Курсовая: Нравственная концепция романа Виктора Гюго Отверженные
Курсовая: Нравственная концепция романа Виктора Гюго Отверженные
Содержание
Введение 3
Часть 1. Роль Епископа Мириэля в передаче нравственных
идеалов романа «Отверженные» 8
Часть 2. Нравственные идеи В. Гюго, выраженные через образ Жана Вальжана_ 11
Часть 3. «Мораль» Жавера — антагониста Жана Вальжана_ 17
Заключение 21
Список использованной литературы_ 26
Нравственная концепция романа «Отверженные» соответствует представлению В. Гюго
о человеческой жизни, как о непрерывной смене света и тьмы. Задача морального
урока романа «Отверженные» поучения для писателя важнее реалистического
анализа, ведь сам Гюго говорит в конце книги, что она имеет гораздо более
важную цель, чем отображение реальной жизни. Понимая мир, как постоянное
движение от зла к добру, Гюго стремится продемонстрировать это движение,
акцентируя (зачастую даже вопреки логике реальных событий) обязательную победу
доброго и духовного начала над силами зла. «Книга, лежащая перед глазами
читателя, представляет собою от начала до конца, в целом и в частностях...—
путь от зла к добру, от неправого к справедливому, от лжи к истине, от ночи к
дню... Исходная точка;— материя, конечный пункт — душа. В начале—чудовище, в
конце ангел»[1].
Задачу свою Гюго видел в том, чтобы возродить нравственные идеалы, утерянные
обществом. Это делает роман Гюго не столько обличительным, сколько и
проповедническим — миссионерским, благодаря чему «Отверженные» на Западе
часто называли «современным Евангелием», как охарактеризовал его и сам Гюго.
Гуманистический пафос романа Гюго вскоре после своего выхода и преодоления
цензурных запретов сразу привлек к нему симпатии крупнейших русских писателей.
Его высоко оценили Герцен, Некрасов, Щедрин, Толстой и Достоевский. При всем
различии идейных позиций и творческих методов они сумели найти в «Отверженных»
близкие им стороны. Лев Толстой, например, почувствовал за романтическими
эффектами и риторикой «Отверженных» историческую и человеческую правду, нашел
социальное обличение и нравственную проповедь, любовь к простым людям, а потому
поставил произведение Гюго выше всего современного французского романа. В
предисловии к сочинениям Мопассана он писал: «Жизнь» — превосходный роман, не
только несравненно лучший роман Мопассана, но едва ли не лучший французский
роман после «Отверженных» Гюго»[2].
Всякий читатель уже с первых страниц чувствует, что «Отверженные» — это не
просто еще один вариант знакомой темы, что содержание книги не сводится к
сюжету и что в ней есть нечто большее, высоко поднимающее ее над
увлекательными, но, в сущности, довольно плоскими по мысли романами-
фельетонами. Действительно, Гюго лишь отталкивался от литературной традиции —
он ставил себе задачу совсем иного масштаба; конкретные вопросы жизни
общества, живые образы людей, захватывающая фабула — лишь "одна сторона
произведения; за всем этим стоит грандиозная панорама эпохи, а за нею
возникает вопрос о судьбах народа, человечества, морально-философские
проблемы, общие вопросы бытия.
К моменту опубликования романа окончательно сложились взгляды Гюго на мир и
человека — взгляды, которые легли в основу всего дальнейшего его творчества
[3].
Мир представлялся Виктору Гюго ареной ожесточенной борьбы двух извечных начал —
добра и зла, света и тьмы, плоти и духа. Эту борьбу он видит везде: в природе,
в обществе и в самом человеке. Исход ее предрешен доброй волей провидения,
которому подвластно все во вселенной, от круговорота светил до мельчайшего
движения человеческой души: зло обречено, добро восторжествует. В нравственном
отношении мир расколот, но вместе с тем он един, ибо сокровенная сущность бытия
состоит в прогрессе. Жизнь человечества, как и жизнь вселенной, — это
непреоборимое движение по восходящей, от зла к добру, от мрака к свету, от
уродливого прошлого — к прекрасному будущему. Накануне выхода «Отверженных» в
одной из политических речей 1860 года Гюго говорил: «Прогресс есть не что иное,
как выражение закона тяготения. Кто же смог бы остановить его? О деспоты, я
бросаю вам вызов, остановите падающий камень, остановите поток, остановите
лавину, остановите Италию, остановите 1789 год, остановите мир, устремленный
богом к свету»[4].
Идеал красоты, добра и справедливости совпадает, добро и есть цель прогресса,
путеводная звезда человечества: «Сегодня идеал — это еле различимая в высоте
светящаяся точка»; но «среди всех чудовищных глыб мрака, грозно сгрудившихся
вокруг него, он не в большей опасности, чем звезда в пасти туч»
[5].
