Глава I. Жизнь...................... стр. IV

- Первая Мировая Война...............стр.VI

-Вторая Мировая Война...............стр.VIII

Глава II. Герои и творчество................стр.VIII

Заключение........................стр.XVII

Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже».

Я считаю, что для любого из нас Хемингуэй-человек неотделим от

Хемингуэя-писателя, от его книг и его героев, вернее, от тех из них, в которых

он, не скрывая этого, любил то же, что любил в самом себе, - силу, широту,

храбрость, готовность стоять за себя и за дело, которое ты считаешь правым и

готовность рисковать жизнью.

Его герои живут высокими нравственными принципами, которыми они живут и дышат

без высоких слов, принципами, которые, судя по прожитой им жизни, Хемингуэй

Хемингуэя, ни его книги не сводятся только к этому. Но, однако, не будет

преувеличением сказать, что без этих нравственных принципов нельзя представить

себе ни его жизни, ни его книг.

Любовь к женщине занимает огромное место в большинстве книг Хемингуэя. И

проблема человеческого мужества, риска, самопожертвования, готовности отдать

жизнь за друга – неотделима от представления Хемингуэя о том, что следует

называть любовью и что не следует, о людях, с личностью которых слово «любовь»

сочетается, и о тех, с кем оно не сочетается и употребляется всуе.

Читая Хемингуэя, нетрудно заметить, что трусы или себялюбцы, в сущности, не

способны любить. А если они сами и называют то, что они испытывают, любовью,

автор оставляет это на их совести.

Не всем одинаково нравится мера откровенности, с которой описывает Хемингуэй

отношения мужчины и женщины. Однако следует заметить, что сами эти отношения

интересны Хемингуэю лишь тогда, когда за ними стоит любовь или когда с них

начинается любовь. О том, что не доросло до любви или никогда и не собиралось

стать ею, Хемингуэй чаще упоминает, чем пишет. И как ни далека его традиция в

изображении отношений между мужчиной и женщиной от традиции русской классики –

в самом главном он близок здесь к Толстому; то, что ни с какой стороны не

заслуживает названия любви, чаще всего удостаивается у Хемингуэя только

упоминаний, обычно хирургически точных, но редко подробных.

Уже не полгода, не семь лет, а сорок три года прошло с того дня, как

Хемингуэй ушел из жизни. За эти годы опубликовано много книг о нем, несколько

его биографий и предано печати некоторое количество сплетен о нем. Начали и

продолжают публиковаться ранее неизвестные нам произведения Хемингуэя, которые

он не успел или не счел нужным опубликовать при жизни. Словом, все идет своим

чередом.

Но главное среди всего этого – медленно и непреодолимо нарастающее ощущение

масштаба потери, понесенной человечеством с уходом из жизни Хемингуэя. И

одновременно все более отчетливое понимание подлинных масштабов того вклада,

который он внес в мировую литературу XX века.

И именно этому замечательному литературному деятелю я хочу посвятить свою

только потому, что он родился на самом рубеже века — в 1899 году. И даже не

потому, что всю свою жизнь, захватившую более полустолетия (он покончил с собой

2 июля 1961 года), Хемингуэй жил жизнью своего века, был активным участником

многих крупных собы­тий исторического масштаба — достаточно сказать, что он

добровольно участвовал в трех войнах, две из которых были мировыми войнами. Он

оказался подлинным ровесником XX века потому, что с предельной честностью

большого художника старался ответить на самые острые, самые больные вопросы

современности.

Если жизненная биография Хемингуэя началась по существу, в око­пах на реке

Пьяве, то его литературная биография берет свои истоки в Париже 20-х годов.

Париж в тс времена был Меккой модернизма. Писатели, поэты, художники из

множества стран съезжались сюда, чтобы окунуться в эту атмосферу, где

ниспровергались былые ценно­сти и создавались, казалось бы, новые, рожденные к

жизни XX пеком. В этот бурлящий водоворот и погрузился молодой журналист,

твердо решивший стать писателем.

В Париже Хемингуэй познакомился с такими столпами модерни­стской литературы,

как Джеймс Джойс, Гертруда Стайн. Они были ку­мирами, незыблемыми авторитетами

для молодых литераторов. И нужно было обладать очень трезвым умом и врожденным

чутьем писателя-реалиста, чтобы не дать увлечь себя модными идеями мисс Стайн,

ее субъективизмом, демонстративным пренебрежением к социальным про­блемам, ее

экспериментами, сводящимися к чисто формальной словес­ной игре. Молодой

Хемингуэй прислушивался к советам Стайн, внима­тельно изучал опыт Джойса.

Прислушивался, изучал, но в своей работе искал собственный путь.

В поисках этого собственного пути Хемингуэю помогла великая русская

реалистическая литература. «С тех пор как я обнаружил биб­лиотеку Сильвии Бич,

— вспоминал Хемингуэй в книге «Праздник, ко­торый всегда с тобой»,— я прочитал

всего Тургенева, все вещи Гоголя, переведенные на английский, Толстого в

переводе Констанс Гарнет и английские издания Чехова». Он открыл, по его

словам, «другой, чудес­ный мир, который дарили тебе русские писатели. Сначала

русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские».

Какие же литературные задачи ставил перед собой начинающий писатель

Хемингуэй? Об этом точнее всего сказал он сам: «Проникнуть в самую суть

явлений, понять последовательность фактов и действий, вызывающих те или иные

чувства, и так написать о данном явлении, чтобы это оставалось действенным и

через год, и через десять лет...» Глубине исследования, умению передать и

«закрепить» подлинные чело­веческие эмоции в произведении, так, чтобы читатель

и через много лет испытывал чувство сопереживания, он учился у русских

писате­лей. «У Достоевского,— писал Хемингуэй,— есть вещи, которым верить и

которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их. чув­ствуешь, как

меняешься сам, - слабость и безумие, порок и святость, одержимость азарта

становились реальностью, как становились реаль­ностью пейзажи и дороги

Тургенева и передвижение войск, театр во­енных действий, офицеры, солдаты и

сражения у Толстого».

