Реферат: П.П. Бажов

буржуазные взгляды.

Примечателен факт возникновения уральских литературных журналов.

С марта 1923 года в Екатеринбурге выходил еженедельный (в 1925 году-

двухнедельный) журнал "Товарищ Терентий". Бажов, по его словам, "тоже начинал

в "Товарище Терентии". Название журнала отражало претензию на программность.

Художнику А. Парамонову было предложено срочно "нарисовать типичного

уральского рабочего" для обложки нового журнала. Он отправился на завод

"Металлист" и выполнил задание в соответствии со своим представлением о

типичном уральском пролетарии. Бажов по этому поводу заметил: "По одежде он

мало походил на основного рабочего старых уральских заводов - на доменщика

или пудлинговщика...". Парамонов не спросил фамилию рабочего, но запомнил,

как обращались к нему другие: товарищ Терентий. Редакции показалась типичной

и форма обращения. Так и решили назвать журнал: "Товарищ Терентий". С этим

рисунком на обложке он издавался почти год.

Журнал был весьма пестрым по содержанию: там находили место и текущая

политическая информация, и различные юбилейные заметки, и новости науки и

техники. Но преобладали литературные материалы: рассказы, отрывки из повестей

и драм, стихи, был отдел сатиры и юмора.

В журнале много было слабого, а подчас печатались и - мягко говоря -

аполитичные материалы. Но при всех недостатках первый уральский литературный

журнал был реальным шагом к объединению литераторов огромной территории

Урала. Немаловажно и то, что в журнале систематически публиковались

произведения лучших советских писателей тех лет: Демьяна Бедного, Ю.

Либединского и А. Неверова, Н. Асеева и С. Клычкова, Н. Ляшко и М. Кольцова,

А. Жарова и А. Безыменского, И. Ильфа и Вс. Иванова, Ал. Толстого и А.

Серафимовича. Маяковский печатался в "Товарище Терентии" с первого номера.

Журналу принадлежат первые публикации его стихотворений "На земле мир, во

человецех благоволение", "Газетный день", статей "Можно ли стать сатириком?",

"Агитация и реклама", "Мелкий нэп", "О мелочах". В "Терентии" Бажов напечатал

четыре своих произведения.

В 1924 году в майских номерах журнала появились девять очерков Бажова под

общим заглавием "Из недавних уральских былей", составивших первую его книгу,

в том же году выпущенную незадолго до того созданным (1920) местным

издательством. Бажов считал "Уральские были" первым писательским или "почти

писательским" своим произведением.

"Уральские были" - это и социально-экономические очерки, и очерки заводского

быта и психологии сысертских рабочих.

Бажов не просто лучше своих предшественников в литературе знал жизнь

дореволюционных уральских рабочих, но по-новому осмыслил ее и отразил с

позиций коммуниста.

От книги "Уральские были" тянутся многочисленные нити к "Малахитовой

шкатулке". Родина образов и сюжетов довоенных бажовских сказов-не только

Полевской завод, где мальчик Бажов слушал В. А. Хмелинина, но и весь горный

округ. Детство Бажова проходило то в Сысерти, то в Полевском. Рассказы "о

медной горе" он слышал от бабушки и отца еще в детстве. Полевское и Сысерть

являются местом действия многих его сказов.

Отдельные факты, события, отраженные в очерках, стали отправными для создания

сказов или вошли в них как существенные составные элементы. Общими для обеих

книг являются позиция автора в освещении явлений действительности, частично -

круг образов.

В "Уральских былях" впервые появился образ Стаканчика. Это - одно из прозвищ

Хмелинина-Слышко. Приводится его острая реплика в очерке "Бары". В очерке

"Рабочие и служащие" - о том, как дед нашел огромный золотой самородок и

каковы были последствия находки, - обнаруживается фабульная схема сказа

"Тяжелая витушка". От имени деда Слышко ведется повествование почти во всех

довоенных сказах Бажова.

В главе "Исконные" повествуется о "дикой, глупой" борьбе между совладельцами

заводов - Соломирским и Турчаниновой; этот материал использован в "Травяной

западенке". Факты из главы "Турчаниниха", характеризующие моральный облик

барыни, отразились в сказе "Марков камень". Есть перекличка между описанием

процесса углежжения в главе "Заводские" и в сказе "Живинка в деле". Образ

Семеныча (сказ "Про Великого Полоза") восходит к главе "Чертознаи". На одни и

те же наблюдения опирается раздел об "институте ученичества" в главе

"Спичечники и кустари" и история мастера Данилы ("Каменный цветок"). Сказ

"Приказчиковы подошвы" перекликается с главой "Расчеты по мелочишкам". Из

одних и тех же явлений прошлого возникли образ "заводского разбойника"

Агапыча и образы Матвея и Дуняхи ("Кошачьи уши").

В "Уральских былях" отбор классово-характерных черт и яркая их

индивидуализация с помощью точно найденной детали - хороший пример типизации

в художественном очерке. Страстная авторская заинтересованность,

пронизывающая очерки, яркая эмоциональность изложения, окрашенного то добрым,

сочувственным юмором, подчас и горьким, то гневной иронией, - все это придает

особую яркость первой бажов-ской книге.

Вместе с произведениями пролетарских писателей - А. Бондина, Я. Кряжа

(Кобелева) и других - книга П. Бажова активно противостояла тем, по его

характеристике, "кровосмесительным новеллам", которые время от времени

появлялись и в "Терентии". Первая книга Бажова, хотя отражалось в ней

прошлое, "по всем статьям" была весьма современной книгой борца за будущее.

Развитие писательского дарования Бажова не могло прерваться после выхода

"Уральских былей". Если в художественном отношении мало интересны историко-

документальные очерки "К расчету!", "Бойцы первого призыва", "Формирование на

ходу", так, наверное, прежде всего потому, что "художество" в них

сдерживалось задачами, поставленными перед автором организациями, для которых

писались названные книги. Писатель впоследствии рассказывал Л. И. Скорино о

работе над книгой о бойцах первого призыва: "Первую главу я показал в

комитете по истории гражданской войны: "Это, конечно, у нас пойти не может.

Оно у вас со стихами... нам точнее надо, документальное".

Несомненны, однако, художественные достоинства очерков "За советскую правду",

"Спор о стихах", "Через межу". Выделим в них то, чем отмечено дальнейшее

развитие Бажова-художника и что впоследствии облегчило ему переход к жанру

сказа.

В автобиографической повести "За советскую правду", о которой мы уже

говорили, Бажов, рисуя особый быт жителей деревни, бежавших в Сибирь из

западных губерний от "утеснения" за веру, дает полную волю своим давним

фольклорно-этнографическим наклонностям и познаниям. Писатель воспроизводит

своеобразнейший язык бергульцев, представляющий собою необыкновенную смесь

черт местного русского говора, украинского языка, даже польского, да еще с

бросающимися в глаза многочисленными вкраплениями из старообрядческих

"святых" книг. В первом издании даже заглавие книги отражало диалектную форму

определения-прилагательного в краткой форме: "За советску правду!" - это

постоянный призыв "могучего и веселого медвежатника" Андрея, партизана,

погибшего в первой же схватке с белогвардейцами.

