопий, идеальными

отношениями. Но так как в России уже слишком трезвым был реализм натуральной

школы, то сладкие идиллические, надуманные концовки романов Ж. Санд не

принимались.

Известная зависимость Тургенева от Жорж Санд, оказавшаяся в заимствовании

некоторых приемов композиции, не вызывает особых сомнений. Иногда ощутима

преемственность и в принципах изображения в главных и второстепенных романах

«Рудин» и «Накануне». Вместе с тем очевиден и другой, несравненно более

важный итог: в творческой практике Тургенева, а в особенности при создании

«Рудина», уже на лицо художественная полемика с Жорж Санд, действенная,

широко задуманная, углубленно реалистическая огласовка жанра и образной

системы ее романа.

Женские образы в повестях и романах Тургенева привлекали внимание и вызывали

восхищение как в современной ему, так и последующей критике. Великий ромнаист

показал, что такое русская женщина, какие сокровища таятся в ее сердце и уме,

и чем она может быть как вдохновительница.

Мастерство И.С. Тургенева как психолога состоит в том, что в живом и

непроизвольном развитии женского характера им в полной мере показана

своеобразная неповторимая идеальность каждой из героинь. Писатель в своих

женщинах подчеркивает нравственную и требовательность, высокие культурные

запросы, духовную глубину, решительность – все то, что мы теперь молчаливо

вкладываем в понятие «тургеневских девушек».

В целом обсуждение проблем женской эмансипации в русской художественной

литературе и критике шло в русле общеевропейских процессов и учитывало их

опыт. В частности большой интерес представляет творчество английской

писательницы Шарлотты Бронте и ее сестры Эмилии, с успехом переводившихся в

России.

Жажда независимости, стремление к справедливости, чувство собственного

достоинства, сознание своей эмоциональной и нравственной значимости,

этическая стойкость, гордость человека неимущего, честным трудом

зарабатывающего кусок хлеба, нежелание склонить голову перед авторитетом,

если он заключается только в преимуществах положения, привилегиях

происхождения, - вот истинная высокая мораль, утверждаемая сестрами Бронте и

делающая их творчество привлекательным для современного читателя. Романы

Бронте всегда полны непомерного уважения к человеку борющемуся, веры в его

чувство моральной ответственности перед собой, людьми и жизнью, и, каковы бы

ни были субъективные общественно-политические заблуждения писательниц, они

твердо убеждены в том, что именно труд, свобода – условие полноценной

этической и эмоциональной жизни, и еще – неиссякаемое искусство. С ним они

принимали тяготы личной судьбы, таким мужеством они в полной мере наделили

своих героинь.

Нравственный мир Бронте отрицал и сейчас существующий порядок вещей, при

котором моральное оскудение человека, агрессивное стяжательство, духовная

эксплуатация личности, психологическое и материальное закабаление обществом

считаются нормой и закономерностью. Это отрицание – их завет будущему. «Жизнь

есть борьба, и все мы должны бороться», - провозгласила Шарлотта Бронте свой

девиз в тесных и холодных стенах хауортского дома, и ее услышали во всем

мире. Вся жизнь сестер Бронте была неустанной борьбой духа, не только

страдавшего, но выстоявшего в борьбе и сумевшего житейские поражения

переплавить в творческую победу.

Бронтевская тема женского равноправия с мужчиной в мире чувств и мыслей

прослеживается в романах современных английских писательниц, например,

Маргарет Дрэббл («Сквозь игольное ушко») и Дорис Лессинг («Золотой дневник»,

«Четырехвратный город»). На наш взгляд, однако, героини и Дрэббл, и Лэссинг

все еще тщатся доказать и себе, и окружающим эмоциональную, человеческую,

психологическую значимость своего женского «естества» - то, что вполне было

ясно уже Джейн Эйр, Кэтрин Эрншо, Агнес Грей и Люси Сноу, не говоря, в

частности, о Шарлотте Бронте, прекрасно понимавшей зависимость индивидуальной

свободы – и несвободы – женщины от «фундаментальных» общественных причин, что

порой игнорируют современные романистки, расценивающие проблему женского

равноправия с позиции извечной «борьбы полов». Говоря об английской традиции

воплощения знаменитой бронтевской героини, нельзя не упомянуть и о такой ее

литературной «реминисценции», как Сара Вудраф Джона Фаулза («Женщина

французского лейтенанта»), бросающая вызов условностям, осмеливающаяся любить

наперекор буржуазным викторианским условностям (действие романа происходит в

XIX веке). Своей страстностью, своеволием, удивительной слиянностью с

природой в широком смысле слова – и с природой страстей, и с дикой,

заброшенной пустошью, которую Сара избирает для своих одиноких прогулок, она

напоминает не только Джейн Эйр, но и Кэтрин Эрншо Эмилии Бронте.

