Сейчас мой взгляд остановился на небольшом терраруме. Крыши у него почему-то не было, на стекле приклеена бумажка – то ли с буквами «ООО», то ли с номером «000». Внутри террариума стояла дурацкая игрушка, сделанная в Китае: маленький пластиковый унитаз, на котором в царственной позе восседал тарантул. Вначале мне показалось, что паук пластиковый или дохлый, но потом я заметил, что глазки у паука поблескивают, а жвалы шевелятся. По стеклам ползал другой паук: толстый кругленький, похожий на мохнатый шарик с ножками. Время от времени паук останавливался и выплевывал на стекло каплю зеленого яда, явно целясь наружу. Впрочем, вниз, в террариум, с паука тоже что-то сыпалось. Внизу шевелились какие-то другие насекомые, жадно протягивающие лапки за угощением. Счастливцы, которым удалось что-нибудь поймать, начинали радостно прыгать.

- Интересуешься? – спросил Гесер, не поднимая глаз.

- Ага… что это?

- Симулякр. Ты же знаешь, я люблю изучать замкрутые социальные группы.

- И что этот симулякр отображает?

- Один интересный социум, - уклончиво сказал Гесер. – В базовой модели он должен был превратиться в традиционную паучью банку. Но здесь мы имеем двух главных пауков, один из которых занял главествующую позицию, вовремя взобравшись на возвышение, а второй избражает защиту от внешней агрессии и заботу о членах сообщества. При постоянной активности главенствующих пауков данный симулякр способен функционировать с минимальной аутоагрессией. Иногда только приходится спрыскивать обителей свежим пивом для релаксации.

- А никто не пытается выбраться? – спросил Илья. – Крышки-то нет…

- Крайне редко. И только те, кому надоедает быть пауком в банке. Во-первых, в террариуме поддерживается постоянная иллюзия борьбы. Во-вторых, пребывание в банке воспринимается подопытными как собственная незаурядность.

С. Лукьяненко «Последний Дозор», Москва 2006

Введение

Конец XIX – начало ХХ столетия отмечены радикальными по своей сути изменениями в развитии человечества, в основе которых лежит разработка и массовое распространение новых технологий коммуникации.

Но, в противовес массовому сознанию, элитарная социальная мысль, возможно, даже активнее, чем обычно, включается в процесс объяснения происходящего. И, сама участвует в конструировании новой реальности, использую огромный потенциал современных социальных технологий и глобальных коммуникационных сетей. Одним из примечательных следствий всеобщей технологизации социальной жизни стало превращение интеллектуального человеческого сознания в основной предмет труда и практически всеобщее, бесконтрольное продуцирование его результатов на общество. Тем самым была решена одна из наиболее давних и сложных проблем - проблема поиска путей превращения идеи (проекта) в материальную силу.

Культура и цивилизация будущего вырастают на наших глазах. И уже сегодня можно говорить о некоторых особенностях этого новообразования.

Во-первых, грядущая культурно-цивилизационная общность создается как глобальная структура, охватывающая все страны (или то, что в перспективе от них останется) и подчиняющая мировое развитие своим специфическим законам.

Во-вторых, становится все более очевидным, что решающую роль в развитии будущей цивилизации будут играть интеллект и знание. Они, выступят формирующим началом в сложной структуре социума.

Пророки постиндустриализма определили три важнейших черты общества будущего, которые в той или иной форме постепенно становятся реальностью: определяющая роль в социальной жизни научного знания; превращение уровня знаний в важнейший фактор социальной дифференциации; приоритет интеллектуальной, а не механической, инфраструктуры.

В-третьих, утверждающаяся цивилизация имеет в значительной степени виртуальный характер. Это означает лишь то, что все большее значение в ней приобретают виртуальные (нематериальные, невещественные) продукты деятельности человека, созданные его разумом, и мультиплицированные с помощью современных информационно-коммуникационных технологий. Универсальными свойствами виртуальной реальности являются:

- нематериальность воздействия (изображаемое производит эффекты, характерные для вещественного);

- условность параметров (объекты искусственны и изменяемы);

- эфемерность (свобода входа/выхода обеспечивает возможность прерывания и возобновления существования объектов).

Социальная (элитарная) мысль отреагировала на процесс виртуализации жизни взлетом популярности философии постмодернизма (Ж.Ф. Лиотар, Ж. Бодрийар, Ж. Делез), одной из исходных установок которой является мышление, не оперирующее устойчивыми целостностями, мышление вне традиционной гносеологической парадигмы «субъект – объект».

Теоретики постмодернизма ориентируются не на реальность, но на ее виртуальные копии, которые первоначальную реальность замещают и в конечном итоге определяют систему социального взаимодействия и мышления. Фактически, пересмотр традиционных представлений о содержании мышления и познания, в рамках которых человек (субъект) взаимодействовал с предметом (объектом), стал одним из проявлений современной цивилизационной революции.

