Реферат: Есенин и революция

почти все, о чем мы только сейчас заговорили вслух после семидесятилетней

безгласности,— почти все это уже былосказано и предвидено гениальным поэтом.

С потрясающей силой запечатлел Есенин то "новое", что насильственно

внедря­лось заезжими эмиссарами в быт деревни, взрывало его изнутри и привело

теперь к всем известному состоянию.

"Был в деревне. Все рушится... Надо самому быть оттуда, чтобы понять... Конец

всему" - таковы были впечатления Есе­нина тех лет. Они дополняются

воспоминаниями сестры поэта Александры Ксениной: "Помню наступивший голод.

Страшное время. Хлеб пекли с мякиной, лузгой, щавелем, крапивой, лебе­дой. Не

было соли, спичек, мыла, а об остальном уж и думать не приходилось... К

власти наряду с честными людьми пролезли "лабути", имеющие длинные руки.

Жилось этим людям совсем неплохо..." 1 июня 1924 г. Есенин пишет "Возвращение

на родину". Образ запустения, но уже не чеховско-бунинского, в котором была

поэзия, а какого-то надрывного, беспросветного, пред­вещающего "конец всему",

встречает нас в самом начале этой маленькой поэмы. "Колокольня без креста",

подгпиншпе кресты кладбища, кресты, которые — образ гражданской войны! --

"как будто в рукопашной мертвецы, за­стыли с распростертыми руками". Убогий

быт разоренной года­ми -междоусобного раздора - деревни, "календарный Ленин"

вместо выброшенных сестрами комсомолками икон, "Капитал" вместо Библии...

Внук, не узнавший деда, еще один образ сим­вол - эпохи, еще одно страшное

прозрение будущего. Как это контрастирует с пушкинским: "внук... обо мне

вспомянет"!..

Все стихотворение, собственно,- поэтическая параллель к пушкинскому "Вновь я

посетил...", правда, лишь тематически. И там, и тут - возвращение на родину.

Но каким же разным со­держанием наполнено го и другое возвращение! У Пушкина—

полноценное бытие, которое не кончается даже смертью, потому что во всем

страстное ощущение связи вре­мен, непрерывности этого бытия. У Есенина,

который в это вре­мя и своем творческом развитии приходит к Пушкину, -

ощущение распада времен, разру­шения векового уклада, разлома бытия.

Трагический итог всему этому поэт подводит в стихотворении тех же дней "Русь

советская":

Вот так страна!

Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

И далее звучат чисто пушкинские мотивы утверждения сво­боды творчества,

независимости поэта,— разумеется, звучат по-есенипски обостренно-лично:

Приемлю вссе,

Как есть все принимаю.

Готов идти по выбитым следам.

Отдам всю душу октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам.

Какой страшный, трагический образ: "готов идти по выбитым следам"! Готов

отдать душу, жизнь, но только не лиру...За три года до Есенина о "тайной

свободе", воспетой вослед Пушкину, в условиях надвигающегося деспотизма

вспомнит Блок. В своей пушкинской речи "О назначении поэта" Блок предвидел,

что "надо пережить еще какие-то события", что уже "изыскиваются средствам

поставить преграды на пути этой "тайной свободы", замутить "бездонные глубины

духа", и преду­преждал: "Пускай же остерегутся от худшей клички те

чиновни­ки, которые собираются направлять поэзию по каким-то собст­венным

руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполпять ее

таинственное назначение."

Многое из того, что произошло в стране, предугадал Есенин. в своей лирике

лета 1924 г. и в поэме "Анна Онегина", задуман­ной тогда же. Поэма тесно

связана со всей лирикой Есенина, она вобрала в себя многие ее мотивы и

образы, Если же говорить о традици­ях, то в год окончания работы над поэмой —

1925-й — Есенин писал: "В смысле формального развития теперь меня тянет все

больше к Пушкину". И пушкинская традиция, конечно же, при­сутствует в поэме.

Плодотворнее, думается, говорить о пушкинском начале в широком смысле, на

что, кстати, ссылал­ся и сам Есенин в приведенном высказьжании. Прежде всего

это - народность. Есенин, пройдя через искушение изысканной метафорой, пришел

к такому пони­манию искусства, которое определяется верностью художника

"простоте, добру, правде". Эти ориентиры выразились в языке поэмы, точнее -

во всем бо­гатстве разговорной народной речи, что бросается в глаза с пер­вых

строк. В поэме Есенина персонажи "самовоспроизводятся" через речь и оттого

сразу приобретают пластически зримые чер­ты живою лица. Речь каждого

настолько индивидуальна, что нам хорошо помнятся и возница, и мельник, и

старуха, и Анна, н даже ее мать, которая произносит всего одну фразу, но

опреде­ляется в ней, и Прон, и Лабутя, и, конечно же, сам главный ге­рой.

Именно здесь проявилась неподдельная народность, кото­рая нашла свое высшее

воплощение у великих предшественни­ков Есенина - Пушкина, Лермонтова,

Кольцова, Некрасова. Вспоминается и лермонтовский старый сол­дат

("Бородино"), и, наконец, Некрасов, основу многих стихов которого составила

разговорная речь русского народа. Это все мы находим в поэме Есенина.

Печально, что в некоторых работах прошлых лет образ Анны рассматривался

слишком "приземление" и получал порой социо­логическое толкование. Так, один

из авторов даже называет ее "женой белогвардейца", хотя, как явствует из

самой поэмы, муж Анны погиб на фронте еще до октября 1917 г. С другой

стороны, хочется предостеречь и от чрезмерного увлечения поисками про­тотипов

героев, сведения всего богатства произведения к какой-то конкретной

биографической ситуации. Конечно, в поэме Есе­нина не могли не отразиться

моменты его биографии, но надо по­мнить, что прототип и художественный образ

всегда богаче; ге­рой произведения живет и развивается по законам данного

про­изведения, т. е. по законам искусства, которые тождественны жизни,

отвечают жизненной правде, а не правде узкобиографи-ческой. К примеру,

прототипом Анны Снегиной называют поме­щицу Л. И. Кашину — молодую,

интересную, образованную жен­щину, которая после революции ни в какие

заграницы не уезжа­ла, а работала в Москве переводчицей и стенографисткой.

