Реферат: Гоголь

Реферат: Гоголь

ПЛАН

I. Русская классика.

II. Сравнение «Миргорода» и «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

III. «Вий».

1. Преемственность и различия гоголевских циклов в повести «Вий».

2. «Вий» и роман Нережного «Бурсак».

3. Образ философа Хомы.

IV. «Старосветские помещики».

1. Жизнь главных героев.

2. Отличие от повестей «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

V. «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

1. Углубление реалистических и сатирических тенденций.

2. История повести.

3. Сопоставление повести с романом В. Нережного «Два Ивана, или страсть к

тяжбам».

VI. «Тарас Бульба» - исторический роман.

1. Жизнь казачества.

2. Источники повести.

3. Редакции «Тараса Бульбы».

4. Запорожская Сечь и её герои.

5. Жизнь Тараса Бульбы.

6. Образ Андрия.

7. Гоголевский юмор.

8. Русский романтизм.

VI. Последние месяцы жизни Гоголя.

Каждый большой художник – это целый мир. Войти в этот мир, ощутить его

многогранность и неповторимую красоту – значит приблизить себя к познанию

бесконечного разнообразия жизни, поставить себя на какую-то более высокую

ступень духовного, эстетического развития. Творчество каждого крупного

писателя – драгоценный кладезь художественного и душевного, можно сказать,

«человековедческого опыта», имеющего громадное развития общества. Щедрин

называл художественную литературу «сокращённой вселенной». Изучая её, человек

обретает крылья, оказывается способным шире, глубже понять историю и тот

всегда беспокойный современный мир, в котором он живёт. Великое прошлое

невидимыми нитями связано с настоящим. В «художественном наследии запечатлены

история и душа народа. Вот почему оно – неиссякаемый источник его духовного и

эмоционального обогащения.

В этом же состоит реальная ценность и русской классики. Своим гражданским

темпераментом, своим романтическим порывом, глубоким и бесстрашным анализом

реальных противоречий действительности она оказала громадное влияние на

развитие освободительного движения России. Генрих Манн справедливо говорил,

что русская литература была революцией «ещё до того, как произошла

революция».

Особая роль в этом отношении принадлежала Гоголю. «.Мы не знаем, - писал

Чернышевский, - как могла бы Россия обойтись без Гоголя». В этих словах,

возможно, всего нагляднее отразилось отношение революционной демократии и

всей передовой русской общественной мысли XIX века к автору «Ревизора» и

«Мёртвых душ».

Герцен говорил о русской литературе: «.слагая песни, она разрушала; смеясь,

она подкапывалась». Смех Гоголя также обладал огромной разрушающей силой. Он

подрывал веру в мнимую незыблемость полицейско-демократического режима,

которому Николай I пытался придать ореол несокрушимого могущества; он

выставлял на «всенародные очи» гнилость этого режима, всё то, что Герцен

называл «наглой откровенностью самовластья».

Появление творчества Гоголя было исторически закономерно. В конце 20-х –

начале 30-х годов прошлого века перед русской литературой возникали новые,

большие задачи. Быстро развивающийся процесс разложения крепостничества и

абсолютизма вызывал в передовых слоях русского общества всё более

настойчивые, страстные поиски выхода из кризиса, будил мысль о дальнейших

путях исторического развития России. Творчество Гоголя отражало возраставшее

недовольство народа крепостническим строем, его пробуждавшую революционную

энергию, его стремление к иной, более совершенной действительности. Белинский

называл Гоголя «одним из великих вождей» своей страны «на пути сознания,

развития, прогресса».

Один из его сборников получил название «Миргород»(1835 год). Повести,

служащие продолжением “Вечеров на хуторе близ Диканьки” - таков подзаголовок

“Миргорода”.

Но эта книга была не просто продолжением “Вечеров”. И содержанием, и

характерными особенностями своего стиля она открывала новый этап в творческом

развитии писателя. В изображении быта и нравов миргородских помещиков уже нет

места романтике и красоте, преобладавшим в повестях пасечника Рудого Панька.

Жизнь человека опутана здесь паутиной мелочных интересов. Нет в этой жизни ни

высокой романтической мечты, ни песни, ни вдохновения. Тут - царство корысти

и пошлости.

В “Миргороде” Гоголь расстался с образом простодушного рассказчика Рудого

Панька и выступил перед читателями как художник, открыто уже и остро ставящий

важные вопросы жизни, смело скрывающий социальные противоречия современности.

Именно в этой книге появилась типичная черта гоголевского творчества - его

исследовательский, аналитический характер.

От весёлых и романтических парубков и дивчин, вдохновенно-поэтических

описаний украинской природы Гоголь перешёл к изображению прозы жизни. В этой

книге резко выражено критическое отношение писателя к затхлому быту

старосветских помещиков и пошлости миргородских “существователей”.

Действительность крепостнической России предстала в прозаической

повседневности.

