Курсовая: Обзор литературы, посвященной жизни и творчеству Б.Л. Пастернака

Юрии о своих друзьях. Но сам герой противостоит всему, что пытается разрушить

его внутренний мир. Юрий Андреевич против насилия. По его наблюдениям, насилие

ни к чему, кроме насилия, не ведет. Поэтому будучи в лагере у пар­тизан он не

участвует в сражениях, и даже когда в силу обстоятельств, док­тору Живаго

приходится взять в руки оружие, он старается не попадать в людей. Не в силах

терпеть дальше жизнь в партизанском отряде, доктор бе­жит оттуда. Причем Юрия

Живаго тяготит не столько тяжелая жизнь, полная опасностей и лишений, сколько

вид жестокой, бессмысленной бойни.

Юрий Андреевич отказывается от заманчивого предложения Ко-маровского, жертвуя

своей любовью к Ларе. Он не может поступиться свои­ми убеждениями, поэтому не

может ехать с ней. Герой готов отказаться от своего

счастья ради спасения и спокойствия любимой женщины, и ради этого он идет

даже на обман.

Исходя из всего этого можно сделать вывод, что Юрий Андрее­вич Живаго только с

виду покорный и безвольный человек, перед лицом жизненных трудностей он

способен принять свое собственное решение, от­стоять свои убеждения, не

сломаться под натиском стихий. Его духовную силу и отсутствие воли чувствует

Тоня. Она пишет ему: «А я люблю тебя. Ах как я люблю тебя, если бы ты только

мог себе представить. Я люблю все осо­бенное в тебе, все выгодное и невыгодное,

все обыкновенные твои стороны, дорогие в их необыкновенном соединении,

облагороженное внутренним со­держанием лицо, которое без этого, может быть,

казалось бы некрасивым, талант и ум, как бы занявшие место начисто

отсутствующей воли. Мне все это дорого, и я не знаю человека лучше тебя»

1. Антонина Александровна по­нимает, что отсутствие воли с лихвой покрывает

внутренняя сила, одухотво­ренность, талант Юрия Андреевича, и это для нее

намного важнее.

Лара... «Лара была самым чистым существом на свете»,

2 — так говорит о ней Борис Пастернак. Она тверда и решительна. Лариса

Федоровна противостоит жизни, не принимает ее условий. Она борется с судьбой,

бо­рется со стихией, борется сама с собой. И это нелегкая борьба. Понимая всю

грязь своих отношений с Комаровским, она до поры до времени не в силах порвать

с ним. Но в какой-то момент, решив изменить свою жизнь, Лара со­вершает

отчаянный поступок — она покушается на него.

Лариса Федоровна сама принимает решения, и зачастую даже са­ма диктует свою

волю более слабым. Она решается выйти замуж за Патулю Антипова, тогда еще

милого, застенчивого, безвольного юношу. Когда муж пропадает без вести,

Лариса Федоровна, оставив дочь, сама отправляется на его поиски. Она не

соглашается с волей стихий, противостоит им, старается не поддаться их

власти.

Несмотря на низкое сожительство с Комаровским, несмотря на всю грязь, что ей

пришлось пережить, Лара осталась цельной, духовно бога­той личностью. Она, как

и Юрий, в какой-то мере лишена так называемой «практической нотки», она живет

чувствами, переживаниями. «У меня от рождения вражда к людям этого

неродственного склада, — говорит Лара Юрию об Анфиме Ефимовиче Самдевятове. — В

делах житейских эти пред­приимчивые, уверенные в себе, повелительные люди

незаменимы. В делах сердечных петушащееся усатое мужское самодовольство

отвратительно. Я совсем по-другому понимаю жизнь».

1

Таким образом, исходя из всего выше сказанного, можно сделать

вывод, что Юрий и Лара во многом разные Но в тоже время они очень похожи. «Мы с

ним [с Павлом Антиповым] люди настолько же разные, на­сколько я одинаковая с

тобою»,2 — это говорит сама Лара. У Юрия

Андрее­вича и Ларисы Федоровны есть полное, несомненное сходство в одном: они

оба абсолютно безразлично относятся к материальным благам. Юрий и Лара

внутренне от природы свободны и щедры. «Еще более, чем общность души, их

объединяла пропасть, отделявшая их от остального мира. Им обоим оди­наково

немило все фатально типическое в современном человеке, его заучен­ная

восторженность, крикливая приподнятость и та смертная бескрылость, которую так

старательно распространяют неисчислимые работники наук и искусств для того,

чтобы гениальность продолжала оставаться большой ред­костью»,

3— так говорит сам автор о схожести героев, об их духовной близо­сти.

Но ведь насколько может быть велика разница между тем, чтобы самому оказывать

воздействие на жизнь и подвергаться воздействию жизни.

Эта огромная сила Лариного влияния на Юру делает ее подчас

неким подобием самой жизни. Юрий Андреевич Живаго любит жизнь, ему кажется

дикой даже сама идея переделывать ее. Жизнь, по его понятию, не материал, а

действующее начало, Юрий не может ее предать. Лара — вопло­щение этой жизни,

а сама жизнь является как бы настоящим героем романа.

