Реферат: Стихи о Прекрасной Даме Блока

Реферат: Стихи о Прекрасной Даме Блока

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ГИМНАЗИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ПРОФИЛЯ

Экзаменационный реферат

и их философское содержание»

Выполнил:

Ученик 11 класса А

Горлачев Б.М.

Преподаватель-консультант:

Урожаева Т.Н.

Смоленск

2004/2005

План

I. Введение.

II. Случившееся – философия «Стихов о Прекрасной Даме» А.С.Блока.

III. Философия Блока – философия случившегося.

IV. Истолкование «Случившегося», его онтологический и модальный статус.

V. Пространственно-временные параметры случившегося

VI. Заключение.

I. Введение.

С начала XX века в литературную жизнь вошло второе поколение модернизма –

символисты Александр Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Максимилиан

Волошин. Центральное место в символизме, во всем модернизме, во всей

литературе двух первых десятилетий – серебряного века – занял Александр

Александрович Блок (1880-1921), человек-эпоха, по словам Ахматовой. Блок стал

человеком-эпохой потому, что его литературный путь и даже самый интимный опыт

духовной и душевной жизни оказался нерасторжимо связан с путями России.

Минуя декадентов, Блок продолжал литературное дело В.Соловьева. Он воспринял

его мистицизм, культ Вечной Женственности, Жены, облеченной в солнце. Блок

назвал ее Прекрасной Дамой и внес средневековый мотив рыцарского поклонения

даме не только в свою поэзию, но и в драматургию («Роза и Крест»). В

символизме, по его собственным словам, он видел литературное направление,

связанное с вопросами религии, философии и общественности. Как раз насчет

философии Блоковский цикл «Стихов о Прекрасной Даме» наиболее интересен.

Однако если не знать символики Блока, за его ассоциациями и философией

уследить невозможно. Поэт создал цельную всеобъемлющую систему символов. В ее

основе лежит простой мотив: рыцарь (инок, юноша, поэт) стремится к Прекрасной

Даме. Это стремление имеет много важных знаний: и мистическое постижение

Бога, и поиск жизненного пути, и порыв к идеалу, и еще бесконечное количество

оттенков значений в зависимости от контекста – от смысла целого. Герой лирики

Блока, какой бы облик он не принимал, оставался близок к духовному облику

самого поэта. Можно сказать, что на протяжении всего своего творческого пути

Блок оставался единственным лирическим героем Блока. Заря, звезда, солнце,

белый цвет – все это синонимы Прекрасной Дамы.

К важнейшим символам принадлежал образ размыкания кругов, он обозначал порыв

к Ней. Ветер – знак ее приближения. Утро, весна – время, когда надежда на

встречу наиболее сильна. Зима, ночь – разлука и торжество злого начала.

Синие, лиловые миры или одежды символизируют крушение идеала, веры в

возможность встречи с Прекрасной Дамой. Болото – символ обыденной жизни, не

освященной ее мистическим присутствием. «Жолтые фонари», «жолтая заря» (Блок

писал имя прилагательное «жолтый» через «о» и придавал этому важное значение:

таким образом он подчеркивал, что ему важен не цвет сам по себе, а символ,

который за ним стоит) символизирует пошлость повседневности.

Значение символов в большой степени зависит от контекста. Например, слово

«чорный» (опять-таки непременно через «о» по тем же причинам, что и «жолтый»)

– символ чего-то опасного, грозного: так цикл стихотворений о жестокой,

демонической любви поэт назвал «Чорная кровь». В другом контексте «чорный»

может символизировать тоже нечто грозное, но в то же время и значительное,

чреватое мистическими отклонениями:

Знаю я твое льстивое имя,

Чорный бархат и губы в огне,

Но стоит за плечами твоими

Иногда неизвестное мне. (11,С.162)

Блок писал нервами и кровью, отдавал литературе всего себя. Герой его поэзии,

вечно стремящийся к Прекрасной Даме и никогда не достигающий ее,

необыкновенно близок к нему самому; это – почти его двойник, его лирический

герой.

До конца понять поэзию «Стихов о Прекрасной Даме» одним умом, в спокойной

обстановке, не заплатив переживаниями, сомнениями, страстями, надеждами,

страхами, - невозможно.

Именно потому, что «Стихи о Прекрасной Даме» очень сложны для восприятия, они

и привлекают множество критиков, да и простых читателей. Но, не смотря на то,

что критики по данному циклу написано достаточно много, на мой взгляд, белых

пятен в «Стихах о Прекрасной Даме» еще достаточно. Одним из этих пятен

является философия цикла, о которой мы и поведем речь.

Меня всегда привлекала лирика, но я никогда не думал о философии лирической

поэзии, поэтому мне понравилась тема «философия «Стихов о Прекрасной Даме»».