Ключевым понятием, с которым оперирует новое элитарное сознание и с позиций которого оно взаимодействует с массовым сознанием, является понятие симулякра. Понятие «симулякр» или «симулакрум» (от лат. Simulare – притворяться) трактуется по-разному в зависимости от точки зрения автора его употребляющего. Но в целом его допустимо рассматривать как общую характеристику используемых современным обществом знаков, то субъективных образований, используемых в познании в качестве указателей на наличие предметов, явлений и действий. Но это – знаки особого вида, не дающие точного представления о реальности, а потому собственно знаками их можно называть весьма условно. Ж. Бодрийар, в частности, утверждает, что со времен эпохи Возрождения в соответствии с изменениями ценностей последовательно сменились три порядка симулякров:

- подделка, составляющая господствующий тип «классической» эпохи, от Возрождения до промышленной революции (симулякры этого рода маскируют и извращают подлинную реальность);

- производство, составляющее господствующий тип промышленной эпохи (симулякры маскируют отсутствие подлинной реальности);

- симуляция составляющая господствующий тип нынешней фазы, регулируемой кодом (симулякры не имеют связи с какой-либо реальностью).

Симулякр первого порядка, по его мнению, действует на основе естественного закона ценности, симулякр второго порядка – на основе рыночного закона стоимости, симулякр третьего порядка – на основе структурного закона ценности.

Следовательно, широко используемые сегодня в процессе познания и коммуникации симулякры, по Бодрийяру, никаким образом не соотносятся ни с какой реальностью, кроме своей собственной. Если функция знака – отображать, символа – представлять, в отношении симулякра говорить о каком либо соответствии не имеет смысла. Рассматривая социальные аспекты данного явления, Ж. Бодрийяр выдвигает тезис об «утрате реальности» в постмодернистскую эпоху. Реальность подменяется «гиперреальностью». «Знаки» больше не обмениваются на «означаемое», они замкнуты в себе. Существование социальной системы продолжается как симуляция, скрывающая отсутствие «глубинной реальности».

Симулякры населяют виртуальный мир, который предлагается считать единственно реальным.

Итак, элитарное сознание не устраивает реальность, но устраивают симулякры. Массовому сознанию также предлагается принять симулякры взамен реальности. Подмена необходима, поскольку в противном случае раскроется социальный смысл осуществляющихся сегодня цивилизационных изменений. В социальном отношении процесс возрастания роли интеллекта и знаний, распространения массовых коммуникационных технологий коррелируется с процессом утверждения глобальной гегемонии корпоративного капитала. В результате происходящих сегодня изменений общество превращается в тотальный рынок, представляющий собой пространство борьбы гигантских сетей, центрами которых являются ТНК. Виртуализация социальной реальности укрепляет власть виртуального фиктивного капитала. Сегодня симулируется практически все, даже традиционное производство.

Информационно-коммуникационная прозрачность отношений и связей обусловливают целостное подчинение личности работника системе и монополизацию небольшим числом корпораций ключевых ресурсов развития.

Всеобщей практикой становится глобальное манипулирование сознанием. Такая возможность реализуется во все большем объеме с помощью симулякров, позволяющих легко удовлетворять широкий спектр человеческих желаний и довольно эффективно управлять массовым сознанием.

Таким образом, утверждающуюся в ее современном западном образце цивилизацию допустимо определить как цивилизацию симулякров – профессионально сконструированных привлекательных виртуальных объектов, ориентированных на удовлетворение желаний потребителя. Ее типичными чертами становятся: предельно широкое распространение практики замены реальности псевдореальностью, нередко не имеющей с действительностью ничего общего, искажающей ее; возвышение группы людей, создающих и мультиплицирующих симуляцию и рассматривающих себя в качестве новой генерации демиургов, а посему претендующих на особый, избранный статус; использование симулякров для тотального манипулирования массовым сознанием.

Плоды революции симулякров сегодня активно внедряются в России. Цивилизация симулякров для одних наших граждан выступает как глобальная угроза; другие готовы с легкостью адаптироваться к ней. Третьи – и их большинство – совершенно равнодушны к происходящим изменениям. На фоне молчаливого примирения с реальностью этого большинства спор между сторонниками и противниками виртуальной цивилизации приобретает характер внутрисемейной дискуссии представителей двух субэлит. При этом система аргументов «за» и «против» имеет в основном отвлеченный характер. Реальность же такова, что в структуре социальных отношений отсутствуют серьезные препятствия для виртуализации общества. Кроме того, преобладающий тип личности современного человека, в значительной степени утратившего пассионарность и творческое, познавательное отношение к действительности, предрасположен к позитивному восприятию симулякров, к подмене ими реальности.

В силу этих обстоятельств пространство симулякров охватывает все новые и новые сферы жизнедеятельности российского социума.

В социокультурном контексте революция симулякров представляет собой новую трактовку «вечного» спора между законом и благодатью в социальной мысли России. Сегодня данный спор предлагается решать в пользу формального закона. России предстоит решить, готова ли она отказаться от архетипов своей культуры во имя соблазнов виртуальной цивилизации.

Революция симулякров многократно увеличивает возможности манипуляции человеческим сознанием, то есть управления человеком вопреки его воле и при условии предоставления односторонних преимуществ субъекту управления. Манипуляция становится всеобщей практикой и ретранслируется через разветвленную систему СМИ. Вопреки утверждениям идеологов либерализма и неолиберализма, в результате мир получает новую, действительно, всеохватывающую тоталитарную систему. Она является значительно более устойчивой и эффективной, чем все прежние тоталитарные государства.

