Реферат: Жизнь и творчество Л. Н. Толстого

никаких духовных сил, и всегда о том, что касается его одного Та же

безжизненность открывается в государственном преобразователе и внешне

поразительно активном деятеле Сперанском, когда князь Андрей замечает его

холодный, зеркальный, отстраняющий взгляд, видит ничего не значащую улыбку и

слышит металлический, отчетливый смех. В другом случае «оживлению жизни»

противостоит безжизненный взгляд царского министра Аракчеева и такой же

взгляд наполеоновского маршала Даву. Сам великий полководец, Наполеон, всегда

доволен собой. Как и у Сперанского, у него «холодное, самоуверенное лицо»,

«резкий, точный голос, договаривающий каждую букву».

Раскрывая не только характерные признаки типа, но и мимолетные движения

человеческой души. Толстой иногда вдруг оживляет эти зеркальные глаза, эти

металлические, отчетливые фигуры, и тогда князь Василий перестает быть самим

собой, ужас смерти овладевает им, и он рыдает при кончине старого графа

Безухова; маленькая княгиня испытывает искренний и неподдельный страх,

предчувствуя свои тяжкие роды; маршал Даву на мгновение забывает свою

жестокую обязанность и способен увидеть в арестованном Пьере Безухове

человека, брата; всегда самоуверенный Наполеон в день Бородинского боя

испытывает смятение и беспокойное чувство бессилия. Толстой убежден, что

«люди, как реки», что в каждом человеке заложены все возможности, способность

любого развития. Она мелькает и перед застывшими, самодовольными людьми при

мысли о смерти или при виде смертельной опасности, однако у этих людей

«возможность» не превращается в «действительность». Они не способны сойти с

«привычной дорожки»; они так и уходят из романа духовно опустошенными,

порочными, преступными.

Внешняя неизменность, статичность оказываются вернейшим признаком внутренней

холодности и черствости, духовной инертности, безразличия к жизни общей,

выходящей за узкий круг личных и сословных интересов. Все эти холодные и

лживые люди не способны осознать опасность и трудное положение, в каком

находится русский народ, переживающий нашествие Наполеона, проникнуться

«мыслью народной». Воодушевиться они могут лишь фальшивой игрой в патриотизм,

как Анна Павловна Шерер или Жюли Карагина; шифоньеркой, удачно приобретенной

в тот момент, когда отечество переживает грозное время,— как Берг; мыслью о

близости к высшей власти или ожиданием наград и передвижений по служебной

лестнице,— как Борис Друбецкой накануне Бородинского сражения.

Их призрачная жизнь не только ничтожна, но и мертва. Она тускнеет и

рассыпается от соприкосновения с настоящими чувствами и мыслями. Даже

неглубокое, но естественное чувство влечения Пьера Безухова к Элен,

рассказывает Толстой, подавило собою все и парило над искусственным лепетом

гостиной, где «шутки были невеселы, новости не интересны, оживление —

очевидно поддельно».

Но ярче всего ничтожность показных и величие истинных чувств раскрываются в

тот момент, когда грозная опасность нависает над всей Россией.

Любимые герои Толстого в испытаниях 1812 года соответствуют общему волнению

исторического моря и потому постигают смысл жизни и обретают счастье. В книге

Толстого подвиг и счастье идут рядом. Перед 1812 годом Пьер как будто

предчувствует это. Его охватывает радость ожидания «чего-то ужасного» (для

поэтики Толстого характерно это соединение противоположных начал — так

реализуется в искусстве диалектика бытия). Пройдя через катастрофы,

«долженствующие изменить всю его жизнь», Пьер убедится, что предчувствие не

обмануло его, и выскажет как твердое убеждение одну из заветных мыслей всей

книги: «Мы думаем, что как нас выкинет из привычной дорожки, все пропало, а

тут только начинается новое, хорошее». Способность вырываться из привычных

условий жизни, разрушать рамки устоявшегося бытия — ради того, чтобы

приобщиться к новому, народному,— главная, исходная ситуация романа. «Война и

мир» —книга о великом обновлении жизни, вызванном грозными историческими

событиями. Эпитет «новый» главенствует в рассказе о душевных переживаниях

основных героев.

Может показаться, что народное мироощущение представлялось Толстому

неизменным в его эпическом содержании и что люди из народа даны вне их

душевного развития. В действительности это не так. У характеров эпических,

таких, как Кутузов или Каратаев, способность к изменению просто иначе

воплощается. Она выглядит как естественное умение всегда соответствовать

стихийному ходу исторических событий, развиваться параллельно ходу всей

жизни. То, что ищущим героям Толстого дается ценой душевной борьбы,

нравственных исканий и страданий, людям эпического склада присуще изначально.

Именно поэтому они, люди простые, и оказываются способными «творить историю».

Закончив в 1869 году печатание «Войны и мира». Толстой не возвратился к

замыслу «Декабристов», который привел его к созданию романа-эпопеи об

Отечественной войне 1812 года. Творческое воображение художника волновали

другие исторические темы. Постепенно творческие интересы сосредоточиваются на

времени Петра I. Но в 1870 году работа над романом была едва начата.

Социально-философские, этические, эстетические искания, вообще

характеризующие творческий путь Толстого, достигают мучительного напряжения в

70-е годы — период, непосредственно предшествующий перелому в мировоззрении и

творчестве художника. Ощущение творческого перепутья, овладевшее Толстым в

1870 году, определило характер всей его деятельности на целое десятилетие.