Преемственность и между тем различия гоголевских циклов весьма наглядно

ощущаются, например, в повести “Вий”. Романтическая стихия народной

фантастики, характерна для “Вечеров на хуторе”, сталкивается в этой повести с

отчётливо выраженными чертами реалистического искусства, свойственными всему

циклу “Миргорода”. Достаточно вспомнить искрящиеся юмором сцены бурсацкого

быта, а также ярко и сочно выписанные портреты бурсаков - философа Хомы

Брута, ритора Тиберия Горобца и богослова Халявы. Причудливое сплетение

мотивов фантастических и реально-бытовых обретает здесь, как и в “Вечерах”,

достаточно ясный идейный подтекст. Бурсак Хома Брут и ведьма-панночка

предстают в “Вии” как выразители двух различных жизненных концепций.

Демократическое, народное начало воплощено в образе Хомы, злое, жестокое

начало - в образе панночки, дочери богатого сотника.

В примечании к “Вию” автор указывает, что “вся эта повесть есть народное

придание” и что он его передал его именно так, как слышал, почти ничего не

изменив. Однако до сих пор не обнаружено ни одно произведение фольклора,

сюжет которого точно напоминал бы повесть. Лишь некоторые мотивы “Вия”

сопоставимы с некоторыми народными сказками и преданиями.

Вместе с тем известная близость этой повести народно-поэтической традиции

ощущается в ее художественной атмосфере, в её общей концепции. Силы,

противостоящие народу, выступают в обличье ведьм, колдунов, чертей. Они

ненавидят всё человеческое и готовы уничтожить человека с такой же злобной

решимостью, с какой панночка-ведьма способна погубить Хому.

В некоторых эпизодах “Вия” можно найти отголоски романа В. Нережного “Бурсак”

(1824). Сходство деталей особенно ощутимо в описании бурсацкого быта.

Некоторые исследователи в прошлом склонны были на этом основании к торопливым

выводам о влиянии Нережного на Гоголя. Едва ли, однако, для таких выводов

есть серьёзные основания. Здесь, очевидно, имело значение то обстоятельство,

что оба писателя были знакомы с одними и теми же литературными источниками,

посвящёнными изображению этого быта; кроме того, что особенно важно, Гоголь и

Нережный (земляки, оба миргородцы) вынесли из украинской провинции во многом

схожие впечатления. Богатый разнообразными бытовыми и психологическими

наблюдениями, роман Нережного в конце концов имел мало общего с повестью

Гоголя, серьёзно уступая ей в глубине и цельности идейно-художественного

замысла. Гоголь показывает, как тяжело жилось философу Хоме Бруту на этом

белом свете. Рано осиротев, он какими-то путями оказался в бурсе. Здесь

вдосталь хлебнул горя. Голод да вишнёвые розги стали каждодневными спутниками

его существования. Но Хома был человеком своенравным. Весёлый и озорной, он,

казалось, мало задумывался над печальными обстоятельствами своей жизни. Лишь

иногда, бывало, взыграет в нём чувство собственного достоинства, и готов он

был тогда ослушаться самых сильных мира сего.

Но вот разнеслась молва о смерти дочери богатейшего сотника. И наказала она

перед смертным часом, чтобы отходную по ней и молитвы в течении трёх дней

читал Хома Брут. Вызвал к себе семинариста сам ректор и повелел, чтобы

немедленно собирался в дорогу. Мучимый тёмным предчувствием, Хома осмелился

заявить, что не поедет. Но ректор и внимания не обратил на те слова: “Тебя

никакой чёрт и не спрашивает о том, хочешь ли ты ехать, или не хочешь. Я тебе

скажу только то, что если ты ещё раз будешь показывать свою рысь да

мудрствовать, то прикажу тебя по спине и по прочему так отстегать молодым

березняком, что и в баню больше не нужно ходить”.

Так ведут себя все они, власть имущие. А слабые и беззащитные зависят от них

и вынуждены им подчиняться. Но Хома Брут не желает подчинится и ищет способа

увильнуть от поручения, вызывающего в его душе тревогу и страх. Он понимает,

что ослушание может закончиться для него весьма печально. Паны шуток не

любят: “Известное уже дело, что панам подчас захочется такого, чего и самый

наиграмотнейший человек не разберёт; и пословица говорит; “Скачи, враже, як

пан каже!” Это говорит Хома, в сознании которого пан - это и ректор, и

сотник, и всякий, кто может приказывать, помыкать другим, кто мешает человеку

жить, как ему хочется. Терпеть не может Хома панов в любом обличье.

Мы говорили о близости “Вия” народно поэтическим мотивам. Но в художественной

концепции этой повести появляются и такие элементы, которые существенно

отличали её и от фольклорной традиции, и от “Вечеров”. Эти новые элементы

свидетельствовали о том, что в общественном самосознании Гоголя произошли

важные перемены.

Поэтический мир “Вечеров” отличался своей романтический цельностью,

внутренним единством. Герои подавляющего большинства повестей этого цикла

отражали некую романтизированную, идеальную действительность, в основе своей

противопоставленную грубой прозе современной жизни. В “Вии” же, по

справедливому замечанию исследователя, уже нет единства мира, “а есть,

наоборот, мир, расколотый надвое, рассечённый непримиримым противоречием”.