В самом безобразии Гюго видит зерно прекрасного, в жестоком сердце — дремлющую
человечность, в несовершенном общественном устройстве — очертания гармонии, и
даже в нечистотах парижской клоаки он провидит сочные травы, тучные стада,
здоровую, радостную жизнь, в которую они преобразятся, пройдя через
созидательный круговорот природы. Нет такого самого мрачного жизненного
явления, которое казалось бы Гюго безнадежным. Так, не пугают его и «социальные
нечистоты» — нравственно искалеченные люди общественного дна: это порождения
«мрака». «Что же нужно, чтобы эти оборотни исчезли? Свет. Потоки света. Ни одна
летучая мышь не выносит лучей зари. Залейте же светом общественное подземелье»
[6].
Мир «Отверженных» согрет этим пристрастным взглядом автора, этой верой в
конечную победу добра; идеи Гюго живут не только в изображенных им людях, но
и в живой и мертвой природе, которую он рисует с той же любовью, пользуясь
теми же образами, видя в ней ту же моральную борьбу. Улицы старого Парижа,
его трущобы, его баррикады оживают под пером Гюго. Длинные описания,
«отступления», занимающие чуть ли не половину всего текста «Отверженных», не
являются поэтому чем-то чужеродным сюжету, а сливаются с ним в одно созвучие,
образуя панораму жизни, полной движения, разнообразия и драматизма.
Как известно[7], в «Отверженных» реальные
факты составляют бесспорную основу произведения. Монсеньор Мьолис, выведенный
под именем Мириэля, действительно существовал, было в действительности и то,
что говорится о нем в романе. Бедность этого святого прелата, его аскетизм, его
милосердие, наивное величие его речей вызывали восхищение всех жителей Диня.
Некий каноник Анжелен, служивший секретарем у Мьолиса, рассказал историю Пьера
Морена, отбывшего срок каторжника, которого не пускали ни в одну из гостиниц,
потому что он предъявлял «волчий паспорт»; человек этот пришел к епископу и был
принят в его доме с распростертыми объятиями, так же как и Жан Вальжан. Но Пьер
Морен не украл серебряные канделябры, как это сделал Жан Вальжан; епископ
отправил его к своему брату, генералу Мьолису, и тот был настолько доволен
бывшим каторжником, что сделал его своим вестовым. Реальная жизнь дает нам
зыбкие и смутные образы, художник по своему усмотрению распределяет свет и
тени.
Далее романист воспользовался опытом личной жизни. В «Отверженных» появляются
аббат Роган, издатель Райоль, матушка Саге, сад монастыря фельянтинок,
молодой Виктор Гюго — под именем Мариуса и генерал Гюго — под именем
Понмерси. Мариус совершал прогулки с Козеттой, как это делали Виктор и Адель.
Мариус три дня дулся на Козетту потому, что ветер в Люксембургском саду до
колен поднимал ее священное платье.
Характеры героев Гюго обрисованы общими контурами и даны раз навсегда (нельзя
же считать «развитием» превращение Вальжана в Мадлена или маленькой Козетты в
«мадемуазель Фошлеван», — это просто замена одного образа другим). Словно не
доверяя способности читателя самому разобраться в действии, Гюго подробно
комментирует поступки действующих лиц; почти никогда он не подвергает анализу
душевное состояние героя, как сделал бы писатель–реалист, он просто
иллюстрирует это состояние потоком метафор, порою развернутых на целую главу
(например, глава «Буря под черепом», рисующая душевные терзания Жана
Вальжана, узнавшего, что вместо него арестован другой человек); автор
вмешивается в действие, поворачивает его наперекор логике, конструирует
искусственные положения (чего стоит одна сцена засады в лачуге Горбо!). Он
сталкивает и разлучает героев при самых необычайных обстоятельствах,
заставляет их молчать, когда их счастье зависит от одного слова, и говорить,
когда логика требует молчания; он приписывает им свои мысли, заставляет их
выражаться своим языком, и именно в их уста и их поступки он и вкладывает
основные нравственные идеи романа.
В романе «Отверженные» Гюго решил быть учителем и проповедником благого
примера. Вот почему роман открывается книгой «Праведник», в центре которой
стоит романтический образ христианского праведника — епископа Мириэля. Образ
этот отнюдь не представляет собой тип реального служителя церкви. Напротив,
Мириэль скорее противопоставлен реальным священнослужителям как идеальный
пример, как человек чистой, подлинно святой души.
Именно в образе епископа Мириэля, сыгравшего решающую роль в преображении
сознания Жана Вальжана Гюго воплотил свои нравственные идеалы: доброту,
бескорыстие, широкую снисходительность к людским слабостям и порокам.
В начале романа «райски светлый»[8] образ
олицетворяет епископ Мириэль, в котором Гюго воплотил свои романтические
мечтания о том, что путем милосердия можно привести заблудшее человечество к
добру и правде. Гюго сталкивает своего епископа с бывшим членом Конвента,
который, пережив термидор, Наполеона и реставрацию Бурбонов, уединенно доживает
свой век где-то вблизи епископского прихода. При этом наглядно обнаруживается,
что идеал писателя раздваивается между этими столь противоположными личностями,
ибо христианский праведник и атеист, по мысли Гюго, вовсе не являются
ангиподами, а стремятся разными путями к одной и той в цели — преобразованию
человека и общества. Любопытно, что моральный поединок между епископом и членом
Конвента завершается победой последнего: таков конечный результат их
единственной встречи, когда, придя к старому безбожнику для того, чтобы его
осудить, епископ, выслушав его, становится на колени и просит его
благословения.