Судь­ба распорядилась так, что Л.И.Кашина была похоронена в 1937 г. на одном

кладбище с Есениным.

Но вернемся к поэме. То, что Анна Онегина оказалась вдали от Советской

России, это, конечно же, печальная закономер­ность, трагедия многих русских

людей того времени. Разлука с- Анной Снегиной в лирическом контексте поэмы -

это разлука поэта с юностью, разлука с самым чистым и святым, что бывает у

человека на заре жизни. Но - и это главное и поэме - все че­ловечески

прекрасное, светлое и святое живет в герое, остается с ним навсегда - как

память, как "живая жизнь", как свет да­лекой звезды, указывающей путь в ночи:

Далекие, милые были!.

Тот образ во мне не угас

Мы все в эти годы любили,

Но, значит,

Любили и нас.

Этот эпилог был очень важен для Есенина - поэта и челове­ка: ведь это все

помогало ему жить, бороться в себе со своим "черным человеком", а также

выдерживать нечеловеческую борь­бу с ненавистниками России и русского поэта.

Эпилог этот означает еще и то, что прошлое и настоящее для героя

взаимосвяза­ны; он как бы соединяет времена, подчеркивая их неделимость и

неотделимость от судеб родной земли, ощущаемой в конкрет­ных и зримых образах

"малой родины", где прошли ранние годы жизни поэта и его героини. Тема родины

и тема времени в поэме тесно связаны. В узко-хронологическом смысле эпическая

основа поэмы такова: основная часть это рязанская земля 1917 г. в пятой

главе — эскизный набросок судьбы одного из уголков большой деревенской Руси

периода страшных потрясений, сви­детелем которых становится поэт и герой

"Анны Cнегиной" (дей­ствие в поэме кончается 1923 г.). Разумеется, за судьбой

одного из уголков русской земли угадывается судьба страны и народа, но все

это, повторяю, дано эскизно, хотя и с довольно характер­ными поэтическими

картинками. Для нас особый интерес пред­ставляет не само изображение

"эпических" событий, а отноше­ние к ним поэта: ведь поэма- то в первую

очередь лирическая. Есенин в поэме высказывает, если так можно выразиться,

концепцию жизни свой взгляд на мир, на события, на то, что остается

неизменным и вечным. После строк о времени революции, когда "чумазый сброд!

Играл по дворам на роялях | Коровам тамбовский фокст­роты, следуют стихи иной

тональности :

Шли годы

Газмашисто. пылко...

Удел хлебороба гас.

Есенин как бы провидел то время, когда удел хлебороба выльется в трагедию

1929 1933 гг. Но дело не только в провиденье поэта, а в том, что он был

свидетелем истоков трагедии русского крестьянства. Саркастически звучат в

поэме слова, ко­торыми представители разных интеллектуальных слоев именова­ли

крестьянина:

Фефела! Кормилец! Касатик!

Владелец землей и скотом,

За пару измызганных "катек"

Он даст себя выдрать кнутом.

Сам Есенин не идеализирует русское крестьянство; он видит ею неоднородность,

видит в нем и мельника с его старухой, и возницу из начала поэмы, и Прона, и

Лабутю, и мужика, сжи­мающего от прибыли руки... При этом нельзя забывать,

что положительные начала, своеобразную основу жизни поэт видит в трудовом

крестьянстве, судьба которого является эпической основой поэмы. Судьба эта

печальна, как явствует из слов ста­рухи мельничихи:

У нас здесь теперь неспокойно.

Испариной все зацнело.

Сплошные мужицкие войны —

Дерутся селом на село.

Символичны эти мужицкие войны; они являются прообразом большой

братоубийственной войны, подлинной трагедии, от кото­рой и впрямь, по словам

мельничихи, едва не "пропала Расея"... Перекличка с этим возникает и в конце

поэмы в письме мель­ника

Расея...

Дуровая зыкь она.

Хошь верь, хошь не верь ушам —

Однажды отряд Деникина

Нагрянул на криушан.

Вот тут и пошла потеха-..

С потехи такой—околеть-

Со скрежетом и со смехом

Гульнула казацкая плеть...

Такая "потеха" никому не на пользу, разве что Лабуте, тре­бующему для себя

"красный орден"...Осуждение войны — империалистической и братоубийствен­ной -

одна из главных тем. Война осуждается всем ходом поэ­мы, разными ее

персонажами и ситуациями: мельником и его старухой, возницей, двумя главными

трагедиями жизни Анны Снегиной. Причем порой голос персо­нажа сливается с

голосом автора, как, например, в словах пись­ма мельника однажды поэт говорит

прямо от себя:

Я думаю:

Как прекрасна

Земля

И на ней человек.

И сколько с войнной несчастных

Уродов теперь и калек!

И сколько зарыто в ямах!

И сколько зароют еще!

И чувствую в скулах упрямых

Жестокую судоргу щек...

Потрясающая душу человечность русской классической литературы, ее "лелеющая

душу гуманность" живет в поэме Есенина. Отказ от участия в кровавой бойне не

поза, а глубинное выстраданное убеждение. Изменения в облике русского мужика

начинают раскрывать­ся с первых строк поэмы - в рассказе возницы, да и в

самом облике этого персонажа, по-своему умного и нахального, особенно в сцене

расчета. Это тоже образ эпохи, человек, стронув­шийся с вековых устоев и, в

отличие от Прона Оглоблина, не об­ретший каких-либо других жизненных

стремлений, кроме как "выпить в шинке самогонки". Но, с другой стороны, в чем

то близок к нему и сам Прон - "драчун, грубиян", который "с утра по неделям

пьян". Старуха мельничиха не случайно говорит так о Проне: он для нее

разрушитель, к тому ж убийца. Да и у са­мого поэта Прон Оглоблин вызывает

сочувствие лишь там , где говорится о его гибели, а в целом в поэме автор

далек от Прона, между ними все время присутствует какая-то непреодолимая

преграда. И немудрено: если с мельником и его старухой поэт на равных, то к

народу, к мужикам он идет поклониться и чувствует себя счастливым оттого, что

мужики признают его за своего.