Одновременно с поиском своего пути в литературе определялось и мировоззрение

писателя, формировались его политические убеж­дения. Он много ездил в те годы

по Европе, в качество журналиста присутствовал на нескольких международных

конференциях. В Италии он понял, что такое фашизм, и на всю жизнь возненавидел

его. Для всякого писателя важно определить свое место в мире. Хемингуэю в этом

помогла греко-турецкая война. Он увидел страдания людей, увидел войну совсем

иными глазами, чем в 1918 году на итальян­ском фронте. Спустя тридцать лет он

вспоминал: «Я помню, как я вер­нулся с Ближнего Востока с совершенно разбитым

сердцем и в Париже старался решить, должен ли я посвятить всю свою жизнь,

пытаясь сде­лать что-нибудь с этим, или стать писателем. И я решил, холодный,

как змий, стать писателем и всю свою жизнь писать так правдиво, как смогу». В

этом смысл общественной позиции Хемингуэя, которую он избрал в самом начале

своей литературной карьеры,— он считал, что поможет людям, если будет писать

беспощадную правду о жизни.

Эрнест Хемингуэй родился 21 июля 1899 года в Ок-Парке, маленьком, чистеньком

городке, рядом с Чикаго — этим крупнейшим торгово-промышленным Центром Среднего

Запада. Гам делались дела и Деньги, а здесь, в этом городке коттеджей и

колледжей, лишь оседало нажитое в Чикаго.

Он рос в культурной, обеспеченной семье, и родители, каждый по-своему,

пытались направить его интересы. Отец — врач по профессии и этнограф-любитель

по душевной склонности — увлекался охотой, брал с собой Эрна в леса, водил в

индейские поселки, старался приучить сына наблюдать природу, зверей, птиц,

приглядываться к необычной жизни индейцев. Видимо, он надеялся, что старший сын

продолжит традицию семьи Хе­мингуэев, которая насчитывала несколько

естественников, врачей, этнографов, путешественников-миссионеров.

А мать — любительница музыки и живописи, обучавшаяся пению и дебютировавшая в

нью-йоркской филармонии, тут, в своем городке, принуждена была довольствоваться

преподаванием, пением в церковном хоре, а сына стремилась обучить игре на

виолончели. Музыканта из Эрна не получилось, но любовь к хорошей музыке и к

хорошим картинам с новой силой пробудилась в Хемингуэе уже в зрелые творческие

годы.

Отец — спутник его детства и отрочества. Но «после того, как ему исполнилось

пятнадцать лет, у него не было ничего общего с «отцом» («Отцы и дети»). Позднее

отец возникает лишь в сумеречных воспоминаниях и снах ночного существования, а

спутник его возмужалости, пример упорного и мужественного дневного труда — это

дед, участник Гражданской войны 1861-1865 годов.

Ок-паркская средняя школа по уровню общеобразовательной подготовки была на

очень хорошем счету. Хемингуэй с благодарностью вспоминал своих

преподавательниц родного языка и литературы, а школьная газета «Трапеция»

(«Тгареге») и школьный журнал «Скрижаль» («Tabu 1 а») дали ему возможность

попробовать свои силы и в фельетоне (особенно спортивном), и в беллетристике.

За что ни брался Эрни, он во всем старался не ударить лицом в грязь. Он был

капитаном и тренером разных спортивных команд, брал призы по плаванию и

стрельбе, был редактором «Трапеции». В эти школьные годы он много читал и

позднее, уже после «Фиесты», утверждав, что писать он научился, читая Библию.

Из традиционного школьного чтения Хемингуэя не затронули ни стихи Теннисона и

Лонгфелло, ни романы Вальтера Скотта, Купера, Гюго, Диккенса. Зато Шекспир

остался на всю жизнь. Позднее он говорил, что слишком хорошо помнит «Ромео и

Джульетту» и «Отелло», чтобы часто возвращаться к ним, но «Лира», например,

перечитывает каждый год. Также на всю жизнь остался «Гекльберри Финн» Марка

Твена, книга, которую зрелый Хемингуэй считал истоком современной американской

литературы. Но Марк Твен, как автор «Человека, который совратил Гедлпберг»,

был, конечно, не в почете в Ок-Парке и едва ли попадался на глаза юного

Хемингуэя. Как и Джек Лондон, автор «Железной пяты» и «Мартина Плена».

Интересно, что и потом, выросши, Хемингуэй к Джеку Лондону уже как-то не

возвращался. А из внеклассного чтения от этой поры остались в памяти Хемингуэя

простые и трезвые морские романы Капитана Мариетта, «Королева Марго» Дюма, как

книга о товариществе и верности, и рассказы Киплинга.

У отца был за озером Мичиган, в нетронутых ещё тогда лесах, маленький

охотничий домик на берегу Валун-Лэйк, куда он спасался от своих городских

обязанностей и жениных гостей, где он охотился, даром лечил индейцев

близлежащей резервации, собирал коллекцию предметов индейского быта. Туда он

брал с собой сына;

там же, позднее, на Биг-Ривер, охотился, уже в одиночку, и любимый герой

Хемингуэя Ник Адаме. Но и в этом домике верховодил не доктор, а его жена.

Эрни было мало редких охотничьих вылазок с отцом. Он хотел повидать свет

своими глазами. На каникулах он не раз пускался в бега — работал на фермах или

мойщиком посуды в придорожных барах. За недели, а то и месяцы этих скитаний он

встречал немало бродяг, пьянчужек, гангстеров, женщин легкого поведения —

словом, всякую придорожную накипь, о которой позднее он писал в рассказах

«Чемпион», «Свет мира». Но приходила осень, и Эрни, хлебнув свободы,

возвращался к душной школьной и домашней рутине.

Первая Мировая Война

Следующим из жизненных университетов стала для Хемингуэя первая мировая

война. В те годы, когда Европа была уже охвачена войной, в США сознание своей

мощности и неуязвимости порождало настроение самодовольного изоляционизма и

лицемерного пацифизма. С другой стороны, в рабочей, в интеллигентской среде

нарастал и сознательный антимилитаризм. Однако США уже с начала века стали

империалистической и даже колониальной державой. Как правительство, так и

крупнейшие монополии были заинтересованы в рынках, ревниво следили за переделом

колоний, сфер влияния и т. п.

Хемингуэй, как и многие его сверстники, рвался на фронт. Но в американскую

армию его упорно не принимали, и поэтому вместе с товарищем он в апреле 1918

года завербовался в один из санитарных отрядов, которые США направили в

итальянскую армию. Это был один из самых ненадежных участков западного фронта.