В 70-е годы Толстому становится вполне ясен переломный характер современной

ему эпохи. Сознание того, что «все переворотилось и только укладывается»,

причем неизвестно, как уложится, что это самый важный вопрос для всякого

человека думающего и чувствующего, владеет им неотступно.

«Переворотился» вековой крепостной строй, начал «укладываться» новый,

капиталистический порядок вещей, но именно в России ему не суждено было

уложиться надолго.

Перед, самим писателем и его положительным героем с трагической остротой

встает проблема выбора пути; поиски смысла жизни привадят к пересмотру

прежних решений. Одновременно с очевидностью раскрываются неисчислимые

бедствия, принесенные новым временем трудовому народу и прежде всего русскому

мужику, судьба которого особенно волновала Толстого.

Спокойствие творческого труда, характерное для предшествующих семи лет,

отданных «Войне и миру», сменяется непрерывно оттесняющими друг друга

страстными увлечениями то народной школой, то историческими романами из

разных эпох, то романом о современной жизни — «Анной Карениной», то планами

религиозно-философских сочинений.

Открывая вновь свою яснополянскую школу и содействуя организации школ по всей

округе, Толстой мечтал «спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских,

Филаретов, Ломоносовых», которые «кишат в каждой школе»

[14]. Он был переполнен безграничной любовью к «маленьким мужичкам», как

именовал он крестьянских детей. Плодом этой любви и явилась «Азбука», над

которой писатель трудился с огромным упорством в 1871—1872 годах и затем в 1875

году, когда, откладывая работу над «Анной Карениной», составлял «Новую азбуку»

и переделывал «Книги для чтения».

Убедившись в том, что за десять лет, протекших после прекращения журнала «Ясная

Поляна», «не вышло ни одной книжки», которую бы можно было дать в руки

крестьянскому мальчику»[15], Толстой

своими детскими рассказами восполнял этот пробел. С «Азбукой» он связывал самые

«гордые мечты», полагая, что несколько поколений русских детей, от мужицких до

царских, будут учиться по ней и получат из нее первые поэтические впечатления.

«...Написав эту азбуку, мне можно будет спокойно умереть»

[16],— делился он в 1872 году своими мыслями с А. А. Толстой.

Своей «Азбукой» Толстой не открыл наилучший способ обучения грамоте или

простейший путь усвоения четырех действий арифметики. Но помещенными там

рассказами он действительно создал целую литературу для детского чтения.

Многие из этих рассказов и поныне входят во все хрестоматии и буквари:

«Филипок», «Три медведя», «Акула», «Прыжок», «Лев и собачка», «Кавказский

пленник», рассказы о Бульке и др.

Писательская взыскательность к своему труду, вообще в высшей степени

свойственная Толстому, в процессе работы над детскими рассказами привела к

тщательному обдумыванию и взвешиванию буквально каждого слова. Простота языка

и всего художественного рисунка доведена здесь до кристальной ясности.

Стилевое богатство последующего творчества Толстого, создателя «Анны

Карениной» и «Воскресения», «Смерти Ивана Ильича» и «Хаджи-Мурата», «Власти

тьмы» и «Плодов просвещения», конечно, не укладывается в рамки того, по

необходимости примитивного художественного строения, какое являют рассказы

для детского чтения.

Но художественные принципы, выработанные в рассказах «Азбуки» («надо, чтобы

все было красиво, коротко, просто и, главное,— ясно»), несомненно, оказали

затем воздействие не только на стиль «народных рассказов», но также на стиль

«Анны Карениной», незавершенных исторических романов и других произведений

позднейшего периода деятельности Толстого.

В 1873 г,, неожиданно для себя самого, «невольно», «благодаря божественному

Пушкину» Толстой начал роман о современности. Начерно книга была закончена с

небывалой, стремительной быстротой: долго сдерживаемый поток новых мыслей и

переживаний как будто прорвал плотину и разлился на полотне «свободного

романа», как впоследствии Толстой называл «Анну Каренину».

Роман всемирного и вечного значения, «Анна Каренина» была в высшей степени

современной книгой. Вопреки прежним «историческим замыслам» «Анна Каренина»

строилась как злободневный и полемически острый роман о настоящем дне русской

жизни.

Новый роман обозначил важный рубеж в идейной и литературной эволюции Л.

Толстого: здесь воплотились все мировоззренческие искания, все художественные

открытия, совершенные им в сложную переходную эпоху 70-х годов.

Завершив роман. Толстой заметил, что как в «Войне и мире» он любил «мысль

народную», так в «Анне Карениной» — «мысль семейную». Глубокие причины

личного и общественного свойства обусловили тот факт, что в романе о

переломной эпохе русской истории главной оказалась «мысль семейная».

В «Исповеди» Толстой рассказал, что отчаяние, которое овладело им в середине

70-х годов и предшествовало коренному изменению его взглядов, было сходно с

душевным состоянием, пережитым на много лет раньше, после смерти брата

Николая, в начале 60-х годов. Но если тогда, по словам Толстого, неизведанные

им радости и заботы семейной жизни вывели его из этого отчаяния, то в 70-е

годы ему стало ясно, что семейное счастье было для него мнимым или, во всяком

случае, временным спасением от всеобщей жизненной неурядицы, от предчувствия

социальных катастроф.

