Диплом: Проблема эмансипации в русской и европейской литературе 19 века

слово», все, что было «всечеловеческого», - все это тотчас же в свое время

отозвалось у нас, в нашей России, сильным и глубоким впечатлением».

[24]

Тургенев определил в западноевропейской литературе два рода романов,

названных им «сандовским» и «диккенсовским». Подобного рода классификация

жанра красноречиво свидетельствовала о широкой популярности произведений Ж.

Санд и высоком авторитете ее имени.

Мечты и идеалы французской писательницы были близки и дороги ее русским

собратьям по перу. Писемский, назвав одну из глав своего романа «Люди сороковых

годов» - «Жоржзандизм», засвидетельствовал распространение в русском обществе

идей Жорж Санд, суть которых выражена им в следующем заключении: «Она

представительница и проводница в художественных образах известного учения

эмансипации женщин, .по которому, уж конечно, миру предстоит со временем

преобразоваться».[25]

Натуральная школа преклонялась перед Ж. Санд прежде всего потому, что ее

героини вступают в открытую и мужественную борьбу с буржуазным обществом, его

моралью и установлениями во имя человеческих прав униженной этим обществом

личности. Ее произведения стали интенсивно переводиться и одобрительно

оцениваться в России с 1842 года, особенно журналом «Отечественные записки».

Печатались произведения Ж. Санд: «Орас», «Андре», «Жанна», «Теверино», «Жак»,

«Товарищу круговых поездок по Франции» (с большим сокращением), «Грех

господина Антуана» и другие.

Идеи Ж. Санд были созвучны многим писателям натуральной школы. Критика

Белинского подготовила почву для прямой постановки актуальных эмансипаторских

проблем (о необходимости полной перемены взгляда на предназначение женщины).

Следы влияния Ж. Санд заметны в повестях ее откровенных подражателей:

«Неосторожное слово», «Безобразный муж» Н. Станицкого (А.Я. Панаевой), «Без

рассвета» П. Кудрявцева, «Полинька Сакс», «Лола Монтес» А. Дружинина,

«Родственники» И. Панаева. Сандовские мотивы выражались главным образом в

отстаивании прав женщины выбирать себе суженого, разрывать ложные брачные путы.

Герой в русской повести не коварный и циничный Реймон, он не изменит героине,

это определенно родной брат Ральфа Брауна, верно опекающего Индиану Дельмар во

всех ее злоключениях. Героиня А.Я. Панаевой произносит одну из излюбленных

тирад Ж. Санд: «Нет, я поняла, что женщине нужно родиться с правами, чтобы

свободно дышать в этом обществе, куда завело меня честолюбие мужа и моя

ветреность! Мы, пришельцы, жалкую роль играем посреди них. Да и скажите мне,

ослепленные женщины, чего желаете вы, что хотите вы найти там? Разве в балах и

роскоши вы найдете себе счастие?.. Внешним блеском можно удовлетворить дикаря,

а не мыслящего человека.»[26]

У Ж. Санд женщина всегда сильнее, благороднее мужчины. При всех несчастьях

она одерживает над ним моральную победу. В 40-х годах сильно понизился

престиж героев и сильно возвысилось самосознание героинь.

Натуральная школа настойчиво искала обыденных, будничных, подлинных коллизий

и их разрешения. И здесь уже начинался отход от специфической жоржсандовской

трактовки проблемы эмансипации.

Ж. Санд стремилась дополнить критику существующих порядков утопий, идеальными

отношениями. Но так как в России уже слишком трезвым был реализм натуральной

школы, то сладкие, идиллические, надуманные концовки романов Ж. Санд не

принимались. Сколько ни старалась она убеждать, что человек, разуверившийся в

обществе, может бежать из него и быть свободным, писательница сама часто

проговаривалась – реальность торжествовала над утопией. Это чутко уловил

Тургенев.

В начале 1850-х годов Тургенев оказывается на литературном распутье. Стремясь

к «спокойным линиям» «объективного» творчества, т.е. к роману, но будучи не

слишком уверен в своих силах, Тургенев ищет опоры в русской и

западноевропейской литературах. Но Пушкин и Гоголь кажутся ему недосягаемыми

образцами, а художественная практика известнейших на Западе писателей-

современников (Бальзак, Гюго) явно не соответствует его эстетическим вкусам и

склонностям. Размышляя о возможных путях развития русского романа, Тургенев

отвергает также обстоятельный исторический роман Вальтера Скотта, как уже

несовременный, отживший свой век и потому непригодный в русских условиях. Об

историческом же романе Дюма, занимательном, но лишенном подлинной правды и

глубины содержания, Тургенев отзывается с полным пренебрежением. В конце

концов писатель останавливается на двух типах романа – сандовском и

диккенсовском. «Эти романы, - пишет он, - у нас возможны и, кажется,

примутся». Все эти мысли Тургенев высказывал в переписке с современниками

(П.В. Анненковым, В.П. Боткиным, семейством Аксаковых) и главным образом в

критической статье о романе Евгении Тур «Племянница», напечатанной в 1852

году.

