Сочинение: Анализ стихотворений

Сочинение: Анализ стихотворений

О ПЕРВОМ СТИХОТВОРЕНИИ ИЗ ЦИКЛА «КАРМЕН» А. БЛОКА

Цикл Кармен (1914) открывается восьмистишием, которое набрано курсивом и

представляет собой пролог ко всему циклу:

Как океан меняет цвет,

Перед явленьем Карменситы.

Как известно. Блок осенью 1913 года увидел в спек­такле петербургского театра

Музыкальной драмы Л. А. Дельмас, исполнявшую роль Кармен. Личное зна­комство,

перешедшее в страстную любовь, состоялось 28 марта 1914 года; пролог к Кармен

датирован 4 марта — стихотворение, начатое еще в октябре 1913 г., окончено

Блоком за две недели до встречи. В Записных книжках сохранилась запись от 14

февраля 1914 год а: «"Кар­мен" — с мамой. К счастью моему, Давыдова заболела, и

пела Андреева-Дельмас—мое счастье.» Сколько волне­ния в этом дважды повторенном

счастье! 5 марта Блок снова записывает — задним числом — события 2 марта:

«Я страшно тороплюсь в «Кармен». На афише Давыдова,

но я тороплюсь, весь день — тревога...

Беру 8-й ряд. Вхожу, когда уже началось, увертюра пропущена, уже солдаты на

сцене, Хозе еще нет. Рядом оказывается (через даму) председатель общества

поэтов. Я жду Кармен (Хозе — тот же, Микаэла — та же). Рядом садится паршивый

хам — офицер, громко разговариваю­щий с дамой. Выходит какая-то коротконогая

и рабская подражательница Андреевой-Дельмас. Нет Кармен....

...Свет гасят, вступление к 4-му акту, я жду- Уже толпа, уже торреадор. Ее

нет. Я решаю ждать Хозе. Вот и Хозе, ее нет, на сцене, бездарно подражая ей,

томится

Давыдова. Я ухожу».

Таков протофакт: 2 марта 1914 года А. Блок сидит в восьмом ряду партера

театра Музыкальной драмы и ожидает выхода актрисы, Л. А. Дельмас, исполняющей

партию Кармен.

В стихотворении нет ни партера, ни восьмого ряда, ни «паршивого хама» — офицера

с его дамой, ни «председателя общества поэтов», сидящего «через даму», ни

Давыдовой, ни даже оркестра, уже исполнявшего увертюру. В стихотворении —

океан, гром, молния, сердце... Оно говорит о страсти, потряса­ющей все существо

человека. Огромность любовного пе­реживания выражает прежде всего слово-образ

океан, от­крывающее стихотворение,—с океаном сопоставлено сердце, человек.

Сердце не сопровождено притяжатель­ным местоимением «мое», отчего стихотворение

приоб­ретает большую обобщенность, широкий общечеловечес­кий смысл.

Парадокс же тут в том, что Блок как бы утверждает: это судьба всякого смертного,

ожидающего выхода Карменситы; подставим «мое» — стихотворение в корне

изменится, и вовсе не потому, что будет нарушен размер — его ведь можно и

сохранить (ср. вариант: Так дух мой под грозой певучей...), а потому,

что общечелове­ческое, чуть ли не космическое, уступит место индивиду­альному.

Дико? Конечно, дико, но тут действует особая логика,— логика поэтического

искусства. Ланиты: это церковнославянское слово не слишком-то подходит

к зрителю оперного спектакля, да и вообще человек сам о себе едва ли скажет,

что у него ланиты, а не лицо (или «щеки»). Но Блок так сказать может — именно

потому, что он опустил притяжательное местоимение, столь, ка­залось бы,

грамматически нужное.

Все стихотворение — одна фраза, устремленная к сво­ему концу: Перед явленьем

Карменситы. Явление здесь вместо «появление»,— в этом-то и смысл вещи.