Максимально унифицируя и стандартизируя духовную жизнь, цивилизация симулякров подрывает традиционную систему образования. Происходит ее деиндивидуализация и уничтожение творческого начала. Образованию, прежде всего, российскому уготована судьба фабрики молчаливых потребителей симулякров.

Целью данной работы является рассмотрение понятия «симулякр» в ходе развития философских концепций, рассмотрение взглядов Ж. Бодрийяра, показ проявления симулякров и симуляции в СМИ, виртуальной реальности, музыке современном искусстве.

ГЛАВА 1. ПОНЯТИЕ СИМУЛЯКРА В КЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

СИМУЛЯКР (от лат. Simulacrum, Idola. Phantasma) - пoнятие философскоro дискypса, введенное в античной мысли для характeристики наряду с образами-копиями вещeй, таких образов, которые далеки от подобия вещам и выpaжaют душевное состояние, фантазмы, химеры, фантомы, призраки; галюцинации, репрезентации снов, страхов, бреда. Античная философия исходила из поиска соответствия образу сущности (эйдосу) вещи или ее образцу (паpaдигме). Поэтому акцент делался на эйдетическом подобии, а фaнтaсмы как далекие от подобия вели к заблyждениям и были присyщи софистическим рассуждениям. Уже Платон в «Софисте», связывая искусство с подражанием, говорит о двух видах пoдpaжания: творящем образы и создающем призраки -«фантасмические» образы, которые только кажутся сходными с предметами[1]. Софисты создают мнимое знание и призрачные подобия, а не образы, соответствующие предметам. Аристотель подчеркивает, что «мыcлящее мыслит формы в образах (phantasmata)», которые могут быть двоякоrо рода - возникающие при наличии предметов; данных в ощущениях (aisthemata) и без них, поясняя то «к чему следует стремиться и чегo cледует избегaть»[2]. Стоики проводили paзличие между представлением (phantasia) и призраком (phantasma). Еcли представление - отпечаток, cлед предмета в душе, то фaнтaсмы - это «то, что кажется нашим мыслям, как это бывает во сне». Мышление рассматривается ими как деятельность, формирующая призраки: «предмет мышления есть мыcленный призрак, это не существо и не свойство, но как бы сущеcтво икак бы свойство».

Новая трактовка образов-симулякpoв дана античным атомизмом, который объясняет их непрерывными истечениями из тел и существенно расширяет область их существования. Демокрит обьясняет зрительное восприятие истечением внешней формы из тел через воздух в качестве идолов-образов, по виду сходных с телами, из которых они исходят. Если Парменид связывал восприятие с лучами, идущими из глаза, то Эпикур - с истечением от тел, подобных им, «но по тонкости далеко отстоящих от предметов, доступных чувственному восприятию». Возникновение образов происходит с быстротою мысли, ибо течение атомов с поверхности тел - непрерывно, но ero нельзя заметить». Непрерывное исхождение видностей» объясняет видения, получаемые человеком от изваяний, во сне и от другиx «бросков мысли в воображении», которые не имеют сходства с сущими и истинными предметами. Образы-идолы, будучи результатом бросков мысли, в воображении, постигаются только мыслью в отличие от видимых явлений, постигаемых по аналогии. Тела излучают неуловимые тонкие элементы, которые исходят либо из глубины тел, либо от поверхности вещей. Их Эпикур называет идолами, а Лукреций - симулякрами. Симулякры, исходящие из глубины, проходят через поверхность, замещая поверхностные слои. Симулякры, исходящие от поверхности, обнаруживаются только при свете. Лишь соединение ряда симулякров формирует образ чувственно воспринимаемого тела. Третий вид симулякров - фантазмы, которые не истекают от вещей, а создаются видениями, во сне, в бреду: «образы всяких предметов многообразно и всюду по всем направлениям блуждают. Будучи тонки, как паутина, как блестки золота». Ю. Цезарь, рассказывая о нравах и обычаях галлов и германцев, называл симулякрами их богов-идолов.