Долгое время творчество Жорж Санд было близко Тургеневу. Вследствие этого

анализ проблем становления и жанрового своеобразия романного творчества

Тургенева в иных случаях немыслим без обращения к художественной манере Жорж

Санд, без сопоставления ее произведений, с указанной точки зрения, с

некоторыми его романами и в особенности с первым из них – романом «Рудин».

Как известно, попытки такого рода уже предпринимались. Прежде всего следует

упомянуть о работах Вл. Каренина (Стасовой-Комаровой), в которых роман «Рудин»

бегло сопоставляется с романом «Орас» (1843). Исследовательница приходит к

выводу, что образ Дмитрия Рудина представляет собой ни больше ни меньше как

русскую вариацию жорж-сандовского фразера Ораса; что Наталья Ласунская,

Волынцев и Лежнев, в свою очередь, если не «списаны», то во всяком случае очень

похожи, соответственно, на персонажей Ж. Санд Марту, Поля Арсена и Теофиля.

«Главное, - утверждает она, - не в этих отдельных сходствах действующих лиц, а

в общем ходе рассказа и в отношении обоих авторов к своему герою: развенчание

человека слова перед людьми простого сердца, горячего чувства, честного, хотя и

скромного дела». «Это, - продолжает автор, - любимая тема Жорж Санд:

противопоставление двух типов: типа, который Аполлон Григорьев называет типом

хищным и типа смирного. т.е. людей, поглощенных своей личностью, умных,

рефлектирующих, эгоистов или половинчатых, холодных или слабовольных,

неспособных предаться одной идее, одному горячему чувству, людей ума,

оказывающихся несостоятельными перед людьми воли и сердца. Эта идея проходит,

что называется, красной нитью через все почти романы Жорж Санд, от «Индианы» и

до «Вальведра» или прелестной «Марианны Шеврез». и она же является

господствующей в произведениях Тургенева, от «Свидания» в «Записках охотника» и

«Аси» до «Клары Милич», не говоря уже о «Вешних водах» или «Якове

Пасьенкове».».[27]

Ключом к пониманию того, как подчас своеобразно и неожиданно использовались

идейно-художественные традиции Жорж Санд в пору изначального формирования

романа Тургенева, является уже упомянутая статья о «Племяннице». Но суждения

о Ж. Санд вряд ли могут быть правильно поняты при изолированном анализе, вне

их связи с целым рядом других высказываний писателя по тому же поводу.

Поэтому прежде следует остановиться на характеристике некоторых главных

моментов из истории восприятия Тургеневым личности и творчества Жорж Санд в

разные годы его жизни.

Интерес Тургенева к идеям и образам Жорж Санд наметился, как и у большинства

крупных деятелей русской литературы, его современников (Белинский, Салтыков-

Щедрин, Герцен, Достоевский, Писемский, Гончаров и др.), в сороковые годы и

сказался определенными последствиями в цикле очерков «Записки охотника».

В связи с этим часто цитировалось, например, письмо Тургенева к Полине Виардо (5

(17) января 1848 г.), в котором он восхищается «описанием осеннего дня» в

романе «Франсуа Найденыш» (1847-1848). «У этой женщины, - писал Тургенев о Ж.

Санд, - есть дар передавать самые тонкие, самые мимолетные впечатления твердо,

ясно и понятно; она умеет рисовать даже благоухания, даже мельчайшие звуки».

[28] Мастерство Жорж Санд в этой области, свойственный ей психологизм и

проникновенный лиризм пейзажа находим живейший и родственный отклик у

Тургенева, закрепляли в его воображении впечателния, порожденные русской

природой, изображениями которой изобилуют «Записки охотника». В пору их

создания несомненное влияние на Тургенева оказывало и народолюбие Жорж Санд,

выражавшееся в мягкой, поэтически-женственной форме. В связи с этим один из

исследователей отмечал в очерках «Хорь и Калиныч» и «Касьян с Красивой Мечи»

определенную перекличку с изображениями крестьян в романе Жорж Санд «Мопра»

(1837).

Впоследствии писатели как бы поменялись ролями. В 1872 году Ж. Санд напечатала

свой очерк «Пьер Боннен», сопроводив его восторженным посвящением Тургеневу.

Рассказывая о глубоком впечатлении, произведенном на нее «Записками охотника»,

с которыми она познакомилась довольно поздно по несовершенному переводу

Шаррьера, Ж. Санд с особой теплотой охарактеризовала в этом посвящении

свойственное Тургеневу «чувство трогательной доброжелательности», которым, по

ее словам, «не обладали другие» русские «поэты и романисты. Вы – реалист,

умеющий все видеть, поэт, чтобы все украсить, и великое сердце, чтобы всех

пожалеть и все понять».[29] А еще через

два года, прочтя повесть «Живые мощи», Ж. Санд, по словам П.В. Анненкова,

писала Тургеневу: «Учитель, - все мы должны пройти вашу школу!»

[30]

Итак, в пору создания «Записок охотника» и позже Тургенева сближало с Жорж

Санд присущее им обоим уважение к человеческой личности вообще и в

особенности – к личности угнетенной.

Благородный гуманизм Жорж Санд нередко придавал особую окраску тургеневской

этике, его высказываниям по вопросам литературно-общественной жизни его эпохи.