Прон Оглоблин, как отмечали исследователи, как раз и явля­ется воплощением

какого-то пугачевского начала. Верное на­блюдение — пугачевского! Вспомним,

что Пугачев, объявивший себя царем, стоял над народом, был деспотом и убийцей

(см. хотя бы "Историю Пугачева" Пушкин с приложенным к ней огромным списком

жертв Пугачева). Над народом стоит и Прон Оглоблин:

Оглоблин стоит у порот

И спьяну в печенки и в душ

Костит обнищалый народ.

"Эй,

Тяраканье отродье!

Все к Снегиной!..

Р-раз и квас!

Даешь, мол, твои угодья

Без всякого выкупа с нас!"

И тут же, меня завидя,

Сказал в неподдельной обиде:

"Крестьян еще нужно парить"

"Тараканье отродье!" — вот как обращается к народу герой, в котором многие

исследователи вполне справедливо видели подлинного большевика-ленинца!..

Характерно и поведение Про­на в присутствии поэта, выраженное в последних

четырех строч­ках... Позже аналогичный тип встретится у М.А.Шолохова в

"Поднятой целине" (Макар Нагульнов). Дорвавшись до власти и так и не сумев,

да и не желая слиться с народом, такие люди будут думать, что делают все для

блага народа, а благом наро­да, как известно, издревле оправдывались любые

кровавые пре­ступления. До этого, разумеется, не доходит в поэме, но тип

во­жака, стоящего и а д народом, подмечен верно. Другой чип, Лабутя Оглоблин,

не нуждается в особых комментариях. Характерно, что рядом с Проном Лабутя "с

...важной осанкой, как некий седой ветеран", оказался "в Совете" и живет, "не

мозоля рук". Тоже тип эпохи, и он необходимо должен был оказаться подле

Пропа, считающего, что "крестьян еще нужно варить". Но если судьба Проча, при

всех его отрицательных сторонах приобретает трагический оттенок в своей

развязке, то жизнь Лабути - жалкий, отвратительный фарс. Знаменательно, что

именно Лабутя "поехал первым описывать снегинский дом" и арестовал всех его

жителей, спасенных впоследствии от скорого суда добрым мельником.

Так в январе 1925 г., находясь на Кавказе, закончил Есенин свою последнюю и

главную поэму. Широта исторического про­странства поэмы, обретаемая героем в

конце ее открытость жиз­ненным впечатлениям, лучшим движениям души прямо

соответ­ствую! народным идеалам, выразителем которых был и остается в своих

лучших творениях великий русский поэт С.А.Есенин - "поэтическое сердце

России". И пока живет земля, Есенину-поэту суждено жить с нами и "воспевать

всем существом в поэте шестую часть земли с названьем кратким "Русь".

Заключение

Пришло время подвести итог нашему архивно-следственному эксперименту.

Ограничимся двумя главными вопросами: "Каковы мотивы убийства Сергея

Есенина?" и "Как и при каких конфетных обстоятельствах происходило убийство?"

Первая проблема обсуждалась в печати многократно, но постоянно с оглядкой на

недостаточную доказанность самого факта преступления в "Англетере" и

недопропорядочных участвовавших в нем фигур. Теперь, надеемся, вопрос

"Убийство или самоубийство?" решен. На текущей стадии расследования

подтвердилось: несомненное убийство, отягченное последующим варварским

надругательством над телом русского поэта. Возражать против такого вывода

могут сегодня, лишь люди или безнравственные, или лишенные логики, или просто

несведущие.

В жизни Есенина в первой половине 1924 года происходили события - одно

нерадостнее другого. Скандальная известность персонажа "дела четырех поэтов"

ползла по площадям, улицам и самым укромным закоулкам. Поэтический образ

хулигана намертво сросся в представлении многих с искаженной информацией а

скандале в кафе оброс самыми фантастическими деталями и стал своего рода

мишенью для возможных провокаций со стороны людей, жаждущих "отомстить

антисемиту", особенно на глазах публики, наслаждающейся бесплатным

спектаклем.

20 января, за день до смерти Ленина, к Есенину в больницу пришел Алексей

Ганин. Друзья решили пройтись, по дороге зашли в кафе, выпили, а потом...

Потом некто Ю. Эрлих давал показания в милиции: "Я сидел в клубе поэтов и

ужинал. Вдруг влетели туда С. Есенин и Ганин. Не говоря ни слова, Есенин и

Ганин начали бить швейцара и, продолжая толкать и бить присутствующих,

добрались до сцены, где начали бить конферансье. Пришедший милиционер просил

всех разойтись, но Есенин начал бить по лицу милиционера, последний при

помощи дворника усадил его на извозчика и отправил в отделение. В продолжение

всей дороги Есенин кричал: "жиды продают Россию" и т. д."

