Реферат: Пушкин. Повести Белкина

Реферат: Пушкин. Повести Белкина

Введение.

Есть имена, как солнце! Имена-

Как музыка! Как яблоня в расцвете!

Я говорю о Пушкине: поэте,

Действительном в любые времена...

...Его хвалить! - пугаюсь повторений...

Могу ли запах передать сирени?

Могу ль рукою облако поймать?

И. Северянин.

Александр Сергеевич Пушкин...«Солнце» русской литерату-

ры... Центр русской культуры... Мера нравственных ценнос-

тей... О нем написаны сотни монографий, тысячи статей. На что же я,

дерзновенный, надеюсь? Что я могу сказать о его творчестве нового? Опять «Мой

Пушкин»? И да, и нет.

В. Непомнящий в своей работе «Удерживающий теперь»

писал об уни­кальности притяжательной формулы «Мой Пушкин» как культурного

яв­ления. Мы не слышали ни о «моем» Шекспире или Сервантесе, ни о «моем» Гоголе

или Достоевском. Многие исследователи творчества Пушкина, по мнению

Непомнящего, пытаются перевести поэта на близкий себе «язык». «Мой Пушкин» - не

просто мой взгляд, мое мнение, или научная концеп­ция...; «мой Пушкин» - это

мой автопортрет, моя система ценностей в практическом приложении, как оно есть

на самом деле; «мой Пушкин» - это ворота в мой духовный мир, это моя вера. И

все сколько-нибудь серьез­ные споры на пушкинские темы суть в конечном счете

споры аксиологиче­ские, противостояния разных образов мира, жизненных позиций и

вер».

Невероятно, поэтому каждое поколение, да что поколение - каждый че­ловек -

имеет свое понимание Пушкина, в зависимости от своего образа мира, жизненной

позиции и веры. И чем глубже мы постигаем тайны бы­тия, тем ближе мы

становимся к Истине, воплощенной в пушкинских творениях.

Пушкина не зря называют Солнцем русской литературы. Солнце всегда по­читалась

как главное божество в любом языческом пантеоне. И дело вовсе не в том, был

ли Пушкин примерным хри-

Непомнящий В. Удерживающий

теперь. Феномен Пушкина и историче­ский жребий России // Новый мир. - 1996.-№

5.-с.162-190

Там же , с.163.

стианином или не был. Главное

то, что пером гения водило вдохновение свыше. Потому-то его произведе­ния и

дышат какой-то неуловимой, скрытой силой, простой и величественной, людей

стольких поколений.

Как, говоря о Пушкине, избежать субъективности, если «мой Пушкин» -это «моя

вера»? Непомнящий пишет, «что в духовной, в широком смысле религиозной, сфере

именно и лежит то ключевое и фундаментальное, что необходимо для более или

менее адекватного, не зависящего от вкусов, понимания Пушкина как текста и как

феномена».

Именно с точки зрения ценностей системы христианской культуры мы и попробуем

взглянуть на некоторые произведения Пушкина.

Академик Евгений Челышев, член Юбилейной комиссии, готовящий празднование

двухсотлетия со дня рождения Пушкина подводя итоги пуш­киноведения и наличия

перспектив его развития, пишет о необходимости непредвзятого прочтения Пушкина,

исключающего «вульгарно-социологи­заторское толкование его патриотической

лирики, спекуляции вокруг про­низывающей все его творчество идеи свободы, без

преувеличения его рево­люционных настроений».

Челышев пишет о необходимости изучения наследия отечественных пушкинистов-

эмигрантов, которые видели истоки творчества Пушкина прежде всего в русской

религиозной культуре. Из всех вопросов пушкинове­дения менее всего изученным

остается его религиозное сознание.

Но академик верно предостерегает современных исследователей от другой

крайности. Не нужно представлять Пушкина только как «истинного хри­стианина и

тем более проповедника церковно-

Сегодня развернута целая битва вокруг этого вопроса.

Мальчукова Т. Пушкин и христианская культура // Север.-1995.-№6.-с.140-150.

Мень А. Александр Сергеевич Пушкин // Книжное обозрение.-1992.-№23(июнь).-с.3.

Непомнящий В. Дар. Заметки о духовной биографии Пушкина // Новый мир.-1989.-

№6.-с.241-260.

Панченко А.М. Пушкин и русское православие // Русская литература.-1990.-№ .-

с.32-44.

Сурат И. Пушкин как религиозная проблема // Новый мир.-1994.-№1.-с.207-223.

Непомнящий В. Удерживающий

теперь. Феномен Пушкина и истори- ческий жребий России // Новый мир. - 1996.-№

5.-с.163.

Челышев Е. Пушкиноведение. Итоги и перспективы //Москва.-1995.-№6.-с.123.

го благочестия». Пушкин был истинно русской «широкой» натурой в том смысле,

что в нем уживались крайности. Но несомненна религиозность поэтического

мироощущения по­эта. Недаром Тютчев писал о поэте: «Ты был богов орган

живой...» Проро­ческая сила и божественная окрыленность его творчества

несомненна.

I глава. Вступительная часть.

Нет ничего проще написанного, и в то же время нет ничего сложнее пуш­кинских

«Повестей Белкина». Удивительно, но спустя полтора столетия после их написания

не умолкают споры о том, что перед нами литератур­ная пародия

или добродушный человечный сердечный «мир русской жизни», изображенный под

покровом иронии.