В феврале 1856 года Тургенев чуть не поссорился с Л.Н. Толстым, который

«заобедом у Некрасова. по поводу Ж. Санд высказал столько пошлостей и

грубостей, что передать нельзя».[31]

Д.В. Григорович, присутствовавший на этом обеде, рассказывает в своих

воспоминаниях, что Толстой объявил себя «ненавистником» Жорж Санд, «прибавив,

что героинь ее романов, если б они существовали в действительности, следовало

бы, ради назидания, привязывать к позорной колеснице и возить по петербургским

улицам».[32]

Как видно из этих воспоминаний, Тургенев в споре с Толстым горячо вступился

за Ж. Санд, пропагандировавшую в своих романах идеи женской эмансипации. И

это несмотря на то, что в его собственной повести «Два приятеля» уже была

нарисована эмансипированная вдовушка Софья Кирилловна Заднепровская –

прообраз будущей карикатурной Евдоксии Кукшиной. В декабре 1856 года Тургенев

признавался А.В. Дружинину, что при встрече с Ж. Санд он не смог бы сказать

ей «о падении ее (без сомнения) плохой пьесы.». Еще более характерное

признание можно найти в одном из писем Тургенева к самой Ж. Санд (18 (30)

октября 1872 г.): «.по дороге в Ноан я намеревался сказать вам, сколь велико

было ваше воздействие на меня как писателя. на сей раз я хочу сказать вам,

как я был взволнован и горд, когда читал то, что Ж. Санд написала о моей

книге, и как я был счастлив тем, что она пожелала это сделать. У Шиллера есть

такие стихи:

«Кто жил для лучших людей своего времени,

Тот жил для всех времен.»

И вот сейчас я устал от жизни, вы подарили мне частицу своего бессмертия!»

[33] В 1876 году, возмущенный равнодушием русской прессы, не почтившей

памяти скончавшейся Ж. Санд, Тургенев в письмах к Флоберу и в редакцию газеты

«Новое время» называл ее «великой писательницей», оказавшей «на русскую

публику. наибольшее влияние. щедрой, благоволящей натурой».

[34]

Было бы, однако, большой ошибкой забывать о существенных различиях в отношении

писателя к личности Ж. Санд и ее творчеству. Сам Тургенев в статье-некрологе

для «Нового времени» говорит по этому поводу следующее: «Когда, лет восемь тому

назад, я впервые сблизился с Ж. Санд, восторженное удивление, которое она

некогда возбудила во мне, давно исчезло, я уж не поклонялся ей.».

[35] Дата отхождения Тургенева от Ж. Санд относится где-то ко времени до

создания романа «Отцы и дети». Приблизительно такими соображениями

руководствовались и критики, высказывавшие суждения по проблеме Ж. Санд –

Тургенев: в своем анализе они обычно не выходили за хронологические рамки

создания романа «Накануне».

«Несмотря на то что Елена была превознесена выше облак ходячих как лучший, как

необыкновенно художественный тип русской «женщины-гражданки», - писал Буренин

В., - в замысле и компоновке этого типа, если говорить всю правду, Тургенев

позаимствовался из таких книжных источников, как романы Жорж Санд, гораздо

больше, чем из наблюдений над действительными русскими женщинами. Несомненно

также, что в нервической, слегка надорванной Елене довольно искусственной

«приподнятости», что ее quasi – гражданский облик, если всмотреться в него

поглубже, представляется немного «сделанным», хотя, конечно, сделанным с

большим искусством и с искренним увлечением».

[36] Но, несмотря на такие ядовитые замечания, критику удалось верно указать

на некоторые признаки жоржсандизма в «Накануне». Они сквозят в таких чертах

психологического облика тургеневской Елены, как восторженная экзальтация,

нервический темперамент и, главным образом, жажда «деятельного добра». Все эти

признаки отличают поведение многих героинь Жорж Санд и, по словам Тургенева,

поведение ее самой.

Через несколько лет по существу аналогичные суждения, но в более мягкой форме и

с более широкими обобщениями были высказаны в «Критическом этюде» Ю. Николаева.

Возражая Тургеневу, называвшему Елену новым типом в русской жизни, критик

писал: «Но это не был новый тип, не только в русской жизни, но даже и в русской

литературе – не говоря уже о французской. В романах Жорж Санд так усердно

читавшихся и у нас, давно уже выводился подобный тип – и, быть может, не без

влияния Жорж Санд этот женский тип сформировался и в русской жизни, со

своеобразною, конечно, окраской и со своеобразными очертаниями. существенные

черты женщин и девушек этого типа заключаются, по свидетельству самого

Тургенева. «в смутном, хотя сильном стремлении к свободе» и в искании «героя»,

которому бы девица или дама «могла предаться».

[37] Мысль Ю. Николаева о широком воздействии Жорж Санд на русскую

литературу и русскую действительность вообще впоследствии была развита в

работах Л.В. Пумпянского, который подчеркивал выдающуюся роль романистики

«великой француженки» в истории развития освободительного движения в России, в

«сложении того типа женщины, который выдвинул незабвенную фалангу

революционерок 60-х и 70-х годов».[38]

Вместе с тем, не ограничиваясь указаниями на роман «Накануне», Л.В. Пумпянский

утверждал, что образы героинь Ж. Санд стояли «над колыбелью» всех тургеневских

женщин, ищущих деятельности, и в особенности тех из них, которые находят эту

деятельность в революционной борьбе.