Слово яв­ление для нас привычно в сочетании, которое послужило

названием картины Александра Иванова — «Явление Христа народу». Вместо имени

Бога у Блока — имя ис­панской цыганки, прославленное Мериме и Бизе и

при­надлежащее хотя и пленительной, но очень земной, даже вульгарной женщине.

Блок создал сложную поэтическую систему, в которой имя Карменсита (даже

не «Кармен», а уменьшительное — испанская интимно-ласкательная форма этого

имени!) — естественно воспринимается как имя богини. Такому восприятию

способствует и гранди­озность сравнения сердца с океаном, меняющим цвет, когда

над ним полыхает молния, и отождествление ни­как не названного ожидания

влюбленного — с грозой, и высокие стерто-романтические слова и сочетания —

сердце, слезы, счастья, которые настолько традиционны, что были бы лишены

образности, если бы ее не возродил контекст (...сердце под грозой певучей/

Меняет строй..., слезы... душат грудь).

В эту систему включен и синтаксис: величавая, медли­тельная фраза, начинающаяся

с двух придаточных (Как..., Когда...), усложненная, замедленная деепричаст­ным

оборотом (...боясь вздохнуть) и параллельными од­нородными членами

(И кровь..., И слезы...), движется к своему завершению, к имени Карменсита,—

пока оно не произнесено, это имя остается загадкой для читателя, который

ожидает любого другого слова, только не это­го,— скажем, имени Афродиты. В

систему включены и звучанья слов. Так в трехсложном океан преобладают

открытые гласные звуки (А — А),— на него падает два стиховых ударения и оно

поддержано гласными в слове меняет; в первом стихе получается

вокалический ряд: А^ А-Е-А-Е-А-Е-Е, который дает звуковой образ безгранич­ного

простора, а необычный эпитет нагроможденной про­тивоположен слову

океан скоплением согласных, и к тому же в нем запрятан гром

(нагроможденный), сопро­вождающий вспышки молнии, о которой пойдет речь в

третьем стихе, причем и молния, не названа прямо, а дана косвенными

музыкально-словесными средствами. Неожиданность и торжественность

заключительного сти­ха выражена и средствами ритма: стих с четырьмя уда-реньями

сменяется стихом иного темпа, подчеркнутым двумя пиррихиями:

И слезы счастья душат грудь

Перед явленьем Карменситы.

Зритель слушает оперный оркестр,—может быть, увертюру (под грозой певучей),—

и ожидает выхода певи­цы. Таков один план стихотворения. Любовь грандиозна, как

первобытные стихии природы — океан, гроза с гро­мом и молнией,—и всеобъемлюща,

как вера; ожидание любимой женщины равно состоянию религиозного экста­за,

ожиданию чуда, явления Бога простым смертным. Сопоставление стихий природы с

внутренним состоянием человека усилено и повторением глагола меняет,

от­носящегося к обоим мирам:, внешнему и внутреннему. А само «изменение»

выражено еще и средствами поэтичес­кой интонации: придаточное предложение, с

которого начинается пролог, охватьгвает не все четверостишие, а лишь три

стиха,— четверостишие с перекрестными риф­мами сломано, последняя его строка

отнесена к следую­щей синтагме, к главному предлйжению: так

ритмико-синтаксически, да еще с помощью единственного в сти­хотворении

enjambement, выражена идея: меняет строй.

Любовь — религия. Эта мысль проходит через всю ли­рику Блока, начиная от

Стихов о Прекрасной Даме, где любимая женщина отождествлялась с Богом и

вселенной:

Все бытие и сущее согласно

В великой, непрестанной тишине.

Смотри туда участно, безучастно,—

Мне все равно — вселенная во мне.

Я верую, и чувствую, ц знаю,

Сочувствием провидца не прельстишь.

Я сам в себе с избытком заключаю

Все те огни, какими ты горишь.

Но больше нет ни' слабости, ни силы.

Прошедшее, грядущее — во мне.