Дворник также засвидетельствовал, что Есенин "разорвал мне тулуп и бил по лицу,

кричал "бей жидов" и все в этом духе". С чего начался скандал - осталось

неизвестным. В постановлении о предании поэта суду зафиксировано, что "гр-н

Есенин, явившись в кафе "Домино", начал придираться без повода к посетителям и

кричал: "бей жидов". Так вот, ни с того ни с сего "злостный антисемит" начал

драку... Сам же Есенин отделался коротким замечанием: "Я вышел из санатория,

встретился с приятелями, задержался и опоздал в санаторий", решил пойти в

кафе, немного выпил и с тех пор ничего не помню, что я делал и был". Знал,

что объяснять что-либо бессмысленно. Ни "избитый" конферансье, ни

"присутствующие" никаких показаний не дали. Не сняли тогда показаний и с

Алексея Ганина. Ясно, что скандал произошел лично с Ю. Эрлихом, и все на той же

почве. Причем инициатором скандала был явно не Есенин. В этом убеждают

протоколы последующих уголовных дел. Но вот уже 9 февраля, уже после выхода из

санатория, Есенин сидел в "Стойле Пегаса". На сей раз в роли Ю.Эрлиха оказался

Семен Абрамович Майзель. В милиции на допросе Есенин сообщил, что "сего числа,

около 2-х часов ночи, я встал от столика и хотел пойти в другую комнату; в это

время ко мне подошел какой-то неизвестный мне гражданин и сказал мне, что я

известный скандалист Есенин, и спросил меня: против ли я жидов или нет? – на

что я выругался, послав его по матушке, назвав его провокатором. "В это время

подошли милиционеры и забрали меня в 46 отделение милиции." Сам же Майзель

показал, что, зайдя в кафе, "услышал, как гр. Есенин в нетрезвом виде говорил

следующее: "по делу моему жидов мне плевать и никого я не боюсь". На мое

возражение, что на него никто плевать не хочет, гр-н Есенин набросился на меня,

но был удержан публикой , нанося при этом ряд оскорблений нецензурными

словами..." Еще один тут как тут оказавшийся свидетель, гр-н. из

г.Одессы М. А. Крымский добавил, что "гр-н Есенин, придя в отделение милиции,

одного из милиционеров назвал "взяточником и мерзавцем" и ругался площадной

бранью.. " А буфетчица Е. О. Гартман, уже не в первый раз осуществлявшая свою

"благородную миссию", заявила, что Есенин "делал дебош, ругался неприличными

словами по адресу гр. Майзель".

Проходит месяц, и Есенин попадает в очередную историю, но уже с братьями М. и

В. Нейманами. Через много лет Екатерина Есенина рассказала, что прибывшие в

милицию братья Нейманы предъявили удостоверения сотрудников ГПУ, после чего

их тут же отпустили. Спрашивается, не из этого ли учреждения были и такие

посетители "Домино" и "Стойла Пегаса", как Ю. Эрлих и С. Майзель? Какую цель

преследовали эти люди, намеренно играя на больной струне поэта? Зачем

изощренно выводили его из себя? Не для того ли, чтобы добиться суда и

приговора по известной статье - чего не удалось добиться Сосновскому?

В марте происходила настоящая трагедия, финал которой разыгрался 3О-го числа,

через три дня после очередного бегства Есенина на Кавказ.

Тридцатого марта 1925 года в камере смертников лубянской тюрьмы загремели двери.

- Кто тут Ганин? Выходи!

Двое палачей в кожаных куртках и брюках, ставших профессиональной формой ЧК,

а потом ГПУ, вытолкнули в бетонный коридор светловолосого худого человека

лет тридцати, провели его до выхода в тюремный двор, повернули за изгиб

кирпичной стены. Один из чекистов на ходу расстегнул деревянную кобуру

маузера. Так погиб на рассвете весеннего дня вологодский крестьянин, поэт,

друг Сергея Есенина, Алексей Ганин...

"Дело "Ордена русских фашистов" начато 13 ноября 1924 года. Ордер на арест 1

ноября 1924 года подписан Генрихом Ягодой. В анкете для арестованных указано,

что Ганин арестовывался дважды. Впервые Губчека в Москве "по недоразумению

принятый за контрреволюционера". Второй раз 21 ноября 1923 года "арестован по

обвинению в антисемитской агитации... Освобожден под подписку о невыезде".

Речь идет о до сих пор скандальном "деле" Есенина, Клычкова, Орешина и

Ганина, деле, преследовавшем их всю жизнь. Из протокола допроса от 15 ноября

1924 года. Допрашивали Славатинский и Агранов. "Читал выдержки из тезисов,

которые обнаружены у меня при аресте ("Мир и свободный труд - народам"). Эти

тезисы я подготовлял для своего романа".

Тезисы "Мир и свободный труд - народам", пролежавшие во тьме чекистских

архивов почти 70 лет, - документ русского народного сопротивления чекистско -

коммунистической банде плод народного низового сопротивления, и написан он с

таким выходом в грядущее, что мысли и страсти, изложенные в нем, кажутся

выплеснутыми сегодня, в наше смутное время. ЧК арестовало тринадцать человек,

не партийных, не эсеров, не широко известных писателей, а никому неведомых

маленьких людей эпохи, вчерашних крестьян, начинающих поэтов, мелких

служащих, объединенных одной идеей - борьбой с интернационально-

коммунистическим режимом во имя спасения национальной России. Как в наши

демократические времена, так и в ту тоталитарную эпоху такое мировоззрение

называлось "фашистским". Группа Ганина получила название "Орден русских

фашистов", Ганин был объявлен главой ордена, и после подобных ярлыков участь

подсудимых была решена. "Главу ордена" с пятью товарищами расстреляли 30

марта 1925 года. Остальные семеро пошли на Соловки, откуда вернулись лишь

двое.

Отрывки из работы Алексея Ганина "Мир и свободный труд - народам":

"За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов

таится смерть и разрушения, разрушения и смерть. Достаточно вспомнить те

события, от которых все еще не высохла кровь многострадального русского

народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооруженные с

ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками банды латышей, беспощадно

терроризируя беззащитное сельское население, всех, кто здоров, угоняли на

братоубийственную бойню, когда при малейшем намеке на отказ всякий убивался

на месте, а у осиротевшей семьи отбиралось положительно все, что попадалось

на глаз, начиная с последней коровы, кончая последним пудом ржи и десятком

яиц, когда за отказ от погромничества поместий и городов выжигались целые

села, вырезались целые семьи.

Достаточно опять-таки вспомнить разгром городов, промышленных предприятий,

образцовых хозяйств и усадеб, бесконечно и ежедневно происходившие

реквизиции, бесчисленные налоги, когда облагалось да облагается и до сих пор

все, кроме солнечного света и воздуха, чтобы понять, что это только

безответственный грабеж и подстрекательство народа на самоубийство. Наконец,

реквизиции церковных православных ценностей, производившиеся под предлогом

спасения голодающих. Но где это спасение? Разве не вымерли целые села, разве

не опустели целые волости и уезды Поволжья? Кто не помнит того ужаса и

отчаяния, когда люди голодающих районов, всякими чекистскими бандами и

заградилками доведенные до крайности, в нашем двадцатом веке в христианской

стране дошли до людоедства, до пожирания собственных детей, до пожирания

трупов своих соседей и ближних.

Всякая общественная и индивидуальная инициатива раздавлена. Малейшее

проявление ее рассматривается как антигосударственная крамола и жесточайшим

образом карается, как преступление. Всюду дикий, ничем не оправданный

произвол и дикое издевательство над жизнью и трудом народа, над его духовно-

историческими святынями. Вот он, коммунистический рай, недаром вся Россия во

всех ее слоях, как бы просыпаясь от тяжкого сна, вспоминает минувшее время

как золотой, безвозвратно ушедший век. Потому что всюду голод, разруха и

дикий разгул, издевательство над жизнью народа, над его духовно-историческими

святынями..."