Основная цель моего реферата – выявление концепции, основной мысли, философии

«Стихов о Прекрасной Даме», так как в дальнейшем при рассмотрении

интересующих меня вопросов можно будет опираться на эту самую основную мысль,

а именно, меня интересует онтологический и модальный статус мысли, ее

феномена, художественный метод Блока, влияние других поэтов на философию

поэзии А.Блока, принципы изображения Прекрасной Дамы.

II. Случившееся – философия «Стихов о Прекрасной Даме» А.С.Блока.

Достоевский сказал, что поэт сам создает свою жизнь – и при том такую, какой

до него не было. Блок, не опровергая Достоевского, думал, что корень жизни

поэта – в стихах, а сама по себе жизнь (личная) – это просто «кое-как». Между

тем корень один: он прорастает в стихи из жизни, из личности поэта – во всех

ее исканиях, находках, потерях, надеждах, разуверениях, падениях и взлетах.

В дневнике четырнадцатилетнего Саши корявым детским почерком записаны

(очевидно, по памяти) популярные в ту пору романсы: апухтинские «Ночи

безумные, ночи бессонные .» и красовская «Я вновь пред тобою стою очарован

.». (3,С.316)

Выходит, Блок ошибся на год, когда заметил в автобиографии: «Лишь около 15

лет родились первые мечтания о любви и рядом приступы отчаяния и иронии».

(3,С.320)

Мистиками не становятся – мистиками рождаются. Другое дело, что сама эпоха

большого исторического рубежа, лики старого общественного строя и зарождения

нового, - эпоха, в которую выступали русские мистики,- в громадной мере

способствовала возникновению и упрочнению подобных настроений и тенденций,

создавала для них благоприятную почву.

Как и большинство произведений младших символистов цикл Александра Блока

«Стихи о Прекрасной Даме» последовательно и поэтически соотнесен с

многочисленными событиями внетекстовой реальности. Как и во всех

символистских произведениях, действительность эта отображается в цикле сложно

опосредовано.

III. Философия Блока – философия случившегося.

21 июля 1902 года Блок записал в дневнике: «я хочу того, что будет. Все, что

случится, того я и хочу. Это ужас, но правда. Случится, как уж – все равно,

все равно что. Я хочу того, что случится. Поэтому это, что должно случиться и

случится – то, чего я хочу». (4,С.53) Напряженно развивающаяся мысль отрывка

допускает много трактовок. Но безусловно одно. Блок представляет себе мир как

изменчивый поток – стихию, которой глубоко родственен «я» и все изменения

которой («все, что случится») это «я» заранее принимает как выражение его

собственной (хотя не проясненной рассудочным знанием) воли. Высокая оценка

роли Случившегося в предстоящем личности мире переносится в искусство.

Основные лирические персонажи, события, лейтмотивы «Стихов о Прекрасной Даме»

всегда так или иначе связаны со Случившимся. И, хотя, безусловно, отнюдь не

все события жизни Блока 1901-1902 годов отразились в его лирике, но все

отраженное в его лирике – это прямые или опосредованные отклики на

случившееся.

Мысли по поводу «Стихов о Прекрасной Даме» (СПД), кажущиеся близкими к

высказанной в критике и литературоведении, встречаются довольно часто. С

наибольшей определенностью о «реальности» изображенного в блоковском цикле

писали в начале века. В «Письмах о русской поэзии» о героине СПД

категорически говорится: «Это просто девушка, в которую впервые был влюблен

поэт». (5,С.61)

Сходные мысли высказывались В.Бреховым, так же видевшим в ранней лирике Блока

отражение лишь биографически реального и «не мистичность, а недосказанность».

Впоследствии эта (очевидно односторонняя) точка зрения многократно

повторялась исследователями 1930-1950 годов, доходя до попыток либо вообще

замолчать роль мистических умонастроений юного Блока для художественной

структуры СПД, либо истолковать «мистическое» как внешнюю форму выражения

биографических переживаний. Значительно интереснее взгляд на СПД как на

«лирический дневник». Если Л.И.Тимофеев считает этот «своеобразный лирический

дневник» дефектным, так как он «крайне осложнен переключением в мистический

план» (13,С.22), то в книге Д.Е.Макимова связь лирики начала XX века, и

лирики Блока, в частности, с «автобиографическим документальным элементом»

утверждается как характерная и новая черта поэтического искусства эпохи.

(7,С.18) Мысль о СПД как «лирическом дневнике» помогает перейти от

отвлеченных споров, «чего больше» в ранней лирике Блока: «мистики» или

«реальности», в план исследования художественного отношения денотативной

(14,С.127) действительности к лирическому тексту СПД. Но все же вопрос о том,

какие именно реальные факты и события могли трансформироваться в символы СПД

и по каким законам осуществлялась эта трансформация, до сих пор не был

предметом специального обсуждения. Попробуем ответить на него, исходя из

блоковского представления о смысле эстетической функции Случившегося.