Все бытие и сущее застыло

В великой, неизменной тишине

(17 мая 1901)

Вселенная во мне — это центральная формула Блока, которая в его раннем

творчестве осуществлялась с извес­тной абстрактностью, а в Кармен получила

наиболее полное и художественно совершенное выражение. Про­лог к циклу Кармей —

стихотворение о том,, что в душе влюбленного живет и вся вселенная, и все

духовное на­следие человечества; вспомним, что, согласно Блоку ...только

влюбленный /Имеет право на звание человека (Когда вы стоите на моем

пути..., 1908).

Впрочем, Блок не отождествляет любовь с христиан­ством — он даже, скорее, спорит

с ним. В потрясающем письме к Л.А.Андреевой-Дельмас от 20 июня 1914 года Блок

писал: ...Из бури музыки — тишина,— нет — не тишина; старинная

женственность,— да,— и она, но за ней — еще: какая-то глубина верности,

лежащая в Вас; опять, не знаю, то ли слово: "верность"? Земля, природа, чистота,

ЖИЗНЬ, правдивое лицо жизни, какое-то мне -незнакомое; все это все-таки

не определяет. ВОЗМОЖ­НОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людь­ми, и

не мной одним, но всеми христианами, которые превыше всего ставят

крестную муку; такое что-то про­стое, чего нельзя объяснить и

разложить. Вот Ваша сила— в этой простоте. В этом письме повторены

мо­тивы стихотворения Как океан меняет цвет...: «Земля, природа, чистота,

жизнь...» — такой же космический размах любовного переживания, такое же

напряженно-экстатическое ожидание счастья (И слезы, счастья ду­шат грудь —

Возможность счастья. Ср. то же слово в приведенной выше дневниковой

записи); наконец, такое же сопоставление с христианской религией, но —

пол­емическое, так что не столько со-, сколько противопос­тавление:

христианство аскетично, оно сулит «крестную муку» и отвергает «возможность

счастья».

Сколько бы мы ни привлекали дополнительных фак­тов и прозаических текстов для

проявления блоковских стихов, сколько бы ни растолковывали отдельных

оборо­тов, лексических, стилистических или ритмических осо­бенностей

стихотворения, мы никогда не создадим смыс­лового эквивалента его

непосредственной деятельности. Достаточно сказать, что стихотворение

посвящено ожи­дания чуда, и вся его структура представляет собой имен­но

ожидание; уже говорилось о конструкции фразы-за­гадки, разрешение которой

дано лишь в самом конце:

...слезы, счастъю.душат грудь — перед... Перед чем? ...пе­ред

явлением... Явлением чего? И слово неожиданное, как чудо, слово,

несочетаемое с предыдущим, возникающее как бы из пустоты: ...Карменситы.

Структура стихотво­рения, конструкция фразы становится образом, то есть

непосредственной действительностью идеи.

В поэзии все — образ, все — непосредственная дей­ствительность чувства,

содержания. В этом — главное эстетическое своеобразие поэтического искусства,

его отличие от прозы.

АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ М. ЦВЕТАЕВОЙ «ИМЯ ТВОЕ — ПТИЦА В РУКЕ...» И

Стихи к Блоку (1916—1921) — цикл из шестнадцати стихотворений; характерно для

Цветаевой, что первое из них (1916) посвящено имени Блока, самому его

звучанию:

Имя твое — птица в руке,

Имя твое — льдинка на языке.

Одно-единственное движение губ.

Имя твое — пять букв.

Мячик, пойманный на лету,

Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

И назовет его нам в висок

Звонко щелкающий курок.

Имя твое — ах, нельзя! —

Имя твое — поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твое — поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, глубокий глоток,

С именем твоим — сон глубок.