В средневековой теологии велись длительные споры о том, как понимать, что человек - образ (imago) и подобие (similitudo) Бога, который после грехопадения остается образом, но не подобием Бога. Средневековая философия, приняв христианскую идею творения и явленности истины в Откровении, искала новые пути постижения универсалий и выявления божественных смыслов. Для Боэция человеческий ум имеет дело с непреодолимостью вещи через родо-видовые отношения и с непостижимостью умом Бога. Не приемля мистического отказа от рационального постижения мира природы, он подчеркивает, что и «праздное воображение» рисует то, чего нет, измышляя несуществующее силой воображения (imagination),и мысль благодаря актам абстрагирования «мыслит не то, что есть на самом деле». Обращая внимание на роль речевых переносов и экстрапаляций, Боэций рассматривал образы-фантасмы как репрезентации актов конципирования уже явленных истин и постижения их в мысли и обговаривания их смысла в речи. Эта линия наиболее четко выражена в концептуализме Абеляра, который выделил три способности души - чувственное восприятие, рассудок и разум. Различие между ними состоит в том, что рассудку «достаточно подобия тела, которое сознание производит само по себе и на которое направлены все силы разума». Рассудок - это деятельность души, имеющая дело «с воображаемой, вымышленной реальностью». Реальность создаваемая рассудком, фиктивна, поскольку он имеет дело с «концептуальной формой какой бы то ни было вещи при отсутствии этой вещи». И представление, и понимание оказываются концептуальными актами, создающими воображаемую и вымышленную реальность смыслов, репрезентируемых в некоторых общих «топосах», или концептах, речевого обсуждения. Фома Аквинский возрождает учение о фантасмах как образах представления. Для У. Оккама универсалии - мысленный, фиктивный образ (fictium), который является результатом абстрагирования и выполняет роль образца по отношению ко всем единичным вещам. Исток этой фикции - интенция всеобщности, и она завершает акт постижения.

Философия Нового времени направлена на постижение природы как системы естественных тел и на очищение разума от того, что мешает познанию. Среди такого рода препятствий на пути человеческого познания - идолы, создаваемые или усваиваемые человеком. Учение о приобретенных и врожденных идолах (рода, пещеры, площади, театра) развертывает Ф. Бэкон. Он трактует идолов как призраки, как заблуждения человеческого ума[3]. Т.Гоббс, поведя различие между представлениями, движимыми внешними объектами, и представлениями, которые «проистекают из движения внутренних частей человеческого тела», связывает их с видениями (фантазмами) и снами, порядок которых обратен относительно наших представлений наяву. Обратив внимание на роль такого рода представлений в поэтическом творчестве, Гоббс объясняет с их помощью и возникновение идолопоклонства как результата деятельности воображения, создающего фантазмы и призраки. Более того, различая идеи и идолов, он критикует демонологиюи идолопоклонство как поклонение или материалу творения, или призраку собственной фантазии. Х.Вольф называл фантазмами души репрезентации сложного в простом. А.Баумгартен в «Эстетике» развивал учение об образах воображения, или фикциях - исторических и поэтических, - и определял фантазм как репрезентацию статуса прошлого мира. Ум художника не обязан быть верным истине этого мира и придерживаться исторической истины. Чаще всего он вступает в иной - возможный мир, или в мир поэтических вымыслов. И.Кант, выступая против грез и вымыслов, не подтвержденных опытом, вместе с тем выявил фундаментальную роль продуктивной способности воображения в деятельности теоретического разума. По мере усложнения человеческого познания философия науки обращалась к исследованию идеальных объектов и фикций, создаваемых умом человека, подчеркивая конструктивный характер познания и реальности, формируемой во всех формах деятельности человека, в том числе и познавательной. В феноменализме 19 - 20 вв. развернулась критика категорий прежней метафизики как фикций и идолов. Так, Ш.Ренувье рассматривал такие категории («вещь-в-себе», «субстанция», «материя», «причина») как идолы-фикции, а саму метафизику как идологию, от которой необходимо освободиться.

Этот термин философии постмодернизма для обозначения внепонятийного средства фиксации переживаемого состояния был введен Батаем, интерпретировался Клоссовски, Кожевым, Бодрийаром и др. Конституируясь в оппозиции вектору жестко категориального философствования, концепция Батая реализует себя в "С. понятий": "я пошел от понятий, которые замыкали... Язык не оправдал моих надежд.., выражалось нечто иное, не то, что я переживал, ибо то, что переживалось в определенный момент, было непринужденностью... Язык отступает, ибо язык образован из предложений, выступающих от имени идентичностей". Между тем постмодернизм интегрально зиждется на отказе от последних: "философия сингулярностей" П. Вирилио, "мышление интенсивностей" Лиотара, "варианты кодов" Барта - все это принципиально альтернативно феномену идентичности. Любая идентичность в системе отсчета постмодерна невозможна, ибо невозможна финальная идентификация, т.к. понятия в принципе не соотносимы с реальностью. - В этом контексте Батай постулирует "открытость существования" в отличие от "замкнутого существования", предполагающего "понятийный язык" и основанного на задаваемых им идентичностях. Строго говоря, "понятийный язык" задает идентичность существования с бытием, тем самым деформируя бытие как "убегающее всякого существования". В этой связи "мы вынуждены... раскрыть понятия по ту сторону их самих". Это становится очевидным в системе отсчета так называемых "суверенных моментов" (смех, хмель, эрос, жертва), в точечном континууме которых "безмерная расточительность, бессмысленная, бесполезная, бесцельная растрата" ("прерывность") становится "мотивом бунта" против организованного в конкретной форме ("устроенного и эксплуатируемого") существования - "во имя бытия" как неидентифицируемого такового[4]. Эти "суверенные моменты" есть "Симулякр прерывности", а потому не могут быть выражены в "понятийном языке" без тотально деструктурирующей потери смысла, ибо опыт "суверенных моментов" меняет субъекта, реализующего себя в этом опыте, отчуждая его идентичность и высвобождая тем самым его к подлинному бытию ("когда разум отказывает в своих услугах" у Шестова). В этой системе отсчета симулякр как выражение "суверенного момента" ("Симулякр прерывности") фактически выступает у Батая квази-симулякр, "симулякром симулякра", что упраздняет возможность самой мысли о какой бы то ни было идентичности. Усилие Батая в сфере поиска адекватного (или, по крайней мере, недоформирующего языка) для передачи "суверенного опыта" оценено Кожевым как "злой Дух постоянного искушения дискурсивного отказа от дискурса, т.е. от дискурса, который по необходимости замыкается в себе, чтобы удержать себя в истине". По формулировке Клоссовски, "там, где язык уступает безмолвию, - там же понятие уступает симулякр". Избавленный от всех понятий как содержащих интенцию на идентификацию своего значения с действительностью, язык упраздняет "себя вместе с идентичностями", в то время как субъект, "изрекая" пережитой опыт, "в тот самый миг, когда он выговаривает его, избавляется от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам". Таким образом, "симулякр не совсем псевдопонятие: последнее еще могло бы стать точкой опоры, поскольку может быть изобличено как ложное. Симулякр образует знак мгновенного состояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить перехода одной мысли в другую". В этом отношении симулякр не может, подобно понятию, заложить основу пониманию, но может спровоцировать "сообщничество": "Симулякр пробуждает в том, кто испытывает его, особое движение, которое, того и гляди, исчезнет" (Клоссовски).