Есенин всегда опасался быть втянутым напрямую в любую политическую борьбу, в

любые заговоры. Истории с социал-демократами, с императрицей, с эсерами

научили его звериной осторожности... Он был верен этому своему правилу и в

отношениях с друзьями и со своим окружением 1924 года, вступившим в неравную

и наивную тяжбу с коммунистической властью. Алексей Ганин и его друзья, как

бы копируя историю с заговором Таганцева и с Гумилевым, однажды стали шутя

составлять списки будущего правительства. Из воспоминаний Г. Бениславской: "В

один из этих списков он включил и Е.- министром народного просвещения. Но Е,

который, как бы ни ругался на советскую власть, все же не мог ее переменить

ни на какую, рассердился, послал Ганина к черту и потребовал, чтобы тот

сейчас же вычеркнул его фамилию. Ганин вычеркнул и назначил министром

народного просвещения Приблудного."

В. Чернявский вспоминал о том, как Есенин в 1923-1924 годах где попало, в любом

застолье "говорил о том, что все, во что он верил, идет на убыль, что его .

"есенинская" революция еще не пришла, что он совсем один... ...В этом потоке

жалоб и требований был и невероятный национализм", и желание драться... С кем?

Едва ли он мог на это ответить, и никто его не спрашивал"... Обратим внимание

на слово "национализм" и на то, что А. Ганин в своих тезисах объявляет себя и

своих товарищей русскими националистами, восставшими против засилья

коммунистической власти. Но как продолжает Чернявский свои воспоминания,

чрезвычайно важно: "То, что он говорил мне, слышали, вероятно, многие, как на

этот раз слышал я и молчавший в кресле его приятель. Это, видимо, и было то,

что прощали одному Есенину и чувствовалось, что он давно перегорает в этой

тягостной свободе выпадов и порывов, что на него и теперь смотрят с улыбкой, не

карая, щадя его, как больного." Какое красноречивое признание того, что

"национализм" и скорее всего Страсти по "еврейскому вопросу" общество прощало

одному Есенину, "не карая его", делая для него, в силу его популярности, до

поры до времени исключение. Ганину и его друзьям власть этого не "простила" и

"покарала" их... Приехав в марте 1925 года, когда над Ганиным и его товарищами

шло следствие и, несомненно, в первые же дни узнав об этом, Есенин заметался...

Об аресте целой группы знакомых людей - художников Чекрыгиных и актера Бориса

Глубоковского он знал лично - ему, конечно же, рассказали сразу либо в комнатке

на Никитской, либо в "Стойле Пегаса". Только из официальной прессы невозможно

было ничего узнать. Она, в отличие от "дела четырех поэтов", специально

раздутого ею, о "фашистском заговоре" Ганина не напечатала. Не выгодно было

признавать, что на седьмом году советской власти в столице возникла

антисоветская группа заговорщиков, не дворян не церковников не бывших

офицеров, а молодых людей из самого что ни на есть простого народа, вчерашних

крестьян. Эти люди просто исчезли из жизни, и о реакции общества на

исчезновение не осталось никаких свидетельств. Никто не знал, что произошло.

Процесс, следствие, приговор, исполнение приговора - все было сделано тайно.

Как на все случившееся реагировал Есенин, до последнего времени не было

известно.

В марте-месяце (ранее это было невозможно - Сергей еще был на Кавказе)

Есенина вызывали в ЧК. Как раз в период его знакомства с Толстой,

жениховства, смотрин, разрыва с Бениславской. Видимо, предчувствуя скорую

развязку трагедии и, может быть, узнав в ЧК о деле Ганина гораздо больше

того, чем он рассказал Мансурову, Есенин прибег к испытанному не раз приему:

дело - не шуточное, гораздо более серьезное, нежели все прежние, в которых он

был замешан, так что надо бежать, пока не поздно, скрыться, исчезнуть из

Москвы. А то и его загребут под горячую руку...

Видимо, поэтому 27 марта, за три дня до расстрела Ганина, неожиданно для всех

знакомых, предвкушавших развитие его романа с Софьей Толстой сел в поезд

Москва-Баку. Скорее под надежное покровительство Кирова! В Баку он прибыл 30

марта и сразу же, на всякий случай не останавливаясь в гостинице, поселился у

Чагина. Не следует думать, что Есенин, отшатнувшийся от троцкистско-партийной

элиты, приблизился к сталинскому окружению после гипотетического свидания со

Сталиным и наладившихся связей с Фрунзе, а также будущим вторым лицом в

партии Сергеем Мироновичем Кировым. Вполне возможно, что жизнь Есенина в Баку

под покровительством Кирова и Чагина была для поэта непростой и, что он

чувствовал обволакивающие его путы дружеского партийного диктата. А ведь он,

Есенин, не раз пытался не прямо в лоб, а бережно, не обижая самолюбия,

объяснить Петру Чагину, что никому не следует распоряжаться его талантом.

Хотя бы потому, что даже сам Есенин им не распоряжается, наоборот, его талант

властвует над ним. Желая объяснить эту истину Чагину, он как-то показал на

ржавый желоб в саду чагинской загородной дачи: "Видишь тот ржавый желоб? Я

такой же, как он, но из меня течет чистый кастальский источник поэзии..." По

глазам увидел - ничего не поняли. Показательно письмо Чагина Есенину с

добрыми партийными пожеланиями, как и о чем следует ему писать: "Дружище

Сергей" крепись и дальше. Что пишешь? "Персидские мотивы" продолжай, не

вредно, но работай над ними поаккуратней, тут неряшливость меньше всего

уместна. Вспомни уклон в гражданственность, тряхни стариной. Очень неплохо

было бы, чтобы соорудить что-нибудь в честь урожая, не браваду и не

державинскую оду, а вещь, понимаешь". В этом письме все - от первой до

последней строчки - вызвало у Есенина отвращение: и снисходительное отношение

власть имущих ("Персидские мотивы" продолжать не вредно"), и боярско-

партийное убеждение, что можно указывать поэту, что есть "аккуратность", что

есть "неряшливость". Петр Чагин фактически пытается учить Есенина, "как

писать стихи". Но уж, конечно, о чем писать - здесь у Чагина нет никаких

сомнений, он-то знает: надо "соорудить" (стиль-то каков!) что-нибудь "в честь

урожая". Чагин уверен, что это должна быть не "бравада", не "державинская

ода", а нечто наивысшее- "вещь", и как равный к равному, чуть ли не как "поэт

к поэту", обращается к Есенину: "ну ты же понимаешь"... Перед нами почти

разговор Моцарта и Сальери. И в роли Моцарта выступает Чагин: "Мы с тобой, в

отличие от непосвященных, от черни, ведь все понимаем". И это писал один из

самых образованных партийных чиновников, один из тех, кто искренне любил

Есенина. Что уж говорить о других!