Обратившись к современной литературе, можно понять, что она впитала многие

достижения общественного сознания в разработке темы женской эмансипации.

Героиня сегодняшней прозы разная. Типы женщины, которые мы встречаем в

текущей литературе, достаточно разнолики.

Несколько лет назад особую популярность завоевала «странная» женщина. Куда-то

она рвалась, чего-то искала, неудовлетворенная привычной жизнью. И в мятежных

поисках своих, заметим, проявляла прямо-таки незаурядную силу и

решительность, упрямство и даже жестокость.

Затем появилась женщина иного типа – не просто сильная, но и деловая.

Авторская ироническая усмешка в адрес ее – своего рода реакция самозащиты:

дескать, напускное все это, поверхностное, а в основе своей женщина остается

женщиной, хранительницей очага, матерью семейства, существом хрупким, нежным,

заботливым и т.п. Такова, мол, природа женщины – и ничего с этим не поделать.

Именно в таком духе рассуждает герой повести С. Абрамова «Требуется чудо»,

которого жизнь столкнула с «ярким, говоря казенным слогом, представителем

века эмансипации». Александр Павлович считает: деловитость современных женщин

не что иное, как метод «самоутверждения дурацкого, а за ним – обыкновенная,

простите за грубость, баба, со всеми богом данными ей и только ей началами,

как физическими, так и душевными».

В своей «притче» С. Абрамов решает проблему просто: «мужик мамонта валит,

женщина огонь поддерживает». Так было, так должно быть.

В статье же критика Алексея Горшенина, разбирающего в «Сибирских огнях»

повести писателей уже ХХ века: С. Крутилина, Н. Верещагина, В. Тендрякова, В.

Сукачева, В. Липатова и С. Есина, еще звучит мысль, составленная сто с лишним

лет назад: «Ну, матушка, или Писарева читать, или хозяйством заниматься!» Он

сожалеет, что «женщина зачастую не умеет установить необходимой внутренней

грани в своем стремлении не отставать от мужчины, превзойти его по всем

статьям». Критик – «за деятельницу, которая в любом случае остается

женщиной».

Значение указанных проблем, их влияние на разработку темы женской эмансипации

в последующей литературе трудно переоценить. В конечном счете современный

уровень гендерных исследований был обусловлен достижениями русской и

европейской литературы XIX века.

П Р И М Е Ч А Н И Я

[1] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В. 4-х томах. –

СПб.: Диамант, 1996. – Т.4. – С.664.

[2] Русская женщина в домонгольский период.

Историческое исследование Александра Добрякова // Современник. Т.104. – 1864. –

С.176-177.

[3] Салтыков-Щедрин М.Е. Моя судьба. М.

Камской // Современник. – 1864. – Т.101. - № 4. – Апрель. – С.259.

[4] Кийко Е.И. Героиня жоржсандовского типа

в повести Тургенева «Переписка» // Русская литература. – 1984. - № 4. – С.132.

[5] Соколова Т.В. Июльская революция и

французская литература (1830-1831): Изд-во Ленин.унив., 1973. – С.145.

[6] Трескунов М. Жорж Санд.

Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.44.

[7] Там же. – С.77.

[8] Соколова Т.В. Июльская революция и

французская литература (1830-1831): Изд-во Ленин. унив., 1973. – С.151.

[9] Там же.

[10] Там же. – С.153.

[11] Там же. – С.153.

[12] Там же. – С.153.

[13] Там же. – С.153.

[14] Там же. – С.154.

[15] Там же. – С.154.

[16] Трескунов М. Жорж Санд.

Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.17.

[17] Каренин В. Жорж Санд. Ее жизнь и

произведения (1804-1838). – СПб., 1899. – С.240.

[18] Там же.

[19] Трескунов М. Жорж Санд.

Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.59.

[20] Там же. – С.60.

[21] Там же. – С.60.

[22] Венкстерн Н. Жорж Санд:

Журнально-газетное объединение. – М., 1933. Вып. Х (ЖЗЛ). – С.40.

[23] Трескунов М. Жорж Санд.

Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.235.

[24] Там же. – С.236.

[25] Там же. – С.236.

[26] Кулешов В.И. Натуральная школа в

русской литературе Х1Х века: Учебное пособие для студентов пед. ин-тов по спец.

№ 2101 «Русский язык и литература». – 2-е изд. – М.: Просвещение, 1982. –

С.162.

[27] Каренин В. Жорж Санд, ее жизнь и

произведения (1804-1838). – СПб, 1899. – С.19-20.

[28] Батюто А.И. Тургенев-романист. – Л.:Наука, 1972. – С.289.

[29] Там же. – С.289-290.

[30] Там же. – С.290.