IV. Истолкование «Случившегося», его онтологический и модальный статус.

Что такое Случившееся, каков его онтологический (14,С.262) и модальный

(14,С.223) статус? Для Блока СПД – это подлинно бывшее, ряд реальных событий

и вызванных ими, реально же имевших место душевных состояний. Для Блока

вплоть до последних дней его жизни необыкновенно важным было подчеркнуть

истинность изображенного в лирике 1901-1902 годов. В комментариях 1918 г.

Блок пишет о 1901 г.: «Ноуменальность (4,С.346) той силы, которая дает печали

процвести надеждой». Но в то же время о Случившимся в жизни и отраженном в

творчестве такого близкого ему художника, как Владимир Соловьев, Блок писал:

«. образ – не мечта, а действительность.» И пояснил: «Рыцарь – монах имел

действительные видения». Это суждение из статьи «Рыцарь - монах» строится на

образах пушкинского стихотворения «Легенда», слова из которого:

Он имел одно виденье,

Непостижное уму. (12,С.332)

Блок в период создания СПД записал на обложке второй рукописной тетради,

предназначая им, видимо, роль motto (14,С.5) ко всей своей поэзии1901-1902

гг. Как же соотносится понятие «о том, что случится», явно не совпадающее с

бытовой реальностью, с этой самой «реальностью», к которой Блок апеллирует.

Случившееся получает истолкование в двух, во многом друг другу противоречащих

рядах представлений поэта: 1) в платоновско-романтической (выражаемой

зачастую в терминах Канта) оппозиции подлинной (идеальной) реальности мира

ноуменов, и мнимой, «фантастической» реальности земного мира феноменов; 2) в

идущим от Владимира Соловьева представлении о выполнимости идеального и его

грядущем «синтезе» с материальным, о земном воплощении высшей красоты.

Это противоречивое миропонимание, по-видимому, подразумевает предположение о

существовании двух типов «феноменального»: 1) явлений, отображающих сущности

высшего порядка; 2) явлений, в которых воплощаются «идеи» мнимой

«фантастической реальности». (последние могут пониматься либо как «пустые

идеи» - болезненные фантазмы, иллюзии, имеющие лишь «душевную», субъективно-

психологическую реальность, либо как «идеи» мира, противостоящего

божественному, - «демонического», «дьявольского»). И те, и другие, однако, -

явления, «феномены», воплощенные в «земных» формах времени и пространства и

чувственно воспринимаемые, «созерцаемые».

«Феномены» первого рода и составят тот мир «действительно Случившегося»,

который должен был быть отражен в стихах о «Деве, Купине» и который

действительно составляет основное содержание стихотворений в первых разделах

цикла. (в сборнике 1904 г. образовавших ядро его первого раздела –

«Неподвижность»). «Феномены» второго рода первоначально не имеют статуса

«случившегося», однако постепенно получают его.

Более узкое содержание «Случившегося» определено младосимволистским

эсхатологическим индивидуализмом молодого Блока: именно «здесь и теперь» - в

жизни лирического «я» - совершается мистерия конца мировой истории и

сотворения «новой земли и нового неба». Блок уверен в единстве своей «личной

и мировой жизни», считает необходимым понять «свой личный конец (или хотя бы

неличный, конец известного духовного периода) как символ вселенского». Он

постоянно ощущает себя не только библейским пророком, но и новозаветным

«свидетелем Случившегося». А само «Случившееся – это разные формы и фазы

приближающегося воплощения Красоты, которое реализуется в событиях интимной

жизни «свидетеля»».

Блок пронзен не только ощущением величия «того, что будет», но и своего

нахождения в непосредственной близости от Случившегося – временной:

. близко появленье –

и пространственной:

. И все что было невозможно

Случится здесь – (10,С.94)

Блок действительно не сомневался, что «вселенская мечта» воплотится на земле

в начале XX века и где-то поблизости от Шахматова!

Отсюда и проистекает очень важное для СПД стремление предельно точно

отобразить все «подробности, незначительные с виду»: ведь все, что

воспринимается как знак будущего «воплощения», «получает смысл и высшее

назначение». Ценность же поэтического текста определяется не только

предполагаемым масштабом Случившегося, но и точностью его фиксации. Это

порождает совершенно особое «отношение искусства к действительности» в цикле

Блока – «точечное» соответствие данного в тексте образа какому-то единичному

явлению или событию реальности, (внешней или психологической), причем

соответствие, фиксируемое с максимальной художественной и

«сверххудожественной» тщательностью Свидетельства.

V. Пространственно-временные параметры случившегося

Художественный метод раннего Блока в известном смысле связан с традициями

искусства Ренессанса, романтизма и, разумеется, лирики Владимира Соловьева. В

дальнейшем близкие к поэтике СПД стороны символизма отразятся в той

ориентации на автобиографизм, о которой писал Д.Е.Максимов (8,С.50) – что,

впрочем, станет хорошо заметным лишь в конце 1900-1910 гг. Для русской поэзии

начала XX века такой художественный метод довольно-таки уникален. Вместе с

тем для самого символизма эта новая, но несомненная связь с реальностью

сыграет огромную роль в дальнейшем, когда встанет вопрос о «заземлении»

универсальной проблематике младшего символизма в национальном и социально-

историческом.