В очерке "Спор о стихах" остроумно построен сюжет, основанный на реальном

событии. На благотворительном вечере в Камышлове местная гимназистка, "девица

крепкой купецкой выкормки", читает милитаристское стихотворение. Это вызывает

резкую словесную перепалку между возмущенной "галеркой", занятой рабочими, и

зрителями первых рядов - чиновниками и "тыловыми мародерами",

заинтересованными в продолжении войны. Бажов лаконично и весьма выразительно

передал накаленность общественной атмосферы, предельное обострение классовых

противоречий в России на третьем году империалистической войны. В

произведении есть очень важный подтекст, подчеркнутый заглавием - "Спор о

стихах": если стихи могут вызывать столь острые столкновения людей, значит,

поэзия служит тому или иному классу, она партийна. В очерке обращает на себя

внимание мастерство автора в создании психологического портрета- и

сатирического, и положительного.

Повесть "Через межу" как будто выпадает из обзора досказовых произведений

Бажова, потому что она впервые увидела свет уже после смерти писателя. Но для

характеристики развития Бажова это произведение имеет принципиальное

значение. История его такова. В самом начале 30-х годов Павел Петрович

выезжал на строительство целлюлозно-бумажного комбината на Каме. По живым

наблюдениям писатель и начал работать. Ни характер, ни жанр вещи Бажову тогда

еще не были ясны. Книга не получилась. Автор забросил эту работу и вернулся к

ней лишь через пятнадцать-шестнадцать лет, чтобы включить в сборник

"Уральские были". Только в 1950 году произведение получило заглавие, а также

жанровое обозначение - повесть, которое, впрочем, в печатный текст не вошло.

Уверенно выписанные характеры, показанные в развитии, - средствами и

портрета, и диалога, и в действиях персонажей, и в их взаимных оценках; четко

обозначенное начало основного конфликта, интересно намеченный сюжет, точный

язык-таковы достоинства произведения. Но три главы, опубликованные в 1951

году, содержат лишь экспозицию и сюжетную завязку повествования.

Действие относится к 1929 году. Маскирующийся кулак Поскотин, чувствуя, что

надо срочно "развязаться" с остатками хозяйства, рассчитывает продать дом под

контору планируемого строительства. С этой целью он вступает в сговор с

другим бывшим кулаком, Преснецовым, оказавшимся в числе людей, посланных для

предварительного ознакомления с намеченной для стройки площадкой. Батрачка

Поскотина, Фаина Рублева, вдова красногвардейца-бронницкого рабочего,

подозревает, что кулаки готовят какую-то "подлость Советской власти". По

совету коммуниста Ивана Ко-четкова, бакенщика, она едет в окружной центр, в

партийный комитет, чтобы разоблачить кулаков. Но этом обрывается

повествование.

Авторская заявка здесь весьма значительна. Но тем более очевидна незаконченность

произведения. В написанных главах не завершена даже и расстановка сил

противостоящих лагерей. Кочетков и Фаина договорились лишь о первом шаге в

борьбе против кулаков. Главные силы - "город", партийная организация-• еще не

вступили в действие. Еще не начали действовать ни Поскотин, ни Преснецов. Да

пока нет строительства, им, в сущности, нечего делать. Только намечаются и

личные отношения Ивана и Фаины.

П.П.Бажов за работой. Свердловск. 1946 г.

Правда, при подготовке текста к печати в 1950 году Бажов попытался придать

произведению некоторую завершенность. Уезжая в город, Фаина говорит Кочет-

кову: "Решилась я! Перешагну деревенскую межу". Эти последние слова текста -

о решении Фаины вырваться из осточертелого круга навязанных ей обязанностей и

зависимостей, опасений и страхов, всего, что связывается в ее представлении с

единоличной деревенской жизнью, могли быть только, так сказать, сигналом

вступления героини в борьбу и сигналом к дальнейшему развитию действия в

произведении в целом. Кстати сказать, эти слова вписаны чернилами - рукою

автора - в первоначальный машинописный, пожелтевший от времени текст. Но

дальнейшего развития повествования не последовало: у писателя для этого уже

не осталось времени.

Возможны были варианты наметившегося конфликта, подсказанные

действительностью начала 30-х годов. Один из них: строительство целлюлозно-

бумажного комбината - вариант, наиболее естественный по "исходным данным":

место действия - заводская строительная площадка. Другой: борьба в деревне за

колхоз. Могло быть и какое-то переплетение обоих вариантов. Писатель же

избрал как раз кажущуюся менее вероятной - сельскую линию развития сюжета.

В чем причина остановки в работе Бажова над повестью "Через межу" в начале

30-х годов? Бажов писал, что он "готовил материал для книги о Красно-камске,

но это строительство так затянулось и оказалось таким отрицательным примером,

который не стоило показывать". Адрес строительства был совершенно ясен:

"многоводная северная река", строительство бумажной фабрики, близость

крупного города. Всякий уралец безошибочно определит: Кама, Пермь,

строительство Камского целлюлозно-бумажного комбината. Снять эти точные

признаки места Бажов решительно не мог ни по характеру своего творческого

опыта, ни по характеру конкретного задания, с которым он приезжал на эту

стройку от Свердловского отделения Гослестехиздата, где он тогда работал

редактором отдела. Он пока не считал возможным отвлечься от представших перед

ним фактов (комбинат вступил в строй в 1936 году) и продолжить произведение

так, как подсказывали не местные, а для всей страны типичные условия

индустриализации. Добавим, что и повесть "За советскую правду" обрывалась

там, где как будто должны были развернуться действия партизанского отряда. Но

они не развернулись. Позднее Бажов писал, что отряд был разгромлен в томском

урмане. Таким образом, и в судьбе отряда писатель не увидел ничего

показательного.

Бажову-литератору до середины 30-х годов явно мешало неукоснительное

соблюдение фактичности. Он с большим трудом переходил от принципов и навыков

типизации, обычных и естественных в документальных произведениях, к

типизации, требующей вымысла, творческой фантазии. Главы неоконченной повести

"Через межу" свидетельствовали о том, что Бажову оставалось сделать в этом

направлении последние шаги.

Конец 20-х - начало 30-х годов - время мобилизации всех сил страны на

выполнение грандиозных заданий первой пятилетки, время неслыханного по

напряжению трудового порыва народа, стремительного рывка в будущее, время

острейшей классовой борьбы. Воистину величественным был энтузиазм, трудовой

подвиг десятков миллионов людей, повседневно и сознательно отказывавших себе

в необходимом во имя великой цели.

В те легендарные годы Урал был передним краем борьбы за социалистическую

индустриализацию страны. Здесь воздвигались такие промышленные гиганты, как

Магнитогорский металлургический и Березниковский химический комбинаты.