«О, как сладко существовать! Как сладко жить на свете и любить жизнь! О как

всегда тянет сказать спасибо самой жизни, самому существова­нию, сказать это

им самим в лицо!

Вот это-то и есть Лара. С ними нельзя разговаривать, а она их представительница,

их выражение, дар слуха и слова, дарованный безглас­ным началом существования!»

1— думает о Ларисе Федоровне Юрий Анд­реевич, вернувшись из партизанского

отряда. Лара — его жизнь, его любовь. Она, словно стихия, захватила душу героя,

и он не в силах сопротивляться ее влиянию.

Любовь Лары и Юрия является как бы и благословением их жиз­ни, и грозной

стихией, грозящей разрушить эту жизнь. Но любовь героев ни­спослана им свыше,

они предназначены друг другу решением небес. «Дар любви, — говорит Лара, —

как всякий другой дар. Он может быть и велик,

но без благословения он не проявится. А нас точно научили целоваться на небе

и потом детьми послали жить в одно время, чтобы друг на друге прове­рить эту

способность. Какой-то венец совместности, ни сторон, ни степеней, ни

высокого, ни низкого, равноценность всего существа, все доставляет ра­дость,

все стало душою.

Но в этой дикой, ежеминутно подстерегающей нежности есть что-то по-детски

неукрощенное, недозволенное. Это своевольная, — разру­шительная стихия,

враждебная покою в доме».1

Любовь — стихия. Любовь Юрия и Тони — это сдерживаемая стихия, это как пламя

свечи — светит и согревает. Возле нее тепло и уютно. Юрий Андреевич по-своему

любит Антонину Александровну, он привязан к ней. Но вот это пламя вырывается

на волю и захватывает героя. Причем он начинает пылать страстью не к жене, а

к Ларе — постороннему человеку. Из­вечный любовный треугольник, приносящий

страдания всем троим. Из-за любви страдает Тоня, которая, переживая измену

любимого, не в силах его разлюбить. Страдает Юрий: как человек чести он не

может простить себе из­мены жене, но и не в силах оставить Лару. Страдает и

сама Лара, ставшая причиной разрыва, понимающая и ощущающая причиняемую боль.

И все по­тому, что стихия вырвалась наружу, теперь это не маленький огонек

свечи, любовь Юрия и Лары — это бушующая стихия, пламя вырвавшееся на волю,

грозящее погубить, сжечь все и вся. Любовь — стихия, приносящая страда­ния,

она дает минуты радости, но потом сторицей заставляет платить за них, посылая

испытания. Но любви, как и любой другой стихии нельзя избежать. Она все равно

придет, захватит, закружит в своем водовороте, смешает вме­сте

горе и радость. Эта стихия сталкивает совершенно разных людей, словно желая

узнать, что из этого получится. Тоня и Лара любят одного и того же человека, но

они полная противоположность друг другу. «Должна искренне признать, она хороший

человек, но не хочу кривить душой, — полная мне противоположность. Я родилась

на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного выхода, а она, чтобы

осложнять ее и сбивать с дороги»,1 — так

пишет о Ларе Юрию Андреевичу в своем прощальном письме Антонина Александровна.

И все-таки любовь освещает и согревает жизненный путь героев, особенно Лары и

Юрия. Да, она осложняет им жизнь, но они живут этой любовью.

«Их любовь была велика. Но любят все, не замечая небывалости

чувства. Для них же, — и в этом была исключительность, — мгновения, ко­гда

подобно веянью вечности, в их обреченное человеческое существование залетало

веянье страсти, были минутами откровения и узнавания всего ново­го о себе и о

жизни».2

Да, любовь для героев не была чем-то обыденным, чем-то зем­ным. Любовь для

Юры и Лары — это своего рода искусство, причем высокое искусство. Юрий

Андреевич боготворит Ларису Федоровну, и даже ревность у него может вызвать

лишь что-то низкое и далекое. Он принимает любовь только близких по духу

людей, любовь порочную, низменную он отвергает. «Мне кажется, сильно,

смертельно, со страстью я могу ревновать только к низшему, далекому.

Соперничество с высшим вызывает у меня совсем дру­гие чувства. Если бы

близкий по духу и пользующийся моей любовью чело­век полюбил ту же женщину,

что и я, у меня было бы чувство печального братства

с ним, а не спора и тяжбы. Я бы, конечно, ни минуты не мог делить­ся с ним

предметом моего обожания. Но я бы отступил с чувством совсем другого страдания,

чем ревность, не таким дымящимся и кровавым. То же самое случилось бы у меня

при столкновении с художником, который поко­рил бы меня превосходством своих

сил в сходных со мною работах. Я, на­верное, отказался бы от своих поисков,

повторяющих его попытки, победившие меня»1

.

Мне кажется, эти слова очень хорошо показывают силу и высоту чувств Юрия к

Ларе. Живаго не ревнует ее к Антипов, он понимает, прини­мает, и, самое

важное, разделяет ее чувства. Чувства долга, ответственности, и нежной

привязанности. Лариса Федоровна говорит Юрию Андреевичу, что «если бы

Стрельников снова стал Пашенькой Антиповым», то она бы «на ко-

ленях ползком приползла» в их дом. «Все бы встрепенулось во мне. Я бы не устояла

против зова прошлого, зова верности. Я пожертвовала бы всем, даже самым

дорогим. Тобою. И моею близостью с тобой, такой легкой, не вынужденной,

саморазумеющейся... Это тот же голос долга, который гонит тебя к Тоне».