И все же как художественное целое роман «Накануне» находится вне сферы

влияния Ж. Санд. В период создания и этого романа Тургенев уже «не поклонялся

ей».

В свете процитированных высказываний Тургенева о Жорж Санд как должное

воспринимается логика двойственного отношения к ней в статье о «Племяннице».

Тургенев выдвигает ее роман в качестве некоего образца для начинающего русского

романиста, подчеркивает с несомненным знаком плюс одну из типологических

особенностей ее творчества. Так, говоря о повести Евгении Тур «Дом», Тургенев

отмечает, что в ней «попадаются места, несколько напоминающие Жорж Санд, -

места, дышащие глубокой тревогой разгорающейся страсти».

[39] Такие же «места» встретятся в дальнейшем в собственном творчестве

Тургенева – в романах «Рудин», «Дворянское гнездо» и «Накануне». С другой

стороны, в статье чувствуется и совершенно иная, критическая, тенденция в

отношении творчества Ж. Санд.

Роман «Племянница» является зачастую только удобным поводом для нападения на

женский роман в целом и в особенности на ту его разновидность, которая получила

широкое распространение и признание среди русских читателей благодаря

писательской деятельности Ж. Санд. Прежде всего, ряд конкретных критических

замечаний, высказанных по адресу Евгении Тур и вообще по адресу

женщин-писательниц, имеет явное или скрытое, но в том и другом случае

непосредственное отношение к Ж. Санд. Так, «в женских талантах» - причем при

этом не делается исключения и для «самого высшего у них – Жорж Санд» -

подчеркивается «что-то неправильное, нелитературное, бегущее прямо из сердца,

необдуманное, наконец, - словом, что-то такое, без которого они бы на многое не

покусились и, между прочим, на четырехтомный роман».

[40]

Критическим отношением к русской и зарубежной «женской» беллетристике,

просвечивающим в анализе романа «Племянница», как бы предуказаны некоторые

характерные особенности в принципах формирования сюжетно-композиционной и

образной системы «Рудина». В «Рудине» определенно чувствуется и тяготение к

традиционным композиционным формам романа Ж. Санд и, в еще большей степени,

активное отталкивание от них.

Внешне схема любовной коллизии в романе Тургенева (Наталья–Рудин–Волынцев)

выглядит как сжатое во времени и пространстве повторение «избитых» сюжетно-

композиционных положений женского романа, высмеянных самим же писателем в

статье о «Племяннице». Наталья Ласунская страстно увлекается блестящим

Рудиным, пренебрегая верным, но неэффективным Волынцевым, но, в конце концов,

вполне разочарованная, возвращается к последнему. В ходе любовной коллизии

каждый ее участник отдельными чертами своего характера или поведения в тех

или иных конкретных ситуациях обязательно напоминает героев Ж. Санд. Но

имеющимся совпадением не стоит придавать большого значения, так как в

«Рудине» нередко происходят вещи, почти невозможные в «женском» романе. Так,

по принципу контраста изображено благополучное завершение любовного конфликта

между Волынцевым и Натальей: в нем нет приторного апофеоза любви – обычного

лейтмотива аналогичных сцен в критикуемой Тургеневым беллетристике (наиболее

характерна в этом отношении концовка «Индианы», первого и, пожалуй, самого

слабого романа Жорж Санд). Союз Натальи с Волынцевым изображается как почти

будничное явление – сдержанно и лаконично, с присущими Тургеневу

реалистическим тактом и чувством меры.

Известная зависимость Тургенева от Жорж Санд, оказавшаяся в заимствовании

некоторых приемов композиции, не вызывает особых сомнений. Иногда ощутима

преемственность и в принципах изображения главных и второстепенных героев в

романах «Рудин» и «Накануне». Вместе с тем очевиден и другой, несравненно

более важный итог: в творческой практике Тургенева, в особенности при

создании «Рудина», уже налицо художественная полемика с Жорж Санд,

действенная, широко задуманная, углубленно реалистическая огласовка жанра и

образной системы ее романа.

Характеристику связей Тургенева с Жорж Санд в области построения романа уместнее

всего закончить словами французской писательницы: «.ни один ум не бывает

тождествен другому и никогда одни и те же причины не вызывают в разных умах

одинаковых следствий; поэтому многие мастера могут одновременно стремиться

передать одно и то же чувство, разрабатывать один и тот же сюжет, не опасаясь

повторить друг друга».[41]

1.3. Женщины в творчестве И.С. Тургенева

Женские образы в повестях и романах Тургенева привлекали внимание и вызывали

восхищение как в современной ему, так и последующей критике. Великий романист

показал, что такое русская женщина, какие сокровища таятся в ее сердце и уме, и

чем она может быть как вдохновительница. А.Г. Цейтлин справедливо заметил, что

в сфере создания женских характеров новаторство Тургенева было неоспоримым,

хотя он имел предшественника в лице Пушкина, который «уже подчеркивал в женщине

нравственные преимущества силы, цельности и чистоты характера, ставившие ее

выше «лишних людей»., изъеденных рефлексией и неспособных к жизненной борьбе».