Создавая новый, «семейный» роман, Толстой уже знал, что семейное счастье не

спасает от мучительных размышлений над большими философскими, социальными и

этическими вопросами бытия. Счастливая семейная жизнь Левина (история его

объяснения с Кити, венчание, отношение ко всему дому Щербацких насквозь

автобиографичны) не освобождает его от раздумий о смысле жизни, от тяжкого

сознания вины перед народом от поисков счастья, равного для всех людей.

В России «все переворотилось» — «все смешалось в доме Облонских»* Смысл

переломной эпохи, ее «неисчислимых бедствий» раскрывался в драматической

истории крушения последней, казалось бы, незыблемой крепости — «дома», семьи.

История «потерявшей себя, но невиноватой» женщины, поставленная в центре

романа, внутренне соотносилась со всей атмосферой пореформенной русской

жизни. Аристократические семьи, у которых, казалось бы, есть все, что

составляет благополучие и счастье, разрушаются в «Анне Карениной» одна за

другой, словно необоримый и злой рок тяготел над ними.

Всеобщая сумятица охватывает семейные отношения во всех слоях общества. Погибает

героиня романа, разрушающая семью (вернее, призрачное подобие семьи); в

напрасных поисках семейного благополучия надрывается Долли, истратившая свои

душевные силы на то, чтобы уберечь от развала «дом Облонских» ; Левин —

счастливый муж и отец — прячет шнурок, чтоб не повеситься на нем, и убирает с

глаз долой ружье, чтобы не застрелиться. Истинно счастливая семья—это, на

взгляд Толстого, крестьянская семья: вместе с Левиным, мечтающим жениться на

крестьянке. Толстой любуется целомудренной любовью и радостным крестьянским

трудом на земле Ивана Парменова и его молодой жены. Но прав был Н Н. Страхов,

когда, повторяя, как эхо, сказанное Толстым в романе, писал: «Только мир

крестьян, лежащий на самом дальнем плане и лишь изредка ясно выступающий,

только этот мир сияет спокойною, ясною жизнью, и только с этим миром Левину

иногда хочется слиться. Он чувствует, однако, что не может этого сделать»

[17].

Водоворот новых отношений и связей разламывает основы и традиции, казавшиеся

крепкими еще так недавно. Больше всего страдают от болезней эпохи люди с

чистым сердцем и большим умом — Анна и Левин. В отличие от других персонажей

романа они не мирятся с привычной общепринятой ложью и мучительно, каждый по-

своему, ищут: Анна — истинной, правдивой любви, Левин — правдивой жизни.

Путь Анны и Левина различен. Искания Анны замкнуты в кругу личного счастья,

счастья «для себя», а это, на взгляд Толстого, логически порочный круг

(вечная тема страсти, во всей ее прелести и всем ее ничтожестве). Левин ищет

всеобщей правды и даже, как ему кажется, находит ее в конце романа.

Параллельность, независимость развития судеб Анны и Левина — кажущаяся;

композицию романа определяет не параллельное развертывание двух сюжетных

линий, а связывающее эти линии единство его основной мысли. Отрицая мир

социальной неправды и нравственного зла, Левин и Анна приходят к одинаковому

выводу. «...На то дан разум, чтоб избавиться, стало быть, надо избавиться.

Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко

смотреть на все это? ...Все неправда, все ложь, все обман, все зло..» —

думает Анна, конечно, не об одних своих отношениях с Вронским, Те же мысли

почти в тех же выражениях повторяет Левин: «„.Это не только была неправда,

это была жестокая насмешка какой-то злой силы, злой, противной и такой,

которой нельзя было подчиняться. Надо было избавиться от этой силы. И

избавление было в руках каждого. Надо было прекратить эту зависимость от зла.

И было одно средство — смерть».

Трагические сдвиги переломной эпохи с одинаковой силой ощущаются в

повествовании о прерванной жизни Анны и о счастливой судьбе Левина.

Пессимистическое восприятие жизни, свойственное Толстому 70-х годов, не

случайно слышится в размышлениях обоих героев романа. Этот пессимизм,

конечно, не результат какого-нибудь литературного влияния (например,

Шопенгауэра). Он порожден русской исторической действительностью и

своеобразием идейной позиции самого Толстого. Вполне осознав в 70-е годы

бесповоротный кризис старого и не приемля нового, «укладывающегося»,

капиталистического строя, Толстой мучительно искал и не находил путей

избавления от социальных и нравственных зол, которые несла с собой эпоха

ломки.

Но пессимистические выводы не последние выводы в «Анне Карениной». Издатель

«Русского вестника», где печатался роман, обнаружил полнейшее непонимание

смысла «Анны Карениной», когда заявил, что со смертью героин роман собственно

кончился, «Мысль народная», которая развивается в «Анне Карениной» вместе с

«мыслью семейною» и, в сущности, определяет развитие этой семейной мысли,

провозглашает жизнеутверждающую народную правду как истинное миропонимание.

Именно к нему приходит Левин в эпилоге повествования. Трагедия в «Анне

Карениной» побеждается эпосом, оптимистическая философия пересиливает

пессимизм.