Челябинский тракторный и Уральский завод тяжелого машиностроения.

Для второй половины 20-х годов примечательны серьезные изменения в

литературной жизни края. После распада "Улиты" (1923) как-то незаметно

исчезли с поэтического горизонта и участники ее. "Мартен" и литературная

группа "На смену!" породили Уральскую ассоциацию пролетарских писателей

(1926).

К III конференции Уральской ассоциации пролетарских писателей (1931) в нее

входило уже более семисот человек. Однако люди, возглавлявшие УралАПП,

повторяли ошибки руководства РАПП. Печально известные рапповские лозунги

подхватывались здесь и проводились в жизнь с большим усердием. Без

необходимой в таком деле осмотрительности "набирали" огромное количество

"писателей", а проводимыми вслед за тем чистками, столь же неосмотрительно и

часто необоснованно, исключали сотни людей. Многие молодые и способные

литераторы за ошибочные выступления (часто - мнимо ошибочные) подвергались

столь серьезным "внушениям", что навсегда бросали перо. Рапповские

руководители игнорировали настойчивые партийные указания о необходимости

заботливой воспитательной работы с творческими кадрами.

И все-таки не ложными установками и не порочной практикой руководства РАПП

определялся смысл и характер литературного движения в целом, а искренним и

горячим стремлением большинства его участников служить своим творчеством

строительству социализма. Об этом убедительно свидетельствуют многочисленные

стихи, очерки, рассказы, печатавшиеся в уральских журналах тех лет. Освещение

жизни новостроек было главным содержанием журналов. Уральские литераторы

старались оперативно откликаться на требования жизни. Так, в ответ на

постановление ЦК партии "Об издании "Истории заводов" уже в 1932 году в

журнале "Штурм" была опубликована первая из работ этой серии - "История

Надеждинского завода". Печатались очерки истории других уральских заводов.

Среди писателей Свердловска Бажов оказался в своеобразном положении, чувствуя

себя не совсем уверенно. И все-таки он все более активно участвовал в

литературной жизни Урала. Свидетельством этого являются и его рецензии начала

30-х годов, как правило, печатавшиеся под псевдонимом Чипонев ("Читатель

поневоле").

"Стихи на разные потребы" - так называется рецензия на книжку бывшего

"улитовца" М. Черныша "Стихи о прозе" (1930). Бажов называет автора

"строчкогоном" который "может, видимо, на любую тему дать стихи любого рода,

не стесняясь ни размером, ни мелкими деталями". Бажов обрушивается на

стихотворение "Венецианский мотив" как образец "бодрой лирики". Черныш будто

забыл об итальянских фашистах, орудующих "свистящей резиной", о томящихся в

фашистских тюрьмах рабочих-коммунистах. "Изображать нынешнюю Италию...

скопищем забавляющихся гондольеров, вздыхающих синьорит... - это значит

ровным счетом ничего не понимать ни в политике, ни в поэзии", - делает вывод

рецензент.

Выступления Бажова носили боевой, наступательный характер. Однако на одном из

них сказалось влияние отрицательных сторон "линии" РАПП. Мы имеем в виду

рецензию Бажова на рукопись очерка С. Шмакова "В ненастную осень". Рецензия

отражала мысли и настроения, в ту пору характерные для автора. И все же в

неоправданно резком тоне статьи сказалось, надо думать, коллективное мнение

редакции, членом которой являлся Бажов 18. До опубликования Постановления ЦК

рапповцы настойчиво подчеркивали, что они являются единственными проводниками

партийной линии в литературе. В подобном утверждении было немало правды. В

20-е годы "партия всемерно помогала созданию и укреплению особых пролетарских

организаций в области литературы и искусства в целях укрепления позиций

пролетарских писателей и работников искусства". Из этого вытекала

убежденность Бажова в своей правоте в оценке очерка С. Шмакова.

Постановление ЦК партии "О перестройке литературно-художественных

организаций" привело к коренному изменению условий развития нашей литературы.

В 1933 году на страницах "Штурма" появились весьма симптоматические слова о

характере литературной критики: "Задача заключается не в том, чтобы бить и

добивать, а в том, чтобы поправлять, исправлять".

В 1934 году Бажов написал две рецензии, резко отличающиеся от предыдущей. При

той же страстности, боевитости они обоснованны, убедительны. Рецензия "Мутная

вода" посвящена роману Н. Ловцова "Канал" (изд-во "Московское товарищество

писателей"). Бажов критикует автора за "пошлятину, безвкусицу", надуманные

характеры, фальшивые ситуации, за незнание материала21. Столь же суровому

разбору подверг Бажов роман К. Шарова "Болыпаком". В рецензии "Подлинные

герои" Бажов обнажает политическую, речевую, эстетическую малограмотность

автора. Отметив, что журнал "Литературный критик" только посмеялся над

нездоровой эротикой романиста, Бажов считает такую реакцию недостаточной и

требует выяснить, как подобное произведение могло увидеть свет.

Требование правдивости в искусстве и авторской ответственности перед

читателем - главное в бажовских рецензиях. Бажов последовательно боролся

против мелкой натуралистической псевдоправды в литературных произведениях,

которая затемняет, искажает великую правду социализма.

В 1946 году в статье-письме к редактору свердловской областной газеты

"Уральский рабочий" Бажов так изложил свое понимание обязанностей критика по

отношению к писателям: "Литературная критика в нашей стране призвана помочь

литераторам разобраться в сложных явлениях жизни, освоить происходящие

общественные процессы, своевременно указать на ошибки, направить на путь,

учитывая особенности, способности автора и накопленный им опыт. Но сделать

это может лишь авторитетная и принципиальная критика... Такая же критика,

которая уклоняется от решения основных вопросов, подменяя их общими

рассуждениями, которая сегодня говорит одно, а завтра старается от этого

отмежеваться, но не прямо и честно, а путем проходного удара... может лишь

дезориентировать писателя. Такая критика нам не нужна...".

В рецензиях Бажов остается таким же принципиальным, острым, как и в других

своих выступлениях, - остается бойцом. И в высшей степени характерны для

Бажова замечательные его слова: "...спокойствие никогда не считалось, не

считается и не будет считаться положительным качеством советских критиков".

Рецензии Бажова-это не только раздумья о писательском труде, о месте и роли

писателя в жизни народа, но и раздумья о себе, о своем пути и месте в

литературе. Важнейших поворотов на этом пути он не мог предвидеть. Однако

талантливой журналистской работой, всей своей содержательной, порой до

крайности напряженной жизнью Павел Бажов был подготовлен к большим творческим

свершениям. Но ни сам он, ни окружающие пока не подозревали об этом.

"МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА"

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ. ЗАМЫСЕЛ КНИГИ

Успехи социалистического строительства ставили, новые задачи перед деятелями

литературы. Огромнее значение приобретала борьба за народность искусства.