[31] Там же. – С.290-291.

[32] Там же. – С.291.

[33] Там же. – С.291.

[34] Там же. – С.291-292.

[35] Там же. – С.292.

[36] Там же. – С.292-293.

[37] Там же. – С.293.

[38] Там же. – С.294.

[39] Там же. – С.297.

[40] Там же. – С.297.

[41] Там же. – С.310.

[42] Цейтлин А.Г. Мастерство

Тургенева-романиста. – М.: Совет. писатель, 1958. – С.138.

[43] Бровман Г. В.В. Вересаев. – М., 1959. – С.461.

[44] Кийко Е.И. Героиня жоржсандовского

типа в повести Тургенева «Переписка» // Рус. лит. – 1984. - № 4. – С.131.

[45] Там же. – С.133.

[46] Там же. – С.133.

[47] Там же. – С.134.

[48] Там же. – С.135.

[49] Там же. – С.135.

[50] Цейтлин А.Г. Мастерство

Тургенева-романиста. – М.: Совет. писатель, 1958. – С.138.

[51] Там же. – С.139.

[52] Салим А. Тургенев – художник,

мыслитель / Науч. ред. доктор филол. наук С.Е. Шаталов. – М.: Современник,

1983. – С.90.

[53] Пустовойт П.Г. И.С. Тургенев –

художник слова. – Изд-во Москов. ун-та. – 1987. – С.149.

[54] Там же. – С.154.

[55] Салим А. Тургенев – художник,

мыслитель / Науч. ред. доктор филол. наук С.Е. Шаталов. – М.: Современник,

1983. – С.99.

[56] Там же. – С.99.

[57] Там же. – С.99.

[58] Писарев Д.И. Литературная критика: В

3-х томах / Сост., подготовка текста, вступительная статья и примечания Ю.

Сорокина. – Л.: Худ. лит., 1981. – Т.1. – С.74.

[59] Там же. – С.75.

[60] Там же. – С.77

[61] Салим А. Тургенев – художник,

мыслитель / Науч. ред. доктор филол. наук С.Е. Шаталов. – М.: Современник,

1983. – С.103.

[62] Там же. – С.103.

[63] Там же. – С.107.

[64] Там же. – С.109.

[65] Там же. – С.112.

[66] Цейтлин А.Г. Мастерство

Тургенева-романиста. – М.: Совет. писатель, 1958. – С.141.

[67] Там же. – С.141.

[68] Писарев Д.И. Литературная критика: В

3-х томах / Сост., подготовка текста, вступительная статья и примечания Ю.

Сорокина. – Л.: Худ. лит., 1981. – Т.1. – С.222.

[69] Там же. – С.223.

[70] Там же. – С.227-228.

[71] Цебрикова М. Англичанки-романистки

// Отечественные записки. – 1871. – № 9. – С.125.

[72] Там же. – С.125.

[73] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк

жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.140.

[74] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк

жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.183.

[75] Там же. – С.183.

[76] Тугушева М. Ужель та самая Джейн Эйр? // Литер. газета. – 1997. – 5 ноября.

[77] Там же.

[78] Бронте Ш. Джейн Эйр / Пер. с англ.

В. Станевич. – Нальчик: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.13.

[79] Там же. – С.34.

[80] Там же. – С.54-55.

[81] Там же. – С.116.

[82] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк

жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.59.

[83] Бронте Ш. Джейн Эйр / Пер. с англ.

В. Станевич. – Нальчик: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.246.

[84] Там же. – С.253.

[85] Там же. – С.440.

[86] Там же. – С.310.

[87] Цебрикова М. Англичанки-романистки

// Отечественные записки. – 1871. – № 9. – С.132.

[88] Там же. – С.132.

[89] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк

жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.73-74.

[90] Бронте Ш. Джейн Эйр / Пер. с англ.

В. Станевич. – Нальчик: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.105-106.

[91] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк

жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.95.

[92] Там же. – С.83.

[93] Цебрикова М. Англичанки-романистки

// Отечественные записки. – 1871. – № 9. – С.141.

[94] Спарк М. Эмили Бронте. – В кн.: Эти

загадочные англичанки. - М., 1992. – С.224.

[95] Там же. – С.229.

[96] Emily Bronte. Wuthering Heights /

Предисл. М. Гритчук. – М.: For. lang. publ. house, 1969. – С.5.

[97] Там же. – С.5.

[98] Бронте Э. Грозовой перевал. – Нальчик.: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.71.

[99] Там же. – С.137.

[100] Там же. – С.69.

[101] Там же. – С.133.

102 Вулф В. «Джейн Эйр» и «Грозовой перевал». Пер. И. Бернштейн. – В

кн.: Эти загадочные англичанки. - М., 1992. – С.494-495.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5