Мрачный общий фон «Анны Карениной», исполненный зловещих предчувствий,

разрывается, когда в роман входит мир крестьянской жизни и труда. И тогда

Левину, соприкасающемуся с этим миром, открывается небо — то самое небо,

которое еще в «Войне и мире» символизировало постижение истинного смысла

бытия, преодоление эгоистических, личных стремлений, разобщающих людей,

единение со всем миром. Строй символических образов, свойственных всей

художественной системе романа, становится светлым и жизнеутверждающим.

Таинственные изменения облака, напоминающего перламутровую раковину,

сопровождают и как будто поясняют смысл размышлений Левина о «прелестной»

крестьянской жизни; «высокое, безоблачное небо» подтверждает ему

справедливость слов, сказанных подавальщиком Федором; «знакомый ему

треугольник звезд и... проходящий в середине его. Млечный путь» утверждают в

мысли о том, что его жизнь не только не бессмысленна, как была прежде, но

имеет несомненный смысл добра, который он властен вложить в нее.

Жизненные судьбы Анны и Левина сопутствуют друг другу в отрицании зла жизни,

но резко расходятся в поисках добра. На протяжении всего романа Левин

приближается к истокам народного бытия, Анна же самым роковым образом шаг за

шагом от них отходит. «Естественная и простая» в начале романа (Анна первых

глав говорит только по-русски, нигде не переходя на французскую речь;

искренность ее поступков и мыслей противоречит условностям света так же

явственно, как сама Анна в сцене на балу противостоит «тюлево-ленто-кружевно-

цветной толпе» светских дам; тонкие, почти музыкальные описания русской

природы в глубоком психологическом подтексте сопутствуют ей, как бы окутывая

ее тем воздухом родины, в котором она только и может жить и дышать), она

постепенно утрачивает естественность и простоту: во втором томе появляются

французские румяна и английская, французская речь; само заграничное

путешествие с Вронским было для Анны попыткой бежать от самой себя. Жизнь

Анны как бы надламывается у самых корней и, естественно, увядает.

Образ мыслей положительного героя времени, как он представляется Толстому,

противостоит и легкомыслию Облонского, и хищническим повадкам купца Рябинина,

и усвоенным Вронским «новым» капиталистическим методам ведения хозяйства. От

своего положительного героя Толстой требует в 70-е годы не только

заинтересованности народной жизнью, духовного единения с народом (как это

было в период создания «Войны и мира»), но и непосредственного труда вместе с

крестьянами на земле.

Положительный герой Толстого возмущается праздностью городской жизни,

испытывает прямую ненависть к длинным ногтям и огромным запонкам сослуживца

Облонского Гриневича, так как эти ногти и запонки служат для него верным

признаком нетрудового образа жизни. С явной иронией рассказывается в романе о

бесполезной служебной деятельности Облонского и саркастически — о

«государственной» службе Каренина, занятого бесплодными проектами устройства

быта инородцев и орошения полей Зарайской губернии, В «Анне Карениной»

бюрократический аппарат царской России критикуется с гораздо большей

резкостью, чем, например, деятельность Сперанского в «Войне и мире». Там

Толстой обнаруживал неприложимость либеральных начинаний Сперанского к

действительности, чуждость рассудочных построений течению живой жизни; здесь

он показывает губительное, мертвящее воздействие бюрократических начинаний,

бюрократического образа мыслей на все живое.

Рассказ о косьбе Левина вместе с мужиками и «веселом общем труде» крестьян во

время уборки сена без соображения о том, для кого труд и какие будут плоды

труда, воссоздает тот идеал, который Толстой хотел бы видеть осуществленным в

жизни. Однако, анализируя реальные отношения с крестьянами, герой Толстого

приходит к несомненному выводу о «фатальной противоположности» интересов

помещиков «самым справедливым интересам» крестьян.

Толстой периода «Анны Карениной» еще не сталкивает в непримиримом конфликте

барина и мужика. Он сделает это позднее, в 80—90-х годах, после перелома в

мировоззрении и окончательного перехода на позиции патриархального

крестьянства.

«Признаки времени» явственно сказались не только в содержании, но и в

художественной форме романа «Анна Каренина». Принципы толстовской «диалектики

души», заявленные в предшествующий период его творчества и блистательно

примененные в «Войне и мире», остаются главной формой раскрытия человеческого

характера и в «Анне Карениной», хотя акцент в этой «диалектике» делается

теперь не на связи эмоций и размышлений, а на борьбе противоположных чувств и

мыслей Одни и те же люди, неожиданно для себя, вдруг проявляют разные, часто

противоположные стороны своего характера и душевного облика.

Героиня романа, прелестная, обаятельная, правдивая, умная женщина, человек

большого, чистого сердца, оказывается вместе с тем ужасной своей «бесовской»

прелестью, эгоистической страстью и неизбежной ложью, паутина которой

опутывает ее не только извне (Каренин и светское общество), но и изнутри.

Сила сострадания возрождает живую душу даже в Каренине — «министерской

машине», черствой, окаменелой и мертвенной. Вронский, типичный представитель

«золоченой молодежи петербургской», приученный жить по строго определенному

кодексу правил, оказывается способным на поступки неожиданные и отчаянные

(самоубийство, пренебрежение карьерой и т. п.).

Все находится в движении. «Люди, как реки» — этот принцип не отменяет

социальную обусловленность и типичность характера, но ломает узкие рамки этой

обусловленности и тем самым наивернейшим образом раскрывает диалектику личной

и общественной жизни в эпоху, когда все «переворотилось».