Образ епископа исполнен для Гюго огромного смысла, это апостол его «современного
Евангелия», его моральный идеал, носитель мудрости и правды, чуждый всему
официальному укладу жизни. Символ веры епископа — всеобъемлющая гуманность. Он
равно жалеет чахлое растение, безобразное насекомое и отверженного обществом
человека: «Братья мои, имейте жалость! Преступник не тот, кто грешит, а тот,
кто создает мрак» — вот каковы мысли епископа
[9].
Примечательно, что Жан Вальжан, нравственно воскрешенный добротою епископа,
отнюдь не возвращается в лоно общества, а снова сталкивается с ним. Но слепое
озлобление каторжника превращается под влиянием преосвященного Бьенвеню в
сознательное неприятие действительности как она есть и желание улучшить
жизнь. Вальжан — фабрикант и филантроп продолжает дело, начатое епископом в
его приходе.
Гюго выбрал в качестве рупора своих идей священника. В «Отверженных» вопросам
религии посвящены не только главы о епископе, но и два специальных раздела:
«В скобках» и «Малый Пикпюс», в которых Гюго весьма отчетливо намечает
границы своего антиклерикализма, который никогда не переходит в
антирелигиозность. В вопросах религии он стоял все на позициях расплывчатой
гуманности — он за «Религию» против «религий». Гюго следует принципам Ж.-Ж.
Руссо: божество для него — это тот высший нравственный принцип, то Добро, к
которому естественным образом стремится «человеческая душа».
В применении к епископу Мириелю в особенности бесполезно ставить вопрос о
типичности характера. Этот образ откровенно строился вразрез с жизненными
наблюдениями, как некий искомый идеал. По свидетельству самого автора, «епископ
Мириель — персонаж чисто вымышленный, и католические газеты имели основание на
ходить его неправдоподобным»[10]. Он
стилизован в духе старинных церковных легенд о кротких святых времен раннего
христианства, о праведниках, творящих чудеса силой своей душевной чистоты.
«Чтобы найти что-либо подобное этой фигуре,— писал Гюго в одном из набросков к
«Отверженным»,— надо углубиться в почти сказочные для нас времена епископов с
деревянным посохом»[11].
В историю епископа Мириеля вплетаются сказочные мотивы: он душа своего
прихода, простой люд прозвал его Бьенвеню (Желанным); на дверях его дома нет
запоров, днем и ночью стучится в них богач и бедняк, чтобы оставить или
принять милостыню. Народная любовь служит ему охраной, разбойники дарят ему
драгоценности. Он раздает свое жалованье нищим, устраивает больницу в
епископском дворце, ходит пешком, носит потертую рясу, питается хлебом и
молоком, сам возделывает свой сад. Встреча епископа с Жаном Вальжаном и вся
история пробуждения человеческих чувств в загнанном и озверелом каторжнике —
это последнее «чудо», совершенное преосвященным Бьенвеню, — выдержаны в тонах
поэтического иносказания.
Герои Гюго — это всегда люди значительной судьбы. Такова прежде всего судьба
главного героя «Отверженных» — ожесточенного жизнью каторжника Жана Вальжана,
который на наших глазах становится превосходным, высоконравственным человеком
благодаря доброму поступку епископа Мириэля, отнесшегося к нему не как к
преступнику, а как к обездоленному существу, нуждающемуся в моральной
поддержке.
После смерти епископа Мириэля его принципы милосердия и непротивления злу
продолжает в романе Жан Вальжан. Унаследовав нравственные идеи епископа,
Вальжан делает их основой всей своей жизни. Даже оказавшись на баррикаде, Жан
Вальжан не участвует в боевые действиях, а лишь пытается защитить
сражающихся; получив приказ расстрелять своего вечного преследователя Жавера,
который проник на баррикаду в качестве шпиона, он отпускает его на волю,
продолжая верить, что лишь добром и милосердием можно воздействовать на
человека, будь то даже такой ретивый слуга неправедного общественного строя,
как Жавер.
Жан Вальжан, возвратившись с каторги, впервые появляется в городке, где живет
епископ. Тут бросается в глаза эмоциональная романтическая манера Гюго,
насыщающего портрет эффектными гиперболическими образами: глаза Жана Вальжана
сверкают из-под бровей, «словно пламя из-под кучи валежника»; «в этой
внезапно появившейся фигуре было что-то зловещее».