2

Юра, еще мальчик, впервые увидевший Лару, еще девочку в уче­ническом платье,

понял, почувствовал всю ее прелесть, всю ее женствен­ность, всю силу ее

любви, ее страстность, стихийность. С первой встречи она заронила в него

«свет очарования», — как говорит сам Юрий Андреевич. «Когда ты тенью в

ученическом платье выступила из тьмы номерного углуб­ления, я, мальчик,

ничего о тебе не знавший, всей мукой отозвавшейся тебе силы понял: эта

щупленькая, худенькая девочка заряжена, как электричест­вом, до предела, всей

мыслимою женственностью на свете. Если подойти к ней близко или дотронуться

до нее пальцами, искра озарит комнату и либо убьет на месте, либо на всю

жизнь наэлектризует магнетически влекущейся, жалующейся тягой и печалью...

Все мое существо удивлялось и спрашивало:

если так больно любить и поглощать электричество, как, вероятно, еще боль­нее

быть женщиной, быть электричеством, внушать любовь».

1

Лариса Федоровна освещает путь Юрия Андреевича. С детства она заронила в его

душу «свет очарования», она разделила с ним тяготы жизни в его зрелые годы, и

она же стояла у «конца его жизни» — Лара пришла проводить Юрия в последний

путь.

Любовь Ларисы Федоровны и Юрия Андреевича и была тем, что их объединяло,

роднило. Их любовь была «вольная, небывалая, ни на что не похожая!..»

2

Через эту стихию, через любовь Юрия и Лары, автор раскрывает многие

прекрасные черты характера героев. Он показывает их внутреннюю силу,

готовность пожертвовать своей любовью, своим счастьем ради спасе­ния, ради

покоя и благополучия друг друга. Герои не могли не любить. Не­любовь

— это болезнь. Юрий, Лара, Тоня — они остерегаются, боятся этой болезни?

«Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание

нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я, ни

ты никогда этого бы не узнали. Мое собственное сердце скры­ло бы это от меня,

потому что нелюбовь почти как убийство, и я никому не в силах была бы нанести

этого удара»1, — пишет в письме Юрию

Андреевичу Антонина Александровна.

Но Юрию, Ларе, Тоне, Марине не страшна эта болезнь. Такие бо­гатые душой

личности, как они, не любить не могут, любовь у героев в кро­ви. Для них

любовь — это жизнь. Их любовь — высокое, горящее, жертвенное чувство. Она

облагораживает их самих и предмет их любви. Страницы, на которых изображена

любовь Юрия, Тони и Лары, являются, как мне ка­жется, одними из самых

прекрасных, трогательных, захватывающих страниц романа.

Но любовь не единственная стихия в «Докторе Живаго». В са­-

мом начале мы уже говорили о природных стихиях — вьюге, метели, бура­не. Эти

стихии проходят через все произведение, и им противостоит стихия огня, свеча.

Они возникают в самом начале романа (буря после похорон ма­тери Юрия, манящая

свеча в окне Камергерского переулка) и сопровождают героев

до конца (гроза в момент гибели Живаго, образ свечи в стихотворении Юрия,

переживший и воскресивший его). Андрей Вознесенский в своей статье «Свеча и

метель» пишет: «Мы видим, как в процессе жизни, в душевной смуте автора, героя

романа, сначала брезжит пламя свечи, увиденное сквозь морозное окно... Затем

ноч­ная, чувственная свеча становится символом его любви к Ларе. Метель,

сим­вол истории, задувает этот одинокий огарок, гибнет личность,

одухотворен­ность, интеллигент — и, наконец, в финале романа расцветает чудо

класси­ческого стихотворения «Свеча горела», без света которого уже нельзя

пред­ставить нашей духовной культуры».1

На протяжении всего произведения идет как бы противопостав­ление: свеча —

метель, свет — тьма, жар — холод, жизнь — смерть. Свет свечи, как символ

страсти, — это стихия огня, несущего тепло, добро, свет, жизнь, любовь. Снег,

вьюга, метель — стихия холода, несущего зло, тьму, страдания, смерть.

Революция — стихия. Ее нельзя избежать, нельзя вмешаться в ее события, ибо

все равно ничего нельзя изменить. Неизбежность делает людей безвольными.

Стихия подчиняет себе всех и вся, она ничего не выпускает из

своей снежной круговерти. Действительно, основным символом революци­онной

стихии является метель. Метель, сметающая, заметающая все вокруг. Снежинки —

словно люди, летящие на свет неведомого очага и гибнущие бесчисленно.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

Мело... Метель. Именно метель является символом революции и у Блока в

«Двенадцати».

Константин Воробьев пишет об этом: «Неверие в высший смысл мира породило

неверие в жизнь, — и историческая вьюга событий, ставшая уже совершенно

стихийной и вовсе безликой, нечеловечески темной и жес­токой, грозит задушить

последние, слабые, казалось бы, проявления свобод­ной человеческой личности.