Для внутренней жизни героев «Анны Карениной» —и это отличительная их черта —

характерен напряженный драматизм. Контрасты душевных проявлений, соединение в

душевном мире одного человека крайностей добра и зла создают этот драматизм.

В жанре романа (Толстой настоятельно подчеркивал, что «Анна Каренина» —

первый в его творчестве роман) была создана глубоко оригинальная

художественная форма, сочетающая эпос и трагедию.

Центральное место в творчестве Толстого 80-х годов принадлежит повести

«Смерть Ивана Ильича» (1884—1886). В ней воплотились важнейшие черты реализма

позднего Толстого. По этой повести, как по высокому и надежному образцу,

можно судить о том, что объединяет позднее и раннее творчество Толстого, что

их отличает, в чем своеобразие позднего Толстого сравнительно с другими

писателями-реалистами тех лет.

Испытание человека смертью — излюбленная сюжетная ситуация у Толстого. Так

это было и в «Детстве», где все герои как бы проверяются тем, как они ведут

себя у гроба maman; в кавказских и севастопольских рассказах — смерть на

войне; в романах «Война и мир» и «Анна Каренина». В «Смерти Ивана Ильича»

тема продолжается, но как бы концентрируется, сгущается: вся повесть

посвящена одному событию — мучительному умиранию Ивана Ильича Головина.

Последнее обстоятельство дало повод современным буржуазным литературоведам

рассматривать повесть как экзистенциальную, то есть рисующую извечную

трагичность и одиночество человека. При таком подходе снижается и, может

быть, снимается совсем социально-нравственный пафос повести — главный для

Толстого. Ужас неверно прожитой жизни, суд над нею — в этом основной смысл

«Смерти Ивана Ильича».

Лаконичность, сжатость, сосредоточенность на главном — характерная черта

повествовательного стиля позднего Толстого. В «Смерти Ивана Ильича»

сохраняется основной способ толстовского познания и воплощения мира — через

психологический анализ. «Диалектика души» и здесь (как и в других повестях

80-х годов) является инструментом художественного изображения. Однако

внутренний мир поздних героев Толстого сильно изменился — он стал

напряженнее, драматичнее. Соответственно изменились и формы психологического

анализа.

Конфликт человека со средой всегда занимал Толстого. Его лучшие герои обычно

противостоят среде, к которой принадлежат по рождению и воспитанию, ищут

путей к народу, к миру. Позднего Толстого интересует главным образом один

момент: перерождение человека из привилегированных классов, познавшего

социальную несправедливость и моральную низость, лживость окружающей его

жизни. По убеждению Толстого, представитель господствующих классов (будь то

чиновник Иван Ильич, купец Брехунов или дворянин Нехлюдов) может начать

«истинную жизнь», если осознает, что вся его прошедшая жизнь была «не то».

В произведениях позднего периода сама социальная среда, ее общие конфликты и

неустройства выдвигаются на первый план. Противоречия ее Толстой, верный

главным основам своего метода, переносит в сферы внутренние, рисуя

мучительную душевную борьбу своих героев. Это можно сказать обо всех повестях

80-х годов и о романе «Воскресение» — в части, касающейся Нехлюдова и

Масловой. В романе, кроме того, появится много страниц, почти независимых от

сюжетного конфликта и представляющих собою непосредственно социальный анализ.

Герои поздних произведений Толстого обычно не яркие индивидуальные характеры,

но обыкновенные люди, каких много. Лишь в самые последние годы, накануне и во

время первой русской революции, в творчество Толстого опять войдут

незаурядные фигуры: князь Касатский («Отец Сергий»),«Хаджи-Мурат»,

революционеры из «Воскресения», рассказов «Божеское и человеческое», «За

что?» и др.

Иван Ильич Головин, Позднышев, Брехунов, Нехлюдов — обыкновенные люди. Эту

обыкновенность их, обычность их жизни, похожей на жизнь многих людей,

писатель многократно подчеркивает. С самого начала повести «Смерть Ивана

Ильича» Толстой указывает, что тема ее — описание жизни и смерти

обыкновенного человека, каких много, каковы все, всегда, везде.

И вот такого обычного во всех отношениях человека писатель ставит в

драматическое, внешне случайное, «исключительное» положение: Иван Ильич

преждевременно и мучительно умирает от рака из-за случайного ушиба В

рассказе. «Хозяин и работник» Брехунов замерзает, случайно попав в метель.

Так же внешне случайно становится убийцей жены Позднышев. Жизнь князя

Нехлюдова становится необычной после случайной встречи на суде с жертвой его

юношеского увлечения. Эпизод, рассказанный в «После бала», также выглядит

внешне случайным. Герой рассказа так и заявляет:«Вот вы говорите, что человек

не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что

среда заедает. А я думаю, что все дело в случае».

Исключительное положение, в которое ставятся герои поздних произведений

Толстого, необходимо автору для того, чтобы они по-новому осмыслили свою

прежнюю жизнь, поняли ее ложь и обман.

Резкая заостренность социально-этического конфликта — основная черта всех

поздних произведений Толстого. Именно поэтому для их сюжета и композиции

характерны драматизм, напряженность. Справедливо замечание Р. Роллана: «...в

этот период творческая мысль Толстого находится под сильным воздействием

законов театра. «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната» — это именно

внутренние драмы, драмы души, отсюда их сжатость, сосредоточенность...»