Вместо единого внешнего портрета Гюго находит удивительно яркие образы для
передачи душевного состояния Жана Вальжана, его нравственных страданий. На
каторге он доведен до полного отчаяния: «Если бы зерно проса, попавшее под
мельничный жернов, могло думать, у него, наверно, были бы те же мысли, что и
у Жана Вальжана». В течение девятнадцати лет каторги он упорно повторяет
бессмысленные попытки побега: «он убегал стремительно, как убегает волк,
который вдруг заметил, что его клетка открыта». Встретившись с человечным
отношением со стороны епископа, он «совсем перестал понимать, что с ним
происходит», он «ошеломлен и как бы ослеплен», «подобно сове, увидевшей вдруг
восход солнца». Нельзя забыть Жана Вальжана, наступившего ногой, обутой в
подбитый железом башмак, на монетку маленького савойяра, а потом в отчаянии
рыдающего на придорожном камне; и страшную ночь «бури под черепом», на
протяжении которой Жан Вальжан поседел как лунь,— ночь накануне суда над
ошибочно арестованным вместо него Шанматье; и брачную ночь Козетты, когда
Вальжан принимает решение открыть Мариусу свое истинное лицо; и покинутого
любимой дочерью одиноко угасающего старика.
В характере Жана Вальжана и совершается чисто романтическое преображение
человеческой души после грандиозной очистительной бури, вызванной великодушным
отношением к нему епископа. Непримиримый контраст между злом и добром, тьмой и
светом, проявившийся в характерах персонажей Гюго первого периода его
творчества, дополняется теперь новым мотивом: признанием возможности
преображения злого в доброе. Особенности психологизма романа «Отверженные»
состоят главным образом в романтически гипертрофированном изображении
очистительной бури, потрясающей все основы и все привычное мировосприятие
человека. Ожесточенный несправедливостью, которую он всегда испытывал среди
людей, привыкший к ненависти, Жан Вальжан «смутно сознавал, что милость
священника была, самым сильным наступлением, самым грозным нападением, которому
он когда-либо подвергался, ...что сейчас завязалась гигантская и решительная
борьба между его злобой и добротой того человека»
[12]. Эта жестокая внутренняя борьба еще более акцентируется средствами
экспрессивного и как бы одушевленного романтического пейзажа («ледяной ветер»,
который сообщает всему окружающему «какую-то зловещую жизнь»; деревца,
потрясающие своими ветвями, как будто «кому-то угрожают», «кого-то преследуют»,
и т. д.). Борьба эта является борьбой резких романтических контрастов, ибо речь
идет о превращении «чудовища» в «ангела», о боли, которую «чрезмерно яркий
свет» причиняет глазам человека, «вышедшего из мрака».
В результате этого потрясения Жан Вальжан и становится совсем другим
человеком. «Произошло нечто большее, чем превращение,— произошло
преображение»,— говорит автор.
В третьей главе седьмой книги, которая так и называется «Буря в душе»,
писатель рисует второй решающий перелом в душе своего героя, который уже
много лет ведет почтенную и добродетельную жизнь под именем г-на Мадлена и
вдруг внезапно узнает, что какой-то несчастный принят за беглого каторжника
Жана Вальжана и должен предстать перед судом. Подлинный Жан Вальжан может
промолчать и спокойно продолжать свою добродетельную жизнь, пользуясь
уважением и признательностью окружающих, но тогда ни в чем не повинный
человек будет осужден вместо него на пожизненную каторгу. Что должен сделать
ученик епископа Мириэля?
Здесь особенно ясно выявляется романтическое понимание внутреннего мира
человека, как таинственного, величественного, порой беспредельного «хаоса
страстей». «Мы уже однажды заглядывали в тайники этой совести; пришел час
заглянуть в нее еще раз. Приступаем к этому не без волнения и не без трепета, —
говорит писатель. —..Есть зрелище более величественное, чем море,— это небо;
есть зрелище более величественное чем небо,— это глубь человеческой души»
[13]. В этой глуби, со свойственной ему тенденцией к романтической
гиперболе, Гюго различает и «поединки гигантов», как у Гомера, и «сонмища
призраков», как у Мильтона, и «фантасмагорические круги», как у Данте. «Как
темна бесконечность, которую каждый человек носит в себе!» — восклицает он при
этом.
Характерно, что романтик Гюго, влюбленный в движение, динамику, битву,
предпочитает рассматривать душевную жизнь не в ее мирном и повседневном
течении, а в состоянии бурного смятения. Его Жан Вальжан не столько
рассуждает, сколько испытывает мучительные «судороги совести», в нем «бушует
буря, вихрь», он «вопрошает себя», он слушает голоса, исходящие «из самых
темных тайников его души», он «погружался в эту ночь, как в пучину». Этой
безмолвной внутренней битве всегда соответствуют мрачные, страшные тона
романтического пейзажа («мрачные силуэты деревьев и холмов ... добавляли что-
то унылое и зловещее к хаосу, царившему в его душе... Равнина была окутана
мраком. Все вокруг застыло от страха. Все трепещет перед этим могучим
дыханием ночи»). И опять в основе этой душевной бури лежит борьба между
светом и мраком, ибо Жану Вальжану кажется, что в глубине его сознания
«какое-то божество» сражается с «великаном». Ему приходится выбирать между
двумя полюсами: «остаться в раю и там превратиться в дьявола» или «вернуться
в ад» и «стать там ангелом».
Разумеется, он выбирает второе. Он отправляется в суд, чтобы оправдать
злополучного Шанматье, и добровольно отдает себя в руки закона. И даже когда
эта исполинская внутренняя борьба завершилась моральной победой добра, т. е.