Личности, стремящейся к жизни, а следовательно, противопоставляющей себя

морозным вихрям безликой мертвенной сти­хии. Нагие, лишенные всяких одежд —

культурных, социальных, даже на­циональных, — как блуждающие ноябрьские

листья разносятся эти личности зимними вьюгами по всей необъятной земле, по

всей нашей застылой стране;

иногда приникают они друг к другу, приникают особенно любовно и заду­шевно, —

ибо ничего, кроме голой душевности, у них и не осталось, а они ищут какого-то

сочувствия и тепла: но вновь порыв зимней ночной вьюги отрывает их друг от

друга, несет их вдаль, торжествующе поет самому себе оды, похваляется своей

силой и умерщвляет все живое, противостоящее ему».

1 Так точно, захватывающе, эмоционально Константин Воробьев пока­зывает

буйство этой вселенской бури в романе. Действительно, эта стихия в «Докторе

Живаго» изображена очень живо, она чувствуется не только на страницах ее

описания, но еще и ощущается между строк на протяжении все­го романа. И об

этом порыве зимних вьюг говорит сам писатель. «Писать о нем надо так, чтобы

замирало сердце и поднимались дыбом волосы. Писать о нем затвержено и

привычно, писать не ошеломляюще, писать бледнее, чем изображали Петербург

Гоголь и Достоевский, — не только бессмысленно и бесцельно, писать так —

низко и бессовестно. Мы далеки еще от этого идеа­ла», —говорит в своем

«Биографическом очерке» (1957-1958 г.) Пастернак.

Писатель не только ярко и живо воплотил в романе разгул ноч­ной стихии , он

еще заставил поверить в ее смысл. Ночная вьюга свирепа и непроглядна,

несчастные изнемогающие путники потеряли дорогу, ничего не видят вокруг, уже

изверились в спасении. Но вдруг в далеком заиндевевшем окне мелькнул

маленький путеводный огонек — «Свеча горела на столе, све­ча горела». И вот

уже увереннее идет человек сквозь злую ночь и смертель­ную вьюгу на свет

любви, добра, тепла, человечности. Он вновь начинает ве­рить в жизнь, в

любовь, в себя, в спасение.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Свеча — маленький маяк, просвечивающий сквозь пелену ужаса, безысходности,

хаоса. Ее свет дает веру в спасение. Этот маленький огонек обладает какой-то

безрассудной смелостью противостоять стихии.

И так на протяжении всего романа встречаются, противоборст­вуют два образа —

свеча и снег, две стихии — огонь и метель, пламя и вью­га, свет и тьма.

Метель, вьюга, буран, гроза... Они появляются с первых с границ романа, угрожая,

бросая вызов маленькому Юре Живаго. «На дворе бушева­ла вьюга, воздух дымился

снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она

страшна, наслаждается производимым на него впечатлением. Она свистела и

завывала и всеми способами старалась при­влечь Юрино внимание».

1

Затем революционная буря. Природная стихия как бы вторит стихии революции.

«Порошил первый реденький снежок с сильным и все усиливающимся ветром,

который на глазах у Юрия Андреевича превращался в снежную бурю.

Юрий Андреевич загибал из одного переулка в другой и уже уте­рял счет сделанным

поворотам, как вдруг снег повалил густо-густо и стала разыгрываться метель, та

метель, которая в открытом поле с визгом стелется по земле, а в городе мечется

в тесном тупике, как заблудившаяся»,2 —

мы видим разбушевавшуюся стихию, метель в конце октября (начале ноября — по

новому стилю) 1917 года. Природа бушует, мечется, она отражает проис­ходящее в

окружающем нравственном, духовном и физическом, в человече­ском мире.

«Что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и вдали, на

земле и в воздухе. Где-то, островками, раздавались по­следние залпы сломленного

сопротивления. Где-то на горизонте пузырями вскакивали и лопались слабые зарева

залитых пожаров. И такие же кольца и воронки гнала и завивала метель, дымясь

под ногами у Юрия Андреевича на мокрых мостовых и панелях».

1 В городе, среди людей такой же хаос сумяти­ца, такое же бушевание стихии,

как и в природе. И опять метель вмешивает­ся, как будто бросает вызов,

насмехается, издевается уже над взрослым Юри­ем Андреевичем Живаго. «Метель

хлестала в глаза доктору и покрывала пе­чатные строчки газеты серой и шуршащей

снежной крупою».2

Этот буран, снег преследует Юрия. Он как бы предопределяет судьбу героя,

предупреждает о грядущих испытаниях. Эта буря грозит и пре­дупреждает Юрия

Андреевича накануне отъезда из Москвы. «Накануне отъ­езда поднялась снежная

буря. Ветер взметал вверх к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые

белым вихрем возвращались на землю, уле­тали в глубину темной улицы и устилали

ее белой пеленою».3

Во время пребывания Юрия в партизанском отряде, накануне страшных событий:

жено- и детоубийства Палых, глупой и кровавой «ко-лошматины и человекоубоины»

мы опять видим предупреждение метели о будущих жертвах, о каком-то кровавом

помешательстве.