И так как переброска американских частей шла медленно, эти добровольные

санитарные колонны должны были также демонстрировать американскую форму и тем

самым поднимать дух неохотно воевавших итальянских солдат.

Вскоре автоколонна Хемингуэя попала на участок близ Фосс альты, на реке

Пьяве. Но он стремился на передовую, и ему поручили раздавать по окопам подарки

— табак, почту, брошюры.

В ночь па 9 июля Хемингуэй выбрался на выдвинутый вперед наблюдательный пост.

миномета, причинивший тяжелую контузию и много мелких ранений. Два итальянца

рядом с ним были убиты. Придя в сознание, Хемингуэй потащил третьего, который

был тяжело ранен, к окопам. Его обнаружил прожектор и задела пулеметная

очередь, повредившая колено и голень. Раненый итальянец был убит. При осмотре

тут же на месте у Хемингуэя извлекли двадцать восемь осколков, а всего

на­считали их двести тридцать семь. Хемингуэя эвакуировали в Милан, где он

пролежал несколько месяцев и перенес ряд последовательных операций колена.

Выйдя из госпиталя, Хемингуэй добился назначения лейтенантом в пехотную ударную

часть, но был уже октябрь, и скоро было заключено перемирие «Тененте Эрнесто» —

Хемингуэй был награжден итальянским военным крестом и серебряной медалью за

доблесть — вторым по значению военным отличием.

Тогда, в Италии 1918 года, Хемингуэй был еще не писателем, а 'солдатом, но,

несомненно, что впечатления и переживания этого полугода на фронте не только

наложили неизгладимую печать на весь его дальнейший путь, но и непосредственно

отразились в ряде его произведений.

В 1918 году Хемингуэй возвращался домой в Соединенные Штаты в ореоле героя,

одним из первых раненых, одним из первых награжденных. Может быть, это

некоторое время и льстило самолюбию молодого ветерана, но очень скоро он

разделался и с этой иллюзией.

Однако вскоре Хемингуэй стал тяготиться журнализмом. Не то чтобы ему не

нравилась работа разъезд иного корреспондента, но он стал опасаться, что

увлечение ею повредит ему как писателю. Позднее, в своей «Автобиографии»,

патриарх американского журнализма Линкольн Стеффенс вспоминал:

«Как-то вечером, во время Лозаннской мирной конференции, Хемингуэй показал

мне свои депепти с греко-турецкого фронта. Он только что перед тем вернулся с

театра войны, где наблюдал исход греческих беженцев из Турции, и его депеша

сжато и ярко передавала все детали этого трагического потока голодных,

перепуганных, отныне бездомных людей. Я словно сам их видел, читая строки

Хемингуэя, и сказал ему об этом. «Нет,— возразил он,— вы читаете код. Только

код. Ну, разве это не замечательный язык?» Он не хвастал, это была правда, но я

помню, как позже, много позже он говорил: «Пришлось отказаться от репортажа.

Очень уж меня затягивал язык телеграфа».

В середине 1927 года Хемингуэй второй раз женился — на парижской журналистке

Полине Пфейфер, американке из Сэнт-Льюиса. Летом 1928 года, в разгар работы над

романом «Прощай, оружие!», она перенесла трудные роды. Ребенок был извлечен

путем кесарева сечения. К счастью, выжили и мать и сын( но связанные с этим

переживания отразились ив «Прощай, оружие!» и остались незабываемыми. О них

написал Хемингуэй в Предисловии к «Прощай, оружие!» (1948). Написал он здесь,

как уже упоминалось, и о том, что в ту же осень 1928 года в Ок-Парке покончил с

собою его отец. Легко представить себе, что эти события могли повлиять на общий

тон романа, определить один из его мотивов — утрата всего дорогого и любимого.

Хемингуэй пробыл на передовой недолго, всего с неделю; его ранило, и после

госпиталя, уже перед окончанием войны, к его фронтовому опыту прибавилась

служба в пехотной ударной части. Вот и все. Но недаром говорил сам Хемингуэй,

что писателю нужно знать войну, но не окунаться в нее надолго. Может быть,

именно краткость пребывания на фронте не дала притупиться первому впечатлению,

а ранение еще заострило его. Потом за месяцы, проведенные в госпитале,

Хемингуэй проверил и расширил - охват своих переживаний, слушая свидетелей

катастрофы под Капоретто.

позабыл, что он писатель. Он рядовой боец-фронтовик. И за все эти годы только

немногие корреспонденции.

Послевоенное похмелье и новые разочарования. Затвор в Финка Виджиа,

подступающая старость. Долгая судорожная работа над «большой книгой».

Тысяча девятьсот пятидесятый — пятьдесят четвертый годы — один удар за

другим. Инвалидность, которая сужает творческие возможности и побуждает

спешить. Оглядка полковника Кантуэлла на свою юность и его плевок в

генералов-политиков в романе «За рекой, в тени деревьев», который соединяет

памфлет с романтикой. Мягкость тона в рассказе «Нужда собака-поводырь»;

трактовка старика и мальчика — в этом все явственнее более человечное отношение

с нравственными проблемами этой эпохи. У Хемингуэя эта связь проявляется с

особой непосредственностью, его творчество невозможно отделить от его

биографии, хотя эта биография, естественно, предстает перед читателем

художнически осмысленной и художественно преобразованной. Хемингуэй не был

простым летописцем своей жизни или бытописателем. Он писал о том, что хорошо

знал, сам видел, сам пережил, но личный опыт, на который он опирался, служил

лишь фундаментом возводимого пм здания творчества. Сам Хемингуэи сфор­мулировал

этот принцип в следующих словах: «Писать романы или рас­сказы — значит,

выдумывать на основе того, что знаешь. Когда удается хорошо выдумать, выходит

правдивее, чем когда стараешься припом­нить, как бывает на самом деле».