[18].

Всегдашний интерес Толстого к движению жизни и внутреннего мира человека в

поздний период творчества превращается в показ полного переворота в сознании

героя. Чтобы совершился этот переворот, нужна катастрофа. Именно поэтому

катастрофа присутствует во всех поздних произведениях Толстого и определяет

их композиционное построение. Катастрофа служит тем толчком, от которого

пробуждается человек. Пробуждение это длится часто долго, в процессе

мучительной борьбы, но завершается всегда «просветлением». Предыстория мало

интересует писателя и занимает небольшую часть текста. Дается эта предыстория

обычно в авторском кратком пересказе. В центре внимания — душевная жизнь

героя, осуждающего свою прошлую жизнь, и его взаимоотношения с окружающей

средой.

В «Смерти Ивана Ильича», как обычно у позднего Толстого, сюжет строится не в

соответствии с последовательным развитием событий, но умышленно нарушая

хронологический принцип. Повесть начинается, по существу, с конца —

впечатления, произведенного смертью Ивана Ильича на сослуживцев. «Крейцерова

соната» начинается с заявления об убийстве жены, а потом только выясняются

причины и обстоятельства убийства; «Воскресение» — со сцены суда, а потом

излагаются обстоятельства, приведшие Катюшу Маслову и Нехлюдова в заседание

суда.

Такое композиционное построение — характерная черта художественной манеры

именно позднего Толстого. Нарушая последовательность событий, писатель

освещает весь рассказ отблесками картины страшного итога.

В дневнике 26 января 1891г. Толстой заметил: «Как бы я был счастлив, если бы

записал завтра, что начал большую художественную работу. Да, начать теперь и

написать роман имело бы такой смысл. Первые, прежние мои романы были

бессознательное творчество. С «Анны Карениной», кажется больше 10 лет, я

расчленял, разделял, анализировал; теперь я знаю что что, и могу все смешать

опять и работать в этом смешанном»[19].

Настала пора для обобщающей картины жизни, освещенной новым взглядом на вещи.

Роман «Воскресение» был Закончен в 1899 году. Сравнительно с Войной и миром»

и «Анной Карениной» это был новый, открыто социальный, «общественный» роман.

Для структуры «Воскресения» чрезвычайно важны три момента.

Главная задача романа — исследовать художественно весь существующий строй

жизни, снизу доверху и но всем направлениям вширь. Эпический размах «Войны и

мира», глубокие социально-психологические анализы «Анны Карениной» все-таки

не создавали исчерпывающей картины общественного бытия- «Воскресение» —

социальный роман-обозрение — в этом смысле энциклопедичен. В окончательном

тексте исходный сюжетный мотив (дворянин и соблазненная им девушка) хотя и

служит своего рода стержнем, на который нанизывается остальной материал, в

сущности, отодвигается на второй план — сравнительно со значительностью всего

остального. Это чутко уловил Чехов, когда писал, что самое неинтересное в

романе — отношения Нехлюдова и Катюши, а самое интересное — разные тетушки,

смотрители, генералы и т. п. В подчеркнуто социальном повествовании

второстепенной оказалась не только любовная интрига, но и духовное прозрение

главного героя, обозначенное в заглавии романа.

Второй момент, определивший художественную структуру «Воскресения», связан с

кардинальным решением, которое Толстой принял в 1895 году и так записал в

дневнике: «Ясно понял, отчего у меня не идет «Воскресенье». Ложно начато». Я

понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное,

а то — тень, то — отрицательное... Надо начать с нее»

[20].

«Ложно» было не только начато, а «ложно» писалось вообще — если судить с этой

новой, изменившейся точки зрения. Писалось о грехе, раскаянии и возрождении

дворянина Нехлюдова. Но прежний страстный интерес Толстого к этой теме к

середине 90-х годов явно иссякал. И хотя в публицистических своих работах он

по-прежнему взывал к совести господ, в искусстве это перестало быть для него

главным. На первый план как предмет выдвинулось другое — жизнь обиженного

народа, невинно осужденной Масловой.

В критической литературе много раз отмечалась холодность, с какой ведется

рассказ о душевных переживаниях Нехлюдова. Относилось это за счет

художественной неудачи Толстого. Это едва ли верно. Дело, видимо, в том, что

Толстой разлюбил самый этот тип — кающегося дворянина.

Наконец, третья важнейшая черта — острая публицистичность романа.

Вся литература накануне первой русской революции 1905—1907 гг. отмечена

усилением публицистичности. В последнем романе Толстого страстная

публицистическая речь, особым образом организованная, становится

художественно выразительным средством. Знаменитый зачин «Воскресения» («Как

ни старались люди.») — это не только идейный, но и художественный ключ ко

всему роману.

Композиция романа строится в соответствии с основным социальным конфликтом,

увиденным автором. Мир разделен на два неравных и враждебных друг другу

лагеря: господствующие классы и все, кто охраняет их привилегии; обиженный,

забитый народ — крестьяне, городская беднота, арестанты и ссылаемые на

каторгу защитники народа — революционеры. Пропасть непонимания, ненависти,

презрения разделяет эти два лагеря. Лишь Нехлюдов, порвав со своей средой,

становится защитником народа и с пристальным вниманием относится к

политическим.