Хома Брут живёт как бы в двух измерениях. В беспросветную прозу его нелегко

бурсацкого бытия вторгается романтическая легенда. И Хома живёт попеременно -

то в одном мире, реальной, то в другом фантастическом. Эта раздвоённость

бытия героя повести отражала раздвоённость человеческого сознания,

формирующегося в условиях неустроенности и трагизма современной

действительности.

Примечательным для нового этапа гоголевского творчества явился образ философа

Хомы. Простой и великодушный, он противопоставлен богатому и надменному

сотнику, точно так же как Хома Брут - совершенно земной человек, со

свойственными ему причудами, удалью, бесшабашностью и презрением к “святой

жизни” - противостоит таинственно-романтическому образу панночки.

Вся фантастическая история с панночкой-ведьмой просвечена характерной

гоголевской иронией и юмором. Социальная проблематика повести кажется

несколько приглушённой. Но она тем не менее явственно проглядывает. Хома Брут

и его друзья живут в окружении злых, бездушных людей. Всюду Хому подстерегают

опасности и лишения. Страшный образ Вия становится словно поэтическим

обобщением этого лживого, жестокого мира.

Какой же исход? Почему не выдержал единоборства с этим миром Хома? Халява и

Горобец, узнав о гибели друга, зашли в шинок, чтобы помянуть его душу.

“Славный был человек Хома!” - рассуждает Халява. “Знатный был человек. А

пропал ни за что”. А почему же всё-таки? И вот как отвечает Горобец: “А я

знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не побоялся, то бы

ведьма ничего не смогла с ним сделать. Нужно только перекрестившись плюнуть

на самый хвост ей, то и ничего не будет”.

Как всегда у Гоголя переплетено серьёзное и смешное, важное и пустяковое.

Конечно, смешно соображение Горобца о том, что надо было плюнуть на хвост

ведьме. А вот касательно того, что Хома побоялся, - это всерьёз. Именно здесь

зерно гоголевской мысли.

Для этой повести характерно трагическое восприятие мира. Жизнь сталкивает

человека с злыми и жестокими силами. В борьбе с ними формируется человек,

его воля, его душа. В этой борьбе выживают лишь мужественные и смелые. И горе

тому, кто смалодушничает и убоится, погибель неотвратимо постигнет того, кого

пришибёт страх. Как уже отмечалось, в “Вечерах на хуторе близ Диканьки”

черти, ведьмы и вся нечистая сила скорее смешны, чем страшны. Они пытаются

нашкодить человеку, но в сущности мало преуспевают в этом. Он сильнее и легко

их одолевает. Всё это соответствовало оптимизму народнопоэтической традиции,

лежащей в основе “Вечером”. Нечистая сила унижена там и посрамлена. Именно

так чаще всего происходит в сказке, в народной легенде. Поэтическое сознание

народа охотно рисовало себе картины лёгкой и радостной победы света над

тьмой, добра над злом, человека над дьяволом. И эта особенность

художественного миросознания народа с замечательной силой отразилась в

“Вечерах”.

Поэтическая атмосфера “Вия” уже совсем иная. Действие происходит здесь не в

вымышленном, романтизированном мире, а в реальном. Вот почему человеку не так

легко удаётся совладать с ведьмой. Соотношение сил между добром и злом,

светом и тьмой в реальном мире иное, чем в сказке. Тут человек всегда выходит

победителем, там - всё сложнее. В реальной жизни всё становится жертвой зла.

Вот так и случилось с философом Хомой Брутом. У него не хватило мужества, его

одолел страх. И он пал жертвой ведьмы.

“Вий” - это повесть о трагической неустроенности жизни. Вся повесть основана

на контрасте: добра и зла, фантастического элемента и реально-бытового,

трагического и космического. И в этом красочном многоголосье художественных

приёмов, которые так щедро использует здесь Гоголь, отчётливо звучит

страстный голос писателя, необыкновенно чуткого к радостям и печалям простого

человека, к живой душе народа. Недаром Хома Брут, стоя у гроба панночки и с

ужасом узнав в ней ту самую ведьму, которую он убил, “чувствовал, что душа

его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и

закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетённом народе”.

Подготавливая повести “Миргорода” для второго тома своих сочинений, Гоголь

заново перебрал “Вий”. Например, было переделано место, где старуха ведьма

превращается в молодую красавица, сокращены подробности эпизода в церкви,

существенно изменилось описание предсмертных минут Хомы Брута, появился и

новый финал повести - поминки Халявы и Горобца по их приятелю. В

художественном отношении всё произведение несомненно выиграло в результате

этих переработок.

В 1835 году в статье “О русской повести и повестях Гоголя” Белинский дал

весьма положительную оценку “Вию” (“эта повесть есть дивное создание”), но

тут же отмечал неудачу Гоголя “в фантастическом”. Белинский принципиально не

разделял увлечения Гоголя “демонической” фантастикой. Он полагал, что этот

характер фантастики не соответствует дарованию писателя и отвлекает его от

главного - от изображения жизни действительной.

Эволюция Гоголя от “Вечеров” к “Миргороду” была результатом более

углублённого критического осмысления писателем действительности.