Интересно, что чем больше перечитываешь «Повести Белкина», тем сложнее они

тебе кажутся. От первоначальной простоты и ясности не остается и следа.

Поведение героев, первоначально кажущееся очень ло­гичным, вдруг предстает

совершенно лишенным логики и здравого смысла. (Например, почему Сильвио, всю

жизнь мечтавший о мести, щадит графа да еще и говорит о совести? Почему С.

Вырин так убивается по дочери, ведь она счастлива?)

Во всех повестях так или иначе звучат вопросы совести и христианской морали.

Без понимания основ русской христианской культуры нельзя по­нять вообще

литературу XIX века, тем более пушкинские «Повести Бел­кина».

Глассэ А. О мужичке без шапки,

двух бабах, ребеночке в гробике, сапожнике немце и о прочем // Новое

литературное обозрение.-1997.-№23.-с.92-117.

Заславский О.Б. Двойная структура «Выстрела» //Новое литературное обозрение.-

1997.-№23.

Перемышлев Е. «Приличные немецкие стихи...» // Литература. (Приложение к

газете «Первое сентября»).-1996.-№41.-с.1.

Попова И. Смех и слезы в «Повестях Белкина» // Новое литературное обозрение.-

1997.-№23.

II глава. Основная часть.

За кажущейся фабульной простотой «Повестей Белкина» скрывается сложнейшее

сюжетное построение. Об этом писал еще Эйхенбаум Б.

Пушкин не анализирует психологию героев, не делает душу героя объектом анализа.

Мы не найдем в «Повестях Белкина» длинных внутренних моноло­гов, вскрывающих

мучительные внутренние размышления и переживания. Но полнота психологической

обрисовки героев от этого отнюдь не стра­дает. Сложный внутренний мир проявляет

себя через поступки героев, подчас очень противоречивые. В.Непомнящий в статье

«О Пушкине и его художественном мире» указывает на причины отсутствия прямого

психо­логического анализа души героев у А.С. Пушкина. Общая точка зрения ви­дит

причину этого в том, что литература смогла овладеть методом пси­хологического

анализа лишь к середине XIX века в лице Достоевского, а во время жизни Пушкина

литературе еще был недоступен данный прием. Но В. Непомнящий видит причину в

творческой манере поэта, в особенностях его художественного мира: «Смиряясь

перед тайной человеческой души, он всматривается в то очевидное и простое, что

доступно <...> обычному «житейскому взгляду. Он наблюдает в человеке то,

что на поверхности,... то, что выражает внутреннее в человеке внешним

образом... ; он не до­искивается в герое черт, которые лежат глубоко, а

обращает внимание на то, что делают этого человека сопоставимым и общим, а

также и наибо­лее очевидным, в каждом человеке являются его действия и

поступки, то есть его поведение, доступное нам во внешнем выражении, - будь то

деяние практического характера, или воплощенное в слове, или проявленное

ка­ким-либо образом чувство, и прочее».

Да, человек, по Пушкину, есть тайна. Мы не будем пытаться объяснить, почему

герой поступил так или иначе, плохо это или хорошо, Пушкин ге­роя дает через

его поведение, речь, вот о поведении героев мы и поговорим, причем с точки

зрения того идеала человечности, который сам поэт про­возгласил («Цель

художества есть идеал») и которым пронизано все твор­чество А.С. Пушкина.

Да, объектом нашего внимания будут поступки героев, но эти поступки отражают

напряженную внутреннюю работу героев, совершая которую почти все главные

герои вольно или невольно оценивают себя с высоты вечных истин. Взгляд

человека на себя «с высоты, которая задана человеку при Творении», называется

совестью. Удивительно, что у Пушкина о со­вести говорят даже герои с

дьявольской наружностью (Сильвио). В.И. Даль определяет совесть как

«нравственное сознание, нравственное чутье

Эйхенбаум Б. Сквозь литературу. Л., 1924.

Непомнящий В. О Пушкине и его

художественном мире // Литература в школе.-1996.-№2.-с.6.

6

или чувство в человеке; внутреннее сознание добра и зла; тайник души, в кото­ром

отзывается одобрение или осуждение каждого поступка; способность распознавать

качество поступка; чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее ото лжи и

зла;... прирожденная правда...»

Герои «Повестей Белкина» так или иначе преступают определенные нравственные

законы или, чаще, законы морали

своего круга, иными сло­вами - законы чести (например, дворянской чести), но все

они понимают, догадываются, чувствуют и оценивают вольно или невольно себя и

свои поступки по самой высокой мерке, будь то Алексей Берестов или недалекий

Адриан Прохоров, которого невероятный сон «силою» заставляет поду­мать о том, о

чем гробовщик никогда и не подозревал.

В. Непомнящий отмечает, что в произведениях Пушкина (особенно после «Бориса

Годунова») «роль совести чрезвычайно важна- не только как по­стоянной темы

одной из центральных проблем, но- как творческого эле­мента, позволяющего

озарять светом Правды падший мир без помощи «моральных» оценок, как бы в полном

молчании».

С самого начала нужно оговориться, что мы будем исследовать лишь план видимый,

понятный любому неискушенному в истории литературы читателю. В современном

литературоведении исследуется тема двупла­новости пушкинского повествования.