«Погода была самая ужасная, какую только можно придумать. Резкий порывистый

ветер нес низко над землей рваные клочья туч, черные, как хлопья летящей

копоти. Вдруг из них начинал сыпать снег, в судорожной поспешности какого-то

белого помешательства».1

Снег, метель являются предупреждением. Опять в Варыкино, ку­да уже уехали Лара с

Юрием, снег предупреждает о неприятном, нежданном визите Комаровского: «Валил

снег крупными хлопьями»2, «Комаровский

пришел из декабрьской темноты весь осыпанный валившим на улице снегом»

3— вот он, предвестник несчастья, посланец недобрых вестей, прино­сящий

разлуку.

Когда жизнь героев спокойна — вьюг, метелей нет. В описании первой зимы Юрия

Андреевича и Антонины Александровны в Варыкино нет ни одного упоминания о

снежных стихиях.

Природа в романе не только предупреждает, она еще как бы от­ражает внутренние

чувства героев. После прочтения письма Антонины Алек­сандровны в душе Юрия

Андреевича боль, страдание, буря эмоций. И за ок­нами мы видим буйство

стихии. И в этот раз доктор Живаго как будто видит эту метель в себе. «За

окном пошел снег. Ветер нес его по воздуху вбок, все быстрее и все гуще, как

бы этим все время что-то наверстывая, и Юрий Анд­реевич так смотрел перед

собой в окно, как будто это не снег шел, а продол­

жалось чтение письма Тони и проносились и мелькали не сухие звездочки снега, а

маленькие промежутки белой бумаги между маленькими черными буковками, белые,

белые, без конца, без конца»1.

И через весь роман проведен один символ, один образ, который озаряет

произведение, противостоит стихии тьмы. Это пламя и свет свечи, стихия огня.

Мерцание свечи видит Юрий в заиндевелом окне еще незнако­мой ему Лары. «Юра

обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из

окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с

сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то

поджидало».2

Да, именно с этой минуты начинают приходить в голову Юрию Андреевичу

стихотворные строки. И словно заговор, заклинание, повторяе­мое — «свеча

горела», повторяется в памяти на тех страницах, где рассказы­вается о

невольном отшельничестве Юрия Андреевича и Ларисы Федоровны посреди зимы,

войны, холода, разрухи.

«А ты все горишь и теплишься, свечечка моя яркая!»

3 — шепчет, проснувшись среди ночи, Лара Юрию, склонившемуся над стихами.

Когда она сидит у гроба Юрия Андреевича и пытается припомнить свой разговор с

Пашей Антиповым, ей вспоминается только свеча, горевшая на подоконнике, и

протаявший от нее кружок в ледяной коре стекла. «Могла ли она думать, что

лежавший тут на столе умерший видел этот глазок проездом с улицы, и обратил на

свечу внимание? Что с этого, увиденного снаружи пламени, — «свеча горела на

столе, свеча горела» — пошло в его жизни его предназначение?»

1 Как будто

с этого момента и началась жизнь Юрия. Свет этой свечи как бы предопределял

судьбу героя, освещал всю его жизнь.

Свеча горит как будто изнутри. Ее горение не пополняется извне какой-либо

силой, она горит собою. Ее жизнь — это и есть горение. Она све­тит, потому

что не может не светить — в этом ее жизнь, ее судьба. Это горение как девиз:

Если я гореть не буду,

Если ты гореть не будешь,

Если мы гореть не будем —

Кто ж тогда развеет тьму?

Вообще со свечой на Руси связаны различные обряды. Ее зажи­гают в праздники —

на крещение, во время венчания, на Рождество. Свеча участвует и в

погребальном, поминальном обрядах. Свеча — своего рода внешнее выражение

некоего духовного божественного света, являющегося человеческой душой

(недаром существует метафора: «свеча — душа»).

Вселенский космический свет во власти высших сил. А вот свеч­ку может зажечь

любой человек. Она может озарить жизнь каждого. Симво­лически свет свечи как

бы помогает прояснить, увидеть действительность в житейских потемках. И ведь

недаром, неспроста этот символический смысл придан Л. И. Толстым погасающей

свече в конце жизни Анны Карениной.

«...И свеча, при которой она [Анна Каренина] читала исполненную тревог, обманов,

горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей

всё то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда

потухла».1

Неспроста символ горящей свечи освещает и сопровождает ски­тания Юрия Живаго,

скитания его души по жизни, которую он не в силах из­менить. Свеча -

выражение тех чувств, которые человек обращает к тому, ко­го считает Высшим

началом, к Богу. В романе свеча - как символ пылающей души Юрия Живаго.

Свет этой свечи на протяжении всей жизни помогает герою пре­одолевать, вернее

сказать, переживать жизненные проблемы, удары судьбы.

Существует пословица: «Ветер задувает свечу, раздувает костер». Свеча слаба,

её пламя не устоит против ветров стихии. Но настойчиво, слов­но некий

заговор, повторяет в течение жизни Юрий Живаго своё заклятье:

«Свеча горела на столе, свеча горела». Он будто стремится утихомирить,

за­говорить, заворожить вселенскую метель. Он будто верит, что колдовской

силой певучего слова можно остановить эту стихию, замедлить неумолимый ход

времени, запретить вторжение общей жизни в жизнь отдельного челове­ка.