Три строфы, логически сменяющие друг друга: в пер­вой — описание фонетического и

даже графического соста­ва слова Блок (Имя твое — пять букв — оно

писалось с твердым знаком, Блокъ); во второй — сравнение звуков этого имени со

звуками природы; в третьей — эмоциональ­ная ассоциация (звук поцелуя). Цветаева

дает всесторон­нюю семантизацию слова, поясняя даже чисто фонетичес­кий факт

билабиальности звука б (Одно-единственное дви­жение губ...) и характер

звука л („льдинка на языке). Три сравнения второй строфы, поясняющие

звуковой комплекс блок, раскрывают вместе с тем и образный мир

блоковской поэзии: камень, упавший в воду пруда (усадебная атмосфе­ра,

безмолвная природа), щелканье ночных копыт (важ­нейшая тема Блока: Над

бездонным провалом в вечность, Задыхаясь, летит рысак, или Вновь

оснеженные колонны или Вон счастие мое на тройке В серебристый дым

унесь но), щелканье курка (трагизм блоковского «страшного мира»). Третья

строфа, содержащая, в сущности, призна­ние в любви, связывает звучание имени

поэта с поэтичес­ким миром его Снежной маски. Стихотворение завершает­ся словом

глубок, содержащим все звуки имени поэта и рифмующим с ним. Так осмысляется

комплекс звуков Блок, приобретающий в сознании Цветаевой глубокую

за­кономерность.

АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ М. ЦВЕТАЕВОЙ «КТО СОЗДАН ИЗ КАМНЯ, КТО СОЗДАН ИЗ ГЛИНЫ...»

Свой собственный характер, и женский, и поэтичес­кий, Цветаева склонна

объяснять своим именем, но не просто звучанием, как было выше, а главным

образом этимологией имени,— кстати, вполне реальной: «Мари­на» значит

«морская».

Кто создан из камня, кто создан из глины,—

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело — измена, мне имя — Марина,

Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —

Тем- гроб и надгробные плиты... —

В купели морской крещена — и в полете

Своем — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьется мое своеволье.

Меня — видишь кудри беспутные эти?

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной — воскресаю!

Да здравствует пена — веселая пена —

Высокая пена морская!

(1920)

Стихотворение, реализует смысл имени Марина, в этой реализации участвует

каждый его элемент: наподобие волн сменяют друг друга полустишия, которые

образуют строку четырехстопного амфибрахия (Кто создан из кам­ня, кто создан из

глины.... Кто создан из глины, кто создан из плоти...Сквозь каждое сердце,

сквозь каждые сети..., и, наконец. Да здравствует трехстопного амфиб­рахия.

Фактором образности оказывается противопостав­ление ритмико-синтаксических

(интонационных) струк­тур: симметричных, устойчивых, еще и усиленных в своей

монументальной статической звукописью — и порывисто -динамичных от дробности

вводных предложе­ний и от «беззаконных» переносов:

Кто создан из глины, кто создан из плоти —

Тем гроб и надгробные плиты... —

В купели морской крещена — и в полете

Своем — непрестанно разбита!

В этой строфе сталкиваются суша и морская стихия как неподвижность и полет;

противопоставляются два характера — не только общечеловеческих, но и

социаль­ных. Основа же всего образного строя г- во внутренней форме

имени Марина.

Тема Марины у Цветаевой проходит через ряд ее сти­хотворений. В одной из

песен (И что тому костер осты­лый...— 1920) развернута та же образность; каждая

вто­рая строфа (из восьми) оканчивается почти одинаковым двустишием: Я [или:

дщерь], выношенная во чреве /не Материнском, а морском! Предпоследняя

строфа, обра­щенная к возлюбленному, гласит:

Когда-нибудь, морские струи Разглядывая с корабля, Ты скажешь: «Я

любил—морскую! Морская канула—в моря!»

Фраза Я любил морскую синонимична другой: Я лю­бил Марину. Это

осмысление подхватил позднее П. Ан­токольский, писавший в стихах, посвященных

Цветае­вой: Тебе, Марина, вестница моряны...