По свидетельству Гоголя, Пушкин говорил ему, что ещё ни у одного из писателей

не было “дара выставлять так ярко... пошлость человека, чтобы вся та мелочь,

которая ускользает от глаз, мелькнула бы в глаза всем”. “Вот моё главное

свойство, - добавляет Гоголь, - одному мне принадлежащее и которого, точно,

нет у других писателей”. Позднее, во втором томе “Мёртвых душ”, Гоголь писал,

что изображение “несовершенства нашей жизни” является главной темой его

творчества. К неё писатель вплотную подошёл уже в “Миргороде”.

Характерна в этом отношении повесть “Старосветские помещики”.

Писатель отразил в ней распад старого, патриархально-помещичьего быта. С

иронией - то мягкой и лукавой, то с оттенком сарказма - рисует он жизнь своих

“старичков прошедшего века”, бессмысленность их пошлого существования.

Тускло и однообразно протекают дни Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны,

ни одно желание их “не перелетает за частокол, окружающий небольшой дворик”.

Никакого проблеска духовности нельзя заподозрить в этих людях. Мир, в котором

живут герои гоголевской повести, тесен. Он совершенно замкнут границами их

небольшого и неуклонно хиреющего поместья. Товстогубы ведут натуральное

хозяйство. Оно вполне удовлетворяет все их незатейливые потребности. И нет у

этих людей никакого побуждения, чтобы привести дела, заставить землю

приносить больше дохода. Нет интересов у них и нет забот. Праздно и

безмятежно течёт жизнь Афанасия Ивановича Пульхерии Ивановны. И кажется им,

что весь мир кончается за частоколом их двора. Всё что там, за частоколом,

представляется им странным, далёким и бесконечно чужим.

Гоголь рисует внутреннее убранство домика, в котором живут Товстогубы.

Обратите внимание здесь на одну деталь. На стенах их комнат висит несколько

картин. То, что на них изображено - единственное напоминание в этом доме, что

за его пределами есть какая-то жизнь. Но, замечает Гоголь, “я уверен, что

сами хозяева давно позабыли их содержание, и если бы некоторые из них были

унесены, то они бы, верно, этого не заметили”. Среди картин - несколько

портретов: какого-то архиерея, Петра III, герцогини Лавальер. В бессмысленной

быстроте этих портретов отражена бессмыслица существования этих хозяев.

Гоголь посмеивается над бесхитростным бытиём своих героев. Но вместе с тем он

и жалеет этих людей, связанных узами патриархальной дружбы, тихих и добрых,

наивных и беспомощных.

Пушкин оценил эту повесть как “шутливую трогательную идиллию, которая

заставляет вас смеяться сквозь слёзы грусти и умиления”. Конечно, идиллия

здесь носит шутливый и, в сущности, иронический характер. Сочувствуя своим

героям, писатель вместе с тем видит их пустоту и ничтожность. Идиллия в конце

концов оказывается мнимой.

Повесть пронизана светлым, добрым, человеческим участием и её героями. Они и

вправду могли бы стать людьми в условиях другой действительности! Но кто же

виноват, что они не стали ими, что человеческое в них измельчено и принижено?

Повесть проникнута грустной усмешкой по поводу того, что жизнь старосветских

помещиков оказалась столь пустой и никчёмной.

Гуманистический смысл этой повести многозначен: он выражен и в чувстве

глубокой симпатии писателя к своим героям, и в осуждении тех условий

общественного бытия, которые сделали их такими, какими они есть. Но та же

действительность могла превратить человека в бездушного торгаша, дерущего

“последнюю копейку с своих же земляков” и наживающего на этом изрядном деле

изрядный капитал. Перо Гоголя обретает бичующую сатирическую силу, когда он

от патриархальных старичков переходит к тем “малороссиянам, которые

выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча, палаты и

присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют

Петербург ябедниками, наживают наконец капитал...”

“Старосветские помещики” развивали ту тенденцию творчества Гоголя, которая

впервые наметилась во второй части “Вечеров на хуторе близ Диканьки” - в

повести “Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка”. Но “Старосветские помещики”

знаменовали собой уже следующий и более зрелый этап в художественном развитии

Гоголя. Мелочность и пошлость гоголевских героев вырастала уже здесь в символ

тупой бессмысленности всего господствующего строя жизни. Свойственное героям

“Старосветских помещиков” чувство любви, дружбы, душевной привязанности

становится никчёмным, даже в какой-то мере пошлым - потому, что прекрасное

чувство несовместимо с пустой, уродливой жизнью этих людей. Своеобразие

гоголевской повести тонко подметил Н, В. Станкевич, писавший своему другу Я.

М. Неверову: “Прочёл одну повесть из Гоголева “Миргорода” - это прелесть!

(“Старомодные помещики” - так, кажется, она названа). Прочти! Как здесь

схвачено прекрасное чувство человеческое в пустой, ничтожной жизни!”.