Так, Антония Глассэ пишет о

двойной игре, которую ведет Пушкин. В повестях существует два плана. Второй

текстовой план являлся, по мнению исследовательницы, литера­турной пародией в

духе «арзамасцев» и создавался только для забавы ав­тора и самого узкого круга

друзей. Глассе пишет: «Сегодня любознатель­ный читатель, который страстно

желает понять, отчего «ржал и бился» Баратынский...

должен окружить себя небольшой библиоте-

Даль В.И. Толковый словарь

живого великого русского языка: Т.4.-М.:рус. яз. 1980, с.256.

Мораль - более узкое понятие,

чем нравственность. Нравственность - духовность, душевность (по Далю).

Мораль - нравоучение, нравственное учение, правила для воли, совести

че­ловека. Это более узкое понятие. Соотношение «нравственность - мораль» как

соотношение «истина - правда». Правд много, а истина одна.

Непомнящий В. Удерживающий

теперь. Феномен Пушкина и историче­ский жребий России // Новый мир. - 1996.-№

5.-с.178.

Глассэ А. О мужичке без шапки,

двух бабах, ребеночке в гробике, сапожнике немце и о прочем // Новое

литературное обозрение.-1997.-№23.-с.94.

Известно признание Пушкина, что

Баратынский впервые услышавший «Повести Белкина» долго «ржал и бился».

7

кой произведений-источников и, взяв перо и бумагу», начать вскрытие

внут­реннего смысла повести. Ведь Пушкин рассчитывал на то, что со временем

его проказа раскроется».

Любопытны доказательства исследовательницы, что Адриан Прохоров в «Гробовщике» -

парафраза прозвища самого Пушкина

, возможно, что гробы были намеками на книги, от дочерей проводятся линии к

музам и т.д. и т.п.

Все это интересно и заслуживает внимания, но даже прояснив второй скрытый,

игровой план повестей, основанный на литературной пародии (которую так высоко

ценил Пушкин), нельзя отрицать важности, глубины основного бытийного плана

повестей, в котором раскрывается суть челове­ческих отношений - «отношений

человека с Божьим образом в себе, на ко­торых лежит неизгладимая печать драмы

отпадения человека от Бога».

В повестях Пушкина гениально совмещаются и литературная пародия на известные

литературные сюжеты-штампы и глубокие размышления о человеческой жизни, а

взаимодействии в ней случайного и закономерного, человеческой воли и Судьбы,

размышления об условности законов морали, понятий о чести и извечном

нравственном выборе, встающем рано или поздно перед любым человеком.

I

До сих пор не умолкают споры о главном герое «Выстрела»- первой из «Повестей

Белкина». Многие комментаторы, исследователи трактуют поведение Сильвио как

месть обидчику. Так, Макогоненко Г.П. пишет, что цель, появившаяся у Сильвио

после дуэли одновременно недостойная - он вынашивал месть ненавистному графу- и

благородная, ибо он стремился от­ветить обидчику».

С этим трудно согласиться. При внимательном чте­нии мы видим, что первый-то

обидел графа сам Сильвио, спровоцировав ду­эль.

Совершенно прав Гольдфаин, обращая наше внимание на то, из-за чего произошла

дуэль между Сильвио и графом: «А в повести ясно сказано, что до поступления

графа на службу в гусарский полк в нем бесспорно первен­ствовал Сильвио. И он

был

Глассэ А. О мужичке без шапки,

двух бабах, ребеночке в гробике, сапожнике немце и о прочем // Новое

литературное обозрение.-1997.-№23.-с.104.

Непомнящий В. Удерживающий

теперь. Феномен Пушкина и историче­ский жребий России // Новый мир. - 1996.-№

5.-с.176.

Макогоненко Г.П. Творчество А.С. Пушкина в 1830-ые годы.Л.,1974.

8

просто не в состоянии перенести, что это пер­венство переходило графу, в споре с

которым был виноват исключительно Силь-вио. Как он сам рассказал: «Я искал с

ним (с графом - И.Г.) ссоры».

По мнению Лежнева, Пушкин создает «образ своевольного эгоиста, чело­века,

ненавидящего лживость и мертвящую искусственность цивилизации и современного

ему общества, бунтаря, ищущего свободы, но часто лишь для себя...»

В конце концов, Сильвио превращается «...в «демоническую» натуру, в хищника,

завоевателя, бретера».

Служа в гусарском полку, он жил по законам своей среды: «В наше время буйство

было в моде: я был первым буяном по армии...» (VI, с. 62). Сильвио признается,

что желание первенс- твовать смолоду было для него страстью. Он был первым в

любом деле, которое считалось в полку делом чести настоящего гусара: «Я

спокойно (или беспокойно) наслаждался моею cлавою...» (VI, с.62). Честь здесь

понимается в условном, светском значе­нии как кодекс поведения, который

принимается в той или иной среде: «Условное, светское, житейское благородство,

нередко ложное, мнимое...»

(Сравни с другим значением слова: «Честь. Внутреннее нравственное зна­чение

человека, доблесть, честность, благородство души и чистая со­весть».

Здесь поня- тие чести выступает не столько как понятие морали, сколько как

нравственное понятие, сближающее с понятием совести).

И наверное, не только бедность, как утверждал Макогонен- ко,

заставляла Сильвио добиваться первого места в полку, сам герой объясняет это

жела­ние своим характером, а не материальным положением.