Описанные особенности поэтики молодого Блока определяют многие важные черты

СПД, в первую очередь – структуру художественного времени и пространства в

цикле. Кантианская традиция, важная для младших символистов, подвергалась в

их системе переоценке с позиции платонизма. Это особенно резко проявлялось в

трактовке времени – пространства. Трехмерная модель (небесный, земной миры и

грядущий «синтез») давала три разных решения этой проблемы: пространство и

время не присущи «небесному» миру, но, в отличие от Канта, онтологически

свойственны земному, где этот небесный мир отражается, не иллюзорны. Главная

же сложность состояла в изображении мира чаемого идеала, «синтеза». В нем, по

словам Апокалипсиса, «времени уже не будет». Тем не менее, для символистов –

«соловьевцев» начала века речь все же шла о земном «воплощении вневременного

к формам пространства и времени». Апоклиптическая формула, поэтому

истолковывалась младшими символистами как желаемое исчезновение старого мира

с его старыми пространствами и временами; сотворение же «новой земли и нового

неба» представлялось в формах «нового» пространства и «нового» времени.

В СПД именно указание на пространственно-временные параметры Случившегося

гарантировало подлинность и точность изображения различных фаз и знаков

земного воплощения идеала.

С этим связана поэтика датировок в СПД. Уже в первом издании и порядок

следования, и переход от одного раздела к следующему в целом подчеркивают

путь Блока от первых стихотворений 1901 года к лирике 1903-1904 годов.

Основная концепция, подчеркнутая композицией сборника 1904 г., - путь

лирического «я» от Неподвижности, веры в вечное и неизменное, к

разнонаправленным поискам Перекрестков и Ущербу мистического чувства –

соответствует общим контурам реальной эволюции Блока в начале века. Но вот

уже второе издание СПД не только располагает тексты в хронологическом

порядке, но и - что гораздо интереснее – превращает датировки в часть

художественного текста, делая реальные годы создания произведений названиями

разделов тома.

Начиная с третьего издания этот принцип трансформируется. Названия трех

циклов внутри «первого тома» лирики приобретают «канонические» очертания, но

четыре раздела цикла СПД в третьем и четвертом изданиях лирики 1898-1904 гг.:

«I. Видение (Весна 1901 года)», «II. Ворожба (Лето 1901 года)», «III.

Колдовство (Осень и зима 1901 года)» и «IV. Свершение (1902 год)» - включают

датировки в своем заглавии. Последнее, пятое издание «первого тома» (вышедшее

в 1922 году, после смерти Блока, но подготовленное в 1918-1922 гг.) выражает

окончательный взгляд Блока на представление своего раннего творчества: все

циклы и все стихотворения датированы. Внешне такое оформление текстов

выглядит даже скорее «академическим». Для Блока, однако, речь шла совсем о

другом. Датировки, как и обозначаемые места создания (при каждом из шести

разделов «Стихов») мыслились как входящие в текст, а не обрамляющие его, как

временно-пространственные характеристики того, что изображено в том или ином

стихотворении. Исключения из этого принципа в тексте есть: таковы, например,

«воспоминательные» стихотворения, где художественное время текста настоящее

или стихотворения «Не ты ль в моих мечтах, певучая прошла?...» и «За городом

в полях весною воздух дышит .» (10,С.40), написанные летом 1902 года в

Петербурге и тематически связанные с кругом «городских» эмоций, но вошедшие в

раздел «II. С. Шахматово». Однако число таких примеров на редкость мало.

Обычно изображаемое с дневниковой точностью фиксирует Случившееся «здесь и

теперь», а большая роль прошедшего времени в «Стихах» лишь резервирует

возможность «растянуть это «теперь»» от нескольких часов до нескольких суток.

«Точечные» соответствия изображаемого Случившемуся играют особенно большую

роль в произведениях первых разделов, наиболее последовательно изображающих

«высокий» мир. Так, в стихотворениях первого раздела достаточно ярко

подчеркивается, что речь идет не о реальных встречах с «ты», а о «видениях» и

воспоминаниях о «минувших днях». Психологические отражения бывшего или

«являющегося» поэту в образах природы и составляют здесь фиксируемое в тексте

Событие. Биографически этому соответствует факт «разрыва отношений» Блока и

Л.Д.Менделеевой осенью 1909 года. Но случайная встреча с будущей невестой на

улице около Высших женских курсов 7 марта 1901 года сразу же вызывает

описание Случившегося не как «видения», а как реального события («Сбылось

пророчество мое .»). В стихотворении «В день холодный, в день осенний .»

поэтическая категория «реального» характерно усложнена: говорится о будущем

приходе «я» на место сегодняшних «видений». Это усложнение подчеркивает

точность модальных характеристик Случившегося. В этом же разделе образ

города, где поэта посещают «видения», почти еще не очерчен, но в нем явно

видны черты Петербурга.