когда герой Гюго доказал судьям и присутствующей публике, что он, а не
Шанматье, является каторжником Жаном Вальжаном и именно он, а не Шанматье
должен возвратиться на каторгу, художник еще раз прибегает к приему
романтического контраста; он заставляет своего героя улыбнуться: «...то была
улыбка торжества, то была также улыбка отчаяния».
В последний период жизни Жан Вальжан сам обрекает себя на одиночество,
уступив любимую Козетту Мариусу и добровольно устраняясь из ее жизни, чтобы
не помешать ее счастью, хотя это самоустранение его убивает. «Все, что есть
на свете мужественного, добродетельного, героического, святого, — все в
нем!»—с восторгом восклицает Мариус, едва только ему открылся нравственный
подвиг Жана Вальжана.
Так Гюго воспевает героизм морального величия. Именно таков главное кредо его
романа.
Как ни тяжела жизнь Жана Вальжана, она глубоко осмысленна, потому что он
живет не для себя, а для других людей. Эгоизм ему совершенно чужд, он не
знает ни алчности, ни честолюбия. Железную волю, силу духа, стальные мускулы
он употребляет для помощи слабым и несправедливо обиженным. Так или иначе он
помогает всем героям «Отверженных»: Фантине, Козетте, Мариусу, Анжольрасу.
Голос нравственного долга перед людьми в душе Вальжана столь могуч, что,
повинуясь ему, он готов принести в жертву свое личное благополучие: он
спасает раздавленного телегой старика, хотя знает, что вызовет этим
подозрения Жавера; отдает себя в руки правосудия, чтобы избавить от вечной
каторги полоумного бродягу; обрекает себя на одинокую старость, устраивая
счастье Козетты. Он не может быть счастлив, если это счастье держится на
несчастье другого. Все это дается ему нелегко, не без мучительных колебаний и
внутренней борьбы. Однако нравственные терзания, душевная борьба — удел людей
духовно полноценных. Для какого-нибудь Тенардье нравственных проблем не
существует. Но несправедливость общества обрушивается именно на этих
полноценных людей.
Жан Вальжан является воплощением нравственного идеала Гюго в поведении на
баррикадах: он не принимает участия в сражении и, не выпустив во врагов
республики ни одной пули, спасает приговоренного: к расстрелу шпиона Жавера.
И именно этот предательский по отношению к революции поступок трактуется Гюго
как высший подвиг с точки зрения «абсолютной морали»: отплатив добром за зло,
Жан Вальжан нарушил все привычные Жаверу жизненные представления, выбил у
него почву из-под ног и привел его к капитуляции — к самоубийству. В лице
Жавера ложный закон служения государству — Зло— признал моральное торжество
гуманности и всепрощения—Добра.
Финал романа — это апофеоз епископа: тень его витает над Жаном Вальжаном,
который умирает со словами: «На свете нет ничего, кроме счастья любить».
Антагонист Жана Вальжана — полицейский инспектор Жавер — создан по методу
контраста уже по отношению ко всему тому доброму и подлинно человечному, чему
научил бывшего каторжника епископ Мириэль. Жавер представляет то самое
бесчеловечное «правосудие», которое Гюго ненавидит и разоблачает в своем
романе. Для Жавера главное — «представлять власть» и «служить власти»: «За ним,
вокруг него ... стояли власть, здравый смысл, судебное решение, совесть по
мерке закона, общественная кара — все звезды его неба. Он защищал порядок, он
извлекал из закона громы и молнии ... в грозной тени совершаемого им дела
неясно проступал пламенеющий меч социального правосудия»
[14].
Психологический метод Гюго сводится в обрисовке Жавера к утрировке двух простых
чувств, доведенных почти до гротеска: «Этот человек состоял из двух чувств —из
уважения к власти и ненависти к бунту». Внешность его дается путем нагнетания
зловещих деталей, которые художник, словно рисуя своего романтического злодея
на бумаге, намеренно заставляет появляться «из тьмы»: «Вы не видели его лба,
... глаз, ... подбородка, ... рук, ... палки... Но вот приходила надобность и
изо всей этой тьмы, словно из засады, вдруг выступал узкий и угловатый лоб,
зловещий взгляд, угрожающий подбородок, огромные руки и увесистая дубинка»
[15]. Ужасен был и взгляд Жавера, который «леденил и сверлил, как бурав».
Даже радость Жавера художник называет «сатанинской». Когда Жавер узнает, что
г-н Мадлен и есть бывший каторжник Жан Вальжан, о чем он смутно догадывался с
самого начала, лицо его делается похожим на «торжествующее лицо сатаны,
который вновь обрел своего грешника».
Гюго недаром рисует Жавера такими укрупненными и впечатляющими мазками. От
этого укрупнения зависит драматизм столкновения противостоящих друг другу
сил. Значительным и масштабным силам добра (епископ Мириэль, преображенный им
Жан Вальжан, героически самоотверженная мать Фантина) противостоит столь же
масштабный и значительный противник, олицетворяющий для Гюго неправедный
государственный закон (в противоположность праведному закону человеческого
сердца).