Современный постмодернизм (Ж. Делез, Ж. Деридда, Ж. Бодрийяр, П. Клоссовски) обратился к понятию симулякра, чтобы подчеркнуть, что творчество человека - это творчество образов, далеких от подобия вещам и выражающих состояние души человека (надежды, страхи, способы видения и т.п.) и ничего более. Уже язык трактуется ими как «величайший из симулякров». Если в античной философии симулякр - образ вещи, правда, далекий от подобия, то современный постмодернизм проводит различие между копией и симулякром, положив в качестве его источника концепт, производящий впечатления и чувственные образы, не изображающие чего-то внешнего, а симулирующие идею. Симулякр рассматривается как образ, лишенный сходства с предметом, но создающий эффект подобия. «Симулякр строится на несоответствии и на различии. Будучи конструкциями, которые включают в себя наблюдателя, симулякры предполагают отказ от какой-либо привилегированной точки зрения, от иерархии, от всякого упорядочения. Мир симулякров - это мир «торжествующей анархии», это разрушение «моделей и копий ради воцарения созидающего хаоса. «Властью симулякров определяется современность», не только современное искусство (напр. поп-арт), но и социальная жизнь. Ж.Бодрийяр, характеризуя современность как истерию производства и воспоизводства реального (что находит свое воплощение в гипермаркетах, напр., Бобур), связывает симуляцию и симулякр. Представление становиться симулякром, если оно отражает глубинную реальность, маскирует или денатурализует ее, маскирует отсутствие глубинной реальности или вообще не соотносится с какой-либо реальностью. Сам Бодрийяр называет себя нигилистом транспарентности (прозрачности), который отвергает все знаково-символистические формы культуры и исходит из того, что «нет больше надежды для смысла».

Бодрийар в работе "Симулякры и симуляции" (1981) фундирует феномен симулякра анализом процесса симуляции, понятой как "порождение, при помощи моделей, реального без истока и реальности: гиперреального". В рамках симуляции осуществляется "замена реального знаками реального", и реальное как полученный продукт "не обязано более быть рациональным, поскольку оно больше не соизмеряется с некой идеальной негативной инстанцией. Оно только операционально. Фактически, это уже больше и не реальное, поскольку его больше не обволакивает никакое воображаемое. Это гиперреальное, синтетический продукт, излучаемый комбинаторными моделями в безвоздушное пространство" (Бодрийар). Фундаментальным свойством симулякра в этой связи выступает его принципиальная несоотнесенность и несоотносимость с какой бы то ни было реальностью. Рассматривая современность как эру тотальной симуляции, Бодрийар трактует в этом ключе широкий спектр социальных феноменов, демонстрируя их симуляционный характер в современных условиях: если власть выступает как симуляция власти, то и сопротивление ей не может не быть столь же симулятивным; информация не производит смысл, а "разыгрывает" его, подменяя коммуникацию симуляцией общения ("пожирает коммуникацию"), - симуляция, таким образом, располагается "по ту сторону истинного и ложного, по ту сторону эквивалентного, по ту сторону рациональных отличий, на которых функционирует любое социальное". Реальность в целом подменяется симуляцией как гиперреальностью: "более реальное, чем само реальное - вот таким образом оно упраздняется". Таким образом, симулякр как форма фиксации нефиксируемых состояний открывает "горизонт события", по одну сторону которого - мертвящая и жесткая определенность якобы объективного и имманентного событию смысла, а по другую - "ослепленность, являющаяся результатом... имплозии смысла".