Двойное «конфликтное» осмысление имени: возни­кает борьба, в итоге которой

оказывается, что только одна мотивировка правильна,— другая же с негодовани­ем

отвергнута. В Стихах к Пушкину (1931) встречаемся первоначально, в

стихотворении 1, с возведением имени поэта к словам, содержащим звуки уш:

избушки, душ, пушка, уши (Как из душа, как из пушки Пушкиным по

соловьям—Уши лопнули от вопля: «Перед Пушкиным во фрунт!») — это осмысление

обывателей, для которых Пушкин выступает в роли пушкиньянца; их главный

культ выражается в механическом твержении звуков имени (Пушкин — тога,

Благо­родное — как брань Площадную — попугаи...). В стихот­ворении 4 имя

Пушкина осмысляется иначе — через зву­ки у, к, возведением к слову мускул:

Преодоленье Косности русской — Пушкинский гений? Пушкинский мускул На

кашалотьей Туше судьбы — Мускул полета, Бега, Борьбы.

Снова возникает отрицаемое сочетание звуков уш (туше), поддержанное аш(а)

(кашалотьей), но побежда­ет повторенное мускул, которое уже в дальнейшем

тек­сте займет положение монопольное, подчиняя себе отвер­гнутое звучание

уш,— в последний раз это уш возникает в конце, в слове несокрушимый:

Пушкин — с монаршьих рук руководством Бившийся так же Насмерть, как бьется

(Мощь — прибывала, Сила —росла) С мускулом вала Мускул весла.

Кто то, на фуру Несший: «Атлета Мускулатура, А не поэта»

То — серафима Сила — была:

Несокрушимый Мускул — крыла.

Значит, имя Пушкина объяснимо не через звуки уш, а через ук: конфликтом обоих

звукосочетаний проявля­ется замысел Цветаевой, которая в конечном счете

возводит имя поэта к слову мускул и так истолковывает его.

Стихотворение С. Есенин «О красном вечере задумалась дорога...» (1916)

Чувство родины —

основное в моем творчестве

С. Есенин

Сергей Александрович Есенин — истинный поэт России.

О чем бы ни писал Есенин, где бы ни был, судьба “страны березового ситца”

всегда оставалась его радостью и болью.

Для Есенина Русь немыслима без ее тихой, неброской, но такой живой природы,

которая не просто присутствует в его стихах — она дышит, радуется, плачет.

Стихотворение “О красном вечере задумалась дорога...” — прекрасное

подтверждение этому. Оно было написано в 1916 году и принадлежит уже к

периоду творческой зрелости Есенина (хотя поэту не исполнился еще двадцать

один год). Уже в первых строчках появляется образ дороги, столь часто

встречающийся в русской лирике. Для Есенина он неразрывно связан с темой

родного дома, гроздьями “горящей” рябины — всем тем, что оставил он в родном

краю и о чем не мог забыть:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш, тишины.

Тихую задумчивость сельского пейзажа не нарушает даже сравнение “изба-

старуха”. Напротив, оно придает ему оттенок сказочности, необычности.

Второе четверостишие, на мой взгляд, имеет очень большое значение. Есенин

передает особую пору, столь знакомую деревенскому жителю: поздняя осень,

холод, когда мечтается о теплой избе и запахе домашнего хлеба. Но здесь же

появляется и образ “желтоволосого отрока”, с интересом смотрящего “сквозь

синь стекла... на галочью игру”. Не себя ли, только на пять-шесть лет моложе,

вспомнил Есенин, не свои ли полудетские впечатления представил он?

Следующие строчки привносят в стихотворение элемент таинственности. О ком же

шепчет “тонкогубый ветер”, кто сгинул в тумане осенней ночи?

Сначала мне показалось, что здесь говорится о смерти как о естественном

завершении жизненного бытия, но потом на ум пришли другие строчки: “Не жалею,

не зову, не плачу...”. Думаю, что и в этом произведении речь идет о вечном

движении жизни, о невозможности вернуться к себе прежнему, тому самому

“желтоволосому отроку”:

Кому-то пятками уже не мять по рощам

Щербленный лист и золото травы.