Второй (и пятый) разделы цикла запечатлевают «единственные» приметы шахматовских

и бобловских пейзажей. (3,С.80) Многие из них хорошо известны исследователям,

постоянно указываются читателю комментаторами («зубчатый лес» над «высокой

горой» в Боблово, «белая церковь» села Тараканово, «холодные волны» реки

Лутосни) и выделялись самим Блоком в автокомментариях 1918 г. (биографическая

реальность впечатлений от «болотных огней» или «свечения гнилушек на

деревенской улице ночью»). Отметим также точность символизированного рельефа:

Боблово («верх» поэтического мира цикла) представлено горой и «равниной»

неподалеку от имения Менделеева, Шахматово («низ» поэтического мира) – «родимая

долина» - и близость художественного времени изображаемому. В дальнейшем такие

«точечные» соответствия реально бывшему по-прежнему играют важную роль в

поэтике. Приведем несколько примеров. Так, описание дома М.М.Читау в письме

Блока Л.Д.Менделеевой от 29 августа 1902 года (завершающееся автокомментарием:

«Все, что здесь описано, было на самом деле»)

[1] до деталей совпадает с образами и более ранних («Там – в улице стоял

какой-то дом .», 1 мая 1902 года) и позднейших («Его встречали повсюду .»,

октябрь 1902 года) стихотворений. В первом из них: «Там открылась дверь, звеня

стеклом» и «Свет от тусклой жолтой лампы»[2]

и так далее. В этом же письме упоминается и «полумодная шубка с черным мехом»,

ставшая столь важным символом в лирике Блока.

Очень часто такие реалии менее заметны: соединяясь (без отчетливых

мотивировок в тексте стихотворений) с образами совершенно иной тональ­ности,

они участвуют в создании пресловутого колорита «загадочности» ранней

блоковской лирики. Но от этого их связь со Случившимся не уменьшается. Так, в

стихотворении «Тебя скрывали туманы...» (май 1902 г.; I, 195) «таинственные»

стихи:

Кто знает, где это было?

Куда упала звезда? —

оказываются отсылкой к эпизоду, которым завершилась постановка «Гамлета» 1

августа 1898 г. Ср. в воспоминаниях Л. Д. Блок: «Мы ушли с Блоком вдвоем

<...> после спектакля <...> И было не страшно, когда прямо перед

нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой метеор»

[3]. Эта деталь — ключ и к другим образам стихотворения, также оказывающимся

реалиями, связанными с постановкой «Гамлета» («ступени трона») и ролью Офелии

((«лилий полны объятья», «белый речной цветок»). -

Обрисованный способ отображения реальности связан, как уже говори­лось, лишь

с теми событиями, которые мифологизируются Блоком как формы и фазы «явления»

Вечной Женственности. Круг этих реальных событий достаточно узок: это 1)

различные перипетии и обстоятельства встреч с Менделеевой; 2) внутренние

состояния, связанные с этими встречами (или невстречами; ср. «Сегодня шла ты

одиноко...» - I, 102) и 3) некоторые события «ближнего мира» поэта,

осмысляемые в связи с основным Случив­шимся (например, смерть деда Блока).

Однако по мере изменений в поэтическом миросозерцании Блока в цикле

появляется и отображение «случающегося» в том мире, куда не сходила «Дева» и

который противопоставлен поэтическому идеалу «Стихов». Это царство «суетливых

дел мирских» (I, 106). Первоначально оно изображается лишь суммарно, как

массовидный («Народы шумные» — I, 78), но иллюзор­ный мир «теней». Но тревоги

предреволюционных лет уже начинают про­никать в цикл — почти всегда в образах

каких-то катастрофических проис­шествий городской жизни. Метод изображения

такого «случившегося» резко отличен от описанного выше.

Правда, и среди урбанистических стихов встречаются произведения, «то­чечно»

соотнесенные с каким-то определенным реальным событием, — ср., например,

установленный Р. Заборовой факт отображения в стихотворении «Из газет»

происшествия, зафиксированного в газетах.[4]

Но гораздо чаще соотношение со Случившимся здесь совершенно иное. Так, в

стихотворении «Зарево белое, желтое, красное...» (б ноября 1901 г.; I, 136)

упоминаются «тревога», «крики и шум» «на реке», «корабли». Эти образы

естественно было бы сопоставить с сильным наводнением, бывшим в Петербурге за

два дня до написания стихотворения.[5]

Наводнение это Блок, живший на набе­режной Невки, не мог не заметить. Однако в

самом стихотворении рисуется картина, скорее ассоциирующаяся с пожаром

(«зарево», «огни», «жги же свои корабли»). Сам же Блок в упоминавшемся

автокомментарии 1918г. связывает текст не с какими-либо реальными событиями, а

с мотивами двойничества (VII, 345).