Первой серьезной книгой Хемингуэя, принесшей ему некоторую

известность, был сборник рассказов «В наше время» (1925), помещае­мый

полностью в данном тоне. В этом сборнике можно ясно разглядеть первое

воплощение творческих идей Хемингуэя, ложно также увидеть в зародыше круг

тем, волновавших молодого писателя и на многие годы определивших

основные направления его литературных интересов. Обращает на себя внимание

прежде всего необычное построение сборника — привычные по форме рассказы

чередуются в нем с глав­ками-миниатюрами, плавное течение рассказов

прерывается короткими ослепительными вспышками. В этом был определенный замысел

автора, как он сам объяснял,— «дать общую картину, перемежая ее изучением в

деталях. Это подобно тому, как вы смотрите невооруженным глазом на что-то,

скажем, проезжая мимо берета, а потом рассматриваете его в пятнадцатикратный

бинокль. Или, быть может, скорее так — смотреть на берег издали, а потом

поехать и пожить там. а потом уехать и по­смотреть опять издали».

Среди рассказов сборника «В наше время» главное место зани­мают

рассказы, составляющие биографию Ника Адамса, хемингуэевского героя, в котором

много автобиографических черт, героя, который будет расти, мужать и меняться

вместе с автором. Иногда этот герой будет представать перед читателем под

другим именем, но, но существу, это будет все тот же Ник Адаме, выросший в

лесах Северною Мичигана, по­павший мальчишкой на первую мировую войну и

вернувшийся с фронта уже иным человеком. Такие рассказы, как «Индейский

поселок», «Док­тор и его жена», «Что-то кончилось», «Трехдневная

непогода», «Чем­пион*, во многом основанные на личном опыте Хемингуэя, на его

вос­поминаниях, повествуют о детстве и юности мальчика, о первых его

столкновениях со сложностью жизни, о его духовном созревании.

Особое место в сборнике занимает «Очень короткий рассказ». Сам. Хемингуэй во

время пребывания в госпитале в Италии пережил подоб­ный роман с медсестрой

Агнессой фон Куровски. которая обещала выйти за него замуж, но не сдержала

своего обещания. Конец рассказа был им нарочито огрублен. Этот любовный сюжет

интересен главным образом тем, что впоследствии он разрастется, обогатится

новым опы­том писателя, новыми мыслями и превратится в сюжет романа «Про­щай,

оружие!».

В двух рассказах — «Дома» и «На Биг-Ривер» — Хемингуэй иссле­довал духовное

состояние солдата, вернувшегося домой, смятение че­ловека, который не может

найти своего места в жизни, драму возник­шей пропасти между сыном и родителями—

все то, что пришлось пере­жить самому Хемингуэю. В рассказе «На Биг-Ривер» ни

словом не упоминается о том, что герой его вернулся с войны, но вся атмосфера

рассказа, настроение героя подсказывают читателю, что этот человек вернулся

именно с войны, вернулся душевно травмированный и теперь жаждет обрести

покой в привычном ему по прошлому окружении природы.

Часть рассказов сборника была посвящена теме, которая позже зай­мет серьезное

место в творчестве Хемингуэя — теме американских экспатриантов, обосновавшихся

во Франции.

Рядом с этими большими рассказами, перебивай их, возникают в сборнике

миниатюры — осколочное видение окружающего жестокого ми­ра, с войнами,

убийствами, насильственной смертью. Это смерть на воине, это казнь в

американской тюрьме, это смерть на корриде, это расстрел шести греческих

министров, убийство двух воришек полицейскими, на­конец, потрясающее по силе и

выразительности описание исхода мир­ного греческого населения из Фракии. И весь

этот калейдоскоп смертей венчало название сборника, иронически вырывавшее слова

«в наше время» из текста молитвы «Даруй нам мир в наше время, о, господи!»,

Хемингуэй полагал, что писать честно о жизни — это значит писать и о смерти,

ибо, как он впоследствии утверждал, «я считал, что жизнь — это вообще трагедия,

исход которой предрешен».

Хемингуэй нашел для себя такую соломинку — он выра­ботал свой «моральный

кодекс». Смысл этого кодекса заключался в том, что раз человек в жизни

обречен на поражение, единственное, что ему остается, чтобы сохранить

свое человеческое достоинство, это быть мужественным, не поддаваться

обстоятельствам, соблюдать, как в спор­те, правила «честной игры».

Впервые Хемингуэй попытался воплотить эту мысль в написанном вскоре после

завершения работы над сборником «В наше время» рас­сказе «Непобежденный»

(1924). Это рассказ о стареющем матадоре, который хочет, во что бы то ни стало

доказать, что он еще может быть матадором, еще может убивать быков. Идея

рассказа заложена в самом его названии, она заключается в том, что, даже терпя

поражение, чело­век может остаться непобежденным.

Характерно, что героем этого рассказа Хемингуэй избрал "человека из мира в

достаточной степени условного — бой быков при всем том, что ставкой там

является жизнь, все-таки только игра.

В каком-то аспекте — но уже гораздо более жизненном — эта мысль,

что человек не должен сдаваться, не должен капитулировать, какие бы

удары ему ни наносились, занимала Хемингуэя, когда он писал свой первый

роман, принесший ему мировую славу, «И восходит солнце» (1926). Именно в

эпиграфе к этому роману Хемингуэй привел ставшие знаменитыми слова о

«потерянном поколении». Действительно, это был роман о людях, на которых лежит

проклятье прошедшей войны, которую Хемингуэй не раз называл «самой

колоссальной, плохо органи­зованной бойней, какая только была на земле»,

о тех, кто остались живы, но поняла, что были обмануты, что пышные лозунги,

призывав­шие их умирать за «демократию», «родину», оказались красивой ложью, о

людях, которые растерялись, утратя старые иллюзии и не обретя но­вых и,

опустошенные, стали прожигать свою жизнь, разменивать ее в пьянстве,

разврате, поисках острых ощущений.

Этих людей Хемингуэй знал до тонкостей, он ведь и сам в какой-то мере был из

их среды — с той только разницей, и весьма существен­ной, что у него была точка

опоры б этой жизни — творчество. И эту драгоценную черту он дал и своему герою,

журналисту Джейку Барису, который, живя с тяжелой психической травмой,

оставленной ему вой­ной, не капитулирует перед жизнью, не плывет по течению,

сохраняет свое человеческое достоинство, продолжая работать, писать.