Как это похоже на другие строчки, написанные шесть лет спустя и за три года

до гибели:

Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком,

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком.

Однако в отличие от этих слов в анализируемом стихотворении нет подобной

драматической завершенности: лирический герой еще не подошел к порогу своего

увядания. Поэтому в последних строках стихотворения вновь возникает образ

дороги как символ возвращения к родному очагу.

Многочисленные олицетворения, встречающиеся в этом стихотворении,

свидетельствуют о горячей любви поэта к отчему краю, к родной природе,

народной культуре. Как и в сказках, былинах, песнях, пейзажные образы у

Есенина “задумываются”, “шепчут”, “ласкаются” и “вздыхают”. Они символизируют

неразрывную связь лирического героя с живым, вечно обновляющимся миром

природы, который всегда питал и одухотворял творчество великого поэта.

Кровью связанный с Россией, живущий ее думами и надеждами, Сергей Есенин

принадлежит к плеяде великих художников слова, без которых невозможно

представить ни русскую, ни мировую поэзию.

Анализ стихотворения С. Есенина «Гой ты, Русь, моя родная» (1914)

Тема родины - одна из главных тем в творчестве С.Есенина. Этого поэта

принято связывать прежде всего с деревней, с родной для него

Рязанщиной. Но из рязанской деревни Константиново поэт уехал совсем

молодым, жил потом и в Москве, и в

Петербурге, и за границей, в родную деревню приезжал время от

времени как

гость. Это важно знать для понимания позиции С.Есенина. Именно разлука

с родной землей придала его стихам о ней ту теплоту воспоминаний, которая их

отличает. В самих

описаниях природы у поэта есть та мера отстраненности, которая

позволяет эту красоту острее увидеть, почувствовать.

Есенин вошел в нашу отечественную поэзию со стихами о деревенской Руси. За

исключением последнего периода творчества, у Есенина почти нет лирики любви.

Место любимой у поэта занимает Русь, родина, родной край, нивы, рощи,

деревенские хаты.

Русь Есенина в первых книгах его стихов - смиренная, дремотная, дремучая,

застойная, кроткая, - Русь богомолок, колокольного звона, монастырей,

иконная. Русь Есенина встает в тихих заревых вечерах, в багрянце и золоте

осени, в рябине, в аржаном цвете полей, в необъятной сини небес.

Уже в ранних стихах С.Есенина звучат признания в любви к России. Так,

одно из

наиболее известных его произведений - "Гой ты, Русь моя родная..."

С самого начала Русь здесь предстает как нечто святое, ключевой образ

стихотворения - сравнение крестьянских хат с иконами, образами в ризах,

и за этим сравнением - целая философия, система ценностей.

Гой ты, Русь, моя родная

Хаты - ризах образа.

Для поэта родная деревня в России -это нечто единое, родина для него,

особенно в раннем творчестве, - это прежде всего родной край, родное село,

то, что

позднее, уже на исходе XX века, литературные критики

определили как

понятие "малой родины". С присущей С.Есенину-лирику склонностью

одушевлять

все живое, все окружающее его, он и к России обращается как к

близкому ему человеку: "Гой ты, Русь, моя родная».

Мир деревни - это как бы храм с его гармонией земли и неба, человека и

природы. Стихотворение со строки «только синь сосет в глаза» обретают ноту

щемящей грусти, со строки «как захожий богомолец» возникает образ странника,

появляется чувство неприкаянности:

А у низеньких околиц

Звонно чахнут тополя.

Но затем чувство тихой щемящей грусти сменяется «девичьим смехом»:

Мне навстречу, как сережки,

Прозвенит девичьих смех.

Мир Руси для С.Есенина - это и мир крестьянских домов, в которых

пахнет яблоком и медом», где «гудит за косогором на лугах веселый пляс», где

радость коротка, а печаль бесконечна.