По Бодрияру, симулировать не значит притворяться. Тот, кто притворяется больным, может просто претендовать на то, что он болен. Тот, кто симулирует болезнь, проявляет в себе некоторые «истинные» симптомы болезни. То есть, притворение не задевает принципа реальности, достаточно четкое различие между реальностью и «болезнью» сохраняет силу, поскольку отношение между реальностью и болезнью носит чисто внешний характер: реальность просто маскируется[5]. Во втором случае симуляция подрывает различие между «истиной» и «ложью», между «реальным» и «воображаемым». Но если человек, который симулирует болезнь, проявляет действительно симптомы болезни, то в действительности он/она болен? Симуляция не может рассматриваться как объективный процесс. Тот, кто симулирует Болезнь, не может рассматриваться объективно ни как больной, ни как небольной. В данном случае медицина и психология бессмысленны. Ибо если какой-то симптом действительно может «проявляться», причем не как естественная данность, тогда любая болезнь может рассматриваться как симулированная и симулируемая, и вполне понятно, что медицина в этом случае неуместна, поскольку собственные процедуры лечения она применяет только при обнаружении «истинной» болезни. «Репрезентация начинается с принципа, утверждающего, что знак и реальность эквиваленты, даже если эта эквивалентность и утопична, она все же является фундаментальной аксиомой. Симуляция начинается с утопии этого принципа эквивалентности, с радикального отрицания знака как ценности, с понимания знака как реверсии и вынесения смертного любой референции». В этом случае, когда репрезентация пытается абсорбировать симуляцию, интерпретируя ее как ложную репрезентацию, симуляция включает в себя всю репрезентацию как единое целое, понимаемую как симулякр.

Бодир выделяет несколько этапов процесса симуляции: знак первоначально представляет собой отражение некой субстанциональной реальности, впоследствии он начинает искажать ее, на следующем этапе он уже маскирует не что иное, как отсутствие подобной субстациональной реальности, наконец, он обращается в свой собственный симулякр и утрачивает всяок отношение к какой-то реальности. В первом случае репрезентации относится к порядку причастия, таинства, во втором – к порядку извращения, в третьем – к порядку волшебства, и только в четвертом – к порядку симуляции. Важнейшим поворотным пунктом в этом процессе симуляции является переход от знаков, диссимилирующих нечто к знакам, скрывающим от нас тот факт, что они не означают ничего. Первое предполагает теологию истины, второе знаменует век симуляции и симулякра. На смену реальности приходит гиперреальность, когда всякая возможность познать реальное утопична и одновременно возрастает ностальгия по некоей подлинности, удовлетворить которую в принципе невозможно, поскольку ностальгия эта приводит к дальнейшей эскалации и интенсификации.

Диснейленд является превосходной моделью различных порядков симуляции. «Диснейленд существует как желание, утверждение того, что он является «реальной» страной, «реальной» Америкой. Диснейленд представляется как воображаемый для того, чтобы мы поверили, что все остальное – реально, в то время как весь Лос-Анджелес и окружающая его американская территория являются не реальными, а, скорее, гиперреальными или симулятивными» (Бодрияр). Речь в данном случае идет не о ложной репрезентации реальности, а о принятии того факта, что реальность как таковая изначально включает в собственную структуру симуляцию, репрезентацию, фикцию и тем самым, спасает сама себя[6].

И точно также Уотергейт скрывает факт гиперреализации окружающей его страны. Несколько иную версию симулякр представили Ж.Делез и Ж.Деррида. Делезовский симулякр – это постоянное движение сил, порождающих беспрерывное изменение мира, становление и различия. В то время как подобие строится на сходстве копии и оригинала или идеи вещи, симулякр строится на несоответствии, на различии. Идея управляет сходством копии и оригинала. Достаточно четкая связь истины и бытия. Симуляция же предполагает совсем другую онтологию, другую идею, другую истину. «Симулякр не есть деградировавшая копия, он содержит в себе позитивный заряд, который отрицает и оригинал, и копию, и образец, и репродукцию. Из как минимум двух дивергентных серий, интериоризированных в симулякре, ни одна не может считаться оригиналом, ни одна не может считаться копией»1. (Делез). Симулякр не закладывает никакого нового основания: он опрокидывает всякое основание. Делез замечает, что симулякр включает в себя угол зрения наблюдателя, то есть сам наблюдатель является составной частью симулякра и именно в точке наблюдения возможны всякого рода деформации и искажения. В симулякре наличествует безумное становление, вечно иное становление, глубинное субверсивное становление, умеющее ускользнуть от равного, от предела, от «того же самого» или от «подлобного»; всегда и больше и меньше одновременно, но никогда не столько же. Свой тезис относительно симулякра Делез подтвреждает идеей «вечного возвращения» Ницше: «…Возвращается не бытие, но своре, напротив, возвращение и составляет бытие в той мере, в какой оно утверждает становление и преходящесть. Дело не в том, что возвращается одна и та же вещь, а в том, что возвращается само утверждается прохождение различности и многообразия. Иными словами, идентичность в вечном возвращении обозначает не природу того, что возвращается, но, наоборот, факт возвращающегося различия» (Делез)[7].