О его материальном состоянии мы не можем сказать ничего определен­ного. Среди

армейских офицеров он жил «вместе и бедно и расточительно» (VI, с.58). «Никто

не знал ни его состояния, ни его доходов...» (VI,с.58).

Гольдфаин. Кто обидел Сильвио //

Литература (Приложение к газете «Первое сентября»).-1997.-№14(апрель).-с.15.

Лежнев А.З. Проза Пушкина. М.,1966.,с.214.

Там же, с.214.

Даль В.И. Толковый словарь

живого великого русского языка: Т.4.-М.:рус. яз.,1980,с.599.

Там же, с.599.

Макогоненко Г.П. Творчество А.С. Пушкина в 1830-ые годы.Л.,1974.

9

Когда же в полку появляется новичок - богатый граф, который был и умен, и

красив, и весел, и храбр, первенство Сильвио поколебалось, и он воз­ненавидел

графа. Страсть к первенству, славе оборачивается не менее сильной страстью-

ненавистью и жаждой мести за свое пошатнувшееся первенство.

Интересно, что Сильвио отвергает попытки графа подружиться. Он ищет ссоры, а

не дружбы. Успехи графа приводили Сильвио в отчаяние, он завидовал баловню

судьбы. Зависть - вот чувство, которое всегда сопутст­вует жажде быть первым,

зависть к тому, кто лучше тебя в чем-либо. Уязвленная гордыня имеет обратную,

более прозаическую сторону - за­висть. Оказывается, что романтическую фигуру

Сильвио двигают мелкие и пошлые страсти.

Даже на дуэли Сильвио завидует спокойствию, равнодушию, силе воли противника.

Ведь сам-то он ожидал дуэли «с неизъяснимым нетерпением», его обуревало

«волнение злобы» так сильно, что, не понадеявшись на вер­ность руки, дал

время себе остыть и уступил графу первый выстрел. Силь­вио «жадно» смотрел на

графа, «стараясь уловить хотя бы одну тень бес­покойства». «Равнодушие» графа

«взбесило» Сильвио: «Злобная мысль мелькнула в уме моем». (VI,с.63).

Сильвио раздирает низкие страсти, и он их невольник, как до этого был

невольником жажды славы и бравурной гусарской чести. Чувства описы­ваются

отстраненной от воли самого героя: нетерпение «неизъяснимое», герой не может

совладать со своим «волнением злобы», ему приходится уступить первый выстрел

при такой сильной жажде мщения! И далее: не «я взбесился», а «его равнодушие

взбесило меня». (VI,с.63). Опять Сильвио испытывает на себе действие, его воля,

сознание как бы пассивны, подчи­нены одной страсти - зависти. Характерен и

глагол «взбесило», он про­должает определенный семантический ряд:

«Мрачная бледность, свер­кающие глаза и густой дым, выходящий изо рту,

придавали ему вид на­стоящего дьявола». (VI,с.61). «...и стал

ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке

». (VI,с.64).

«...и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой;

он стоял здесь у камина... я почувствовал, как волосы стали

вдруг на мне ды­бом...»(VI,с.67).

«Ты, граф, дьявольски счастлив,»- сказал он с усмешкою, которой

никогда не забуду». (VI,с.68). «...в эту минуту он был, право, ужасен

...» (VI,с.68). «...люди... с ужасом на него глядели». (VI,с.69).

Ужас, дьявольская наружность и усмешка - вот как характеризует Пуш­кин своего

героя.

Когда человек каждый день несколько лет подряд думает о мщении, это похоже на

сумасшествие, навязчивую идею, от которой трудно изба­виться. Трудно назвать

это человеческой жизнью. Не случайно сравнение героя с тигром, который ходит

по клетке взад-вперед.

10

То что Сильвио не стал стрелять в графа вовсе не означает, что он не отомстил

ему. Ведь на первой дуэли Сильвио «взбесило» равнодушие графа. Сильвио,

одержимый злобой, ненавистью, обидой, завидовал спокойствию, самообладанию

графа, он понимал свою слабость, низость по сравнению с силой, моральным

превосходством противника. Этим превосходством он и был унижен. Теперь же он

может унизить его. Сильвио столько лет му­чился из-за своей уязвленной

гордыни, мучился сознанием ущербности своей ненависти («...не прошло ни

одного дня, чтоб я не думал о мщении». (VI,с.64). Теперь он может сделать

так, чтоб, мучился его враг. Это ли не славная месть!

Да, переживания Сильвио скрыты от нас, мы можем только догады­ваться. «Он

медлил - он спросил огня...» (VI,с.68). Почему он медлил? Хотел увидеть

смятение, испуг, беспокойство графа? Спросил огня, чтобы по­пасть наверняка?

Здесь уже Сильвио активен, создается впечатление, что он хозяин си­туации.

Он принуждает графа стрелять первым (это, безусловно, моральная сла­бость

графа). И не зря граф обмолвился: «Я выстрелил... и, слава богу (В.С.), дал

промах». (VI,с.68). Мы не знаем, выстрелил бы Сильвио или нет - «вдруг»

появляется Маша. Но и при ней Сильвио целится. Женщина броса­ется в ноги. И

вот теперь очередь за графом, теперь он «закричал в бешен­стве», теперь он

проявляет нетерпение: «Будете ли вы стрелять или нет?»(VI,с.68).