Поиск человеком незыблемых ценностей в этом враждебном мире, где смерть

подстерегает на каждом шагу, продолжал волновать Хемин­гуэя и получил

своеобразное отражение в рассказе «В чужой стране» (1926). Итальянский майор в

разговоре с героем рассказа говорит ему, что человек не должен жениться: «Если

уж человеку суждено все те­рять, он не должен еще и это ставить на карту. Он

должен найти то, чего нельзя потерять». Потом герой узнает, что у майора

неожиданно от воспаления легких умерла жена, на которой он женился только после

того, как был окончательно признан негодным для военной службы.

Тема зыбкости человеческого счастья становится центральной темой романа

«Прощай, оружие!». Но на сей раз, эта тема решалась писателем не камерно, а на

вложил всю свою ненависть к бессмыс­ленной и жестокой войне, где «жертвы

очень напоминали чикагские бойни, только мясо здесь просто зарывали в землю».

И бесчеловечность, антигуманность этой бойни становится особенно

рельефной, когда в атмосфере крови, страданий, гибели тысяч людей

расцветает светлое чувство любви между американским лейтенантом

Фредериком Генри и медицинской сестрой англичанкой Кэтрин Баркли. Их

любовь про­низана ощущением трагизма. Кэтрин признается своему

возлюблен­ному; «Мне кажется, с нами случится все самое ужасное». Их только

двое в этом мире, и весь мир против них. Кэтрин так и говорит. «Ведь мы с тобой

только вдвоем против всех остальных в мире. Если что-нибудь встанет между

нами, мы пропали, они нас схватят». Ощущением трагедии охвачены и другие герои

романа. Фронтовой друг Генри, воен­ный врач итальянец Рииальди, человек,

обороняющийся от этого мира Цинизмом, говорит о воине; «Так нельзя. Говорят

вам: так нельзя. Мрак и пустота, и больше ничего нет. Больше ничего нет,

слышите?» Ими всеми владеет сознание безумия, охватившего мир.

Рииальди высказывает эту мысль наиболее ярко — имея в виду сифилис, он

говорит: «Это у всего мира».

И если а начале романа Генри не очень задумывается над смыс­лом войны,—

Хемингуэй показывает, что итальянские шоферы, служа­щие с ним в одной части,

понимают этот смысл гораздо лучше его,— то последующие события — разгром

итальянской армии под Капоретто, расстрел ни в чем неповинных людей — убеждают

его, он не хочет ока­заться жертвой бессмысленного, ничем не оправданного

убийства. Он не знает за собой вины и не желает отвечать своей жизнью за

глупость других. «Я ни к кому не питал злобы. Просто я с этим

покончил», У героя романа нет никаких политических идей, он не

становится убежденным противником войны, человеком действия, готовым бороться

за своп убеждения. Нет, он индивидуалист и думает только о себе, о

своей любимой женщине. Остальное человечество его не волнует. И

лейтенант Генри заключает «сепаратный мир», он дезертирует и

бежит с Кэтрин в нейтральную Швейцарию. Они живут там в горах, наслаждаясь

тишиной и покоем. Кэтрин ждет ребенка. Но ведь еще раньше в романе было

сказано: «Когда люди столько мужества прино­сят в этот мир, мир должен убить

их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие

потом только крепче на из­ломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он

убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты

ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без

особой спешки».

Проблема честности в творчестве была для Хемингуэя неразрывно связана с

этической проблемой честного отношения писателя к жизни. В той же книге «Смерть

после полудня», он писал: «Самое главное жить и работать на совесть». В

следующей своей книге «Зеленые холмы Африки», где почти дневниковые записи

охотничьего путешествия по Африке перемежаются с раздумьями о литературе и

писательском труде, Хемингуэй, перечисляя все то, что нужно писателю, наряду с

такими понятиями, как талант, самодисциплина, говорит о том, что «надо иметь

совесть, такую же абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже».

Этой очень важной для него теме Хемингуэй посвятил один из самых своих лучших

н значительных рассказов «Снега Килиманджаро» (1936).

В истории героя рассказа, писателя Гарри, мы узнаем штрихи био­графии самого

Хемингуэя — умирающий Гарри вспоминает многое из того, что пришлось пережить

самому Хемингуэю: Париж 20-х годов, поездку на Ближний Восток во время

греко-турецкой воины,— но в главном Гарри не похож на Хемингуэя, который дал

герою, если можно так сказать, свою антибиографию — он воссоздал свою жизнь

такой, какой она могла оказаться, если бы он продал свой талант, изменил ему.

Если в художественных произведениях Хемингуэй не касался в те годы острых

политических и социальных проблем, то в своих статьях, которые он регулярно

печатал в журнале «Эсквайр», он показал себя прозорливым политиком, активным

противником войны и фашизма. Так, в 1935 году в журнале появилась его статья

«Заметки о будущей войне», где он предсказывал, что в 1937 или 1938 году

начнется вторая миро­вая война, которую развяжут гитлеровская Германия и Италия

Муссо­лини. В том же году он опубликовал в коммунистическом журнале «Нью

мэссис» гневную статью «Кто убил ветеранов войны», обвиняя американское

правительство в том, что оно обрекло ветеранов войны, собранных в рабочих

лагерях во Флориде, на гибель во время урагана. В январе 1936 года он

откликнулся на агрессию Италии против Абис­синии статьей «Крылья над Африкой».

В эти же годы где-то подспудно назревало обращение Хемингуэя к новой для

него, на этот раз остро социальной теме обездоленных лю­дей Америки. Он уже

немало лет прожил в местечке Ки-Уэст во Фло­риде, хорошо узнал местных жителей

— рыбаков, контрабандистов, ветеранов войны, строивших здесь дороги л дамбы,

узнал их и полюбил.

Не умозрительно, как некоторые американские писатели, бросив­шиеся тогда на

модную «рабочую» тему, а воочию увидел Хемингуэй, насколько враждебно

буржуазное государство, капиталистический строй бедняку. Б 1934 году Хемингуэй

написал большой рассказ «Один рейс» о рыбаке Гарри Моргане, которого обманывает

богатый бездельник, оставляя без средств к существованию. За этим рассказом

последовало продолжение — рассказ «Возвращение контрабандиста», в котором

Хемингуэй показывал, как Гарри Моргану, чтобы прокормить семью, приходится

вступать в столкновение с законом, как обстоятельства тол­кают его на

преступление.