Но время неумолимо, стихия продолжает свою круговерть, а личной жизни почти

не остается, она полностью подчинена общественной. Возможность уберечь,

заслонить ладонью маленькое пламя свечи оказалась, конечно же, иллюзорной.

Житейская буря сломила Юрия Живаго. Он умирает в довольно молодом возрасте.

Но все же свеча дает главное — надежду, веру в спасение, в то, что стихию все

же можно победить.

Смерть можно будет побороть Усильем Воскресенья...

Эти стихии, вернее символы стихий — свеча и метель — прохо­дят через весь

роман, от начала и до конца. Одна пытается погубить челове­ка, другая его

спасти, они борются между собой, попеременно побеждая — то одна, то другая. И

все же последнее слово автор оставляет за свечой, за надеждой.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе, Свеча горела.

Но в романе присутствуют не только стихия огня (свечи) и сти­хия метели

(снега). Стихийная любовь, революция — тоже стихия. Об этом уже говорилось, а

теперь мне хотелось бы осветить еще одну стихию — сти­хию творчества.

Да, действительно, в романе творчество, вдохновение — тоже стихия,

захватывающая героя. Да и самого Бориса Леонидовича Пастернака, как мне

кажется, при написании «Доктора Живаго» захватила, закружила стихия

творческого вдохновения. Об этом я уже говорила в начале своей ра­боты.

Та же стихия вдохновения охватывает и героя Пастернака Юрия Живаго, она диктует

ему свою волю. «После двух-трех легко вылив­шихся строф и нескольких, его

самого поразивших сравнений, работа завла­дела им, и он испытал

приближение того, что называется вдохновением. Со­отношение сил, управляющих

творчеством, как бы становится на голову. Первенство получает не человек и

состояние его души, которому он ищет выражения, а язык, которым он хочет его

выразить. Язык, родина и вмести­лище красоты и смысла, сам начинает думать и

говорить за человека и весь становится музыкой, не в отношении внешне слухового

звучания, но в отно­шении стремительности и могущества своего внутреннего

течения. Тогда по­добно катящейся громаде речного потока, самым движением своим

обтачи­вающей камни дна и ворочающей колеса мельниц, льющаяся речь сама, си­лой

своих законов создает по пути, мимоходом, размер и рифму, и тысячи других форм

и образований еще более важных, но до сих пор не узнанных, не

учтенных, не названных».1

Да, вот это творчество — «громада речного потока», которая все

захватывает, которая все подчиняет себе и остается одно — плыть по воле волн,

не сопротивляясь и смотреть — куда она вынесет.