Но Сильвио уже «доволен»: он видел «смятение» графа, его «робость», а

главное, он заставил выстрелить графа, тем самым одержав победу над униженной

собственным слабоволием графом. (Граф по законам чести не должен был уже

стрелять!) Вот откуда фраза : «Передаю тебя твоей со­вести». Сильвио

отомстил, унизил графа и его жену. Теперь граф будет его помнить всегда, как

он, в своё время думал о графе каждый день.

И все-таки, почему последние слова главного героя о совести? Не потому ли,

что Сильвио удалось, как ему кажется, поступить графа вопреки этой совести,

т. е. он заставил графа стать таким, как он (бессовестным). И от этой мысли

Сильвио легче.

С одной стороны, Сильвио не пошёл на убийство, он остался на опреде­ленной

высоте (что тоже тешит человеческую гордыню).

Но всё же, мщение опустошило Сильвио. После расплаты его жизнь обес­смыслена.

Возможно, поэтому «... лишь стоит ему выйти в конце повести за пределы

соответствующего текста - он тут же погибает в сражении под Скулянами: история

с графом исчерпывает его жизнь».

Заславский О.Б. Двойная

структура «Выстрела» //Новое литературное обозрение.-1997.-№23.-с.128.

11

Нельзя не согласиться с мыслью Петруниной о том, что герои «Повестей Белкина»

«по-разному воспитываются жизнью».

Жизнь акти­визирует сознание героев, проверяет их способность понять окружающий

мир, других людей и самих себя. «Оказавшись в сложной ситуации, герой «Повестей

Белкина» должен совершить выбор, служащий показателем его нравственных

возможностей. И прежде всего решить для себя вопрос о долге своем по отношении

к «другому» человеку».

Сильвио не убивает, совершая тем определенный нравственный выбор. И здесь уже

он влеком не законами чести, а голосом совести. В унижении графа для Сильвио

определенное оправдание: он не последний из упавших, не только он вынужден

страдать от осознания своего несовершенства. И как это не парадоксально,

данная мысль - толчок к побуждению лучшего в этом ужасном человеке,

оправдание и спасение для Сильвио, толчок к преображению. Герой участвует в

освободительной борьбе греков под Скулянами. Причем гибель его изображена не

в трагических тонах («Сказывают...»), это действительно уже свободный от

терзающих душу низких страстей человек.

Да, здесь и драма отпадения от Бога, добра (то, что мы связываем с понятием

совести), но здесь и «упование на образ Божий в человеке».

«Ужасный» человек Сильвио, похожий на дьявола, одержимый греховной страстью

мести, продиктованной уязвленным самолюбием, в конечном счете завистью к своему

счастливому сопернику в борьбе за «первенство» в полку»,

довольствуется моральным отмщением (хотя это тоже не так уж мало), говорит о

совести, погибает за свободу чужого народа.

Значит, еще жив в нем «образ Божий», не каждый же «опустошенный» человек

поедет защищать чужую свободу!

Да и граф меняется: из бесшабашного повесы - в мужа, который несет

ответственность за жизнь, спокойствие своей жены. Собственная жизнь теперь не

безразлична для него, ведь от него зависит счастье близкого и любимого

человека. Он осознает свой нравственный долг перед другим человеком, и это

для него главная правда. Он взбешен только от унижения жены, а не из страха

перед дуэлью.

Петрунина Н.Н. Проза Пушкина и

пути ее эволюции // Русская литература.-1987.-№1.-с.49.

Там же, с.52.

Непомнящий В. Удерживающий

теперь. Феномен Пушкина и историче­ский жребий России // Новый мир. - 1996.-№

5.-с.179.

Купреянова Е.Н. А.С. Пушкин.-В

книге. История русской литературы, т.2, Л.,1981.-с.290

12

II

В этой повести, как ни в какой другой, мы наблюдаем воспитание героя жизнью.

Здесь почти каждый, пройдя через жизненные испытания, начинает реально

понимать окружающий мир, других людей и самих себя, постепенно освобождаясь

от вычитанных романтических представлений.

Бурмин из «ужасного повесы» превращается со временем в человека, способного к

истинному чувству. «А чувство это побуждает его осознавать жестокость

преступной проказы, лишившей и жертву его ветрености его самого надежды на

счастье».

«Марья Гавриловна, пройдя через полосу «романтических» мечтаний и увлечений,

расплатившись за них годами трезвого сознания, что впереди ждет ее безрадостное

одиночество, и - более того - обнаружив довольно силы душевной сохранить эту

страшную тайну, находит своего суженного».

Молодые герои действуют как романтические влюбленные из молодых в то время

французских романов, их поступки вычитаны, рассуждения наивны. Пушкин

иронизирует над своими героями чуть ли не в каждой строчке.

Улыбку вызывает несоответствие романтических порывов (тайно венчаться) и

прозаического расчета («... броситься потом к ногам родителей, которые

конечно будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастьем

любовников и скажут им непременно: «Дети! Придите в наши объятия». (VI,

с.71). Пророческие ночные кошмары, с одной стороны, и «тульская печатка с

приличной надписью» с другой. После слов об угрозе и печальном

предзнаменовании почти сразу (через предложение) идут прозаические строки о

теплом капоте, шкатулке и двух узлах, которые не забыла прихватить молодая

«преступница».