Такое построение весьма характерно для стихотворений об «инферналь­ной»

городской жизни: они могут быть вызваны какими-то реальными со­бытиями, а

могут и не быть с ними связаны; могут соотноситься с какими-то единичными,

данными фактами, а могут возникать (и чаще всего возникают) как обобщенные

урбанистические картины. Этот способ изображения перво­начально мотивируется

блоковским восприятием «дьявольского» мира как безликого, массовидного;

детали, отличия одних «теней» от других — иллюзорны и не имеют

«онтологической» (а следовательно, для раннего Блока и художественной)

ценности.

Тем не менее, именно от этого метода изображения городских «обманов» берет

начало интерес Блока к «большому миру» «многих» и к тому, во многом

порвавшему с поэтикой СПД, типу художественной генерализации, который будет

свойствен зрелому Блоку. Именно он приведет поэта к ощу­щению и показу своей

судьбы как общей и определит интерес к реалисти­ческому искусству XIX в.

Вернемся к принципам изображения «высокого». Единственность мира «Девы»

подразумевает одновременно «всемирный» смысл ее «явления». Если отнесение

изображаемого к биографической реальности призвано гаранти­ровать

добросовестность «свидетельства о случившемся», то интерпретация — это указание

на его «вселенский» и символический смысл. Механизм такой интерпретации,

особенно в первых разделах «Стихов», основывается, в первую очередь, на

мифологизирующем отождествлении изображаемого и его мис­тических прообразов, то

есть связан с поэтикой цитат, перефразировок и мифологем.

[6] При этом многозначность символа гарантируется множествен­ностью

отождествлений каждого из ведущих образов с различными культурными прообразами.

Так, лирический «я» цикла отождествляется с ветхоза­ветным Моисеем (ср.

описание ситуации стихотворения «Я шел — и вслед за мною шли...» — I, 155,

завершающееся цитатой из Книги Исход: «Передо мною шел огнистый столп».

[7] Но он же — и Иоанн Предтеча: в стихотворении «Мы странствовали с Ним по

городам...» (I, 176) и первая строка, и концовка:

Я шел вперед: но позади — Он Сам,

Подобный мне. Но — близкий к цели —

это тоже достаточно близкий пересказ — на этот раз новозаветных текстов. Ср.:

Христос «проходил по городам и селениям» («весям» — церк.-слав. текст, Лк 8:1),

а также слова Иоанна Крестителя о Христе: «...Идущий за мною стал впереди меня,

потому что был прежде меня» (Ин 1:15). В конце цикла «я» поставлен в ситуацию

пророка Даниила (см. ниже). Образ «Ты» также характеризуется в ряду

уподоблений: в ней опознается, как известно, и «душа мира» (сопоставленная

Блоком со Святым Духом Оригена — VII, 347), и Вечная Женственность Гете и

Соловьева, и Дева («Закатная, таинст­венная Дева», «Дева, Заря, Купина») —

причем последнее «имя» отождест­вляет «Ты» с Пречистой Девой («Заря»

сопоставлена с Богородицей в тра­диции русского фольклора; Купина — в

европейской и русской традиции, ср., в частности, опубликованный в 1886 г.

перевод Вл. Соловьева из Пет­рарки.[8]

Одновременно «Ты» оказывается и апокалипсической Женой, обле­ченной в солнце

(«Мы преклонились у завета...» и др.), и Прекрасной Дамой «бедного рыцаря»

(«Вхожу я в темные храмы...»).

Поскольку и «я» и «Ты» СПД уже в разгар «мистического лета» 1901 г.

наделяются признаками двойственности, изменчивости и получают «темных»

двойников, средства истолкования Случившегося сразу же усложняются. Отсылки к

«сакральным текстам» (Ветхий Завет, Евангелие, Апокалипсис) или к

христианской культурной традиции (средневековый культ Богоматери, «Легенда»

Пушкина) начинают соседствовать с образами фольклорно-«языческими»

(«Российская Венера», «Царь-Девица»), восходящими к европейской литературной

и театральной (Арлекин, Пьеро, Коломбина) традиции или связанными с народной

или литературной демонологией («ты» — русалка, ушедшая «в речной камыш», — I,

99).

Такая «полигенетичность» образов создает, в частности, ту «кощунствен­ную», с

точки зрения официального православия, тональность СПД, которую остро

чувствовали современники — от «влюбленного» в блоковскую лирику Перцова до

цензоров. Ср. о первой публикации Блока в «Новом Пути»: «Менестрелей Прекрасной

Дамы не знают русские требники», и «отправляя стихи в цензуру, мы трепетали

вероятного — минутами казалось — неиз­бежного запрещения».