Различные стороны проблемы народности его выяснялись в острейших дискуссиях

30-х годов - о литературном языке, о формализме, вульгарном социологизме, о

методе и мировоззрении.

Из опыта советской литературы естественно выросло определение

социалистического реализма как ее творческого метода. Оно расширяло

возможности художественного освоения действительности, в огромной мере

способствовало дальнейшему расцвету социалистического искусства.

Все это происходило на глазах у Бажова и имело прямое отношение к его

деятельности. Однако Бажов не верил в свои писательские возможности. Великое

уважение к русским классикам, жившее с детства в Бажове, преклонение перед

ними мешало ему. "Для меня звание писателя стояло очень высоко, и мне

казалось, что тянуться в эту сторону у меня и сил нет, и возможности нет, и

поэтому я никогда не думал, что мне когда-нибудь придется писать", -

вспоминал Бажов в 1950 году.

В 1936-м Павлу Петровичу шел 58-й год. Середина 30-х годов оказалась для него

временем тяжким. В 1934 году "не пошла" работа над книгой о камском

строительстве. В 1935 году трагически погиб сын, девятнадцатилетний

Алексей... Было от чего согнуться, особенно пожилому человеку. Но Бажов не

был сломлен и не согнулся.

В феврале 1936 года он обратился в Литературный институт им. А. М. Горького с

просьбой зачислить его на заочное отделение. В заявлении Бажов перечислил

свои книги и при этом добавил: "Все это в простейшем мемуарном роде, - "чему

свидетель в жизни был". И далее: "Претендовать с такой продукцией летописного

порядка на звание члена или даже кандидата ССП я считал себя не вправе,

поэтому при перерегистрации не подал заявление" (в писательскую организацию.-

М. Б.)... "Настолько я все-таки грамотен, чтобы сознавать свою литературную

беспомощность... поэтому хотел бы систематизировать обрывки своих литзанятий

по отделению прозы".

В июле 1936 года Бажов был зачислен в институт по представленным им книгам "К

расчету!" и "Бойцы первого призыва".

В условиях огромных успехов социализма в 30-е годы усилился общий интерес к

прошлому страны, народа. Партия привлекла общественное внимание к развитию

исторической науки. М. Горький, при поддержке ЦК ВКП(б), выступил инициатором

издания таких серий книг, как "История фабрик и заводов", "История

гражданской войны". Одно за другим появлялись в разных жанрах произведения

художественной литературы на исторические темы.

Всеобщий интерес к историческому прошлому вызвал в стране широкое внимание к

народно-поэтическому творчеству, к истории народной культуры вообще.

Известный фольклорист Н. П. Андреев писал о 30-х годах: фольклорных

"сборников появляется так много, как никогда раньше, даже в "золотой век"

русской фольклористики, в 60-е годы". Это явление было отражением

необыкновенного расцвета самого народнопоэтического творчества и призыва А.

М. Горького на Первом съезде советских писателей собирать фольклор, учиться

на нем, обрабатывать его; великий художник напоминал литераторам, что "начало

искусства слова - в фольклоре".

Бажов накопил большое количество фольклорных произведений. Правда, его

дореволюционные записи, составлявшие, по словам писателя, шесть тетрадей,

были утрачены в годы гражданской войны, но многое сохранилось в цепкой памяти

Бажова. И накопилось множество новых записей - и фольклорных, и просто

речевых - особенно в результате работы в "Крестьянской газете".

В конце 1936 года появились в печати первые четыре сказа, положившие начало

знаменитому сборнику "Малахитовая шкатулка". Позднее В. О. Перцов, первым

писавший об уральских сказах в центральной печати (он знал их не только по

публикациям, но и по рукописи "Малахитовой шкатулки"), весьма точно заметит,

что книга Бажова была как бы предсказана Горьким.

"Малахитовая шкатулка" оказалась прекрасной неожиданностью для всех, не

исключая ее автора.

История создания и публикации "Малахитовой шкатулки" полна драматизма. В

судьбе книги, ее автора происходили совершенно непредвиденные повороты.

Работа над сказами могла, казалось, совсем прекратиться... Но вдруг - полное,

светлое, яркое торжество. И - совершенно оглушительная слава.

Обстоятельства, побудившие Бажова к написанию сказов, были таковы.

Свердловское книжное издательство предприняло выпуск сборника

"Дореволюционный фольклор на Урале". Бажов предложил составителю сборника В.

П. Бирюкову "записанные по памяти" уральские рабочие сказы. Впоследствии он

так рассказывал об этом: "Первая моя публикация сказов вызвана была именно

этим фольклорным сборником - бирюковским. Бирюков собрал сборник. Но он ввел

в него то, что обыкновенно в фольклорные сборники помещалось: песни, загадки,

сказки,- бытовые, главным образом, их варианты. Фактическим редактором была

Блинова. Она поставила вопрос: почему же нет рабочего фольклора? Владимир

Павлович ответил, что такого материала нет в его распоряжении, что он его

нигде не может найти. Меня это просто задело: как так-рабочего фольклора нет?

Я сам сколько угодно этого рабочего фольклора слыхал, слыхал целые сказы. И я

в виде образца принес им "Дорогое имечко". То был первый бажовский сказ. За

ним последовали еще два - для той же книги.

"Малахитовой шкатулкой" Бажов вошел в советскую литературу как один из

выдающихся ее мастеров. 29 марта 1939 года он был принят в Союз советских

писателей.

Однако, публикуя первые сказы, и редакция журнала "Красная новь", и

составитель, и редактор свердловского сборника-все рассматривали сказы как

фольклорные произведения. В бажовском предисловии к журнальной публикации и в

тексте сказов толкование их как фольклорных записей совершенно

недвусмысленно. Характерна, например, бажовская сноска к слову "русьски":

"Сказитель произнес слово "русское" мягко - русьски, - как и многие в

Полевском заводе".

Правда, вскоре обнаружилось, что кое-кто сомневался в "фольклорности" сказов

Бажова. Павел Петрович вспоминал: "Покойный Демьян Бедный как-то при

встрече... говорил, что он спас меня от разгромной статьи, которая готовилась

после первого появления моих сказов в "Красной нови"... Предполагалось

"разделать" меня, как "фальсификатора фольклора", но удержало указание

Демьяна Бедного на книгу Семенова-Тян-Шанского, где дано довольно обширное

примечание о легендах горы Азова, которые, дескать, Бажов мог слышать".

Безупречная добросовестность Бажова в истории опубликования первых сказов

подтверждается документально. В его вступительной статье к сказам в "Красной

нови" читаем: "За сорок лет, конечно, память не может сохранить все детали.

Сохранилась лишь фабула, общий стиль рассказчика и отдельные, наиболее

запомнившиеся выражения. По этим веткам т. Бажов и воспроизводит некоторые из

"тайных сказов" Хмелинина". И далее: "В приводимых сказах неизбежны элементы

имитации". В предисловии Бажова к первому изданию "Малахитовой шкатулки"

говорилось о том же.