Следуя надуманным чужим мыслям из французских романов, герои сталкиваются с

невыдуманными законами реальной жизни. Подражая книжным героям, и Владимир

Николаевич и Марья Гавриловна идут и против законов чести (в советском,

условном значении) - ведь брак - то был неравным, и против законов совести -

венчаться без родительского Благословения.

Кажется, сама Судьба вершит свой суд над молодыми преступниками. Ветер,

метель расставляют все по своим местам, не дают Владимиру попасть в церковь и

подгоняют к церкви «повесу» Бурмина. Причем как ни в одной другой из пяти

повестей, Судьба, Высшая Реальность в образе метели имеет активное

действующее начало, независящее от воли героев, оно стоит над ними и вершит

их судьбами. Не случайно и повесть называется «Метель». Это главное

действующее лицо в повести.

Петрунина Н.Н. Проза Пушкина и

пути ее эволюции // Русская литература.-1987.-№1.-с.51.

Там же, с.51.

13

Владимир Николаевич, уговоривший Марью Гавриловну преступить нравственные и

моральные нормы, погибает на войне. Бурмин и Маша более счастливы. После

долгих лет, проведенных в раскаянии, судьба улыбается героям, словно прощает

их преступление.

Интересно, что в повести слово «преступный» встречается не один раз: «Молодая

преступница», «преступная проказа» и т.д. Да, герои преступают определенные

нравственные границы: идут против воли родителей, обманом хотят достичь

счастья, проявляют преступную ветреность по отношению к другому (Бурмин - к

невесте). Безответственность здесь равна бессовестности (рассеянность,

граничащая с наваждением, не может оправдать Бурмина).

Кто-то за свой нравственный выбор платится жизнью, над кем-то судьба

смилостивилась. И Маша, и Бурмин, пройдя реальные жизненные испытания,

понимая драматичность своего поступка, страдает от своего падения, но не

теряет надежды на спасение. Они совершают свой следующий нравственный выбор,

не допуская и мысли о повторном браке. Преступив однажды нравственный закон,

они не впадают в отчаяние, как Владимир, находят в себе силы мужественно

принять свою дою, то есть в дальнейшем живут по совести.

III

Мы не будем подробно останавливаться на повести «Гробовщик», так как она

блестяще проанализирована С. Г. Бочаровым.

Литературовед рассмотрел повесть именно с точки зрения законов нравственных,

вечных, к осознанию которых невольно приходит недалекий Адриан Прохоров.

Бочаров указывает на двусмысленность положения гробовщика, всячески обыгрываемую

Пушкиным: «Праздник гробовщика обусловлен смертью живого человека, а пожелание

мертвецам здоровья (тост, предложенный Адриану Юркой и породивший идею пира

покойников) есть пожелание смерти живым. Такова скрытая семантика существования

гробовщика...»

Во сне подсознание становится активным, реализуя чаяние героем смерти Трюхиной,

а затем и его сумасбродное приглашение мертвецов на новоселье. И именно

подсознание героя напоминает о первом «профессиональном» обмане, с которого

начинался путь, приведший к приобретению желтого домика. Этот упрек «несомненно

является из «подсознания» гробовщика, как его оттесненная совесть».

Бочаров С.Г. О смысле

«Гробовщика» - в книге О художественных мирах. М., 1985, с.35-68.

Там же, с.62.

Там же, с.63.

14

Причем, интересно замечание Бочарова об объективности прихода «самосознания»,

независимости его прихода к Адриану Прохорову от самого героя. «Самосознание»

не удерживается в его душе: как приходит к нему помимо него, так помимо него от

него уходит». Мы вновь, как и в

повести «Метель», чувствуем неумолимую поступь Судьбы, влияние каких-то

неведомых, но неотвратимых вечных законов Бытия, законов Добра и Зла, что на

человеческом языке зовутся нравственными законами, законами совести.

В конце повести герой меняется: «... гробовщик обрадован, не угрюм по-

обычному, зовет дочерей, вероятно, не для того, чтобы их, как обычно,

бранить, и даже так и не кончившееся умирание Трюхиной сейчас оказывается

положительным фактом. Но это значит, что фантастический эпизод не просто был

«вздором»...

Значит, развязка не столь проста, как обычно ее представляют. В окончании

повести светит солнце и герой ощущает радость, которой он не чувствовал в

начале повествования, при переселении в новый домик. Эта обрадованность

гробовщика не только снимает ужасы сна, она составляет контраст и обычной его

угрюмости. Повесть не разрешается в ничто: что-то не явно произошло в жизни его

героя и потрясения сна дало ему ощутить, «что живому место среди живых».

Адриан Прохоров, далекий от сложных умствований, предстает перед нелицеприятным

судом собственной совести, суд этот оборачивается кошмаром для героя, кошмаром,

который заставляет гробовщика по-новому посмотреть на свое место в мире живых

людей. И нельзя, наверное, говорить, что наш герой «мертв нравственно», что

«погоня за наживой превращает его в мертвую душу»,

как пишет Макогоненко Г.П. Все-таки, повесть закан-

чивается на доброй светлой ноте: гробовщик обрадован, что Трюхина жива,

безмятежно светит солнце, от угрюмости героя не остается и следа,

«обрадованный гробовщик» в первый раз по-хорошему зовет дочерей к чаю.