Так родился роман «Иметь и не иметь» (1937) —к этим двум рас­сказам, ставшим

первыми двумя частями романа, Хемингуэй присое­динил третью, завершающую

трагическую историю своего героя.

В этом романе Хемингуэй создал резко контрастную, без полуто­нов картину

общества, где на одном полюсе бедняки, которых общест­венный строп лишает

возможности шить в человеческих условиях, а На другом богатые бездельники,

прожигающие жизнь. Характерно, что здесь Хемингуэй впервые упоминает о

коммунистах, и хотя говорит о них вскользь — он слишком плохо знал этих людей,

чтобы писать о них подробно, — говорит весьма уважительно. Характерно и то, что

уже в процессе работы над гранками романа, вернувшись из Испании, где шла

гражданская война, Хемингуэй ощутил необходимость вынести приговор

анархическому индивидуализму Гарри Моргана и вписал абзац, ставя­щий логическую

точку в судьбе Гарри Моргана и в авторском отноше­нии Хемингуэя к этой

проблеме. Умирающий Гарри Морган говорит знаменательные слова: «Человек один не

может. Нельзя теперь, чтобы человек один.— Он остановился.— Все равно человек

один не может ни черта.— Он закрыл глаза. Потребовалось немало времени, чтобы

он вы­говорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это».

Творческая история романа «Иметь и не иметь» во многом объяс­няет известные

художественные просчеты этого произведения — разо­рванность сюжета, некоторую

разностильность,— но в писательской биографии Хемингуэя роман занял видное

место, ознаменовав собой серьезный шаг в познании жизни в ее социальном

аспекте.

Живя в осажденном Мадриде, в отеле «Флорида», в который то и дело попадали

снаряды фашистской артиллерии, Хемингуэй написал пьесу «Пятая колонна». Он

никогда не считал себя драматургом, эта пьеса оказалась единственной, которую

он написал за свою жизнь, в ней чувствуется и известный недостаток мастерства,

и следы торопливости. И все же «Пятая колонна» значительный этап в творчестве

Хемингуэя, так как в ной впервые воплотились новые тенденции творчества

Хемингуэя, рожденные антифашистской войной в Испании.

Это новое проявилось, прежде всего, и главным образом в фигуре главного героя

— американца Филиппа Ролингса, добровольца, работаю­щего в контрразведке

республиканской Испании. Ролингс, бесспорно, новый герой в творчестве

Хемингуэя. Или, правильнее сказать, не новый герой, а все тот же старый герой

его романов и рассказов, но вырос­ший вместе с автором и вместе с ним

перешагнувший в некое новое качество, Хемингуэй даже подчеркивает

преемственность Филиппа Ролингса, но отношению к героям своих предшествующих

произведений, показывает, что Филипп еще многими нитями связан с той

беззаботной и богатой жизнью, которой жил, например, писатель Гарри в рассказе

«Снега Килиманджаро». На это. в частности, намекает перечисление фешенебельных

курортов в разных уголках мира, где бывал Филипп. И порой Филипп тоскует по

привычной и благоустроенной жизни, к ко­торой зовет его вернуться любимая им

женщина Дороти Бриджес. Она олицетворяет собой все то, о чем тоскует Филипп.

Недаром в предисло­вии к пьесе Хемингуэй писал, что в ней «есть девушка, зовут

ее До­роти, но ее можно было бы назвать и Ностальгией'). Но когда Дороти зовет

Филиппа к этой старой жизни, он отвечает ей: «Ты можешь ехать. А я уже был во

всех этих местах, н все это уже осталось позади. Туда, куда я поеду теперь, я

поеду один пли с теми, кто едет туда за тем же, за чем и я».

Жизнь нового героя Хемингуэя обретает смысл — он вступает в борьбу с

фашизмом. Филипп прямо заявляет: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я

подписал договор на весь срок. Не помню, когда именно, но я подписал». Вот

какой долгий и далекий путь про­делал новый герой Хемингуэя от позиции

Фредерика Генри в романе «Прощай, оружие!», который проклял войну и заключил

свой собст­венный «сепаратный мир».

Следующим значительным этапом в творчестве Хемингуэя, разви­вающим и

углубляющим тенденции, проявившиеся в «Пятой колонне», явился роман «По ком

звонит колокол» (1940). Этот роман также посвя­щен гражданской войне в Испании,

и герой его тоже молодой амери­канец, добровольно приехавший в Испанию

сражаться с фашизмом.

Сюжет романа несложен. Его герой Роберт Джордан получает зада­ние перейти

линию фронта и, когда начнется наступление республи­канской армии, с помощью

партизанского отряда взорвать мост в тылу у фашистов, чтобы помешать им

подбросить подкрепления. Казалось бы, сюжет слишком прост и незамысловат для

большого романа, но Хемингуэй в этом романе решал ряд нравственных проблем,

решал их для себя по-новому. И в первую очередь это была проблема ценности

человеческой жизни в соотнесении с нравственным долгом, добровольно на себя

принятым во имя высокой идеи.

- Роман пронизан ощущением трагедии. С этим ощущением живет его герой Роберт

Джордан. Угроза смерти витает над всем партизан­ским отрядом то в виде

фашистских самолетов, то в облике фашистских патрулей, появляющихся в

расположении отряда. Но это не трагедия беспомощности и обреченности перед

лицом смерти, какой она была в романе «Прощай, оружие!».

Понимая, что выполнение задания может кончиться гибелью и для него и для

проводника, старика Ансельмо, Джордан, тем не менее, утверждает, что каждый

должен выполнять свой долг н от выполнения долга зависит многое — судьба войны,

а может быть, и больше. «Стыдно так думать, сказал он себе, разве ты

какой-нибудь особенный, разве есть вообще особенные люди, с которыми ничего не

должно случаться?.. Дан приказ, приказ необходимый, и не тобой он выдуман, и

есть мост, и этот мост может оказаться стержнем, вокруг которого повернется

судь­ба человечества. И все. что происходит в эту войну, может оказаться таким

стержнем. У тебя есть одна задача, и ее ты должен выполнить». Так на смену

индивидуализму Фредерика Генри, думающему только о том. чтобы сохранить свою

жизнь и свою любовь, у нового героя Хемингуэя в условиях ивой воины, не

империалистической, а ре­волюционной, главным оказывается чувство долга перед

человечеством, перед высокой идеей борьбы за свободу. Да и любовь в романе «По

ком звонит колокол» поднимается до иных высот, сплетаясь с идеей общественного

долга. Роберт Джордан говорит девушке Марии; «Я люблю тебя так, как я люблю все

то, за что мы боремся. Я люблю тебя так, как я люблю свободу и человеческое

достоинство и право каждого рабо­тать и не голодать. Я люблю тебя, как я люблю

Мадрид, который мы защищали, и как я люблю всех моих товарищей, которые погибли

в этой войне. А их много погибло. Много. Ты даже не знаешь, как много. Но я

люблю тебя так, как я люблю то, что я больше всего люблю на свете, и даже

сильнее. Я очень сильно люблю тебя, зайчонок. Сильнее, чем можно рассказать».