Возникал вопрос, можно ли было при тех объяснениях, какие дал писатель,

считать представленные им сказы фольклорными записями. В этом сомневался и

сам он, что совершенно ясно из его оговорок, приведенных выше. Но материалы,

представленные Бажовым, необыкновенно ярки, оригинальны, художественная

ценность их была очевидна, а имевшиеся записи рабочего фольклора крайне

малочисленны. Понятно общее желание - и редакции журнала "Красная новь", и

редактора Свердлгиза, и составителя сборника "Дореволюционный фольклор на

Урале" - напечатать сказы как произведения устно-поэтического творчества

уральских рабочих, тем более что автор дал повод для такого понимания сказов,

а их фольклорная основа была несомненна.

Первая публикация сказов Бажова в качестве произведений устного творчества

уральских горняков вызвала в литературных кругах определенные разногласия. В

критической литературе, несмотря на колебания многих авторов, нередко

отражалось ложное представление о Бажове как "записывателе" фольклора. Даже в

1941 году Е. Блинова нашла возможным включить пять сказов Бажова в

фольклорный сборник "Тайные сказы рабочих Урала". А в это время было известно

уже весьма категорическое высказывание Павла Петровича в очерке "У старого

рудника" (1940) о том, что "восстановленные" почти через полвека сказы

Хмелинина, конечно, потеряли ценность фольклорного документа.

Л. И. Скорино в своих выступлениях, особенно в книге "Павел Петрович Бажов",

настойчиво и доказательно отстаивала мнение, высказанное ранее К.

Боголюбовым, А. Барминым, И. Халтуриным, что сказы Бажова являются продуктом

его индивидуального творчества, основанного на фольклоре. Скорино, кажется,

удалось убедить даже наиболее упорного ее "противника" - самого Бажова,

который в определении характера своих сказов стоял на такой позиции: не

совсем фольклор, но и не совсем индивидуальное творчество.

Для уяснения того, почему возникли споры в оценке природы и характера сказов

Бажова, следует напомнить и о том, что именно в 30-е годы советской

фольклористикой были утрачены критерии, разделяющие художественный фольклор и

литературу. Огромные изменения в художественном освоении действительности

советским народом не были полностью осмыслены многими фольклористами.

Закономерный в молодом советском обществе процесс включения в поэтическое

творчество множества художников из народа, владеющих традиционными формами

народного искусства, привел к возникновению "промежуточных" произведений.

Появилось большое количество письменных стилизаций под фольклор. Нередко они

объявлялись шедеврами поэзии, как это было, например, с "новинами" М. С.

Крюковой, несмотря на явное несоответствие в них архаической формы новому

содержанию. Стилизации многих авторов чаще всего проходили в печати по

разряду фольклора. Но и лучшие из них-сказки И. Ф. Ковалева, М. М. Коргуева,

даже Е. И. Сороковикова - к подлинному фольклору имеют отношение лишь в той

мере, в какой авторам удалось - порой артистически - использовать фольклорные

средства изобразительности и выразительности. О таких решающих признаках

фольклорности, как коллективность бытования и устность передачи, говорить

здесь не приходится.

В связи с этим можно понять попытки некоторых критиков отнести к

художественному фольклору и сказы Бажова. То, что подобные попытки вызвали

немедленные и страстные возражения, объясняется прежде всего исключительной и

очевидной эстетической ценностью, резко выделявшей "Уральские сказы" из

потока "письменного сказительства". Творческая самостоятельность Бажова

становилась тем очевиднее, чем глубже критики вникали в художественный мир

его творчества.

Но в свете этих фактов становится яснее позиция и самого Бажова в определении

характера своих сказов. Ведь многие и многие произведения индивидуального

творчества, в которых использовались традиционные фольклорные сюжеты, приемы,

художественные средства, зачислялись в разряд устно-поэтических творений

народа. Мог ли в то время Бажов категорически возражать против подобной

оценки его сказов? Мог ли он сказать о себе: "Я автор ^Малахитовой шкатулки"?

Если учесть изложенные выше обстоятельства, ответ может быть один: нет, не

мог.

Проникновение в творческую лабораторию писателя дает возможность понять, как

создавалось то, что он называл "восстановлением по памяти". Сопоставление

черновых рукописей сказов с окончательными текстами убеждает, что Бажов

выполнял обычный писательский труд. Вдумчивая разработка характеров,

тщательная выверка их с точки зрения социально-психологической достоверности,

умная, яркая психологическая и портретная индивидуализация, поиски наиболее

убедительных и впечатляющих композиционных решений, кропотливая работа над

языком - так создавались сказы. Они не были записями фольклорных текстов.

Позднейшие высказывания Бажова помогают лучше определить соотношение его

сказов с фольклорными материалами. О сказе "Серебряное копытце", законченном

3 августа 1938 года, писатель говорил так: "Рассказы о том, что есть такой

козел с серебряным копытцем, я слышал в Полдневой. Слышал от Булатова,

охотника. В Полдневой поисками хризолитов занимались многие. А сюжет мой". На

вопрос: "А сюжета в таком виде, как в вашем сказе, вы не встречали?" (речь

идет о сказе 1939 года "Огневушка-Поскакуш-ка"),- Бажов отвечал: "Пожалуй,

нет. Подобные сказы я, может быть, и слыхал, но не могу сказать, когда и

где". Приведем еще одно обобщающее высказывание писателя по рассматриваемому

вопросу. Когда Бажова спросили, считает ли он верным - в общем виде -

утверждение, что первые его сказы были ближе к фольклорным источникам и

передавали слышанные им сюжеты, а в дальнейшем творческом развитии он

становился все самостоятельнее, меньше зависел от фольклорных сюжетов, хотя

по-прежнему основывался на фольклорных источниках-мотивах, образах,

суждениях, - писатель отвечал: "Я согласен, что это таким образом и было. Это

очень правильно".

Так осмысление собственного творческого опыта привело Бажова к выводу, что

его сказы не фольклорные документы. Писательское, бажовское обнаруживается

постоянно: в его сказах ясно выражено мировоззрение советского человека,

мировоззрение, какого не могло быть у полевского мастерового 90-х годов XIX

века Василия Хмелинина.

Однако в результате появления в печати статей, отражавших неверное понимание

природы сказов Бажова, в результате того, что и сам автор называл свои сказы

фольклорными, возникла тяжелая ситуация для Демьяна Бедного. Поэт

первоначально ознакомился со сказами Бажова по сборнику "Дореволюционный

фольклор на Урале", а затем, в согласии с давней и доброй писательской

традицией обращения к фольклорным произведениям как к одному из источников

индивидуального творчества, решил использовать "Малахитовую шкатулку" в

качестве первичного, "сырьевого" материала для создания собственного

произведения - героического стихотворного цикла о труде и борьбе

дореволюционных уральских рабочих.

Говоря о формировании книги Бажова, необходимо учесть следующее. В начале XX

века, используя замечательный почин составителя сборника былин А. Ф.