В работе «О Грамматологии» Деррида говорит о том, что реальность обретает свой онтологический статус благодаря возможности структурно необходимого повторения, удвоения. То есть первоначальное удвоение инициирует и в то же время смещает метафизическую оппозицию оригинала и копии, и копии копии в соврешенно другую область. Удвоение не производно от бытия. Более того, фантазимы, образы и симуляциипроизводятся именно в удвоении. Последнее избегает бинарной логики. Как дислоцированное тождество, то есть тождество, которое всегда относится к другому, симулякр не подчиняется логике оппозиции и противоречия. Негация в данном случае не покрывает игру симулякра наоборот, ее статус заключается в том, чтобы удвоить игру негатива и вписать в собственную структуру как одну из возможностей. Функция такого первоначального повторения заключается в установлении одновременно возможности и невозможности присутствия. «Присутствие, чтобы быть присутствием и самоприсутствием, оказывается всегда уже начавшим представлять себя, всегда уже початым» (Деррида). Присутствие начинается с повторения самого себя. Оно начинается в своем собственном комментарии и сопровождается своим собственным представлением. Складка, внутреннее сдваивание крадет простое присутствие в неодолимом движении повторения. Вписывание в собственную структуру «один раз» как возможность собственного повторения является непременным условием присутствия. «Один раз» означает загадку того, что не имеет места, не имеет никакого смысла, никакой читаемости. «Один раз» означает, что присутствие в истине, в присутствии своего тождества и в тождестве своего присутствия повторяется, удваивается как только оно начинает представлять себя. Оно является в своей сущности как «возможность своей собственной не-истины, псевоистины, представленной в иконах, фантомах или симулякрах» (Деррида).

Как сказал Ж.Ф. Лиотар, «нам надлежит не поставлять реальность, но изобретать намеки на то мыслимое, которое не может быть представлено. И решение этой задачи не дает повода ожидать ни малейшего примирения между различными «языковыми играми», создающими симулякры, симулякры симулякров и т.д.

ГЛАВА 2. ПОНЯТИЕ СИМУЛЯКРА В НЕКЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Развернутую концепцию симулякров дает Ж. Бодрийар в работе «Симулякры и симуляции». Французский философ и социолог обратил внимание на свойственное современному обществу явление симуляции: порождение абстракций, не имеющих связи с реальностью, замену реальности знаками реальности. Симуляция становится настолько всеобъемлющей, что исчезает различие между производимыми ей симптомами и реальной действительностью. Происходит манипуляция, которая вытесняет реальность, не дает ей возможности воспроизвестись. Ее место занимает гиперреальность, создаваемая симулякрами.

Симулякры, по его мнению, возникают лишь на определенном этапе развития культуры. Так, например, нет их в кастовом обществе, поскольку знаки защищены в нем системой запретов, обеспечивающей их полную ясность и наделяющей каждый недвусмысленным статусом. В эпоху Ренессанса наступает царство освобожденного знака и в этой связи общество, как утверждает Бодрийар, неизбежно вступает в эпоху подделки.

Он различает три уровня симулякров: - Подделка составляет господствующий тип «классической» эпохи, от Возрождения до промышленной революции; - Производство составляет господствующий тип промышленной эпохи; - Симуляция составляет господствующий тип нынешней фазы, регулируемой кодом.

Симулякр первого порядка действует на основе естественного закона ценности, симулякр второго порядка – на основе рыночного закона стоимости, симулякр третьего порядка – на основе структурного закона ценности[8].

В качестве иллюстрации подделки или фальшивки первого уровня Бодрийар указывает на невероятные достижения штукатурки (гипса) в искусстве барокко: в соборах и дворцах штукатурка объемлет все формы, имитируя любые материалы — бархатные занавески, деревянные карнизы, бесстрастных ангелов и чувственные изгибы тел; все это знаменует собой триумф демократии искусственных знаков.

Знаки первого уровня — сложные, полные иллюзий, с двойниками, зеркалами, театром, играми масок — с приходом машин превращаются в знаки грубые, скучные, однообразные, функциональные и эффективные. В этом видит Бодрийар отличие симулякров первого уровня от второго, называя этот процесс «радикальной мутацией». Симулякры второго уровня образуются в техническую эпоху воспроизводства, которой присуща серийность.

Бодрийар отмечает, что впервые сделал важные выводы из принципа воспроизводства В. Беньямин в статье «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». Беньямин был первым, кто увидел в технологии производства средство, форму и принцип совершенно нового поколения смыслов.

Беньямин, а за ним Х.М. Маклюэн, считает Бодрийар, видели, что истинный смысл заключается в самом акте воспроизводимости. Охваченная лихорадкой бесконечной воспроизводимости, система приводит к образованию третьего уровня симулякров, где создаются модели, от которых происходят все формы. Только верность модели имеет значение, так как ничто больше не развивается в соответствии со своей целью. Моделирование более фундаментально, чем серийное воспроизводство, здесь взаимозаменяемость знаков более принципиальна. Сигналы кода как программные матрицы захоронены глубоко, кажется, на бесконечном расстоянии от «биологического» тела, они как «черные ящики», где в зародыше содержатся любая команда и любой ответ.