Суть дела, однако, в том, что само это “прекрасное чувство человеческое” тоже

оказывается не настоящим, мнимым. Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна

нежно привязаны друг к другу. Кажется, что они любят друг друга. Но Гоголь

осложняет это впечатление размышлением о том, что а отношениях героев повести

преобладает сила привычки: “Что бы то ни было, но в это время мне казались

детскими все наши страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной

привычки”. Цитированные строки привлекли к себе внимание современной писателю

критики. Шевырев ополчился против них, отметив, что ему очень не понравилась

в повести “убийственная мысль о привычке, которая как будто разрушает

нравственное впечатление целой картины”. Шевырев заявил, что он вымарал бы

эти строки. В их защиту выступил Белинский. Он писал, что никак не может

понять “этого страха, этой робости перед истиной”. Упоминание о привычке

действительно разрушало ”нравственное впечатление”, первоначально создаваемое

гоголевской “идиллией”. Но это впечатление и должно было, по мысли писателя,

быть разрушено. Никаких иллюзий! Даже в той среде, в которой, казалось, могло

бы проявиться высокое человеческое чувство героев повести, - оно искажено и

там.

В художественном отношении “Старосветские помещики” весьма заметно отличаются

от романтических повестей “Вечеров на хуторе близ Диканьки”. Поэтика, да и

сама стилистика этого произведения весьма наглядно свидетельствовала о

вызревании в Гоголе нового взгляда на жизнь и на искусство. Принципы

изображения характеров и их повседневных условий жизни, бытопись

“Старосветских помещиков” - всё это предвещало могучий взгляд реалистического

творчества Гоголя и открывало прямую дорогу к “Мёртвым душам”.

Реалистические и сатирические тенденции гоголевского творчества углубляются в

“Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”. История

глупой тяжбы двух миргородских обывателей осмыслена Гоголем в остро

обличительном плане. Жизнь этих обывателей уже лишена атмосферы

патриархальной простоты и непосредственности, характерной для старосветских

помещиков. Поведение обоих героев возбуждает в писателе уже не мягкую

усмешку, но чувство горечи и гнева: “Скучно на этом свете, господа!” Эта

резкая замена юмористической тональности обнаженно сатирической с предельной

ясностью раскрывает смысл повести. С виду забавный, весёлый анекдот

превращается в сознании читателей в глубоко драматическую картину

действительности. Гоголь как бы хочет сказать: люди, подобные Ивану Ивановичу

и Ивану Никифоровичу, к сожалению, не прихотливая игра писательской фантазии;

они действительно существуют, они среди нас, и потому жизнь наша так

печальна. “Да! Грустно думать, - писал Белинский, - что человек, этот

благороднейший сосуд духа, может жить и умереть призраком и в призраках, даже

и не подозревая возможности действительной жизни! И сколько на свете таких

людей, сколько на свете Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей!”.

Гоголь с присущей ему обстоятельностью вглядывается в характеры своих героев:

двух закадычных приятелей. Они - “два единственные друга” в Миргороде -

Перерепенко и Довгочхун. Но каждый из них себе на уме. Казалось, нет такой

силы, которая могла бы расстроить их дружбу. Однако глупый случай вызвал

взрыв, возбудив ненависть одного к другому. И в один несчастный день приятели

стали лютыми врагами.

Ивану Ивановичу очень не хватает ружья, которое он увидел у Ивана

Никифоровича. Ружьё - не просто “хорошая вещь, оно должно укрепить Ивана

Ивановича в сознании его дворянского первородства. Дворянство-то у него,

впрочем, не родовое, а благоприобретённое: отец его был в “духовном звании”.

Тем важнее ему иметь собственное ружьё! Но Иван Никифорович тоже да ещё

всамделишный, потомственный! Ружьё и ему необходимо, хотя с тех пор, как

купил его у турчина и имел в виду записаться в милицию, он ещё не сделал из

него ни единого выстрела. Он считает кощунством променять столь “благородную

вещь” на бурую свинью да два мешка с овсом. Потому-то так и воспалился Иван

Никифорович, и с языка его слетел этот злосчастный “гусак”.

В этой повести ещё гораздо сильнее, чем в предшествующей, даёт себя

чувствовать ироническая манера гоголевского письма. Сатира Гоголя никогда не

раскрывается обнажённо. Его отношение к миру кажется добродушным, незлобивым,

приветливым. Ну в самом деле, что же можно сказать худого о таком прекрасном

человеке, как Иван Иванович Перерепенко! У него такая бекеша, с такими

смушками! А какой у него дом в Миргороде! Да сам комиссар полтавский, Дорош

Тарасович Пухивочка, заезжает к нему домой, а протопоп отец Пётр не знает

никого, кто бы исправнее, чем он, исполнял свой долг христианский. Природная

доброта так и бьёт ключом из Ивана Ивановича. А какой он богомольный человек!

Но стоп! До сих пор были только слова. А вот и дела Ивана Ивановича -

богомольные. Каждое воскресенье он надевает свою знаменитую бекешу и

отправляется в церковь. А после службы он, побуждаемый природной добротой,

обязательно обойдёт нищих. Увидит нищенку и заведёт с ней сердечный разговор.

“ - Бедная головушка, чего ты пришла сюда?” - “А так, паночку, милостыню

просить, не даст ли кто-нибудь хоть на хлеб”. - “Гм! что ж, тебе разве

хочется хлеба?” - обыкновенно спрашивал Иван Иванович. “Как не хотеть!