Гильфердинга, Н. Е. Ончуков первый из собирателей сказок расположил

записанный им материал не по сюжетам, как делалось ранее, а по сказителям,

которых он слушал. Знаменитый сборник Ончукова "Северные сказки" (1909)

сопровождался сведениями о сказителях, что имело принципиальное значение:

исполнитель сказов признавался творцом. Такая форма записи произведений

фольклора стала у нас традиционной, так как она наиболее обоснованна в

научном отношении. Естественно, считая на первых порах свои сказы

фольклорными, Бажов использовал такой же принцип их публикации. Ближайшим

образцом для него мог быть сборник Д. К. Зеленина "Великорусские сказки

Пермской губернии" (1914). Избрание этого принципа публикации - "по

сказителю" - было уже одним из элементов осуществления бажовского замысла.

Сказы "Малахитовой шкатулки" (1939) объединены одним рассказчиком - В. А.

Хмелининым, точнее - дедом Слышко; сборнику предпослана статья "У караулки на

Думной горе", в которой уже содержатся необходимые сведения о рассказчике,

книга завершается сказом "Тяжелая витушка", где повествователь говорит о

себе, становится главным действующим лицом. Так сборник получил "рамку".

Другим -.и важнейшим - элементом выявления замысла стало содержание сказов:

жизнь, труд уральских рабочих задолго до революции - и выражение авторского

отношения к этому жизненному материалу. Ведь со временем Бажов неизбежно

должен был понять и признать, что он не столько воспроизводит фольклорные

произведения, сколько создает свои. К осознанию этого - пусть сначала

смутному - он начал подходить, видимо, вскоре после написания первых сказов,

вошедших в свердловский сборник "Малахитовая шкатулка", во всяком случае до

выхода его в свет. В частности, показательно, что слова "слышь-ко" и "протча"

(т. е. прочее), заявленные Бажовым в качестве речевых примет, речевых

"вымпелов" рассказчика, исчезали из некоторых сказов уже в первом издании

книги. Бажов, видимо, шел к тому, чтобы со временем отказаться от "услуг"

Слышко.

Так, в сказе "Золотой Волос", опубликованном в первом бажовском сборнике,

все-таки дважды употреблено слово "слышь-ко"; хоть и один раз, но употреблено

присловье "протча", довольно ясно выявляются и другие речевые особенности

повествователя. Однако содержание сказа фактически не соответствует,

тематической "заявке" Бажова: "сказы Хмелинина"; были как бы заранее

прикреплены к Сысертским заводам. В аннотации, предпосланной книге, читаем:

"Малахитовая шкатулка" - сборник старых уральских сказов из жизни и быта

горнорабочих". Но в "Золотом Волосе" нет горнорабочих, нет их жизни, быта. Да

и вообще быт здесь почти не отражен, хотя это, пожалуй, единственный

бажовский сказ, целиком посвященный теме любви и верности. Возможно, писатель

недостаточно хорошо знал национальный быт башкир. Сказ создан, по всей

видимости, на материале башкирского фольклора, т. е. он явно выходит, по

жизненному материалу, за пределы Сысертского горного округа, Содержание - в

широком смысле слова - вступает ! здесь в противоречие с авторским

представлением о ' рассказчике Слышко. Но в последнем рукописном варианте

произведения имеется подзаголовок: "Из старых уральских сказов Хмелинина". А

вот еще факт, который можно назвать неожиданным. О сказе "Синюшкин колодец",

законченном в конце 1938 года, т. е. еще до выхода в свет "Малахитовой

шкатулки", но не вошедшем в нее, П. П. Бажов говорил К. Рождественской: "Это

другой стиль. Ни одного "слышь-ко" не употребил. Хмелининские сказы - те

густо обросли бытом, поминутно отходы в сторону. Здесь этого нет". Однако в

печати и этот сказ шел как хмелининский. А неожиданным приведенное

высказывание Бажова является потому, что в сказе "Кошачьи уши", написанном в

марте 1938 года, уже нет ни одного "слышь-ко", ни одного "протча", хотя он

включен в первое издание "Малахитовой шкатулки", рекомендованное в

предисловии как полностью хмелининское. Да и по существу ясно, что рассказчик

здесь полевчанин, старик, хорошо знающий и Полевской завод и Сысерть. И

речевая манера в сказе - в общем-то манера деда Слышко.

В связи с вопросом о замысле "Малахитовой шкатулки" заметим, что авторское

понимание ее как фольклорного произведения, а затем постепенный отход от

такого понимания оформлялись в сознании Бажова в психологических

противоречиях.

В 1932 году, за четыре года до создания первых сказов, Бажов выступил в

печати как принципиальный противник повествования от имени вымышленного

рассказчика. В рецензии на рукопись, оформленную как записки некоего Клюева,

Бажов писал: "Форма чужих дневников, записок, блокнотов и всяких вообще чужих

документов достаточно опорочена... Если еще можно все-таки спорить о

допустимости этого приема в пролетарской литературе, так лишь при условии,

когда центром показа ставятся переживания и мироощущение самого автора, показ

его отношения к окружающему, его характеристика" 23.

А во второй половине 30-х годов П. Бажов пересмотрел, уточнил свое отношение

к этому способу отражения действительности в литературе. К признанию

правомерности его он пришел трудным путем, через понимание своих сказов как

воспроизведения фольклорных произведений по памяти.

Таким образом, вопрос о замысле сказов оказывается довольно сложным.

Когда "Малахитовая шкатулка" была принята к изданию и пока ее готовили к

печати, Бажов продолжал писать сказы. Еще до выхода в июле 1939 года

свердловского сборника основным тиражом им были написаны сказы "Серебряное

копытце", "Синюшкин колодец", "Демидовские кафтаны", а затем пошли

"Огневушка-Поскакушка", "Травяная западенка", "Хрупкая веточка", "Ермаковы

лебеди", "Таюткино зеркальце", "Жабреев ходок", "Ключ-камень". Почти все они,

кроме "Демидовских кафтанов" и "Хрупкой веточки", вошли в новую книгу -

"Ключ-камень", изданную в 1943 году. Позднее автор и эти сказы (как и все

последующие) включил в "Малахитовую шкатулку"...

ПОЧЕТНЫЙ ГВАРДЕЕЦ

Началась Великая Отечественная война. "Все для фронта! Все для победы!" -

этот призыв Коммунистической партии определял повседневное поведение наших

людей в те годы, определял и деятельность советских писателей. Печать грозных

событий лежит на произведениях советской литературы той поры. И все они были

проникнуты глубокой верой в торжество правого дела. Советские писатели

помогали партии и государству мобилизовать силы народа на тяжелую, Упорную

борьбу, на борьбу до победы.

Правительственное сообщение о разбойничьем нападении фашистских захватчиков

на Советский Союз было встречено таким заявлением свердловских писателей:

"Уверенные в неизбежном разгроме провокаторов войны, мы все свое творчество,

все свои мысли и чувства направим на создание оборонно-патриотических

произведений и, если понадобится, сменим перо на винтовку, не жалея сил и

жизни для защиты любимой Родины".