Все исследователи жизни Есенина восхищаются Кировым, который после тою, как

Есенин на даче в Мардакянах читал партийной верхушке Азербайджана "Персидские

мотивы", сказал с упреком Петру Чагину:

- Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии в Баку? Смотри, как

он написал, как будто был в Персии. В Персию мы не пустили его, учитывая

опасности, которые его могут подстеречь, и боясь за его жизнь. Но ведь тебе

же поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай! Чего не хватит -

довообразит. Он же поэт, да какой!

Да, Киров относится к Есенину, конечно же, лучше, нежели Бухарин Троцкий или

Луначарский. Но даже в этих его благожелательных словах сколько

бесцеремонного сознания своего могущества, своей спесивой непогрешимости,

уверенности в том, что он-то, Киров, знает, что Есенину нужно, гораздо лучше,

нежели сам Есенин. Вроде бы комплимент сказал: "Он же поэт, да какой!". А

одновременно - партийное высокомерие, хамство сильного мира сего: ну что, что

не пустили в Персию! Он же довообразит, у него же профессия такая -

"довоображать". Кому-кому, а уж Кирову, бывшему уездному газетчику, можно

сказать, Литератору, это известно лучше, нежели кому другому.

Затравленный, обложенный уголовными делами, истерзанный партийной прессой

после "дела четырех поэтов", не раз уже побывавший в ЧК, Есенин спасается в

Баку, а Киров как будто ничего не знает об этой травле, об этих реальных

опасностях, об уголовном преследовании... Палец о палец не ударит, чтобы

оберечь Есенина от травли, подстерегающей поэта в России, и несет какую-то

околесицу о том, что жизнь Есенина может быть в опасности, если он поедет в

Персию. Поэт здесь, у себя на родине живет "как иностранец", как "пасынок",

как изгой. За его друзьями идет политически-уголовная охота, Ганин со своими

соратниками уже расстрелян, а самодовольный Киров думает, что в России у

Есенина все в порядке.

Ответить на второй вопрос: "Как и при каких конкретных обстоятельствах

происходило убийство?" в наши дни, увы, невозможно, нам посильны только

гипотезы. Предположить можно следующее развитие драматических событий.

Из-за угрозы суда и под воздействием своего окончательного разлада с

большевистской идеологией Сергей Есенин намечает свой побег из СССР, о чем

проговаривается 27 ноября 1925 года в письме к П. И. Чагину. Замысел излишне

доверчивого поэта становится известен Льву Троцкому, остановившему

ходатайство Луначарского - замять судебное дело по оскорблению поэтом

дипкурьера А. Рога - и приказавшему "присмотреть" за Есениным, позволяющим

себе резкую критику власти чуть ли не на всех перекрестках и почти открытые

выпады против него лично. Главный "архитектор" дал сигнал "присмотреть" за

Есениным, он же после государственного фарса с похоронами поэта 19 января

1926 года дал в "Правде" и отбой. Едва ли Троцкий приказывал убить своего

духовного противника. Это, уместно предположить, случилось в застенке ГПУ

(настаиваем на адресе: проспект Майорова, 8/23) после четырехдневных допросов

беглеца, когда расшалившиеся нервы следователя не выдержали и рука потянулась

к нагану... Внешним поводом для жестко-пристрастной экзекуции послужила

выдуманная ГПУ версия о связях поэта с британской разведкой. Может, этот

вариант возник у злодеев позже, для оправдания "самоубийства" на почве, так

сказать, разоблачения пойманного с поличным беглеца (в литературе о Есенине

такой сюжет разрабатывался, в январских ленинградских газетах глухо

сообщалось о неких арестованных английских шпионах).

Чтобы скрыть убийство и отвести возможный сокрушительный удар Сталина на XIV

партийном съезде (вспомним, здесь Троцкий молчал как рыба), сочиняется

сценарий с самоповешением, режиссером-исполнителем которого выступил

идеологический надсмотрщик Петров. Чтобы расчистить место для кровавых

мизансцен, из 130-го номера "Англетера" "извлекается" некий Евгений

Васильевич Кушников- В списках жильцов гостиницы (контрольно-финансовый

экземпляр) к его фамилии дано примечание: "По сведениям домоуправления,

арестован". В 130-й срочно "поселяется" Г. Ф. Устинов, а затем колесо

закручивается уже на полные обороты. В действие вступают все секретно-

оперативные механизмы ГПУ, милиции и уголовного розыска, начальник

Административного отдела Ленгубисполкома (ДОЛГИ) и руководитель ЛГМ Г. С.

Егоров, глава подотдела УГРО ДОЛГИ Л. С. Петржак (в 1929 году будут

разоблачены и осуждены как крупные аферисты и финансовые мошенники); из кожи

вон лезут сексоты, надрываются во лжи газеты, подло молчат вчерашние приятели

Есенина ... Его смерть окутывается ядовитым туманом на 70 лет.

Подчеркиваем, предполагаемое бегство поэта из СССР - лишь видимый и не самый

главный мотив его убийства. Невозможно отрицать в "деле Есенина"

экстремистско-националистический еврейский. О раздутом чуть ли не до

вселенских масштабов так называемом "антисемитизме" поэта считал своим прямым

долгом высказаться всякий знакомый с ним обращенный в православие иудей и

откровенный потомок Сиона. Проблема эта до сих пор запретная, несмотря на

демократические выкрутасы нашего времени.