голодна, как собака”. - “Гм!” - отвечал обыкновенно Иван Иванович: - “так

тебе, может, и мяса хочется?” - “Да всё, что милость ваша даст, всем буду

довольна”. - “Гм! Разве мясо лучше хлеба?”. На том и пошлёт её Иван Иванович

“с богом”, обратившись с теми же вопросами к другому и третьему.

Так-то вот выглядит “природная доброта” и сердобольность Ивана Ивановича,

оборачивающиеся лицемерием и совершенной жестокостью. А вслед за тем мы

знакомимся с его приятелем. “Очень хороший также человек Иван Никифорович”. И

такой же доброй души. Нет у Гоголя в этой повести прямых инвектив. Но

обличительная направленность его письма достигает необыкновенной силы. Его

ирония кажется добродушной и незлобивой. Но столько же в ней истинного

негодования и сатирического огня!

Впервые в этой повести объектом гоголевской сатиры становится и

чиновничество. Здесь и судья Демьян Демьянович, и подсудок Дорофей

Трофимович, и секретарь суда Тарас Тихонович, и безымянный канцелярский

служащий (с “глазами, глядевшими скоса и пьяна”) со своим помощником, от

дыхания которых “комната присутствия превратилась было на время в питейный

дом”, и городничий Пётр Фёдорович. Все эти персонажи кажутся нам прообразами

героев “Ревизора” и чиновников губернского города на “Мёртвых душ”.

“Но я тех мыслей, что нет лучше дома, как поветовый суд”. И мы, зная манеру

иронического письма Гоголя, уже начинаем догадываться, что это за “лучший

дом” и что за порядки царят в нём. Крыша дома должна была быть выкрашена в

красный цвет, “если бы приготовленное для того масло канцелярские,

приправивши луком, не съели”. Судья подписывает решения, о содержании коих он

и понятия не имел. А стоило судье только выйти из присутствия, как

канцелярские товары начинают быстро укладывать “в мешок нанесённых

просителями кур, яиц, краюх хлеба, пирогов, книшей и прочего дрязгу”. Все

необычайно заняты делом и надо же было случиться - именно в этот момент бурая

свинья вбежала в помещение суда и унесла прошение Ивана Ивановича...

Весело и непринуждённо нанизывает Гоголь один эпизод на другой. А картина, на

которой запечатлено “почтенное дворянство” Миргорода, получилась

убийственная.

Повесть имеет свою историю. Впервые она была напечатана в альманахе Смирдина

“Новоселье”, с подзаголовком “Одна из неизданных былей пасичника Рудого

Панька”. В 1835 году повесть появилась с незначительными стилистическими

исправлениями в сборнике “Миргород”. Она была написана ранее других

произведений этого сборника. В альманахе “Новоселье” “Повесть о том, как

поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” датирована 1831 годом.

Однако исследователями эта дата берётся под сомнение. Повесть могла быть

написана не ранее лета 1833 года.

Готовя повесть к переизданию в “Миргороде”, Гоголь написал небольшое

предисловие:

“Долгом почитаю предуведомить, что происшествие, описанное в этой повести,

относится к очень давнему времени. Притом оно совершенная выдумка. Теперь

Миргород совсем не то. Строения другие; лужа среди города давно уже высохла,

и все сановники: судья, подсудок и городничий - люди почтенные и

благонамеренные”.

Предисловие это представляло собой замаскированную издевку над цензурой,

обкорнавшей повесть при первом издании. Однако в самый последний момент перед

выходом “Миргорода” в свет Гоголь, по причинам недостаточно выясненным, снял

это предисловие. Оно сохранилось лишь в нескольких первых экземплярах книги.

Материалом для сюжета “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном

Никифоровичем” послужили известные Гоголю факты сутяжничества, между

помещиками и отчасти семейные воспоминания. Повесть Гоголя нередко

сопоставляют с романом В. Нережного “Два Ивана, или Страсть к тяжбам”. Здесь

рассказана история ссоры и бесконечной судебной тяжбы двух приятелей - Ивана

Зубаря и Ивана Хмары - с их соседом Харитоном Занозой. Роман Нережного

представлял собой выразительную картину нравов провинциальной помещичьей

среды. Схожи и некоторые сюжетные линии романа “Два Ивана” и “Повести о том,

как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”. Но повесть Гоголя

принципиально отличается от романа. Реалистичность замысла романа Нережного в

значительной степени ослаблялась дидактической тенденцией автора. Тяжущимся

бездельникам противопоставлен некий сентиментальный и мудрый пан Артамон,

которому в конце концов удаётся примирить героев и обратить их на путь

нравственного возрождения. Для вящего скрепления дружбы вчерашних врагов

сыновья двух Иванов женятся на дочерях Харитона. Эта фальшивая идиллия,

венчающая роман, ослабляла его сатирическую направленность.

Повесть Гоголя свободна от искусственно усложнённой авантюрной интриги романа

Нережного. Внимание Гоголя сосредоточено прежде всего на характерах героев,

обретающих огромную силу художественного обобщения и социальной

выразительности. В отличие от Нережного Гоголь создаёт произведение большого

сатирического накала.