[42] В.В. Вересаев в 1942 году, перечитывая Тургенева, записал, что его

«поразило. изумительное разнообразие и неповторная оригинальность его женских

образов».[43]

Воздействие Ж. Санд так или иначе испытал Иван Сергеевич, как уже отмечалось

выше.

«Просмотрев» (собственное выражение Тургенева) роман Ж. Санд «Консуэло», он

писал Полине Виардо 12 (24) июля 1849 г.: «Очень много прелестных мест, но г-н

Альберт несносен так же, как вся нездоровая фантасмагория, которая его

окружает. Г-жа Санд часто портит самых обаятельных своих героинь, делая их

болтливыми, рассудительными и педантичными.».

[44]

Обосновывая свою эстетическую позицию, Санд писала: «Нам представляется, что

миссия искусства есть миссия сочувствия и любви, что современный роман.

должен заставить полюбить своих героев, и я не стал бы упрекать его, если бы

иногда, в случае надобности, он даже позволил бы себе немного их

приукрасить». Изображая героев такими, какими они «должны быть», Ж. Санд

надеялась, что они «неизбежно будут» такими. «Искусство не есть исследование

существующей действительности; это поиски идеальной правды» - таков вывод Ж.

Санд.

Принадлежа к плеяде русских писателей-реалистов, вышедших из натуральной

школы, Тургенев не мог признать этот тезис справедливым. Как известно, он был

убежден, что искусство прежде всего призвано исследовать существующую

действительность. Поэтому высокую оценку он давал тем произведениям Ж. Санд,

в которых, отказавшись от заранее заданной программы, она предавалась

непосредственному творчеству, обнаруживая талант поэтического воспроизведения

реальной жизни.

Резко критикуя социально-утопические воззрения ж. Санд, Тургенев в то же

время с глубоким уважением относился к французской писательнице как к

личности, к ее неизменному стремлению проповедовать идеи добра и социальной

справедливости.

Вначале хотелось бы обратиться к одному из ранних произведений Тургенева, в

котором выведена героиня жоржсандовского типа. Это повесть «Переписка».

«Переписка» Тургенева была задумана в 1844 году. Сохранившийся черновой

автограф повести позволяет установить, что работа над ней началась тогда же,

в 1844-м, затем возобновлялась в конце 1849 – начале 1850 года. В 1852 году и

была закончена в 1854-м.

Таким образом, «Переписка» создавалась Тургеневым в период особой

популярности Ж. Санд в России, что и отразилось на ее содержании.

Поставив перед собой задачу обнаружить несостоятельность жизненной позиции

героев повести, обратившись с призывом к своим читателям жить действительной,

реальной жизнью, а не отвлеченными идеалами, выработанными в искусственной

изолированности от повседневного человеческого бытия, Тургенев в ходе работы

осложнил и углубил первоначальный замысел. Так, возвратясь к работе над

повестью в начале 1850 годов, он сосредоточился на уяснении социальных причин

появления «лишних людей». Тургенев рассматривал теперь трагизм

индивидуалистического самосознания героев «Переписки» в связи с историческим

положением всего русского народа.

Особое сочувствие у Тургенева вызывала героиня «Переписки» Марья

Александровна, так как женщины находились еще под гнетом семейно-бытового

уклада, незыблемость которого свято оберегала окружавшая их среда. Известно,

что тургеневская героиня имела реальные прототипы: задумана она была под

впечатлением только что пережитого Тургеневым «философического романа» с

Татьяной Бакуниной, а на последнем этапе работы над повестью образ этот

дополнился чертами, характерными для О.А. Тургеневой, на которой писатель в

то время, в 1854 году, собирался жениться.

Однако, устанавливая прототипы образа Марьи Александровны, следует иметь в

виду, что передовые русские девушки, к которым безусловно принадлежали и

Татьяна Бакунина и Ольга Тургенева, в свою очередь находились под влиянием

романов Ж. Санд. Ориентация на литературные образцы – давняя традиция.

Сложившаяся в среде образованного русского дворянства. Вспомним пушкинскую

Татьяну, воспитанную на русских народных сказках и преданиях, с одной

стороны, а с другой – на французских романах, героиням которых она подражала,

хотя и была «русская душою».

О том, что в русском обществе 1840-х годов сложилось устойчивое представление

об облике русской девушке жоржсандовского типа и что такие девушки были

нередкостью для среды провинциального дворянства, следует из самой

«Переписки». Обывательское мнение о такой девушке изложено в девятом письме

Марьи Александровны, которая рассказывает в нем о самой себе.

Идея женской эмансипации, пропагандировавшаяся в романах Ж. Санд, была

неотделима от ее социально-утопического идеала. Так, Белинский писал 15 января

1841 года Боткину: «Я понимаю теперь, как Ж. Занд мог посвятить деятельность

целой жизни на войну с браком. Вообще все общественные основания нашего времени

требуют строжайшего пересмотра и коренной перестройки, что и будет рано или

поздно. Пора освободиться личности человеческой, и без того несчастной, от

гнусных оков неразумной действительности.».