Несмотря на то что Жавер, как и полагалось сыщику по литературной традиции,
наделен необычайной памятью, особым полицейским чутьем, силен, отважен и
ловок; что он устраивает засады, неожиданно вырастает на пути преступников и
узнает их под гримом и масками и т. д.,— несмотря на все это, Жавер почти
полностью живет в «верхнем», обобщенном плане романа. Он подчинен отвлеченной
символике долга, у него, по сути дела, нет индивидуальности. Эта
отвлеченность неизбежна, поскольку сам замысел образа идеального носителя
несправедливого закона был парадоксален и не имел почвы в жизни. С Жавером
литература обогатилась новым оригинальным типом-символом, но не новым
человеческим характером.
Вся история Жана Вальжана, стоящая в центре романа «Отверженные», строится на
драматических столкновениях и резких поворотах в судьбе героя: Жан Вальжан,
разбивающий оконное стекло булочной, чтобы взять хлеба для голодных детей
сестры, и осужденный за это на каторжные работы; Жан Вальжан, возвращающийся
с каторги и гонимый отовсюду, даже из конуры собаки; Жан Вальжан в доме
епископа, у которого он пытался украсть серебряные ножи и вилки и получил их
в подарок вместе с серебряными подсвечниками; Жан Вальжан, ставший
влиятельным мэром города, и умирающая Фантина, которая умоляет спасти ее
дитя; Жан Вальжан в столкновении с «недреманным оком» правосудия — Жавером;
Жан Вальжан в «деле» Шанматье, которое возвращает его в положение
преследуемого каторжника; подвиг Жана Вальжана, спасающего матроса с военного
корабля; «Орион», и его бегство с каторги, чтобы выполнить обещание, данное
Фантине; Жан Вальжан с крошкой Козеттой на руках, преследуемый Жавером с его
полицейскими молодчиками по темным улочкам и закоулкам Парижа, и неожиданное
спасение в женском монастыре на, улице Пикпюс; затем, через несколько лет,
Жан Вальжан в воровском притоне Тенардье, один против девяти негодяев,
связанный ими и все же сумевший освободиться, разрезав веревки с помощью
старой монетки каторжника; наконец, Жан Вальжан на баррикаде, где он никого
не убивает, но спасает от смерти двух людей: Мариуса и го преследователя
Жавера, и т. д.
Многие из этих драматических катаклизмов в судьбе Жана Вальжана составляют
некую «детективную» часть «Отверженных». Не случайно автор указывает на ту
особенность в характере своего героя, что он «всегда имел себе ... две сумы:
в одной из них заключались мысли святого, в другой — опасные таланты
каторжника. Он воспользовался то одной, то другой, смотря по обстоятельствам.
Когда писатель раскрывает «мысли святого» — его повествование приобретает
нравственно-поучительный характер; когда же на передний план выдвигаются
«таланты каторжника» — «Отверженные» становятся увлекательным приключенческим
романом, в котором эпизоды духовных поисков, преследований и адских козней
чередуются со сценами геройских деяний и чудесных спасений.
Стремительное и скачкообразное развитие романтического характера, с его
резкими поворотами и способностью к внезапному преображению под воздействием
добра свойственно не только Жану Вальжану, но даже и антиподу — Жаверу.
Доброта, проявленная по отношению к нему Вальжаном, который отпустил его на
волю вместо того, чтобы расстрелять на баррикаде, где он присутствовал как
шпион правительства, впервые в жизни внесла в прямолинейный ум Жавера
«отпечаток душевной тревоги». Эта своего рода цепная реакция (епископ Мириэль
— Жан Вальжан — Жавер) чрезвычайно важна для концепции романа. Автор
намеренно приводит верного стража «законности» Жавера, не привыкшего
рассуждать, к страшной для него мысли, что каторжник Жан Вальжан «оказался
сильнее всего общественного порядка». Ему даже приходится признать
«нравственное благородство отверженного», что было для него «нестерпимо».
Так Жавер теряет почву под ногами. В нем, как некогда в Жане Вальжане,
происходит решающий нравственный переворот. Ведь до сих пор его идеал
заключался в том, чтобы быть безупречным в своем служении закону. Однако
добро, по Гюго, выше закона, установленного обществом собственников. Поэтому
оно толкает Жавера к страшному для него открытию, что «в своде законов
сказано не все», что «общественный строй не совершенен», что «закон может
обмануться», «трибунал ошибиться» и т. д. Все, во что этот человек верил,
свершилось». Эта внутренняя катастрофа — отступление сил зла перед добром,
которое несет в себе Жан Вальжан приводит Жавера к самоубийству.
Сюжет «Отверженных» строится в основном на сцеплении событий и обстоятельств
«необычных» и совершенно исключительных. «Увлекательность» этого сюжета
можно на чисто формальном основании свести к увлекательности приключенческого
романа: сюда относятся все перипетии судьбы каторжника, который становится
богачом, затем снова оказывается среди «отверженных», затем вновь обретает
богатство, борьба Жана Вальжана с полицейской ищейкой Жавером, преследующим
его на протяжении всей его жизни, то есть в продолжение всего романа.