Юрий Андреевич — стихийный, творческий человек, и под стать ему его дядя —

Николай Николаевич. Хотя возможно я не совсем точно вы­разилась и имеет смысл

пояснить эту мысль. Юрий Живаго стихийный не в том смысле, что он управляет

жизнью, подчиняет себе. Нет, напротив, стихия

захватывает его самого. Поступки героя стихийны, часто необдуманны именно

потому, что он подвластен этим стихиям, зависит от них. Именно они управляют

его жизнью, кидают его то туда, то обратно, одаривают героя творческими

подъемами, любовью. Но в Юрии Андреевиче есть душевный огонь, и наверное

поэтому стихия вдохновения избрала его средством своего выражения, через

доктора Живаго она показывает свою мощь и красоту. И герой это чувствует: «В

такие минуты Юрий Андреевич чувствовал, что главную работу совершает не он сам,

но то, что выше его, что находится над ним и управляет им, а именно: состояние

мировой мысли и поэзии, и то, что ей предназначено в будущем, следующий по

порядку шаг, который предсто­ит ей сделать в ее историческом развитии. И он

чувствовал себя только пово­дом и опорной точкой, чтобы она пришла в это

движение».1

Юрий — выразитель этой стихии, но и Николай Николаевич не менее творческий,

одаренный человек. Их встречи, разговоры похожи на не­

кий громовой разряд, вспышку молнии. Вот как описывает их встречи сам

автор: «Встретились два творческих характера, связанные семейным родст­вом,

и хотя встало и второй жизнью зажило минувшее, нахлынули воспоми­нания и всплыли

на поверхность обстоятельства, происшедшие за время раз­луки, но едва лишь речь

зашла о главном, о вещах, известных людям сози­дательного склада, как исчезли

все связи, кроме этой единственной, не стало ни дяди, ни племянника, ни разницы

в возрасте, а только осталась близость стихии со стихией, энергии с энергией,

начала и начала». 1

И с этой же энергией, жаром, стихийно он пишет после отъезда

Ларисы Федоровны и Катеньки. И опять его творческое вдохновение подни­мает его

на невообразимые высоты, поднимает над всем мрачным, над болью доктора, и

приносит утешение. «Так кровное, дымящееся и неостывшее вы­теснялось из

стихотворений, и вместо кровоточащего и болезнетворного в них появилась

умиротворенная широта, подымавшая частный случай до общности всем знакомого. Он

не добивался этой цели, но эта широта сама приходила как утешение, лично

посланное ему...» 2

Роман, на мой взгляд, полностью основан па переплетении сти­хий. Но главная,

повелевающая всеми остальными, — стихия революции,

стихия войны. Герои понимают, что война и революция, это переустройство

общества согнало всех с их насиженных мест, перемешало, одних отдалило,

других сблизило. Именно оно — это стихийное переустройство, диктует свою

волю людям. «Мне ли, слабой женщине, объяснять тебе, такому умно­му, что

делается сейчас с жизнью вообще, с человеческой жизнью в России и почему

рушатся семьи, в том числе твоя и моя? — говорит Лариса Федоров­на Юрию

Андреевичу. — Ах, как будто дело в людях, в сходстве и несходст­ве

характеров, в любви и нелюбви. Все производное, налаженное, все отно­сящееся

к обиходу, человеческому гнезду и порядку, все это пошло прахом

вместе с переворотом всего общества и его переустройством. Всё бытовое

опрокинуто и разрушено. Осталась одна не бытовая, непреложная сила голой, до

нитки обобранной душевности, для которой ничего не изменилось, пото­му

что она во все времена зябла, дрожала и тянулась к ближайшей рядом, та­кой же

обнаженной и одинокой. Мы с тобой как два первых человека Адам и Ева, которым

нечем было прикрыться в начале мира, и мы теперь так же раз­деты и бездомны в

конце его. И мы с тобой последнее воспоминание обо всем том неисчислимо

великом, что натворено на свете за многие тысячи лет между ними и нами, и в

память этих исчезнувших чудес мы дышим и любим, и плачем, и держимся друг за

друга и друг к другу льнем».1

И действительно, сблизила, соединила Юрия и Лару именно эта

стихия, эта война и революция. Не будь войны, может быть Лара осталась бы в

памяти Юрия той юной девочкой-женщиной, которую он видел всего лишь дважды: в

номере гостиницы, когда травилась ее мать, и на елке у Светницких, когда Лара

стреляла в Комаровского. Но вот война вновь сталкивает их, и герои

знакомятся. Тоня уже тогда, по письму Юрия Андреевича почувство­вала, ощутила

ту тонкую, прозрачную как паутинка, но уже крепкую внут­реннюю связь Юрия и

Лары. Одной ей ведомым чутьем Антонина Александ­ровна поняла, что Юрию

Андреевичу и Ларисе Федоровне суждено быть вместе. Их жизнь связана каким-то

стечением обстоятельств. И Тоня знает это и пишет об этом Юрию, который еще

не понимает этого, не верит, проти­вится. Долг

верности и любви еще пересиливает эту связь. «В этом письме, в котором

рыдания нарушали построения периодов, а точками служили следы слез и кляксы,

Антонина Александровна убеждала мужа не возвращаться в Москву, а проследовать

прямо на Урал за этой удивительной сестрою, шест­вующей по

жизни в сопровождении таких знамений и стечении обстоя­тельств, с которыми не

сравняться ее, Тониному, скромному жизненному пути».

1

Юрий Андреевич не принял это всерьез. Но революция снова сталкивает их каким-

то сверхъестественным стечением обстоятельств. То, что предопределено, того

нельзя избежать. Доктору Живаго было суждено быть с Ларой Антиповой. И война,

революция подталкивает их друг к другу.

Стихия так захотела, сопротивляться было бесполезно.

«Он любил Тоню до обожания. Мир ее души, ее спокойствие бы­ли ему дороже всего

на свете. Он стоял горой за ее честь, больше чем ее род­ной отец и чем она

сама. В защиту ее уязвленной гордости он своими руками растерзал бы обидчика. И

вот этим обидчиком был он сам».2 Доктор

Живаго старался разобраться, противостоять этому, надеялся, что что-то разрушит

эту связь. «Что будет дальше? — иногда спрашивал он себя и, не находя от­вета,

надеялся на что-то несбыточное, на вмешательство каких-то непредви­денных,

приносящих разрешение, обстоятельств».3

И эти обстоятельства вмешивались, но совсем не так, как думал Юрий. В тот

момент, когда доктор решает открыться Тоне и порвать с Ларой, его забирают в

партизанский от­ряд, а когда он возвращается, Тоня уже уехала. Выбора, столь

сложного для Юрия Андреевича, больше не существует, жизнь, судьба, стихия сама

реши­ла эту головоломку, не позволив герою порвать связь с Ларисой Федоровной.

Война, революция сыграли огромную роль в жизни этого поко­ления. Вернее, не

война и революция играли, а люди играли свою роль, каж­дому отведенную

стихией в этой драме безумия. Стихия кровопролития пе­ремешала все ценности,

все святыни, весь уклад жизни.

«Я теперь уверена, — говорит Лара Юрию, — что она [война] была виною всего, всех

последовавших, доныне постигающих наше поколение несчастий. Я хорошо помню

детство. Я еще застала время, когда были в силе понятия мирного предшествующего

века. Принято было доверяться го­лосу разума. То, что подсказывала совесть,

считали естественным и нужным. Смерть человека от руки другого была редкостью,

чрезвычайным, из ряду вон выходящим явлением... И вдруг этот скачок из

безмятежной, невинной размеренности в кровь и вопли, повальное безумие и

одичание каждо­дневного и ежечасного, узаконенного и восхваляемого

смертоубийства. На­верное, никогда это не проходит даром... Сразу все стало

приходить в разру­шение. Движение поездов, снабжение городов продовольствием,

основы до­машнего уклада, нравственные устои сознания».