[9] Ср. запрет на публикацию стихотворения «Мой любимый, мой князь, мой

жених...» (I, 627), а также посылку сборника СПД на цензуру в Нижний Новгород к

Э. К. Метнеру.[10]

Многообразие «имен» каждого образа создает характерный для всего творчества

«соловьевцев», но наиболее ярко воплощенный в СПД эффект неисчерпаемости

смыслов символа. Чувство это поддерживается высокой связанностью текста:

читатель ощущает, что «Российская Венера», «ты», выросшая «за дальними

горами», и «Закатная, Таинственная Дева» — один и тот же лирический персонаж

(в частности, и потому, что он явно соотнесен с одним и тем же жизненным

прообразом и переживанием). Но сложное переплетение Случившегося и его

нанизываемых друг на друга противоре­чивых истолкований поддерживает и другое

постоянное ощущение от цикла — таинственности, неполной разгадываемости

изображения. О мировоззренчес­ких истоках такого переживания жизни Блоком

писалось не раз. Художест­венный же механизм создания «таинственности» (как и

затекстового пережи­вания «тайн мира») состоит в том, что Случившееся и его

интерпретации не отделены типом повествования (как в досимволистской лирике),

а следуют друг за другом в едином потоке переживаемого: культурные ассоциации

«являются» поэту столь же неожиданно, спонтанно, как и события предсто­ящего

ему реального мира. И то и другое — «впечатления», в реальности которых поэт

уверен. В тексте отсутствуют какие-либо прямые или косвенные (стилевые,

композиционные и т. д.) указания на то, к чему относится изо­бражаемое: к

Случившемуся или к его интерпретации, и разнородные по происхождению и

функции образы сложно и неразложимо сплетаются. Если Блок четко различает

различные модальные формы Случившегося, то целостный модальный статус

стихотворения порой неопределим, поскольку неясно, что изображается:

мистическая сущность явления, раскрытая в рядах культурных уподоблений, или

биографический «феномен» и его психологи­ческое переживание. К тому же и те,

и другие образы зачастую — метонимии: фрагменты Случившегося и обломки цитат

(в свою очередь, замещающих целостные тексты и культуры), по которым

необходимо восстановить целое. Например, в стихотворении «Не жаль мне дней ни

радостных, ни зной­ных...» (27 июля 1901 г.; I, 115) первые два стиха —

лексико-интонационный и метрический отголосок строки Фета «Не жаль мне

детских игр, не жаль мне тихих снов...» (из программно важного для Блока

стихотворения «Когда мои мечты за гранью прошлых дней...»). Опознанная или

неопознанная, эта реминисценция задает ключ истолкования текста как

лирической исповеди-воспоминания. Но стихи 5—6:

Мне жаль, что день великий скоро минет,

Умрет едва рожденное дитя —

в этом ключе никак не могут быть поняты (если не воспринять слова о смерти

«дитяти» как парафразу: «начавшиеся, но прерванные отношения» — совершенно

чуждый для «Стихов» стиль!). Зато смысл этих строк раскрывается при

сопоставлении с эпизодом из Апокалипсиса (откуда взят и фразеологизм «великий

день» — см. Ап 6:17, 16:14 и др.). «Жена, облеченная в солнце» (12:1) «родила

<...> младенца мужеского пола <...> и восхищено было дитя ее к Богу

и престолу Его» (12:5). Следующие две строки, эмоционально неразрывно связанные

с предшествующими, — снова отклик на строки Фета (из стихотворения «А. Л.

Бржеской»)[11], а заключительные стихи:

Не омрачить заветного свиданья

Тому, кто здесь вздыхает обо мне —

сливают спонтанное лирическое излияние с графической цитатой, ведущей к

романтической антитезе «здесь — там» (ср. в переводе Жуковского из Шиллера

«Путешественник»: «Там не будет вечно здесь»). При этом обилие явных и скрытых

цитат никак не заглушает неповторимо блоковского зву­чания текста, а само оно в

большой степени определено непрестанными «переливами» значений, спонтанной

игрой «своих» и «чужих» слов[12], своих

жизненных и культурных впечатлений.

Такого рода смысловые построения становятся еще сложнее и напряженнее в

последних разделах СПД, где сосредоточены наиболее «загадочные» сти­хотворения

цикла. Например, в стихотворении «Разгораются тайные знаки...» (Г, 236)

начальный образ «тайных знаков / На <...> стене» воссоздаст извест­ную

ситуацию из Книги пророка Даниила: «Валтасар царь сделал большое пиршество

<...> В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали... на

извести стены чертога царского <...> и вошли все мудрецы царя, но не

могли прочитать написанного...» (Дан 5:1, 5, 8). Дальнейший текст — сложнейшее

переплетение отсылок к фольклорно-мифологической традиции («маки... во сне»,

связанные и со сном, и со смертью) и к новозаветному тексту. Первое послание к

коринфянам апостола Павла в стихотворении не цитируется, но сложно

иллюстрируется: ветхозаветным «суровым чудесам» (ср.: «Иудеи требуют чудес» — 1

Кор 1:22) и античному «дневному» пафосу рационального познания («Эллины ищут

мудрости» — там же), обнаружи­вающему свою химеричность («На заре— голубые

химеры...»), противопо­ставлена, как и в Послании к коринфянам, Любовь, ср.:

«Если <...> не имею любви, — то я ничто» — 1 Кор 13:2). Однако затем

следует резкий смысловой слом, придающий тексту (как и циклу в целом) характер

почти кощунствен­ный, с точки зрения официальной церковности.