Идея долга перед людьми пронизывает все произведение. И если в романе

«Прощай, оружие!» Хемингуэй устами своего город отрицал «высокие»

слова,— «Меня всегда приводят в смущение слова «священ­ный», «славный»,

«жертва» и выражение «совершилось»... Было много таких слов, которые уже

противно было слушать»,— то в применении к войне в Испании эти слова вновь

обретают свою первородную цен­ность. Вспоминая о штабе Интернациональных

бригад и штабе 5-го полка, созданного н руководимого коммунистами,

Джордан думает: «В тех обоих штабах ты чувствовал себя участником

крестового, исхода. Это единственное подходящее слово, хотя оно до того

истаскано и за­трепано, что истинный смысл его уже давно стерся... Это было

чувство долга, принятого на себя перед всеми угнетенными мира... Оно

опреде­лило свое место в чем-то, во что ты верил безоговорочно и безоглядно и

чему ты обязан был ощущением братской близости со всеми теми, кто участвовал в

нем так же, как и ты».

Трагическое звучание романа получает свое завершение в эпи­логе

— Джордан выполняет задание, мост взорван, но сам он получает тяжелое ранение.

И вновь звучит тема долга каждого человека. Джор­дан говорит себе: «Каждый

делает, что может. Ты ничего уже не мо­жешь сделать для себя, но, может быть,

ты сможешь что-нибудь сде­лать для других». Он остается на верную смерть, решая

прикрыть от­ступление своих товарищей. Глядя в глаза смерти, Джордан подводит

итог прожитого. II итог этот оказывается жизнеутверждающим; «Почти год я

дрался за то, во что верил. Если мы победим здесь, мы победим везде. Мир —

хорошее место, и за него стоит драться, и мне очень не хочется его покидать. И

тебе повезло, сказал он себе, у тебя была очень хорошая жизнь... У тебя была

жизнь лучше, чем у всех, потому что в ней были эти последние дни. Не тебе

жаловаться». Таким светлым аккордом Хемингуэй заканчивал роман «По ком звонит

колокол». Эпи­графом к роману он взял строки английского поэта XVII века Джона

Донна, очень точно выражающие гуманистическую направленность ро­мана, строки,

говорящие о непреходящей ценности каждой человече­ской жизни, о слитности

каждого человека с судьбами всего челове­чества: «Нет человека, который был

бы, как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши...

смерть каждого Чело­века умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а

потому не спрашивай никогда, но ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

В послевоенный годы Хемингуэй испытывал потребность осмыслить и художественно

закрепить свои впечатления от только не­давно закончившейся войны, выразить

свое отношение к политическому курсу правительства Соединенных Штатов.. Ради

этого он отложил боль­шое произведение, условно названное им «Большой книгой» о

войне, и написал роман «За рекой, в тени деревьев» (ШО).

На выборе героя и сюжетной ситуации сказалась и тяжелая травма, полученная

Хемингуэем па охоте в Италии, которая грозила ему потерей зрения и, как

считали, может быть, даже смертью, и бо­лезни, одолевавшие его, и ощущение

подступающей старости. Героем романа стал пожилой полковник американской армии

Кантуэлл, чело­век, прошедший через многие войны, не раз тяжело раненный, в том

числе и в первую мировую войну, в том же районе Северной Италии, где был ранен

и восемнадцатилетний Хемингуэй. Смерть, подобно неиз­бежному року, витает над

Кантуэллом — он перенес уже два сердечных приступа, и врачи предупредили его.

что третий приступ будет для него смертельным. Незримым присутствием смерти

окрашена и последняя любовь Кантуэлла. горькая и прекрасная, к

девятнадцатилетней девуш­ке Ренате, его прощание с любимым городом" Венецией,

Сюжетная канва позволяет Хемингуэю устами полковника Кан­туэлла рассказать о

прошедшей войне. Рассказать отрывочно, не рисуя широкого реалистического

полотна. Кантуэлл в разговорах с любимой то и дело возвращается к войне —

вспоминает о друзьях, погибших на фронте, с презрением говорит о бездарных

генералах-политиках, бро­савших людей на убой по своей военной неграмотности,

глупости, без­душию, не скрывает, что для американского командования война была

прежде всего большим бизнесом.

В романе явственно проступает отвращение, которое питал Хемин­гуэй к

послевоенной политике правительства Соединенных Штатов. Полковник Кантуэлл с

горечью говорит о том, что теперь он, как сол­дат, подчиняющийся приказам, не

должен ненавидеть фашистов, что правящие круги США внушают своей армии, что их

будущий враг — это русские, «так что мне, как солдату, может, придется с ними

вое­вать». Но у Кантуэлла есть свой взгляд на русских — «лично мне они очень

правятся, я не знаю народа благороднее, народа, который больше похож на нас».

Следующая книга Хемингуэя, повесть «Старик и море», оказалась крупным

событием лите­ратурной жизни и по уровню художественного мастерства, и до своей

проблематике.

Эта небольшая по объему, но чрезвычайно емкая повесть стоит особняком в

творчестве Хемингуэя. Ее можно определить как философ­скую притчу, но при этом

образы ее, поднимающиеся до символических обобщений, имеют, подчеркнуто

конкретный, почти осязаемый характер.

Можно утверждать, что здесь впервые в творчестве Хемингуэя героем стал

человек-труженик, видящий в своем труде жизненное при­звание. Гарри Моргана из

романа «Иметь и не иметь» вряд ли можно считать предшественником кубинского

рыбака Сантьяго, так как он живет не трудом, а преступными авантюрами. Старик

Сантьяго говорит о себе, что он рожден на свет для того, чтобы ловить рыбу.