Композиция “Миргорода” отражала широту восприятия Гоголем современной

действительности и вместе с тем свидетельствовала о размахе и диапазоне его

идейно-художественных исканий. Произведения, столь разнородные по содержанию

и стилю, были внутренне связаны между собой и в совокупности образовали

единый, целостный художественный цикл. Обе части “Миргорода” построены

контрастно: поэзия героического подвига в “Тарасе Бульбе” противостояла

пошлости старосветских “существователей”, а трагическая борьба и гибель

философа Хомы Брута ещё больше оттеняла жалкое убожество и ничтожность героев

“Повести о том, как поссорился Иван Иванович и Иваном Никифоровичем”.

Все четыре повести “миргородского” цикла связаны, таким образом, внутренним

единством идейного и художественного замысла. Вместе с тем каждая из них

имеет и свои отличительные стилевые особенности. Своеобразие “Повести о том,

как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” состоит в том, что здесь

наиболее отчётливо и ярко выражен свойственный Гоголю приём сатирической

иронии. Повествование в этом произведении, так же как и в “Старосветских

помещиках”, ведётся от первого лица - не от автора, но от некоего

вымышленного рассказчика, наивного и простодушного. Это он восторгается

доблестью и благородством Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Это его

приводят в умиление “прекрасная лужа” Миргорода, “славная бекеша” одного из

героев повести и широченные шаровары другого. И чем патетичнее выражаются его

восторги, тем очевиднее для читателя раскрывается пустота и ничтожество этих

персонажей. Рассказчик - представитель того же самого царства пошлости, и,

таким образом, он содействует его саморазоблачению.

Нетрудно заметить, что рассказчик из повести о ссоре существенно отличен от

Рудого Панька. В “Вечерах” рассказчик - совсем иной социально-психологический

характер. Он выступает как выразитель самосознания народа. В том, как Рудый

Панько воспринимает и оценивает явления действительности, проглядывает юмор и

усмешка самого Гоголя. Пасичник является выразителем нравственной позиции

автора. В “Миргороде” художественная функция рассказчика другая. Уже в

“Старосветских помещиках” его нельзя отождествлять с автором. А в повести о

ссоре он ещё более отдалён от него. Ирония Гоголя здесь обнажённее, острее. И

мы уже догадываемся, что предметом гоголевской сатиры является, по существу,

и образ рассказчика. Его особая композиционная роль в повести помогает более

полному решению поставленной писателем сатирической задачи. “...Автор как бы

прикидывается простачком, - писал Белинский. - Г-н Гоголь с важностью говорит

о бекеше Ивана Ивановича, и иной простак не шутя подумает, что автор и в

самом деле в отчаянии оттого, что у него нет такой прекрасной бекеши. Да, г.

Гоголь очень мило прикидывается; и хотя надо быть слишком глупым, чтобы не

понять его иронии, но эта ирония чрезвычайно как идёт к нему. Впрочем, это

только манера...”.

Лишь один раз предстаёт перед нами в повести о ссоре образ рассказчика,

которого не коснулась авторская ирония, в заключительной фразе повести:

“Скучно на этом свете, господа!” Эта фраза произнесена, конечно, уже не тем

вымышленным персонажем, который восхищается бекешей Ивана Ивановича и

шароварами Ивана Никифоровича. Нет, это сам Гоголь словно раздвинул рамки

повести и вошёл в неё, чтобы открыто и гневно, без какой бы то ни было тени

иронии произнести свой приговор. Эта фраза приобретает тем более значительный

смысл, что она венчает не только повесть о ссоре, но и весь “миргородский”

цикл. Здесь - фокус всей книги. Белинский тонко и точно заметил, что повести

Гоголя “смешны, когда вы их читаете, и печальны, когда вы их прочтёте”. На

всём протяжении книги писатель творит суд над людской пошлостью, становящейся

как бы символом современной жизни. Но именно здесь, в конце повести о ссоре,

Гоголь открыто, от своего собственного имени выносит окончательный приговор

этой жизни.

Историческая повесть “Тарас Бульба” на поверхностный взгляд не кажется

достаточно органичной в “Миргороде”. Отличается она от других вещей этой

книги и содержанием своим, и стилем. На самом же деле “Тарас Бульба”

представляет собой очень важную часть “Миргорода”. Более того включение этой

повести в сборник было необходимым. Она позволяла с какой-то ещё одной,

существенной стороны взглянуть на героев других повестей той же книги.

В “Авторской исповеди” Гоголь писал: “У меня не было влечения к прошедшему.

Предмет мой был современность и жизнь в ёё нынешнем быту, может быть, оттого,

что ум мой был всегда наклонён к существенности и к пользе, более

осязательной. Чем далее, тем более усиливалось во мне желание быть писателем

современным”. Это замечание Гоголя может показаться странным,

малодостоверным. Ведь оно сделано человеком, для которого изучение прошлого

едва ли не стало профессиональной привязанностью и в художественное сознание

которого так глубоко вошла историческая тема. И, однако же, Гоголь был вполне

искренен в своей “Авторской исповеди”. Историком он так и не стал, несмотря

на серьёзный и основательный характер своих увлечений. А что касается его

интереса к исторической теме в художественном творчестве, то характер его,

возможно, лучше всего отражают известные строки гоголевского письма к Н. М.

Языкову: “Бей в прошедшем настоящее, и тройной силою облечётся твоё слово”.