Противопоставление «эллин­ской мудрости» и Любви:

На листах холодеющей книги —

Золотая девичья коса, —

представляет христианскую любовь в облике, который навеян портретом Л. Д.

Менделеевой, нарисованным с точностью «свидетельства о Случив­шемся»

(одновременно возникает еще более «кощунственный» ряд затекстовых ассоциаций:

«коса» = Любовь Менделеева = Любовь; ср. прямую игру именем Л. Д. Менделеевой

в - позднейшем стихотворении «Стою у власти, душой одинок...» — I, 240). И

наконец, последняя строфа, включающая фольклорный (и трансформированный

эсхатологически) образ падающего неба, возвращает нас к интерпретирующим

символам (сон) и цитатам начала стихотворения. Стих:

Мой конец предначертанный близок —

завершение легенды из Книги пророка Данила: первое из слов, начертанных

на стене, означало: «Исчислил Бог царство твое и положил конец ему» (Дан

5:26).

Обилие и внутренняя «диалогичность» явных и скрытых культурных уподоблений в

основных символах цикла, причудливо переплетенных с наивной реальностью

Случившегося, — основной художественный механизм, создающий сложные и

многогранные символы в СПД. Он же помогает ощутить в образах и коллизиях

цикла одновременно и ярко эмоциональную напряженность живого чувства, и

«вселенское» значение, масштаб переживаемого.

VI. Заключение.

Таким образом, мы изучили особенности философии «Стихов о Прекрасной Даме»,

выявили ее концепцию, которая во многом помогла нам раскрыть сущность

онтологического и модального статуса СПД, феномены поэтического ряда,

художественный метод А.Блока в изображении «Прекрасной Дамы», влияние

творчества других поэтов на концептуальные особенности СПД, принципы

изображения П.Д., пространственно-временные рамки цикла и его основной мысли.

Изучение данной темы помогло мне понять философию поэта, причем не только

философию цикла, который мы изучили, но и философию всей поэзии А.Блока.

Список литературы

1. Аброщина,И. Учитель, увиденный только раз.- М.: Народ. образов.,

1992.

2. Баевский, В.С. История литературы начала XX века.- М., 1999.-

(Языки русской культуры).

3. Банников,Н.В. Три века русской поэзии.- М.: Просвещение, 1979.

4. Дневник Александра Блока: VII т.

5. Аполлон: Журнал.- 1912.- №8.

6. Максимов,Д. Русские поэты начала XX века.- М.: Совет. писатель,

1986.

7. Максимов, Д.Е. Поэзия и проза А.Блока.- Л., 1981.

8. Максимов, Д.Е. О мифологическом начале в лирике Блока.- Л., 1980.

9. Орлов, В.Н. Жизнь А.Блока: В 2 т.- М.: Гамаюн, 1989.

10. Собрание сочинений А.Блока: В 6 т.- том 1.

11. Собрание сочинений А.Блока: В 6 т.- том 2.

12. Словарь иностранных слов.- М.: Знание, 1989.

13. Тимофеев, Л.И. Творчество А.Блока.- М., 1963.

14. Философский словарь/ Под ред. И.Т.Фролова.- М., 1980.

[1] Блок А. Письма к жене. М., 1978. С. 49.

[2] Там же. С. 48. Ср. комментарий В. Н. Орлова (там же, с. 50).

[3] Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 144—145.

[4] Рукописи А. А. Блока. Каталог / Сост. Р. Заборова. Л., 1970.

[5] Ср.: «В течение дня 4 ноября

<...> подъем воды в городских каналах и на Неве все повышался. Пушечные

выстрелы продолжались целый день до глубокой ночи. Наи­более низменные места

<...> были наполовину залиты водой» (Биржевые ведомости, 1901, 5 нояб. С.

2-3).

[6] См. об этом в наст, издании: «Функция реминисценций в поэтике А. Блока».

[7] Ср.: «Господь же шел пред ними в столпе

облачном, показывая им путь, а ночью — в столпе огненном, светя им, дабы идти

им и днем и ночью...» (Исх 13:21).

[8] Соловьев Bл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 189.

[9] Перцов П. Ранний Блок. М., 1922. С. 20.

[10] См.: Лит. наследство. М., 1982. Т. 92. Кн. 3. С. 218—219.

[11] Ср.: «О, жаль мне друг, — грядущий

пыл остынет, / В прошедший мрак и в холод уходя» (I, 115) и: «Далекий друг

<...> / Жаль того огня, / Что <...> / В ночь идет и плачет, уходя»

(Фет А. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1959. С. 347; ср. перефра­зировку

этих же строк Фета в концовке стихотворения «Повесть» — II, 164).

[12] Следует подчеркнуть, что «игра»

здесь резко отличается от намеренных и отстраненно-ироничных цитатных «стыков»,

например, у Белого. Здесь перед нами — единый, почти не расчлененный поток

разнородных лирических впечатлений.