Такое отношение к своей профессии было свойственно и самому Хемингуэю, который

не раз говорил, что он живет на земле для того, чтобы писать.

Сантьяго все знает о рыбной ловле, как знал о ней все Хемингуэй, многие годы

проживший на Кубе и ставший признанным чемпионом в охоте на крупную рыбу. Вся

история того, как старику удается пой­мать огромную рыбу, как он ведет с пей

долгую, изнурительную борьбу, как он побеждает ее, но, в свою очередь, терпит

поражение в борьбе с акулами, которые съедают его добычу, написана с

величайшим, до тонкостей, знанием опасной и тяжкой профессии рыбака.

Море выступает в повести почти как живое суще­ство. «Другие рыбаки, помоложе,

говорили о море, как о пространстве, как о сопернике, порою даже как о враге.

как о женщине, которая дарит великие милости или отказывает в них, а если и

позволяет себе необдуманные пли недобрые поступки,— что поделаешь, такова уж ее

природа».

В старике Сантьяго есть подлинное величие — он ощущает себя равным могучим

силам природы. Его борьба с рыбой, вырастая, подобно погоне за Белым китом в

романе Германа Мелвилла «Моби Дик», до апокалипсических масштабов, приобретает

символический смысл, стано­вится символом человеческого труда, человеческих

усилий вообще. Ста­рик разговаривает с ней, как с равным существом. «Рыба,—

говорит он,— я тебя очень люблю и уважаю. Но я убью тебя прежде, чем настанет

вечер». Сантьяго настолько органично слит с природой, что даже звезды кажутся

ему живыми существами. «Как хорошо,— говорит он себе,— что нам не приходится

убивать звезды! Представь себе: человек, что ни день пытается убить луну? А

луна от него убегает».

Мужество старика предельно естественно — в нем нет аффекта­ции матадора,

играющего в смертельную игру перед публикой, или пресыщенности богатого

человека, ищущего па охоте в Африке острых ощущений (рассказ «Недолгое счастье

Френсиса Макомбера»). Старик знает, что свое мужество я стойкость, являющиеся

непременным каче­ством людей его профессии, он • доказывал уже тысячи раз. «Ну,

так что ж? — говорит он себе.— Теперь приходится доказывать это снова. Каждый

раз счет начинается сызнова: поэтому, когда он что-нибудь делал, то никогда не

вспоминал о прошлом».

Сюжетная ситуация в повести «Старик и море» складывается тра­гически— Старик,

по существу, терпит поражение в неравной схватке с акулами и теряет свою

добычу, доставшуюся ему столь дорогой це­ной,—но у читателя не остается

никакого ощущения безнадежности и обреченности, тональность повествования в

высшей степени оптими­стична. И когда старик говорит слова, воплощающие главную

мысль повести,— «Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения. Че­ловека

можно уничтожить, по его нельзя победить», — то это отнюдь не повторение идеи

давнего рассказа «Непобежденный». Теперь это не вопрос профессиональной чести

спортсмена, а проблема достоинства Человека.

Повесть «Старик и море» отмечена высокой и человечной муд­ростью писателя. В

ней нашел свое воплощение тот подлинный гума­нистический идеал, который

Хемингуэй искал на протяжении всего своего литературного пути. Этот путь был

отмечен исканиями, заблуж­дениями, через которые прошли многие представители

творческой интеллигенции Запада. Как честный художник, как писатель-реалист,

как современник XX века, Хемингуэй искал свои ответы на главные вопросы века —

корреспондент какого-то американского журнала, подошел к Эрнесту: "Как я рад

тебя видеть!" - и побежал к стойке купить бутылку... Но он сказал: "Ты знаешь,

я не пью. Я на диете". - "На какой диете? Когда я вошел, ты держал стакан с

выпивкой!" - "Нет, я на особой диете. Я не пью с дерьмом". Он всегда говорил

правду и не боялся этого. За это завистники ненавидели его еще больше.

Говорили, что он исписался, не платит налоги, предает своих друзей, что вся его

военная биография - а он воевал против фашистов в Испании - выдумана, и он

просто сочиняет героические небылицы...

Он ведь сильный был человек, и, казалось бы, можно было наплевать на эти

укусы... Но когда их так много и они так целенаправленны... Хемингуэй несколько

раз пытался покончить с собой. Однажды он хотел выброситься из самолета, но не

получилось - не открылась дверь. В 1961 году он застрелился. Его отец тоже

застрелился, когда ему было 40 лет. Наверное, это была какая-то психологическая

предрасположенность...

В конце жизни Эрнест сильно болел, подозревали, что у него лейкемия, рак

крови. Потом диагноз вроде не оправдался, но чувствовал он себя все равно

ужасно. На одной щеке у него были болячки, он просил меня: "Не снимайте меня с

этого бока". Он облысел. Все думали, что у него роскошная шевелюра, а это были

зачесанные сзади волосы... После нашей встречи в 1960 году Хемингуэй быстро

уехал с Кубы. Он плохо себя чувствовал, переехав в Испанию, попал в

психиатрическую больницу.

Если перечитать книги писателя, каждый герой его - это еще и физически

крепкий человек, мачо. Эрнест Хемингуэй не мог быть немощным. Он сказал мне

однажды: "Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо

погибнуть в бою, либо пуля в лоб". Так сказал и так поступил.

Та наша совместная рыбалка была последней в жизни писателя, как рассказала

мне Мэри Хемингуэй. Несколько раз я слышал от него "если успею", "если успею".

Я придавал тогда этой присказке чисто бытовое значение. А потом, в 1961 году,

когда он покончил жизнь самоубийством, эта фраза зазвучала совсем иначе.

Я считаю, что, выбрав для реферата из всех писателей XX века именно Эрнеста

Хемингуэя, я не ошиблась. Изучив материал об этом замечательном драматурге, я

подчеркнула для себя много нового и интересного. Творчество Хемингуэя с давних

пор привлекало меня и сегодня, когда я поподробнее познакомилась с его

автобиографией, то искренне заинтересовалась в его жизни и его творениях.

Наверное, в будущем я прочту некоторые из его произведений и смогу отнести