В природе поэт видит источник вдохновения, он ощущает себя частицей природы.

Стихотворение — признание в любви к родной земле, стремление раствориться в

ней:

Побегу по мятой стежке

На приволь зеленых лех..

Поэтический язык стихотворения своеобразен и тонок, метафоры порой

неожиданно-выразительны, а человек (автор) чувствует, воспринимает природу

живой, одухотворенной.

Лирический герой - странник, который «как захожий богомолец» смотрит в

родные поля и не может наглядеться, потому что «синь сосет в глаза».

Русь сравнивается в стихотворении с раем:

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

Отличительная черта стихотворения – потаенная грусть и щемящая жалость ко

всему живому, прекрасному, к родине, к деревне.

В стихах Есенина, в некоторых мотивах, чувствуется сын земли, сын хаты,

деревенский кудрявый парень, от ливенки и частушки пришедший в город со

своими песнями, навеянными ивовой грустью, малиновыми зорями, овсом и рожью.

Есть в них искренняя любовь к скирдам, к тополям и рощам, к коровам и

кобылам.

Анализ стихотворения В. Маяковского «Послушайте!»

Стихотворение «Послушайте!» написано в 1914году.

В стихах этого периода внимательный читатель увидит не только фамильярные,

насмешливые, пренебрежительные интонации, но и, присмотревшись, поймет, что

за внешней бравадой - ранимая, одинокая душа. Цельность характера поэта,

человеческая порядочность, помогавшая ориентироваться в главных проблемах

времени, внутренняя убежденность в правоте своих нравственных идеалов

отделяли В.М. от других поэтов, от привычного течения жизни. Эта

обособленность рождала душевный протест против обывательской среды, где не

было высоких духовных идеалов. Стихотворение-крик души поэта. Оно начинается

просьбой, обращенной к людям: «Послушайте!» Таким восклицанием каждый из нас

очень часто прерывает свою речь, надеясь быть услышанным и понятым.

Лирический герой стихотворения не просто произносит, а «выдыхает» это слово,

отчаянно пытаясь обратить внимание живущих на Земле людей на волнующую его

проблему. Это не жалоба на «равнодушную природу», это жалоба на человеческое

равнодушие. Поэт как бы спорит с воображаемым оппонентом, человеком недалеким

и приземленным, обывателем, мещанином, убеждая его в том, что нельзя мириться

с безразличием, одиночеством, горем.

Весь строй речи в стихотворении «Послушайте!» именно такой, какой бывает,

когда, ведется острая дискуссия, полемика, когда тебя не понимают, а ты

лихорадочно ищешь аргументы, убедительные доводы и надеешься: поймут, поймут.

Вот только объяснить надо как следует, найти самые важные и точные выражения.

И лирический герой их находит.

Накал страстей, эмоций, переживаемых нашим героем, становится так силен , что

иначе их не выразить как только этим многозначным емким словом-«Да?!»,

обращенным к тому, кто поймет и поддержит. В нем и обеспокоенность, и забота,

и сопереживание, и надежда.....

Если бы у лирического героя совсем не было надежды на понимание, он бы так не

убеждал, не увещевал, не волновался...Последняя строфа стихотворения

начинается так же, как и первая, с того же слова. Но авторская мысль в ней

развивается совершенно по-другому, более оптимистично, жизнеутверждающе по

сравнению с тем, как она выражена в первой строфе. Последнее предложение

вопросительное. Но, в сущности, оно утвердительно. Ведь это риторический

вопрос ответ не требуется.

Располагая стихи «лесенкой», он добился того, что каждое слово становится

значимым, весомым. Рифма В.М. -необычайная, она как бы «внутренняя»,

чередование слогов не явное, не очивидное-это белый стих. А как выразительна

ритмика его стихов! Мне кажется, ритм в поэзии Маяковского-самое главное,

сначала рождается он, а потом уже мысль, идея, образ.