[45]

Именно поэтому женские образы, созданные Ж. Санд, подвергались нападкам не

только в обывательской среде, но и на страницах охранительных русских

журналов. Публицисты этого лагеря утверждали, что Ж. Санд подрывает семейные

устои, а Сенковский в «Библиотеке для чтения» неоднократно утверждал, что ее

романы – это «тайный панегирик прелюбодеяний». Впоследствии Достоевский

иронически замечал, что тогдашние правители поступили недальновидно, допустив

в 1830-1840-х годах широкое распространение романов Ж. Санд.

Анализируя развернувшуюся в 1830-1840-х годах полемику по поводу творчества

«Егора Занда», соглашаясь с теми, кто утверждал, что созданные французской

писательницей героини заключали в себе «будущий яд женского протеста, женской

эмансипации», Достоевский подчеркнул, что при этом важно уяснить, «что от этого

яда должно было погибнуть и что спастись». С его точки зрения, героини романа

Ж. Санд, их нравственные искания оказали плодотворное воздействие на

формирование национального характера русской женщины второй половины XIX века.

В этом убеждал личный опыт. В заключительной главе июльского выпуска «Дневника

писателя» за 1876 год Достоевский рассказывал о знакомой девушке, которая

обычно приходила к нему советоваться по поводу учебы. И вот, эта девушка решила

отложить экзамен и уехать в Сербию ухаживать за ранеными. Характер и поведение

молодой знакомой напомнили Достоевскому героинь Ж. Санд. Он писал: «.вот это

именно вроде тех девушек. Тут потребность жертвы, дела, будто бы от нее именно

ожидаемого, и убеждение, что нужно и должно начать самой, первой, и безо всяких

отговорок, все то хорошее, чего ждешь и чего требуешь от других людей.».

[46]

В образе Марьи Александровны, героини жоржсандовского типа, Тургенев отразил

только еще наметившийся в русском обществе процесс формирования нового

женского характера, обусловленного задачами общенационального движения. В

данном случае связь повести «Переписка» с творчеством Ж. Санд не является

непосредственной. Марья Александровна взята была Тургеневым из русской жизни,

о чем свидетельствуют реальные прототипы этого образа.

Однако при чтении повести возникают и прямые ассоциации с некоторыми

произведениями Ж. Санд. Так, вероятно, замысел «Переписки» и характер ее

героини в какой-то степени были подсказаны Тургеневу романом Ж. Санд «Письма

к Марси». Это предположение тем более оправданно, что оба произведения

написаны в эпистолярном жанре. Кроме того, «Письма к Марси» вышли в Париже

отдельным изданием в мае 1843 года, а рукопись первой части «Переписки»

датирована 1844 годом, т.е. замысел повести возник и обдумывался как раз в то

время, когда появилось это произведение Ж. Санд.

Отмечу сразу же, что художественная задача, поставленная перед собой Тургеневым,

шире той, которую пыталась решить Ж. Санд. В ее романе главную роль играет

Марси: только ее характер разработан детально и только ее судьба и положение в

обществе интересуют автора. В «Переписке» Тургенева оба персонажа, мужской и

женский, равноправны. В романе Ж. Санд Марси и волнующие ее проблемы освещаются

в ответных письмах ее друга. В повести Тургенева представлена именно

переписка. Письма обоих корреспондентов в равной степени важны для уяснения

идейно-художественного замысла произведения. Сближает роман Ж. Санд и повесть

Тургенева образ героини. И Марси, и Марья Александровна живут в провинции и

недовольны своей судьбой. Окружающая их обывательская среда не может

удовлетворить их нравственных и интеллектуальных запросов. И та, и другая.

Сравнивая роль женщин с ролью мужчин в обществе, приходят к выводу, что женщины

способны к активной деятельности, выходящей за рамки семейного круга. Марси и

Марья Александровна протестуют против униженного и бесправного положения

женщин. И та, и другая героиня хотели бы выйти замуж, но не видят среди

окружающих их мужчин достойного претендента. Они боятся остаться старыми девами

и предвидят в этом случае насмешки и издевательства со стороны знакомых и даже

близких родственников. Приведу для сравнения отрывки из романа Ж. Санд и из

повести Тургенева. Вот что пишет друг Марси: «Женщины получают плачевное

воспитание – и в этом заключается великое преступление мужчин против них. Они

всюду внесли злоупотребление, присвоив себе преимущества учреждений самых

священных. для того, чтобы воспрепятствовать женщине приобрести благодаря своей

благодетели нравственное влияние над домом и семьей, мужчина должен был найти

способ уничтожить в ней сознание нравственной силы; и т.д.».

[47]

А вот отрывок из седьмого письма Марьи Александровны: «Скажите мне – вы умный

человек – спросили ли вы себя когда-нибудь, что такое русская женщина? Какая

ее судьба, ее положение в свете – словом, что такое ее жизнь?.. мы, женщины,

по крайней мере те из нас, которые не удовлетворяются обыкновенными свободами

домашней жизни, получаем свое окончательное образование все-таки от вас –

мужчин. Но тут-то и является различие между мужчиной и женщиной. большей

частью девушка, у которой, на ее беду, мысль зашевелилась в голове. невольно

отдаляется от своей семьи, от знакомых. разрыв скоро делается видимым. Они

перестают ее понимать, готовы заподозрить каждое ее движение. Как не изнемочь

в такой борьбе? Как жить и продолжать жить в такой пустыне?»