Таким образом и в этой мрачной повести Пушкин не оставляет нас без надежды и

упования на образ Божий в человеке, живущем в силу торгашеских отношений по

бесчеловечной морали (чтобы жить лучше, он должен желать, чтобы умирало

больше. Но никакая самая бесчеловечная мораль не может заглушить голоса

совести, который рано или поздно через подсознание побивается сквозь толщу

«испорченного», «порочного» сознания героя.

Бочаров С.Г. О смысле

«Гробовщика» - в книге О художественных мирах. М., 1985, с.65.

Там же, с.68.

Макогоненко Г.П. Творчество А.С. Пушкина в 1830-ые годы.Л.,1974, с.147.

15

IV

«Станционный смотритель» - самая печальная из пяти пушкин-

ских повестей. По-человечески очень жаль и несчастного смот- рителя, и

рыдающую на могиле отца Дуню.

Герои повести оказываются в очень сложной ситуации, каждый из них совершает свой

выбор, служащий показателем их нравственных возможностей. Каждый по-своему

решает вопрос о своем долге по отношению к «другому» человеку. «В «Станционном

смотрителе» перед каждым из трех главных персонажей встает проблема другого

человека, которая становится мерилом внутреннего этического достоинства и

Вырина, и Дуни, и Минского».

Удивительно, как Пушкин, изображая своих героев, избегает каких бы то ни было

моральных оценок, насколько он этичен по отношению к своим героям, и насколько

разноречивы, порой противоположны оценки, которые дают этим героям критики и

литературоведы. Одни считают, что С.Вырин приходит к внутреннему краху, тупику:

«И так ли уж «человечен» этот «маленький человек», погибший от тоски по любимой

и покинувшей его дочери? Не есть ли эта тоска проявление крайней степени

эгоизма родительской любви? Ведь Дуня и Минский любят друг друга. Заверяя

Вырина: «... не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе

честное слово»,- Минский сдержал свое обещание. Заключительный эпизод повести -

рассказ мальчика о посещении Дуней могилы отца - неоспоримое свидетельство об

этом...»

По мнению Купреяновой, С.Вырин проявляет крайнюю степень родительского

эгоизма. Но не нужно забывать при этом, что старик - смотритель боится, что

его дочери грозит обычная судьба соблазненной девушки, которую, натешившись,

выбрасывают на улицу, на панель.

Но Дуня счастлива: «В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в

задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел,

как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на

Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный

смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею

любовался».(VI,с.96).

Почему же несчастен ее отец? Почему он еще больше ожесточается?

Во-первых, потому что он не верит в прочность ее случайного счастья, несмотря

на заверения Минского в том, что он не покинет Дуню и выполнит свой долг

перед ней.

Петрунина Н.Н. Проза Пушкина и

пути ее эволюции // Русская литература.-1987.-№1.-с.49.

Купреянова Е.Н. А.С. Пушкин.-В

книге. История русской литературы, т.2, Л.,1981.-с.289.

16

Во-вторых, Вырин несчастлив не только из-за боязни за судьбу дочери, перед

нами трагедия обманутого доверия, о котором пишет Лежнев: «Вырин слишком

много вложил в свою любовь

к дочери. Теперь эта любовь предана. Дуня ушла от него, ушла по своей воле. Она

не бросилась к нему, когда он разыскивал ее, но ужаснулась, дала его

вытолкнуть, не вернула его. И теперь эти кинутые в оплату позора бумажки, и

оскорбления Минского, и неприкаянность одинокой жизни - все это сплетается в

одно с оскорбленной любовью, обмануто доверие, - и вот начинается своего рода

«тихий бунт» смирного человека. Вырин уже не может зажить прежней жизни. Он

должен спиться и погибнуть. Жизнь потеряла для него смысл и вкус».

Все исследователи отличают смысловую нагрузку изображения на лубочных картинках

сюжета библейской притчи о блудном сыне с приличными немецкими стихами под

каждой картинкой. Большинство критиков отмечают контрастность этих картинок,

истории блудного сына по отношению к истории «блудной дочери».

И дело здесь, наверное, не только в том, что сын возвращается в объятия отца,

а дочь не успевает, сын возвращается, доведенный нищетой до отчаяния, а дочь

- прекрасной барыней. Дело в самом смотрителе. Он-то не смирился со своим

положением «обманутого» отца (нельзя говорить о смирении, как Макогоненко,

если человек пьет. Это не смирение, это протест, направленный и внутрь, и

протест самой судьбе); он-то не надеется на хороший конец, не дожидается

дочери; он-то не может простить дочь.

И дело здесь не только в том, что немецкие стихи не годятся для русской жизни

да и не совсем точно передают библейский сюжет. Дело в Самсоне Вырине. Он не

верит ни в притчу, ни Минскому, ни дочери, ни себе. Герой отвергает путь

примирения с собой, с собственной совестью, не прощает ни себе (сам отправил

Дуню с Минским - «нашло»), ни Дуне. Поразительно его пожелание дочери смерти:

«Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадет, так поневоле

согрешишь, да пожелаешь ей могилы...»(VI,с.96).

И дело тут не только в обманутом доверии. Вырин вспоминает: «Ею дом

держался... уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли

не было житье?...»(VI,с.96). Он даже не допускает мысли, что Дуня просто не

могла жить всегда с ним (Жена живет всегда в доме мужа).