Существовали, разумеется, и другие причины злодеяния (политические,

психологические и т. д.). В трагической судьбе Есенина, как в фокусе,

отразилась эпоха 20-30-х годов, драматическая судьба русского народа и его

национальной культуры. Об этом еще скажут, напишут, споют...

Поиск продолжается. Мы пока лишь в самом начале пути утверждения правды о

гибели великого поэта России. Страницы настоящего материала вызвают крайне

неоднозначную, а подчас и шоковую реакцию у читателей. В самом деле: можно ли

с большей или меньшей долей уверенности предположить, что Сергей Есенин в

последние 4 дня своей жизни вообще не появлялся в "Англетере" и был убит в

совершенно другом месте — в соседнем доме по проспекту Майорова, 8/23, а все

мемуары о последних днях Есенина в гостинице не более чем ложь?

Мы бы не стали утверждать это с такой категоричностью. Рассмотрим, прежде

всего, какими аргументами подкрепляется версия.

Самый убедительный, на первый взгляд, аргумент—это отсутствие имени Есенина в

списках жильцов гостиницы финансово-экономического отдела Ленинградского ГПУ.

Манипуляции в этих списках с пресловутым "5-м номером", бесспорно,

заслуживают внимания, так же как и путаница с гостиничными номерами в

мемуарах. Но логичнее всего предположить, что Есенин поселился в гостинице

вообще без какой бы то ни было, регистрации и его имя, соответственно, не

было внесено ни в один список. Невероятно для режимной гостиницы? А почему

нет, если Есенина поселили туда по знакомству, по протекции тоге же Устинова?

Более того, если предположить, что поэта заманивали в капкан (а основание для

такого предположения есть!), то тем более его имя не должно было фигурировать

ни в каких списках.

Все-таки наиболее надежный путь в данной ситуации — не объявлять все

написанное в мемуарах супругов Устиновых и Эрлиха сплошной ложью, а

постараться отделить правду ото лжи, хотя сделать это весьма затруднительно.

Указание на отсутствие ванны в 5-м номере выявляет уже тот факт, что далеко

не во всем можно верить "мемуаристам", особенно по части подробностей жития

Есенина в "Англетере". Менее убедителен следующий аргумент; никто из жильцов

гостиницы, чьи имена фигурируют в списках, не вспоминал о поэте. Это

доказательство полного отсутствия поэта в "Англетере" представляется весьма

шатким. Ну, положим, не выходил Есенин днем из своего номера. Положим, что

сидел то у себя, то у Устиновых и не прогуливался по коридорам, не заводил ни

с кем знакомств. Имя его в реестре отсутствует, в режимной гостинице,

находящейся под контролем ГПУ, особенно из номера в номер не пошастаешь. Ну,

не попался он просто никому на глаза, а заинтересованным лицам болтать о его

присутствии в "Англетере" тем более смысла не было.

Мы отдаем себе полный отчет в шаткости наших построений. Но и любые другие,

не выглядят более убедительными. Как косвенное доказательство отсутствия

Есенина в "Англетере" приводится тот факт, что близкие к Есенину люди не

написали о есенинских "четырех днях" никаких мемуаров.

Совершенно неубедительным выглядит опровержение свидетельства Павла

Мансурова. Путаницы в его письме О. Ресневич-Синьорелли, конечно, с избытком,

но это не дает оснований уличать его в прямой лжи — все-таки, почти полвека

прошло с тех пор. Интереснее другое. В "деле" Николая Клюева в архиве КГБ

сохранилось письмо Мансурова Клюеву, написанное в 1928 году, спустя три года

после трагедии. И там о Есенине ни слова. Само по себе это, конечно, не может

служить никаким доказательством, но факт отсутствия имени поэта в большом и

весьма откровенном послании, как можно понять первом по времени после отъезда

Мансурова в Европу, наводит на некоторые размышления.

Теперь перейдем к тем аргументам, которые нельзя не признать бесспорными. В

первую очередь — это, конечно, находка подлинных актов судмедэкспертиз за

подписью Гиляровского. Аргумент железный! Сопоставление этих актов с "актом"

вскрытия тела Есенина говорит само за себя. Кто-то использовал имя

Гиляровского во всей этой грязной истории. Впрочем, окончательный ответ на

этот вопрос мы получим, когда будут сличены подлинная подпись судмедэксперта

и автограф на злополучном "акте". Большой интерес представляет также указание

автора на стилевое отличие некролога за подписью Георгия Устинова в "Красной

газете" от его позднейших воспоминаний. Мы могли бы добавить к этому

диаметрально противоположную оценку побудительных поступков Есенина в двух

материалах, принадлежащих якобы перу одного и того же человека. В некрологе

"Сергей Есенин и его смерть" автор утверждает, что Есенин отправился в

Ленинград именно умирать и "повесился по-рязански", а в воспоминаниях,

опубликованных в сборнике "Сергей Александрович Есенин" (М.—Л., 1926) и

"Памяти Есенина" (М., 1926) говорит, что поэт ехал в Ленинград жить, а не

умирать... Чему в данном случае верить? Не правы ли мы здесь, утверждая, что

некролог, подписанный Устиновым, на самом деле ему не принадлежит? Что

говорить: эпоха двойников, псевдонимов, теней, мертвых душ!

Интересный материал, представленный в статье, — биографические справки

милиционеров, причастных к англетеровской трагедии, — Горбова и других, а

также коменданта гостиницы Василия Назарова. Связи, прослеженные между

разными людьми, так или иначе имеющими отношение к "Англетеру", поистине

впечатляют. Документально удостоверено то, в чем, по сути, уже давно не было

сомнений: "Англетер" был одним из укрепленных пунктов в зиновьевском

Ленинграде, и появление там Есенина, тем более без регистрации, говорит о

том, что поэта заманили в капкан. С какой целью? Предположить здесь можно

многое. Но прежде чем предполагать что-либо, отметим еще некоторые

бросающиеся в глаза плюсы и минусы данного материала. Наконец-то окончательно

прояснена физиономия Вольфа Эрлиха — "мяконького и тихонького", способного

если не на всё, то достаточно на многое. До сих пор приходится сталкиваться с

характеристикой этого стихотворца, как "кристально чистого человека".