Поступки, переживания, страсти героев несколько преувеличены: таковы
беспредельная доброта епископа Мириэля, и бесконечная готовность Жана
Вальжана к самопожертвованию, когда преувеличение граничит уже с
фантастическим (сцены на кладбище), и его все-прощение. Однако у Гюго, в
отличие от авторов романов фельетонного жанра помимо принципиально иного
подхода к теме, чем у них, помимо описаний широкого общественного и
философского характера, притом органически входящих в общую ткань романа,
помимо широкого общественного фона, на котором развертываются события,
составляющие сюжет, — существенным является то обстоятельство, что жизнь и
страсти героев при всей их невероятности оказываются в конечном счете
художественно оправданными и правдивыми. Соотнесенная со своим общественно-
историческим фоном, история борьбы Жана Вальжана и Жавера обретает характер
социально-символический, морально-нравственного выбора. В святости Жана
Вальжана воплощена правота добра, в злобе Жавера — вся абсолютная жестокость
зла. И Жан Вальжан а Жавер — герои необычные, но в романе все время
присутствуют история и политика, не позволяющие читателю воспринимать
конфликт между героями как абстрактный, метафизический. Образ Жана Вальжана
со всеми его душевными движениями, со всеми его поступками — глубоко
поэтичен, посвящен высоким идеалам. Вот почему читатель принимает всю
исключительность этого образа как величайшую правду.
В романе перед нами предстают исключительные человеческие натуры, одни выше чем
человеческие существа по своему милосердию или любви, другие ниже — по своей
жестокости и низости. Но в искусстве уроды живут долгой жизнью, если они
прекрасные уроды. Гюго имел склонность к исключительному, театральному,
гигантскому. Этого было бы мало для того, чтобы создать шедевр. Однако его
преувеличения оправданны, так как герои наделены благородными и подлинными
чувствами. Гюго непритворно восхищался Мириэлем, он непритворно любил Жана
Вальжана. Он ужасался, но вполне искренне уважал Жавера. Искренность автора,
масштабность образов — превосходное сочетание для романтического искусства. В
«Отверженных» было достаточно жизненной правды, чтобы придать роману
необходимое правдоподобие[16].
Любовь к ближнему и самоотречение сочетаются у героя Гюго с помыслами о
нравственном идеале. Когда Вальжан спасает Жавера, то за этим поступком Гюго
ставит возможность исправления закоренелого злодея путем воздействия на его
сознание идеи «абсолютного добра» — иными словами, он проповедует здесь
христианскую идею непротивления злу, воздаяния добром за зло. Гюго создает
убедительный образ полицейского со всеми его отвратительными повадками,
наделяет его правдивыми чертами карьериста, рисует человека жестокого, не
задумывающегося над тем, справедливо или несправедливо он поступает. Жавер
действует механически, ему чужда идея добра, он всегда будет воплощать лишь
служение правовой системе государства, он из тех людей, про кого можно
сказать: «горбатого могила исправит», — и тем не менее у Гюго он мгновенно
перерождается под воздействием доброго поступка Жана Вальжана, точно так же
как последний внезапно переродился под воздействием добродетельного Мириэля.
Так могло получиться только потому, что поведение и судьба Жавера для Гюго
определяются не его общественной функцией, а изначально владеющей его
духовным миром силою некоего отвлеченного «зла».
Стремясь во что бы то ни стало доказать, что в человеческом обществе должны
восторжествовать совесть и справедливость, писатель, следуя заранее
намеченной схеме, помещает на баррикады Вальжана. В сюжетном плане появление
на баррикаде Вальжана оказывается необходимым для того, чтобы показать путь
героя от абсолютного порока к абсолютной добродетели. Поведение Жана Вальжана
на баррикаде является менее всего поведением революционера. Но Гюго хотел
показать, что Вальжан, борясь против Жавера и Тенардье, мог идти двумя
«путями святости»: путем Мириэля, придерживаясь идеи всепрощения, и путем
Анжольраса, боровшегося революционными методами против своих врагов. Отпуская
Жавера на свободу, платя ему добром за зло, Вальжан в конце своих испытаний
становится не Анжольрасом, а Мириэлем. Но этот поступок — вовсе не дело
«личной совести» Вальжана, он приобретает также абсолютную моральную
ценность, поскольку именно благодаря ему Жавер оказывается и морально и
физически уничтоженным.
Если бы в образе Жана Вальжана преобладали только эти стороны, то подобный
герой оставил бы читателя совершенно равнодушным. Но в образе Вальжана
надуманная моральная схема постоянно борется с жизненной правдой, и нередко
жизненная правда берет верх. Благородство, честность, великодушие Вальжана
воспринимаются как его естественные, органически присущие ему качества, ибо
Жан Вальжан при всей своей индивидуальной исключительности задуман и
обрисован как собирательный образ, в котором воплощены лучшие моральные
качества.