Подлинным художественным открытием Толстого явилось изображение душевной

жизни героини романа, женщины из народа Катюши Масловой. История ее

нравственных падений и «воскресения» рассказывается просто и строго.

Сложность, неопределенность, спутанность переживаний, свойственная обычно

героям Толстого, у Катюши отсутствует вовсе, и не потому, что ее внутренний

мир беден и невыразителен. Наоборот, она, по мнению автора и ставших ее

товарищами революционеров, замечательная, много пережившая женщина. Но

художником избран иной способ раскрытия ее переживании — не «диалектика

души», с ее «подробностями чувств», пространными внутренними монологами и

диалогами, снами, воспоминаниями, а, употребляя выражение самого Толстого,

«душевная жизнь, выражающаяся в сценах» (т. 88,с. 166).

Здесь психологизм Толстого в чем-то существенном сходен с чеховской манерой.

«Воскресение» как бы подвело итог всему творчеству Толстого 80—90-х годов. В

художественном плане задачи универсального обличения и моральной проповеди

были осуществлены этим романом.

В канун революционных событий 1905 г. перед всей литературой и Толстым тоже

встали как главные иные задачи.

В конце 90-х — начале 900-х годов в произведениях, дневниках и письмах

Толстого усиливаются активные ноты, нередко оправдывается борьба, активное

вмешательство в жизнь, чаще возникают сомнения в том, что непротивление и

христианская любовь — действительные средства переустройства жизни.

Страстная критика ухода от жизни, монастырского затворничества в «Отце

Сергии» (повесть закончена в 1898 г.) в известной мере направлена и против

религиозно-нравственного учения самого Толстого, которое тоже было уходом от

действительной жизни, кипящей в ней борьбы. По меткому слову Короленко, это

учение — своеобразная «часовенка», где Толстой спасался «от мучительных

житейских противоречий».

В отличие от повестей и рассказов 80-х годов и даже романа «Воскресение» в

начале 900-х годов поведение главного героя, изображаемого с безусловным

авторским сочувствием, не призвано подтвердить идеи самоусовершенствования и

непротивления, но, напротив, отрицает догму толстовского учения, утверждает

«настоящую», деятельную жизнь: Хаджи-Мурат в одноименной повести, Альбина и

Иосиф Мигурские в рассказе «За что?». В созданной в этот период драме «Живой

труп» писатель сочувствует Федору Протасову, хотя его жизнь и поступки во

многом противоречат учению, которое продолжает проповедовать в своих

публицистических работах Толстой.

В высшей степени показателен тот факт, что в условиях общедемократического

подъема накануне первой русской революции Толстой сделал революционеров

предметом художественного изображения (последние редакции «Воскресения»,

рассказы «Божеское и человеческое», «Фальшивый купон»). Отрицая, как и

прежде, целесообразность «насильственного» революционного действия. Толстой

вместе с тем открыто высказывает свое сочувствие революционерам.

Революцию 1905 г. Толстой, как известно, не понял и отстранился от нее.

Разгоревшейся во время революции классовой борьбе он противопоставил

требование добрых, незлобивых личных отношений («Корней Васильев»); жестокой

и бесплодной, с его точки зрения, революционной «насильственной» деятельности

— «истину» об «агнце», который победит всех («Божеское и человеческое»), а

царю советовал вместо расправы с революционным движением добровольно

отказаться от власти и связанного с ней «греха» («Посмертные записки старца

Федора Кузмича»).

Но как главная в его творчестве этих лет выдвинулась тема борьбы с

самодержавным деспотизмом («Хаджи-Мурат», «За что?»). Вновь пробудился

интерес к истории декабристов, хотя замысел романа о них и теперь не был

осуществлен.

Художественное своеобразие повестей и рассказов, созданных Толстым в начале

900-х годов, отмечено некоторыми общими чертами, отличающими их не только от

произведений раннего периода, но и от повестей, рассказов 80-х годов и романа

«Воскресение».)

Произведения 80-90-x годов как бы делятся на две группы: в одних,

предназначенных для «интеллигентных читателей», преобладает психологический

анализ; другие («народные рассказы») отличаются лаконизмом описаний и

элементарной художественной формой.

В произведениях, созданных после 1900 г., происходит синтез этих разных

линий. Создается некий новый тип произведения, с предельно строгой

художественной формой, лаконичной в описаниях, четкой и резкой в лепке

характеров, построенной на быстром, драматическом развитии действия, но с

присутствием в ней, в ином сравнительно с прежней манерой виде,

психологического анализа, подчиненного задаче обрисовки характера. Все эти

черты можно найти в драме «Живой труп», повести «Хаджи-Мурат», рассказах «За

что?», «Корней Васильев» и др.

Вместо подчеркнуто обыкновенных людей главными героями делаются незаурядные,

яркие натуры, будь то князь Касатский, горец Хаджи-Мурат или крестьянин

Корней Васильев, И это тоже был возврат — на новом этапе — к принципам

раннего творчества, периода «Войны и мира» и «Анны Карениной».

После жестких, аскетических зачинов «Смерти Ивана Ильича», «Крейцеровой

сонаты», «Воскресения» поражает самая первая страница' «Хаджи-Мурата» с ее

красочным описанием цветущего поля и подробным, с мельчайшими деталями,

рассказом о сломленном репье-татарнике.