В то время Бажов был главным редактором местного издательства, руководил

отделением Союза писателей, возглавлял и партийную писательскую организацию.

Многое пришлось делать ему и в связи с эвакуацией в Свердловск литераторов из

Москвы и Ленинграда. Следовало создать им хотя бы самые необходимые условия

для жизни и работы.

На Сибирском тракте, когда еще "железных дорог по здешним краям не было", на

гребне перевала стояла сторожка бобыля Василия, инвалида. В помощники ему

обычно "приставляли" какого-нибудь мальчонку "из сироток". С годами дядя Вася

стал дедом Василием. Его "подручные мальчуганы" вырастали, обзаводились

семьями. И каждый из них старался своего сына отдать в помощники деду:

воспитанники его "на работу не боязливы и при трудном случае руками не

разводят. Посильным трудом, разумной дисциплиной и мудрыми объяснениями

происходящего вокруг воспитывал старик своих юных помощников.

Потоком, круглые сутки ехали и шли люди по великому тракту. Поднявшись на

гору, каждый обязательно оглянется. Один скажет: "Вон какую гору одолел, чего

же дальше бояться?" А другие стонут: "Вон на какую гору взобрался! Самая бы

пора отдохнуть, а еще идти надо". И дед Василий объясняет: "Иной по ровному-

то месту весь свой век пройдет, да так своей силы и не узнает. А как случится

ему на гору подняться, вроде нашей, с гребешком, да поглядит он назад, тогда

и поймет, что он сделать может. Но от этого, глядишь, в работе подмога и жить

веселее. Ну и слабого человека гора в полную меру показывает". Но "главная

гора-работа. Коли ее пугаться не станешь, то и вовсе ладно проживешь, много

сделаешь и тоски не узнаешь. Потому как работа всякому - не только хлеб, а и

радость". Сказ заканчивается словами: "И посейчас у нас эта гора не забыта.

Частенько ее поминают и... прямо к теперешнему прикладывают:

"Вот война-то была! Это такая гора, что и поглядеть страшно, а ведь одолели.

Сами не знали, что в народе столько силы найдется, а гора показала. Все

равно, как новый широкий путь народу открыла. Коли такое сделал, то и дальше

никакая гора на дороге не остановит наш народ".

Люди воспитываются на преодолении трудностей и препятствий - такова главная

идея сказа.

В связи с тем, что рабочие завода готовили оружие в подарок полководцу,

старый мастер рассказывает легенду о волшебной сабле национального героя

башкирского народа Салавата Юлаева. Чудесным образом, жак "подаренье"

Уральских гор и русского народа, как знак его дружбы, получил Салават

необыкновенную саблю (махнул ею - "молнии посыпались"), потому что

самоотверженно боролся за народное счастье. Но получил с уговором: никогда не

ставить личное выше народного, не погрешить против справедливости, как ее

понимает трудовой народ. Служила богатырю волшебная сабля, и "никакая сила

против него устоять не могла", пока он не нарушил уговор. Когда это однажды

случилось, сабля потеряла свою силу и навлекла бедствия на весь народ

Салавата. Возвращая саблю, Салават оглянулся на своих конников: верят ли они

полномочиям волшебной посланницы "старых гор"? А она, вздохнув, упрекнула

богатыря: "Кабы ты всегда так на народ оглядывался!" В этих словах и

заключена главная идея сказа. Вождь силен народностью своих деяний. Силу

вождю дает народ.

Легенде о сабле Салавата предпосланы слова: "Тоже ведь сказы не зря

придуманы. Иные - в покор, иные - в наученье, а есть и такие, что вместо

фонарика впереди".

В историческом отношении в сказе не все точно:

Бажов не имел необходимых источников. Поведение реального Салавата было не

совсем таким, как оно представлено в произведении. И все-таки Бажов выступил

со сказом: он ощущал личную потребность и общественную необходимость в

подобном писательском выступлении. Сказ высоко оценил А. Фадеев27.

Трудовой Урал, созидатель и воин, могучий, мужественный, встает перед

читателем в книгах Бажова. Яркий многокрасочный образ Урала, выстраданный

писателем, нарисован им очень современно.

К мыслям о недавно закончившейся войне Бажов возвращался вновь и вновь.

Пытаясь разобраться в том, чему научили его годы войны, Бажов писал: "Старики

рудознатцы и рудоискатели нашего края всегда дорожили добрым глядельцем-таким

смоем или обрывом, где хорошо видны пласты горных пород... Была, конечно, и

сказка об особом глядельце, не похожем на обычные... Откроется оно только

тогда, когда весь народ, от старого до малого, примется в здешних горах свою

долю искать.

Таким горным глядельцем оказались для меня годы войны.

Казалось, с детских лет знаю о богатствах родного края, но за годы войны

здесь открыли, столько нового и в таких неожиданных местах, что наши старые

горы показались по-иному. Стало ясно, что знали мы далеко не о всех

богатствах, и теперь это еще до полной меры не дошло.

Любил и уважал крепкий, выносливый и твердый народ своего края. Годы войны не

просто это подтвердили, а во много раз усилили. Надо иметь плечи, руки и силу

богатырей, чтоб сделать то, что сделали на Урале за годы войны... ...Так вот

освеженным глазом смотреть на родной край, на его людей и на свою работу и

научили меня годы войны, как раз по присловью: "После большой беды, как после

горькой слезы, глаз яснеет, позади себя то увидишь, чего раньше не примечал,

и вперед дорогу дальше разглядишь" 28.

Те же мысли выражены в сказах "Далевое глядельце" (1946) и "Рудяной перевал"

(1947). В последнем рудобой Оноха Пустоглазко беспокоится о будущем:

выберем все из недр земных-"чем внуки-правнуки жить будут?". Старик рудокоп

Квасков возражает ему:

"Земельное богатство не от горы, а от человека считать надо: до чего люди

дойдут, то и в горе найдут. ...Земля не совсем угомонилась. В ней передвижка

бывает. Рудяной перевал называется. После такого перевала... в горе такое

окажется, чего раньше не добывали". Передав спор деда Кваскова с Онохой,

рассказчик, наш современник, так завершает повествование: "Наши горы все

дадут, что человеку понадобится. Смотри-ка ты, что вышло! За войну у нас как

молодильные годы по рудникам прошли,-столько нового открыли, что и не

сосчитаешь... Как видно, рудя-ной перевал прошел. Не столь, может, в горе,

сколько в людях..."

Новую ступень в развитии самосознания советского человека, связанную с

победой, Бажов и назвал "рудяным перевалом", который "в людях прошел". Сказ

"Рудяной перевал" в идейно-тематическом плане продолжает линию сказа "Васина

гора".

Обычная для Бажова идея исторической преемственности поколений теперь

получает более яркое и политически острое выражение. Сказ "Шелковая горка",

написанный к 30-летию Великого Октября, - характернейшее в этом плане

произведение. Повествование в нем ведется от имени нашего современника,

старого рабочего Невьянского завода Шмелева.