Думается, что представленная информация ставит все точки над "и". В жизни

человек может притворяться кем угодно. Но в творчестве солгать нельзя. Каждое

стихотворение — зеркало души автора. Приведенные цитаты из стихов Эрлиха

достаточно красноречивы и говорят сами за себя. И давайте, наконец, прекратим

рассказывать сказки о "лирическом герое"! Существует такое понятие, как

"образ автора", который и открывается в написанном со всей полнотой. Так вот,

образ Эрлиха достаточно ярко раскрывается в его стихах и никоим образом не

соответствует той маске, которую он носил в жизни.

Тем, кого не убедят эти рассуждения, советуем обратиться к ленинградским

газетам 30-х годов, в частности к "Литературному Ленинграду", где "Вова"

публиковал статьи о литераторах-современниках, статьи, в значительной мере

напоминающие печатные доносы. Жертвой одного из таких доносов стал, в

частности, Борис Корнилов. Какое все это имеет отношение к Есенину? Самое

прямое. Воспоминания Эрлиха ни под каким видом нельзя рассматривать как

документ, как отображение реальной картины происходившего. Приходится и здесь

тщательно отделять зерна от плевел, пожалуй, еще с больший тщанием, чем в

мемуарах Устинова.

Гораздо менее убедительно однозначное утверждение, что стихотворение "До

свиданья, друг мой, до свиданья, - " не принадлежит Есенину. Это все же явная

натяжка. Другое дело, — почему стихотворение появлялось в печати в странной

редакции, не соответствующей рукописному тексту? Почему подлинник всплыл лишь

через пять лет после трагедии? Обрисована на основе документальных материалов

сеть ГПУ, сплетенная вокруг "Англетера". Но и здесь еще масса не

проясненного. П.П.Петров, которого подозреваемый в совершенном преступлении,

так и остался не до конца раскрытой фигурой. Гипотеза есть, штрихи портрета —

также, но серьезные доказательства именно его причастности к происшедшему

пока отсутствуют.

Очень жаль, что осталась, по существу, в тени фигура Ильи Ионова. Это,

пожалуй, одна из ключевых фигур ленинградской трагедии. Не он ли обещал

Есенину пресловутый журнал, который Есенин так и не смог начать выпускать в

Москве и собирался издать в Ленинграде, о чем вел предварительные разговоры с

Наседкиным? До сих пор остается загадкой внезапное появление Есенина в Питере

в ноябре 1925 года. Это была какая-то странная, моментальная поездка, словно

без цели и без смысла. Встреча с Устиновым через шесть лет после их

последнего расставания, компания друзей с чтением одного из вариантов

"Черного человека" — и все? Цель, безусловно, была. И молчание Ионова, равно

как и его позирование в Ленинграде у гроба Есенина, достаточно красноречивы.

Но этот сюжет еще нуждается в дальнейшей разработке.

Что же касается причин возможного убийства поэта, то она не выглядит

убедительной. Слишком тугой завязался к концу 1925 года узел, и распутывать

его надо по ниточке. Желание съездить в Италию к Горькому, безусловно, было,

но "бегство из СССР" — слишком громко сказано! Кажется, никто еще не обратил

внимания на то обстоятельство, что к этому времени как-то стала исчезать из

газет, журналов и официальных речей тема "красного террора". О бессудных

расстрелах и произволе ВЧК в первые пореволюционные годы уже было не принято

вспоминать. Прежние "герои" получили новые посты, государственность

укреплялась на новых основаниях, и воспоминания о пролитой крови становились

явно не к месту. Представим себе в этой ситуации Есенина, который отнюдь не

отличался способностью держать язык за зубами и не уставал бравировать своими

правительственными связями, да еще швыряясь именами, слишком одиозно

звучавшими для того времени. Нетрудно представить и ответную реакцию: "Какой

Блюмкин?! Какие расстрелы?! Да ты что?!”

Можно предположить, что увещевали Есенина не единожды, и есть основания

утверждать, что к Дзержинскому он приглашался именно по этому поводу. Слишком

нерядовой фигурой был поэт в ту эпоху, слишком он был на виду, слишком

независимо себя при этом вел, а поклонников, поклонниц, слушателей, друзей и

подруг рядом — хоть пруд пруди. Особенно в Писательском сообществе. Неужели

нельзя допустить, что кое у кого очень чесались руки — заставить поэта

замолчать? Если добавить к этому то положение между молотом и наковальней, в

котором оказался Есенин (с одной стороны, покровительство Фрунзе и Кирова, с

другой — Ионов и питерская компания "зиновьевцев", обещавшая поддержку), то с

большей или меньшей вероятностью можно предположить, что именно в данный

конкретный момент грандиозной внутрипартийной разборки на XIV съезде он стал

кому-то не просто не нужен, а очень опасен.

Так или иначе, каждая гипотеза нуждается в документальном подтверждении. Нам

остается лишь, что "мы пока лишь в самом начале утверждения правды о гибели

великого поэта России". Необходимо разложить на весы все доводы "за" и

“против", все факты, все возможные аргументы. Слишком много еще нераскрытого

в этой истории. Верим, что белые пятна со временем будут заполнены и в основу

создания подлинной картины происшедшего в "Англетере".

Список литературы

Виноградская С. Как жил Есенин // Библиотека “Огонек”, N_201. М.,1926.

Вольпин Н. Свидание с другом. М., 1984.

Ивнев Р. Воспоминание о Сергее Есенине// Газета ”Московский рабочий”. М., 1965.

Кузнецов В. Убийство С. Есенина // Журнал “Наш современник”. М., 1994.

Мариенгоф А. Роман без вранья // Журнал ”Прибой ”. М.,1927.

Наседкин В. Последний год Есенина. М., 1927.

Рождественский В. Память // Журнал “Звезда”. Л., 1947.

Шершеневич В. Великолепный очевидец. (рукопись ЦГАЛИ, фонд В.Г. Шершеневича).

М.,1932.

Эрлих В. Право на песнь // Журнал “Издательство писателей в Ленинграде”.

Л.,1930.

Страницы: 1, 2, 3, 4