Сочинение: Гроза - Кризис патриархального мира и патриархального сознания

Сочинение: Гроза - Кризис патриархального мира и патриархального сознания

Гроза

Кризис патриархального мира и патриархального сознания остается в центре

авторского внимания и в «Грозе». Но в этой драме Островский придает

проблеме совершенно иное звучание, рассматривая ее под принципиально новым

углом.

Классицистическая «окаменелость» персонажей глубоко соответствует всей

системе патриархального мира. Это его неспособность к изменениям, его яростное

сопротивление любому чужеродному элементу порабощает всех, входящих в круг

патриархального мира, формирует души, неспособные существовать вне его

замкнутого круга.

Безразлично, нравится им эта жизнь или нет - в другой они жить просто не

сумеют. Герои пьесы принадлежат к патриархальному миру, и их кровная с ним

связь, их подсознательная от него зависимость - скрытая пружина всего

действия пьесы; пружина, заставляющая героев совершать по большей части

«марионеточные» движения, постоянно подчеркивать свою несамостоятельность,

несамодостаточность. Образная система драмы почти повторяет общественную и

семейную модель патриархального мира. В центр повествования, как и в центр

патриархальной общины, помещены семья и семейные проблемы. Доминанта этого

малого мирка - старшая в семье, Марфа Игнатьевна. Вокруг нее группируются на

различном отдалении члены семейства - дочь, сын, невестка и почти бесправные

обитатели дома: Глаша и Феклуша. Так же «расстановка сил» организует и всю

жизнь города: в центре Дикой (и не упомянутые в пьесе купцы его уровня), на

периферии - лица все менее и менее значительные, не имеющие денег и

общественного положения.

От мира, Калинов отгородился столь прочно, что вот уж больше века не

проникает в город ни одно веяние живой жизни. Посмотрите на калиновского

«прогрессиста и просветителя» Кулигина! Этот механик-самоучка, чья любовь к

науке и страсть к общественному благу ставят его на грань уродства в глазах

окружающих, все пытается изобрести «перпету-мобиль»: он, бедняжка, и не

слыхал, что в большом мире давным-давно доказана принципиальная невозможность

вечного двигателя. Он вдохновенно декламирует строки Ломоносова и Державина,

и даже сам пишет стихи в их духе... И оторопь берет: будто не было еще ни

Пушкина, ни Грибоедова, ни Лермонтова, ни Гоголя, ни Некрасова! Архаизм,

живое ископаемое - Кулигин. И его призывы, его идеи, его просветительские

монологи об общеизвестном, о давно открытом кажутся калиновцам безумными

новшествами, дерзостным потрясением основ.

Ни громоотводы, ни Ломоносов, ни вечный двигатель Калинову не нужны: всему

этому попросту нет места в патриархальном мире. А что же происходит за его

границами? Там бушует океан, там разверзаются

бездны - словом, «Сатана там правит бал». В отличие от Толстого, полагавшего

возможным параллельное и независимое существование двух миров:

патриархального, замкнутого на себе и неизменного, и современного, постоянно

меняющегося, Островский видел их принципиальную несовместимость, обреченность

застывшей, не способной к обновлению жизни. Сопротивляясь надвигающимся

новшествам, вытесняющей его «всей стремительно несущейся жизни»,

патриархальный мир вообще отказывается эту жизнь замечать, он творит вокруг

себя особое мифологизированное пространство, в котором - единственном - может

быть, оправдана его угрюмая, врачебная всему чужому замкнутость.

Вокруг Калинова творится невообразимое: там с неба падают целые страны,

населенные кровожадными народами. Там живут люди «с куриными головами»; там

вершат свой неправедный суд султан Махнут персидский и султан Махнут турецкий

«Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я

поговорю». Этот миллион даст Кулигину на судилище «право сноса», будет самым

веским аргументом в его пользу. А пока миллиона нет, умница Кулигин

«покоряется». Покоряются, ведя свою тихую обманную игру, все: Варвара, Тихон,

лихой Кудряш, покоряется затянутый уже в замкнутое пространство Калинова

Борис. Катерина же покориться не может. Выродившаяся в патриархальном

сознании, в вере, ее ощущение вины и греха, прежде всего - личностное; она

верует и кается с пылом первых христиан, не закостеневших еще в религиозной

обрядности. И это личностное восприятие жизни, Бога, греха, долга, выводит

Катерину из замкнутого круга и противопоставляет ее калиновскому миру. В ней

увидели калиновцы явление куда более чужеродное, чем горожанина Бориса или

декламирующие стихи Кулигина. Потому Калинов и организовался в судилище над

Катериной.

В блестящем этюде «А судьи кто?» В. Турбин тонко исследует тему суда в

«Грозе»: «Никого не хочет судить Кулигин. С усмешкой уклоняется от роли судьи

простушка Варвара: «Что мне тебя судить? У меня свои грехи есть. « Но не им

противостоять, охватившему Калинов, массовому психозу. А психоз разжигают две

мельтешащих на сцене чудачки: странница Феклуша и барыня с лакеями. «

Феклушины повествования о Махнутах и людах с песьими головами представляются

Турбину важнейшим элементом поэтики пьесы: «И глядятся друг в друга, будто в

зеркало, два мира: фантастический и реальный. И опять мы встречаемся со

сборищем монстров, кентавров. Правда, на сей раз их причудливые, не фигуры -

только фон, на котором, по мысли скиталицы-странницы. Яснее выступает

праведность суда, творимого здесь, в Калинове. Этот суд затаился в ожидании

жертвы. И жертва является: в раскатах грома, в сверкании молнии раздается

естественное, честное слово. Грех один из главных страхов человека. А что

будет дальше. Судить любит каждый, а на месте грешника любому страшно. В

Калинове грешникам пощады нет.

Гонимая в бездну, грешница уходит из жизни.