Пространство больше не линейное или измеряемое, но клеточное: оно бесконечно воспроизводит одни и те же сигналы. Циклы смыслов становятся намного короче в циклическом процессе «вопрос/ответ», сводящемся к байту. Такой цикл попросту описывает периодическое использование одних и тех же моделей. Великие симулякры, созданные человеком, не принадлежат миру естественных знаков, а пребывают в мире рассчитанных сил: кибернетический контроль, модулируемые отклонения, обратная связь байтов информации и пр.

Каждый следующий уровень симулякров включал в себя предыдущий. Как в свое время уровень подделки был захвачен и поглощен серийным воспроизводством, так же и весь уровень производства проваливается теперь в операционную симуляцию. В книге «Откровенность зла: эссе об экстремальных феноменах» он оценивает современное состояние культуры как состояние симуляции, в котором «мы обречены переигрывать все сценарии именно потому, что они уже были однажды разыграны — все равно реально или потенциально.

Мы живем среди бесчисленных репродукций идеалов, фантазий, образов и мечтаний, оригиналы которых остались позади нас»— убежден философ. Например, исчезла идея прогресса — но прогресс продолжается, пишет Бодрийар. Пропала идея богатства, когда-то оправдывавшая производство, — а само производство продолжается, и с еще большей активностью, нежели прежде. В политической сфере идея политики исчезла, но продолжается политическая игра. Со всех сторон мы видим убывание сексуальности и расцвет некоей (исходной?) стадии, где бессмертные асексуальные существа размножаются простым делением единого пополам.

Бодрийар отмечает, что современная культура перенасыщена, что человечество не в состоянии расчистить скопившиеся завалы, что многие культурные явления находятся в состоянии транса (оцепенения). Согласно философу, современная культура немощна, человечество не способно найти хоть какой-нибудь позитивный импульс в своем развитии. Характеризуя сложившуюся в мире ситуацию, он отмечает, что триумфальное шествие модернизма не привело к трансформации человеческих ценностей, зато произошло рассеивание, инволюция ценностей, и следствием этого оказалась «тотальная конфузия», невозможность выдумать какой-либо определяющий принцип: ни эстетический, ни сексуальный, ни политический.

Территория больше не предшествует карте и не переживает ее. Отныне сама карта предшествует территории – прецессия симулякров, - именно она порождает территорию.

Метафора раковой опухоли, слепо и бессмысленно разрастающейся субстанции настойчиво повторяется в работах Бодрийяра 80-90-х годов, характеризуя все новейшие состояние западной цивилизации, которая от реализации некоторого общего проекта (то есть от временной устремленности в будущее) перешла к бесконечному и атемпоральному, отвлеченному от времени человеческого опыта дублированию своих «клеток». Такова «фрактальная стадия ценности», которую Бодрийяр в 1990 году был вынужден добавить к трем первым стадиям, намеченным в «Символическом обмене…»: После природной стадии, рыночной стадии и структурной стадии наступила фрактальная стадия ценности

На этой фрактальной стадии больше нет эквивалентности, ни природой, ни вообще никакой, есть только своего рода эпидемия ценности, повсеместные метастазы ценности, ее алеаторное распространение и рассеяние[9]. В эпоху промышленной революции возникает новое поколение знаков и вещей. Это знаки без кастовой традиции, никогда не знавшие статусных ограничений, - а стало быть, их и не приходится больше подделывать, так как они изначально производятся в огромных масштабах.

Проблема единичности и уникального происхождения для них уже не стоит: происходят они из техники и смыслом обладают только как промышленные симулякры. Это и есть серийность.

По сравнению с эрой подделки, двойников, зеркал, театра, игры масок и видимостей, эра серийно-технической репродукции невелика по размаху (следующая за ней эра симулятивных моделей, эра симулякров третьего порядка, имеет значительно большие масштабы).

Серийная вещь застряла на полпути между реальностью и идеалом: реальность в ней уже отчуждена от себя самой, уже захвачена чуждым ей смыслом (ориентацией на опережающую ее модель), но никогда не сможет достичь идеальности самой этой модели. У «невещественного» же симулякра по определению нет материального тела, и для него позади остается уже его идеальная сущность, от которой он оторвался и которую он безнадежно стремится догнать. Линейная темпоральность материальных симулякров свертывается в петлю на уровне этих бестелесных подобий, захваченным бесплодным «коловращением репрезентации» головокружительной сменой сущности/видимости, сравнимой с навязчивым повторением при неврозе.

Ситуация безнадежной погони здесь усугубляется, так как это погоня за собой, за собственной тенью-моделью, фактически же – за «настоящей», символической смертью, которой «доживающего» лишает паразитирующая на нем социальная инстанция.

В результате получается парадоксальная ситуация, которую Бодрийяр в одной из следующих работ обозначил как «процессию симулякров» - предшествование подобий собственным образцам: «Беньямин первым (а вслед за ним Маклюэн) стал понимать технику не как «производительную силу» (на чем зациклился марксистский анализ), а как медиум, то есть форму и порождающий принцип всего нового поколения смыслов. Уже сам факт, что какую-либо вещь вообще можно воспроизвести точь-в-точь в двух экземплярах, представляет собой революцию.

Страницы: 1, 2, 3