Именно такое отношение к истории и исторической теме отразилось в “Тарасе

Бульбе”.

Мы издавна привыкли называть “Тарасу Бульбу” повестью. И для этого,

разумеется, есть серьёзные основания. По многим своим объективным жанровым

признакам “Тарас Бульба” и есть историческая повесть. Но тем не менее широта

эпического охвата действительности и основательность в изображении народной

жизни, многоплановость композиционного строения - всё это позволяет видеть в

гоголевской повести произведение, близкое к жанру исторического романа. Более

того, в истории русского исторического романа “Тарас Бульба” - весьма важная

веха.

Развитие этого жанра в западноевропейской, да и русской литературе шло

трудными путями. В XVIII и в самом начале XIX века широкой известностью

пользовались на Западе исторические романы Флориана, Мармонтеля, Жанлис.

Собственно история играла в их произведениях лишь роль общего декоративного

фона, на котором строились различные, главным образом любовные коллизии. В

этих романах отсутствовали живые человеческие характеры как выразители

конкретных исторических эпох, судьбы героев развивались изолированно и

независимо от судеб истории.

Огромная заслуга в развитии европейского исторического романа принадлежала

Вальтеру Скотту. Он освободил историческую тему от фантастики. История

впервые стала приобретать в его произведениях не только реальные, жизненно

достоверные очертания, но и глубинный философский смысл. По этому поводу

Бальзак в предисловии к “Человеческой комедии” справедливо заметил, что

Вальтер Скотт возвысил роман “до степени философии истории”. Совместив в

своих романах изображение частного человека с изображением истории, Вальтер

Скотт исследовал серьёзные явления общественной жизни и ставил на материале

прошлых эпох большие проблемы современной ему действительности.

Широко и в самых разнообразных жанровых формах использовали историческую тему

писатели-декабристы, например в поэме (Рылеев, Марлинский), думе (Рылеев),

трагедии (Кюхельбекер), повести (Марлинский), романе (Ф. Глинка, Лунин).

Обращаясь к историческому прошлому, декабристы прежде всего искали в нём

сюжеты, которые позволили бы им ярко выразить свои гражданские идеалы - их

патриотизм, их вольнолюбие, их ненависть к деспотизму. Но известная узость

мировоззрения декабристов, присущая им недооценка роли народных масс в

историческом процессе, - всё это сказалось и в их художественно-исторических

произведениях. Главное внимание писателей было сосредоточено на изображении

героической личности, романтически приподнятой и не связанной с народной

жизнью. Достаточно вспомнить, например, Войнаровского из одноимённой поэмы

Рылеева или героя романа Глинки “Зиновий Богдан Хмельницкий, или

Освобождённая Малороссия”. В этих произведениях ещё не было художественного

исследования исторического прошлого, глубокого постижения духа эпохи.

Писателей-декабристов больше занимали абстрактно-дидактические аналогии между

веком минувшим и нынешним, поверхностные, порой произвольные догадки,

основывавшиеся главным образом на авторском воображении или интуиции. Как

писал однажды Марлинский в письме к Н. Полевому по поводу его романа “Клятва

при гробе господнем”: “Пусть другие роются в летописях, пытая, было ли так,

могло ли быть так во времена Шимяки? Я уверен, я убеждён, что оно так было...

в этом порукой моё русское сердце, моё воображение, в котором старина наша

давно жила такою, как ожила у вас”.

Уже Пушкин осознал недопустимость подобного обращения с историей. Он полагал,

что писатель обязан объективно, без каких бы то ни было предрассудков понять

прошлое, “его дело воскресить минувший век во всей его истине”. Хотя Пушкин

говорил здесь о жанре трагедии, но поставленная им задача была более

злободневной для исторического романа.

Своим “Арапом Петра Великого”, а затем и “Капитанской дочкой” Пушкин положил

начало новому историческому роману в России - социальному по своему

содержанию и реалистическому по своему методу. В это русло включается и

“Тарас Бульба”. Исторический роман нового типа, формировавшийся в 30-х годах

XIX века в России, существенно отличался от романа Вальтера Скотта.

В центре его романа - изображение жизни частного человека, более или менее

случайно вовлекаемого в водоворот исторических событий. Но даже став

участником этих событий, он не сливается с ними органически. Личные интересы

героя, как частного человека, могут так или иначе пересекаться с целями

исторического движения, но никогда полностью не совпадают с ними. Такой метод

освещения исторического прошлого ограничивал возможности художника в

изображении глубинных процессов истории и главных движущих сил исторического

процесса - широких народных масс.

Этот недостаток в ещё большей мере обнаруживается в исторической прозе

Загоскина, Лажечникова, Вельтмана. Их произведения были проникнуты

патриотическим чувством, они более или менее правдиво воссоздали картины

минувшей эпохи. Но особенности мировоззрения, как и масштаб дарования этих

романистов не позволяли им художественно исследовать подлинные пружины

исторических событий и раскрыть характеры исторических деятелей во всей

глубине и сложности свойственных им противоречий.

Автор “Тараса Бульбы” воспринял сильную сторону декабристкой традиции, придав

Страницы: 1, 2