Седьмым письмом Марьи Александровны заканчивается часть повести, написанная в

1844 году. Однако интерес Тургенева к проблемам женской эмансипации, как они

ставились в произведениях Ж. Санд, нашел отражение в последних письмах Марьи

Александровны, работа над которыми велась в 1854 году.

Еще современники Ж. Санд отметили, что «Письма к Марси» - произведение с

автобиографической основой, что автор этого романа выразил в нем свой

собственный страстный протест против женского неравенства. Поэтому

неудивительно, что, задумав Марью Александровну по ассоциации с Марси,

Тургенев на последнем этапе работы над ее образом придал ей некоторые черты,

характерные уже для реальной Ж. Санд. Так, в девятом письме Марья

Александровна, рассказывая о подробностях своей жизни в провинции,

воспроизводит эпизоды, аналогичные тем, о которых писала Ж. Санд в своей

автобиографии «История моей жизни».

Повествование это, первоначально печатавшееся частями, вышло отдельным

изданием в 1854 году в Париже и приобрело широкую популярность не только в

Европе, но и в России. Так, Чернышевский, неизменный и восторженный

почитатель Ж. Санд, сам перевел, а частично пересказал «Историю моей жизни».

Перевод был напечатан с его же предисловием в «Современнике» в 1855-1856

годах.

Таким образом, не может быть сомнения в том, что Тургенев хорошо знал эту

книгу Ж. Санд.

Современники Тургенева уловили в его произведениях сочувственное отношение к Ж.

Санд и некоторые из них не одобрили этого. Так, А.В. Дружинин писал Тургеневу

13 октября 1856 года: «Прочел вашего «Фауста», он очень хорош. Окончание очень

важно: не усидели вы на Жорж Санде! Понатужьтесь и скакните еще».

[48] «Фауст» появился после «Переписки» и «Рудина». Именно эти произведения

и имел в виду Дружинин, когда писал, что Тургенев прежде «сидел на Ж. Санде».

Отвечая Дружинину, этому «милейшему из консерваторов», Тургенев четко определил

свое отношение к творчеству Ж. Санд и к ее социальным идеалам. Вот что он

писал: «Вы говорите, что я не мог остановиться на Ж. Занд; разумеется, я не мог

остановиться на ней – так же как, например, на Шиллере; но вот какая разница

между нами: для Вас все это направление – заблуждение, которое следует

искоренить; для меня оно – неполная Истина, которая всегда найдет (и должна

найти) последователей в том возрасте человеческой жизни, когда полная Истина

еще недоступна».[49]

Вспоминая в связи с кончиной Ж. Санд о встречах с ней, Тургенев писал:

«Всякий тотчас чувствовал, что находился в присутствии бесконечно щедрой,

благоволящей натуры, в которой все эгоистическое давно и дотла было выжжено

неугасимым пламенем поэтического энтузиазма, веры в идеал, которой все

человеческое было доступно и дорого, от которой так и веяло помощью,

участием».

Следует обратить внимание и на более поздние произведения И.С. Тургенева, в

которых выведенные автором образы и характеры являются своеобразным открытием

в русской литературе.

В своих романах Тургенев, рисуя женские образы, преследует два начала в русской

женщине. Это общечеловеческое начало (Лиза из «Дворянского гнезда») и активное

начало, присущее времени (Наталья из «Рудина» и Елена из «Накануне»). И.

Тургенев довольно глубокое прослеживает два типа женского характера. Как уже

упоминалось выше, еще Пушкин подчеркивал в женщине нравственные преимущества

силы, цельные и чистые характеры, ставившие ее выше «лишних людей» дворянской

интеллигенции. Тургенев углубляет и развивает это противоречие,

противопоставление. «Сколько ты ни стучись природе в дверь, не отзовется она

понятным словом, потому что она немая. Живая душа – та отзовется, и по

преимуществу женская душа».[50]

Приведенные здесь слова Шубина из первой главы «Накануне» оправдываются всеми

тургеневскими романами. Именно Наталья «отзывается» на призыв Рудина; именно

Лизу больше всего взволновала жизненная драма Лаврецкого, и она ответила на его

любовь; именно Елена, оставив близких и родину, пошла вместе с Инсаровым на

борьбу.

Такие женские образы производили глубокое впечатление на западноевропейскую

критику. «Если сущность любви, - писал Юлиан Шмидт», - одинакова повсюду, тем

не менее русская любовь в том виде, как описал ее Тургенев, имеет нечто

своеобразное».[51] Почти везде у

Тургенева в любви инициатива принадлежит женщине; ее боль сильнее и кровь

горячее, ее чувства искренне, преданнее, нежели у образованных молодых людей.

Русская женщина всегда ищет героев, она повелительно требует подчинения силе

страсти. Сама она чувствует себя готовой к жертве и требует ее от другого;

когда ее иллюзия насчет героя исчезает, ей не остается ничего иного, как быть

героиней, страдать, действовать.