Мы видим, что Пушкин не рисует какой-то одной краской героя. Страдания

бедного смотрителя одновременно и понятны (страх за будущее дочери), и

эгоистичны («уж ей ли не было житье?»)

Лежнев А.З. Проза Пушкина М.,1966. с.218.

17

Образ героя «очерчивается, «обводится» определениями», каждое из которых не

смыкается с другим, не дополняет другое, а резко другому противостоит, «контур»

получается прерывистым, пунктирным, равновесие - неустойчивым, качающимся,

пространство подвижным, мерцающим, незамкнутым и втягивающим в себя. «Истина

очевидная, но снова «непостижимая уму»,не названная «точно» никаким словом, но

явленная, - овладевает нами».

Герой не может простить, смириться внутренне, он сжигает себя горем,

спивается, предается отчаянию, унынию, которое считается самым тяжким

смертным грехом. Повесть трагична, но, несмотря на трагичность сюжета, финал

повести не оставляет у нас скорбной безысходности.

Мы чувствуем взгляд «сверху» на трагедию отпадения героя от истины. Самсон

Вырин отдает себе отчет в своих поступках, не случайна его оговорка:

«поневоле согрешишь». Он выбирает свой крест: страдание за вину и свою, и

дочери, и Минского.

Дочь возвращается, она живет благополучно, но никогда не будет счастлива,

сознавая свою непрощенную вину.

Вот, наверное, почему и эта пушкинская повесть пронизана светом веры, герои

сознают свою вину, свое несоответствие должному, а если осознают, значит, верят

в это должное. Они не отступаются от своей совести, видят себя «с той высоты,

которая задана человеку при Творении и которая достижима...»

, потому-то и страдают, осознавая свое отпадение от этой высоты, Истины. Но в

этом-то страдании - и вера, надежда образ Божий в человеке. Ведь страдание -

«свойство падшего мира, неизбежный в таком мире крест и в этом смысле норма - и

оправдательная, и спасительная, ибо не дающая «угасить Дух», «духовная жажда» и

есть жажда преображения».

Вот это мощное звучание голоса совести и излучает тот свет, который не дает

трагедии зазвучать безысходно.

V

Герои повести «Барышня-крестьянка», пройдя через сложную «игру любви и

случая» воспитываются жизнью.

Любовь к «странной крестьянке» помогает Алексею Берестову излечиться от

наигранного байронизма, с одной стороны, а с другой стороны, от барской

бесцеремонности, с которой привык он «гоняться» за дворовыми девушками.

Любовь к смуглой красавице пробуждает в молодом человеке лучшие стороны его

натуры, он готов отказаться от законов своей среды - законов дворянской чести

- и жениться на крестьянке.

Непомнящий В. О Пушкине и его

художественном мире // Литература в школе.-1996.-№2.-с.4.

Непомнящий В. Удерживающий

теперь. Феномен Пушкина и историче­ский жребий России // Новый мир. - 1996.-№

5.-с.179.

Там же, с.179-180.

18

Алексей, отдавшись своему поэтическому чувству, забывает о своей

разочарованности. В свободном мире природы утрачивают силу законы среды, сюда

не доходят «пределы власти родительской». Отрешенность от законов среды,

мнимых законов чести очищает чувства героев от всего наносного, раскрывает

истинные их человеческие сущности.

Любовный маскарад дал возможность проявиться в героях лучшим качествам их

души. Алексей почувствовал ответственность за судьбу их любви, голос совести

победил в молодом человеке и сословные предрассудки, и страх остаться без

наследства. Ну а Лиза, несмотря на свой веселый нрав, тоже переживает и

волнуется не меньше Алексея.

«Общественные условности отступают перед свободной игрой молодых сил, перед

правдой естественного природного чувства. В этом существо чрезвычайного

происшествия, составляющего основу «Барышни-крестьянки».

Петрунина Н.Н. Проза Пушкина и

пути ее эволюции // Русская литература.-1987.-№1.-с.50.

19

III глава. Заключение.

Рассмотрев «Повести Белкина» через призму понятий морали и нравственности,

можно утверждать, что истоки творчества А.С. Пушкина находятся в русской

религиозной культуре. В своей работе мы попытались проанализировать поведение

героев с точки зрения идеала человечности, который неизменно осознается

героями, несмотря ни на какие отступления от него.

Поступки героев «Повестей Белкина» отражают напряженную внутреннюю работу

героев, совершая которую почти все они вольно или невольно оценивают себя с

высоты вечных истин, с той высоты, которая задана человеку при творении и

называется совестью.

И хотя некоторые герои преступают законы морали (чести) или, хуже,

нравственные законы, нельзя сказать, что они отступают от них. Они вольно или

невольно оценивают свои проступки, страданием расплачиваясь за свои ошибки.

Совесть в «Повестях Белкина» не только тема, но и творческий элемент,

«позволяющий озарить светом Правды падший мир без помощи «моральных» оценок,

как бы в полном молчании». Мы

видим объективность, а подчас независимость от воли самого героя активного

действия совести, которую можно по праву назвать главным действующим лицом

«Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», написанных Александром

Сергеевичем Пушкиным.

Непомнящий В. Удерживающий

теперь. Феномен Пушкина и историче­ский жребий России // Новый мир. - 1996.-№

5.-с.178.

20