Некоторые думают , что стихи В.М. надо кричать, надрывая голосовые связки. У

него есть стихи для «площадей». Но в ранних стихах преобладают интонации

доверительности, интимности. Чувствуется, что поэт только хочет казаться

грозным, дерзким, уверенным в себе. Но на самом деле он не такой. Наоборот ,

М. одинок и неприкаян, и душа его жаждет дружбы, любви, понимания.

В этом стихотворении нет неологизмов, столь привычных для стиля В.М..

«Послушайте!»-взволнованный и напряженный монолог лирического героя.

Поэтические приемы, используемые В.М. в этом стихотворении, на мой взгляд,

очень выразительны. Фантастика («врывается к богу») естественно сочетается с

наблюдениями автора над внутренним состоянием лирического героя. Ряд

глаголов: «врывается», «плачет», «просит», «клянется»-передает не только

динамику событий, но и их эмоциональный накал. Ни одного нейтрального слова,

все очень и очень выразительны, экспрессивны, и, мне кажется, само

лексическое значение, семантика глаголов-действий указывает на крайнюю

обостренность чувств, испытываемых лирическим героем. Основная интонация

стиха не гневная, обличительная, а исповедальная, доверительная, робкая и

неуверенная. Можно сказать, что голоса автора и его героя зачастую сливаются

полностью и разделить их невозможно. Высказанные мысли и выплеснувшиеся,

прорвавшиеся наружу чувства героя, бесспорно, волнуют самого поэта. В них

легко уловить ноты тревоги («ходит тревожный»), смятения.

Огромное значение в системе изобразительно-выразительных средств у В.М. имеет

деталь. Портретная характеристика Бога состоит всего лишь из одной-

единственной детали-у него «жилистая рука». Эпитет «жилистая» настолько

живой, эмоциональный, зримый, чувственный, что эту руку как бы видишь,

ощущаешь в ее венах пульсирующую кровь. «Длань» (образ, привычный для

сознания русского человека, христианина) органично, абсолютно естественно

заменяется, как видим, просто «рукой».

Мне кажется, в очень необычной антитезе, в словах антонимах (антонимами они

являются только у В.М., в нашем привычном, общеупотребительном лексиконе это

далеко не антонимы) противопоставлены очень важные вещи. Речь идет о небе, о

звездах, о Вселенной. Но для одного звезды «плевочки», а для другого-

«жемчужины».

Лирический герой стихотворения «Послушайте!» и есть тот «кто-то», для кого

без звездного неба немыслима жизнь на Земле. Он мечется, страдает от

одиночества, непонимания, но не смиряется с ним. Отчаяние его так велико,

что ему просто не перенести «эту беззвездную муку».

Стихотворение «Послушайте!»-развернутая метафора, имеющая большой

иносказательный смысл. Кроме насущного хлеба, нам нужна еще и мечта, большая

жизненная цель, духовность, красота. Нам нужны звезды -«жемчужины», а не

звезды-«плевочки». В.М. волнуют вечные философские вопросы о смысле

человеческого бытия, о любви и ненависти, смерти и бессмертия, добре и зле.

Однако в «звездной» теме поэту чужд мистицизм символистов, он не думает ни о

какой «протянутости» слова к Вселенной, но В.М. ни в коей мере не уступает

поэтам-мистикам в полете фантазии, свободно перебрасывая мост от земной

тверди к безграничному небу, космосу. Безусловно, такой свободный полет мысли

был подсказан В.М. в ту эпоху, когда казалось, что человеку подвластно все. И

независимо от того, в какие тона окрашены астральные образы, сатирические или

трагические, его творчество проникнуто верой в Человека, в его разум и

великое предназначение.

Пройдут годы, утихнут страсти, российские катаклизмы превратятся в нормальную

жизнь, и никто не будет считать В.М. только политическим поэтом, отдавшим

свою лиру лишь революции. На мой взгляд, это величайший из лириков, и

стихотворение «Послушайте!»-истинный шедевр русской и мировой поэзии.