Романист наделяет своих героинь чертами пленительной женственности,

сказывающейся не только в милой внешности, но и в душевной мягкости и

грации. Лизе «и стыдно было и неловко. Давно ли она познакомилась с ним, с

этим человеком, который и в церковь редко ходит, и так равнодушно переносит

кончину жены, - и вот уже она сообщает ему свои тайны. Правда, он принимает в

ней участие; она сама верит ему и чувствует к нему влеченье; но все-таки ей

стыдно стало, точно чужой вошел в ее девическую чистую комнату» («Дворянское

гнездо»). Эти переживания характеризуют тонкость целомудренной натуры Лизы,

ее деликатный и в то же время твердый характер. В той или иной степени черты

эти свойственны всем героиням тургеневских романов.

Деликатность здесь не означает бесхарактерности. Отличительная особенность

женских образов Тургенева в том именно и состоит, что при своей внешней

мягкости они сохраняют полную непримиримость в отношении воспитавшей их

консервативной среды. Наталье Лагунской внутренне чужда ее мать, ее светский

салон, окружающие ее «довольно темные и мелкие существа». Лизе Калитиной

также чужда светлая пустота матери. С наибольшей силой эта мысль подчеркнута

Тургеневым в «Накануне». «Удивительное существо. странное существо, - говорит

об Елене Шубин. – А дочь Николая Артемьевича Стахова! Вот после этого и

рассуждай о крови, о породе. И ведь забавно то, что она точно его дочь,

похожа на него и на мать похожа, на Анну Васильевну. Я Анну Васильевну,

уважаю от всего сердца, она же моя благодетельница; но ведь она курица.

Откуда же взялась эта душа у Елены? Кто зажег этот огонь?» («Накануне»). Те

же вопросы приходится ставить и к образам Натальи, Лизы: первая – дочь

«светской старушонки», вторая – дочь провинциального дельца. Во всех них

«огонь» горит вопреки их родным, их семьям, только и думающим о том, как бы

этот огонь затушить. Все они независимы и живут «собственной своею жизнию».

Лучшие черты этих девушек порождены передовой русской культурой.

Тургенев делает своих героинь умными, решительными и бескомпромиссными.

Таковы Наталья и особенно Елена.

В романе «Рудин» И.С. Тургенев в обстановке дворянской усадьбы запечатлен ряд

весьма типических характеров 40-х годов. В противоположность цвету

дворянского общества, которое украшает салон Дарьи Михайловны Лагунской,

всем тем Волынцевым, Птасовым, Пандалевским, автор создал поэтический образ

русской девушки – Натальи Лагунской. Значительную роль в его создании сыграли

личные переживания писателя, его взаимоотношения с Татьяной Александровной

Бакуниной. В письмах к Бакуниной Тургенев говорит о любви высшей, идеальной,

граничащей с самопожертвованием.

Обаяние многих героинь Тургенева, несмотря на разницу их психологических

типов, заключается в том, что их характеры раскрываются в моменты

напряженного поэтического чувства. В этом сказалось влияние Пушкина. Как и

его великий предшественник, Тургенев был очень чутким к миру человеческих

переживаний, улавливал их тончайшие оттенки. Он с волнением наблюдал, как

расцветают и преображаются молодые существа под влиянием светлой и

облагораживающей любви.

И вот Тургенев показывает поистине трогательную и обаятельную в своей любви к

Рудину Наталью. Восприимчивая к поэзии и искусству глубоко чувствующая

радость и горе семнадцатилетняя Наталья по духовному развитию возвышается над

миром пигасовых и пандалевких. Наталья, как умный ребенок, рано заявила свою

умственную жизнь каким-нибудь озадачивающим вопросом, метким замечанием,

вспышкою своеволия. Сопротивляясь тепличному дворянскому воспитанию в семье,

обходя запреты и нудные поучения матери и гувернантки, она жадно читала

Пушкина, вдумчиво относилась к людям и ко всему происходящему вокруг. Наряду

с природной нежностью и чуткостью Наталья воспитала в себе силу и

решительность характера и готова была пойти куда угодно за любимым человеком,

даже вопреки воле матери, наперекор любым препятствиям.

Тургенев показал героиню в момент проявления ее лучших, сокровенных чувств.

Наталья глубоко полюбила Рудина. Этот огонь в ней разгорался медленно, и

действие его долгое время скрывалось от других и от нее самой; а потом, когда

она сама отдает себе отчет в своем настроении, она все-таки скрывает его от

других и одна, без посторонних свидетелей, хозяйничает в своем внутреннем

мире. Этой, сначала тайной и робкой, а потом открытой любовью согрет и

освящен каждый ее шаг, проникнуто каждое душевное движение. В отличие от

Рудина, который не уверен в своем чувстве, который «не в состоянии был

сказать наверное, любит ли он Наталью, страдает ли он, будет ли страдать,

расставшись с нею», Наталья любит его настолько сильно, что даже не видит его

слабых сторон, верит в его силу и способностью к большому делу.

Мысль о превосходстве женской любви над мужской прозвучала у Тургенева в

произведениях не один раз. Многие критики отмечали, что писатель обычно

проверял волевые качества своих героев на их отношении к любви. Наталья вышла

из своей борьбы крепче и вынесла из нее большой запас сознанного опыта.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5