1

Стихия сломала уклад жизни, систему ценностей, самих людей. Большинство

потеряло собственное мнение, потеряло веру в себя, в свою правоту. Стихия

завладела умами людей, их сердцами, навязывая им свои мерки, свои

представления. «Главной бедой, корнем будущего зла была утра­та веры в цену

собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям

нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего

голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество

фразы, сначала монархической — потом революционной. Это общественное

заблуждение было всеохватывающим, прилипчивым».

1

И ведь герои знают, что их жизнь подчинена некой стихии. Они

не сопротивляются, не ропщут, они просто ждут ее воли. «Я предчувствую, что нас

унесет скоро куда-то дальше,»2 — это

слова Лары. Она знает, что их временное спокойствие в Варыкино недолговечно,

оно скоро закончится по прихоти стихии, и героев опять разнесет в разные

стороны. До новой встре­чи, правда эта встреча будет для одного из них —

для Лары. Она увидит Юрия лишь после его смерти. Но так захотела стихия...

2. Гуманистический смысл цикла «Стихотворения Юрия Живаго».

В сокровищнице мировой поэзии ХХ столетия особое место занимает цикл

«Стихотворения Юрия Живаго», которым Б. Пастернак завершил свой философский

роман «Доктор Живаго».Каждое из этих стихотворений завораживает нас своей

поэтической красотой, глубиной смысла, мелодичностью, буйством стихий и

философией бытия человеческого. Отдельные поэзии звучат довольно часто и

стали даже песнями ( например, «Зимняя ночь», «Свидание»).

Но нельзя забывать, что этот поэтический цикл уникален именно своей

целостностью. Тут важно всё – и как расположены стихотворения, и какие

проблемы они затрагивают, и какие звучат в них ассоциации.

В цикле «Стихотворения Юрия Живаго» можно отметить четыре основных

тематических мотива: поэзия на евангельские сюжеты, о природе, человеческих

отношения, а также стихотворения, в которых чувствуются ассоциации с мировой

духовной культурой ( фольклор, Шекспир, Блок, Есенин, живопись и т.д.).

Привлекает внимание то, что в одних и тех же произведениях объединяются

разные иллюзии и реминисценции. Это производит эффект поэтической

многозначности, которая вынуждает читателя задуматься над важными

философскими проблемами.

Характерным признакам творчества Пастернака является принцип единения. В

поэзиях Юрия Живаго сливаются воедино природа и человек, человек и культура,

старина и современность, Библия и реальность. В цикле «Стихотворения Юрия

Живаго» представлены четыре важные сферы: человек, природа, евангельский мир

и культура. Они объединяются в сознании лирического героя, который выступает

как обобщающий образ человека ХХ столетия, который пытается разрешить важные

вопросы в контексте вечности. Таким образом, можно сделать вывод, что в цикле

«Стихотворения Юрия Живаго» в поэтической форме дана общая картина макро- и

микромира, в середине которой стоит человек – центр и смысл бытия.

Стихотворение «Гамлет» открывает цикл стихов Юрия Живаго. Этому произведению

Пастернак придавал особенное значение. Юрий Живаго умирает, но стихотворение,

написанное как бы от его имени, утверждает бессмертие духа и свободы

человека.

Темой стихотворения является выбор моральной позиции человека в мире зла и

насилия. Идея стихотворения созвучна с идеей самого романа. Лирический герой

осознаёт трагедию истории. в которой он живёт, понимает, что он, возможно,

один единственный старается бороться с неправдой, но все-таки до конца готов

идти своей трудной дорогой.

Стихотворение «Гамлет» - это логические размышления лирического героя. Начало

сразу знакомит читателя с человеком, который попал на перекрёсток судьбы.

Лирический герой старается осознать, осмыслить прошлое и настоящее. Слово

«век» имеет обобщенное значение. Это не только «век» героя, а и столетие,

эпоха. Лирический герой Пастернака старается отыскать не только своё

собственное содержание жизни, а и смысл жизни всего мира. В основной части

стихотворения мы ощущаем напряжённую борьбу, которая происходит в душе героя.

Это борьба с сумраком ночи.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Как видим, здесь герой безволен, он не в силах изменить того, что

предназначено судьбой, и здесь стихия жизни диктует человеку свою волю.

На протяжении всего романа Бориса Пастернака «Доктор Жива­го» мы наблюдали

противоборство стихий. Это разные стихии — огня, люб­ви, творческого

вдохновения, революции, стужи, стихии жизни и смерти. И на протяжении всего

романа идет противопоставление свеча — метель, свет— тьма, жар — холод,

жизнь — смерть. Свет свечи, как символ страсти, сим­вол жизни. Это стихия

огня, несущего тепло, добро, свет, жизнь, любовь. Снег, вьюга, метель —

символ смерти. Это стихия холода, несущего зло, тьму, страдания, смерть.

Страницы: 1, 2, 3