Многое в построении сюжета, в обрисовке персонажей роднит «Отверженных» с
романом-фельетоном — с «Парижскими тайнами» Э. Сю, с «Графом Монте-Кристо» А.
Дюма. Но сходство это совершенно поверхностное. Гюго не только подчинил все
элементы приключенческого сюжета высокой и, по существу, реалистически
осмысленной нравственное проблематике, что само по себе не позволяет ставить
«Отверженных» в один ряд с «Графом Монте-Кристо», оставляет позади другие
романы-фельетоны.
У эстетики Гюго свои, нравственные, законы. Ему важно утвердить определенные
идеи и нравственные ценности, которым должны следовать люди. Категория
должного и идеального — чрезвычайно важный момент романтической эстетики,
которой и следует В. Гюго. В то же время, при всей своей идеалистической сути,
эстетика эта имеет и раз реальную подоплеку. Русский цензор Скуратов был
недалек от истины, когда, обосновывая запрещение издания романа «Отверженные» в
России, написал в 1866 г. следующее донесение своему начальству: «Как и во всех
социалистических сочинениях, в этой книге несомненно господствует
безнравственная тенденция производить все нарушения и преступления против
установленного законом общественного порядка не от испорченной и развращенной
воли преступника, а из дурного устройства общества и бесчеловечной жестокости
сильных и облеченных властью лиц...»[17]
Примером своих романтических героев, преданных высокому нравственному долгу,
автор и поучает, и подсказывает, и требует от людей следовать высоким
моральным принципам, без которых немыслима настоящая жизнь. Герои Гюго
волнуют читателей, заставляют их переживать, думать, негодовать или мечтать
вместе с ними; за сегодняшним — дурным и несовершенным — писатель видит
далекие светлые горизонты. В этом и заключается главный пафос этого романа.
Вот как о благотворном моральном воздействии романов Гюго сказано в статье
«Великий романтик», написанной к пятидесятилетию со дня смерти Гюго, А. Н.
Толстым:
«Взмахами кисти ... он рисовал портреты гигантов. Он наполнил мое
мальчишеское сердце пылким и туманным гуманизмом. С каждой колокольни на меня
глядело лицо Квазимодо, каждый нищий-бродяга представлялся Жаном Вальжаном.
Справедливость, Милосердие, Добро, Любовь из хрестоматийных понятий вдруг
сделались вещественными образами... Мальчишескому сердцу они казались живыми
титанами, и сердце училось плакать, негодовать и радоваться в меру больших
чувств.
Гюго рассказывал мне ... о жизни человечества, он пытался очертить ее
исторически, философски, научно. Могучие материки его романов, где фантазия
заставляла бешено листать страницы, омывались благодатными потоками лирики. Его
гуманистический романтизм одерживал бескровные победы над жалкой
действительностью. Он набатно бил в колокол; „Проснитесь, человек бедствует,
народ раздавлен несправедливостью"... Это было хорошо и грандиозно — будить
человечество»[18].
1. Брахман С. «Отверженные» Виктора Гюго. М, 1968
2. Волисон И. Я. Виктор Гюго — певец детства. Харьков, 1970
3. Гюго В. Полное собрание сочинений, М, 1951
4. Гюго В. Романы. М, 1999
5. Евнина Е. М. Виктор Гюго, М.: Наука, 1976
6. Мешкова И. В. Творчество Виктора Гюго. Саратов, 1971
7. Моруа А. Олимпия, или жизнь Виктора Гюго. М, 1998
8. Муравьева Н. Гюго М, 1961
9. Сафронова Н. Н. Виктор Гюго. М, 1989
10. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений, т. 30, М, 1982
11. Трескунов М. Виктор Гюго. Очерк творчества. М, 1969
[1] Гюго В. Романы. М, 1999, с.83
[2] Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений, т. 30, М, 1982, с. 7.
[3] Брахман С. «Отверженные» Виктора Гюго. М, 1968, с. 29
[4] Гюго В. Полное собрание сочинений, т. 9, 1951, с. 63
[5] Гюго В. Романы. М, 1999, с. 201
[6] Брахман С. «Отверженные» Виктора Гюго. М, 1968, с. 38
[7] Моруа А. Олимпия, или жизнь Виктора Гюго. М, 1998, с. 511
[8] Евнина Е. М. Виктор Гюго, М.: Наука, 1976, с. 139
[9] Брахман С. «Отверженные» Виктора Гюго. М, 1968, с. 61
[10] Гюго В. Полное собрание сочинений, т. 11, 1951, с. 252
[11] Гюго В. Полное собрание сочинений, т. 8, 1951, с. 102
[12] Гюго В. Романы. М, 1999, с. 135
[13]Гюго В. Романы. М, 1999, с. 257
[14] Гюго В. Романы. М, 1999, с. 336
[15] Гюго В. Романы. М, 1999, с. 203
[16] Моруа А. Олимпия, или жизнь Виктора Гюго. М, 1998, с. 516.
[17] «Французские писатели в оценках
царской цензуры».— «Литературное наследство», т. 33-34. М., 1939, с. 790.
[18] Толстой А. Н. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 10. М., 1961, с. 281-283
|
Главная