Работая над «Хаджи-Муратом», Толстой говорил П. А» Сергеенко: «Все это

младость». Действительно, красочная изобразительность реализма молодого

Толстого входит в этот последний его шедевр. Поэтические и красочные картины

природы появляются затем на многих страницах, чтобы в конце завершиться

взволнованным описанием последней ночи Хаджи-Мурата с соловьиным пеньем и

щелканьем.

Поэтическую живописность придают повести изумительные горские песни, невольно

напоминающие другую «кавказскую повесть» Толстого — «Казаки», с такими же

песнями — фольклорными параллелями к судьбам героев.

Кажется, будто романом «Воскресение» Толстой выполнил наконец свой

художественный долг; в трактате «Что такое искусство?», законченном тогда же,

выговорил все свои требования к «настоящему искусству», а себе самому дал

наконец свободу от всяких стеснений и догм.

Высокий пафос социального обличения присутствует, конечно, и в «Хаджи-

Мурате». Сам Толстой говорил, что его интересовали здесь два полюса

абсолютизма: европейский, выраженный фигурой Николая I, и азиатский,

выраженный Шамилем. С той же беспощадностью, с какою обличал он разных

сановников в романе «Воскресение», срывает Толстой маски с Николая I и с

Шамиля. Под сходными масками скрывается одинаковое лицо: показное величие и

внутреннее ничтожество, желание представиться аскетом и совершенная моральная

распущенность, игра в великодушие и потрясающая жестокость, Толстой работал

над повестью долго, собирал и проверял источники. И, как всегда, докопался до

корня, до исторической правды: гибель Хаджи-Мурата, «собачья жизнь»

крепостных слуг, смерть солдата Авдеева, разоренные аулы — звенья одной цепи.

Но пафос социального обличения не ограничивает теперь художника в

разносторонней обрисовке характеров персонажей. В дневнике периода работы над

«Хаджи-Муратом» находится очень важная запись: читая Чехова, Толстой понял,

какую яркость приобретают характеры от «смело накладываемых теней», и

собирался применить этот способ к образам своей повести.

Вообще, рисуя в «Хаджи-Мурате» (как и в пьесе «Живой труп», повести «Отец

Сергий») остроконфликтную, драматическую ситуацию. Толстой не отказывается от

пристального интереса к индивидуальным чертам характера, главным и

второстепенным, сильным и слабым. У Хаджи-Мурата это жажда жизни, смелость,

решительность, предприимчивость, глубокая любовь к семье, детская

непосредственность и добродушие, соединенные с гордым сознанием своего

достоинства.

В русской литературе конца XIX — начала XX в., несомненно, Толстому

принадлежит первое, главенствующее место. Его авторитет — не только как

писателя, но как выдающейся, несравненной личности — был громадным.

Общеизвестны суждения на этот счет Чехова, Горького, Куприна, Бунина, многих

зарубежных писателей — Р. Роллана, Т. Манна, Дж. Голсуорси и др. Гениальный

художник, великий социальный критик, Толстой сохраняет свое живое значение

для всей мировой действительности нашего времени.

Список литературы

1. Литературное наследство. «Толстой и зарубежный мир». М.,

«Просвещение», 1965.

2. Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, М., «Правда», 1952.

3. Роллан Р. «Жизнь Толстого». Собр. соч., М., 1954, «Комета».

4. Страхов Н. Н. «Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом».

СПб, «Невский проспект», 1887.

5. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. М., «Правда», 1953.

6. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 12-ти т. М., «Правда», 1987.

7. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28 т. Письма, М., «Голос»,

1961.

8. Храпенко М. Б. «Лев Толстой как художник». М., 1971, «Прогресс».

9. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15 т. М., 1947, «Просвещение».

[1] Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. 10, М., «Правда», 1952, с. 179

[2] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем

в 28 т. Письма, т. 2, М., «Голос», 1961, с. 241, 247, 232.

[3] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в

15 т., т. 3, М., 1947, «Просвещение», с. 422-423.

[4] Храпенко М. Б. Лев Толстой как художник. М., 1971, «Прогресс», с.316.

[5] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 53, М., «Правда», 1953, с.185.

[6] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 46, М., «Правда», 1953, с. 67.

[7] Некрасов Н. А. Полн собр. соч. и писем, т. 10, М., «Правда», 1952, с. 205.

[8] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 5, М., «Правда», 1953, с.262.

[9] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и

писем. Письма, М., «Голос», 1961, т. 2, с. 297.

[10] Литературное наследство, т. 75.

Толстой и зарубежный мир. М., «Просвещение», 1965. Кн. 1, с. 52-53.

[11] Роллан Р. Жизнь Толстого. – Собр. соч., т. 2, М., 1954, «Комета», с. 237.

[12] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 48, М., «Правда», 1953, с.48.

[13] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 61, М., «Правда», 1953, с.100.

[14] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 62, М., «Правда», 1953, с.130.

[15] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90

т. Т. 61, М., «Правда», 1953, с.284-285.

[16] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 61, М., «Правда», 1953, с.269.

[17] Страхов Н. Н. Критические статьи об

И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом. СПб, «Невский проспект», 1887, с. 451-452.

[18] Роллан Р. Собр. соч., т. 2 , М., 1954, «Прогресс», с. 312.

[19] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 52, М., «Правда», 1953, с.6.

[20] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Т. 53, М., «Правда», 1953, с.69.

Страницы: 1, 2