Главное в сказе - утверждение талантливости старинных русских мастеров как

непосредственных создателей материальных ценностей. Шмелева занимает история

открытия асбеста. Он возражает автору некоей книги, утверждавшему, будто бы

итальянка Елена Перпенти "первая научилась из асбеста нитки прясть и

Наполеону, когда он был в итальянской земле, поднесла, говорят, неопалимый

воротник... Эту женщину наградили, медаль особенную выбили для почету. А это

было в тысяча восемьсот шестом году". Рассказчику известно, что "добыча

асбеста и выделка из него различных изделий производилась на Урале еще в

начале XVIII века, и невьянские асбестовые изделия, сохранившиеся в различных

музеях, показывают, что искусство приготовления из асбеста пряжи достигло

тогда значительной степени совершенства" 29. Ссылаясь на свидетельства

стариков, Шмелев рассказывает о том, как демидовская крепостная девушка

Марфуша и ее возлюбленный Юрко Шмель нашли на Шелковой горке близ Невьянска

асбест и открыли способ изготовления из него пряжи. За их открытие Демидов

разрешил Шмелю и Марфуше жениться. Шмелев считает себя одним из их

многочисленных потомков и объясняет внуку: "Придумала итальянская Елена то,

что твоя дальная прабабка крепостная Марфуша умела делать на восемьдесят

годов раньше".

Сказ заканчивается характерным поучением деда:

"Наша-то заводская старина черным демидовским тулупом прикрыта да сверх того

еще перевязана иноземными шнурками. Кто проходом идет, тот одно увидит, -

лежит демидовское наследство в иноземной обвязке. А развяжи да раскрой - и

выйдет наша Марфуша. Такая же, как ты, курносенькая да рябенькая, с белыми

зубами да веселыми глазами. До того живая, что вот-вот придет на завод, по-

старинному низенько поклонится и скажет: "Здоровенько живете, мои дорогие!

Вижу, - на высокую гору поднялись. Желаю еще выше взобраться. При случае и

нас-с малых горок - вспоминайте... Хоть Демидов и не подумал в мое имя медаль

выбивать и в запись я не попала, а по сей день мои-то праправнуки поминают

Марфушу Зубомойку да ее муженька Юрка Шмеля. Выходит, не демидовские мы, а

ваши. По всем статьям: по крови, по работе, по выдумке".

Так писатель выражает идею родства советского человека-родства кровного,

духовного, трудового с его предками, идею преемственности поколений великого

народа.

В то же время Бажов, как обычно, сопоставляет новое со старым. Он снимает со

старины "иноземную обвязку" и представляет читателю умных и талантливых,

предприимчивых и энергичных, смелых и упорных русских людей, искавших

полезные ископаемые, плавивших металл, воздвигавших заводы и города,

украшавших родную землю. Концовка сказа представляет собою средоточие всех

главных идей его.

Сказовые концовки глубокого философского смысла, подобные приведенной выше,

стали обычными только в сказах, созданных Бажовым в военные и послевоенные

годы. В 30-е годы подобными концовками завершались лишь отдельные сказы

("Дорогое имечко"). Дед Слышко не мог говорить того, что естественно звучит в

устах современного нам повествователя. Роль таких концовок понятна: они

помогают полнее раскрыть идею произведения, теснее связать исторический

материал с современностью. При этом в лучших сказах концовки прочно

включаются в систему образов. Достигается это простым и вместе с тем в

художественном отношении оправданным способом: в концовке рассказчик

предоставляет слово одному из персонажей, который непосредственно обращается

к нашему современнику. И делает это Бажов мастерски. Так, в сказе "Шелковая

горка" он как бы выводит героиню на авансцену, рисуя ее портрет с повторением

уже известных читателю черт, и, когда мы вновь "увидели" героиню, ей

предоставляется "заключительное слово", обращенное к советскому читателю.

Аналогичны концовки сказов "Чугунная бабушка", "Васина гора", "Далевое гляд

ельце", "Широкое плечо". Такие концовки служат осуществлению замысла Бажова -

дать возможность "нашим современникам перемолвиться запросто с предками".

Бажов упорно искал художественно оправданные средства для прямого введения

современности в сказы о прошлом. Задача была не простой. Первым условием

успешного ее решения, естественно, стала замена деда Слышко новыми

рассказчиками - советскими людьми сороковых годов. А это, в свою очередь,

позволило писателю значительно расширить круг тем, изображаемых явлений.

Интересен сказ "Широкое плечо". В заводском поселке откормленные приказчики-

лабазники да прасолы-купчишки с "ямской стороны" в кулачных боях постоянно

одерживали верх над заводской стороной. Но слесарь Федюня Ножовой Обух

организовал товарищей по принципу "широкого плеча": "не одиночный бой, а

стенка", "надо всем заодно", "пособляй соседу", "не о себе думай - о широком

плече". И рабочие "всякий раз стали ямщину выбивать", потому что лабазникам,

по их классовой психологии, чуждо чувство коллективизма, недоступна идея

"широкого плеча". Когда Федюня стал постарше, он уже не участвовал в кулачных

боях. Но принцип "широкого плеча" он с успехом использовал в организации

труда в старательской артели.

И рассказчик осмысливает социалистическое соревнование, новые его формы,

родившиеся в народе в годы послевоенной пятилетки: "Давно ли мы радовались

именитым людям заводов и рудников, а теперь именитые цеха да участки, звенья

да смены пошли. С каждым годом растет и крепнет широкое рабочее плечо, и нет

силы, чтобы против него выстоять". В заключительных словах сказа, пусть

публицистическими средствами, передается спокойная убежденность простого

советского человека в несокрушимом могуществе страны социализма.

Однако к непосредственному отображению в сказах современных ему явлений и

событий Бажов переходил непросто. Требовались какие-то новые и непривычные

для него художественные формы.

Первым сказом, где нынешний рассказчик повествует о современниках и о себе,

было "Аметистовое дело" (1947). Это, по существу, имитация записи устного

рассказа - художественная автобиография горщика Ивана Долгана, участника

гражданской войны. Однако рассказ о прошлом повествователя занимает очень

небольшое и подчиненное место в произведении. О прошлом он вспоминает с одной

целью: чтобы понятно было превращение его, "заядлого" горщика, в колхозника.

Основное в сказе - сегодняшняя жизнь Ивана Долгана. Когда-то он был страстно

привязан к поисковому делу, причем больше других камней любил аметист. Но под

влиянием сына, колхозного полевода, пошел в сельскохозяйственную артель, и

пуще прежнего полюбилось ему другое "сине-алое аметистовое дело"-клеверное

семеноводство. Бывший старатель-одиночка, теперь он живет интересами всей

страны. Читая сказ, вспоминаешь гениальные слова В. И. Ленина:

"...государство сильно сознательностью масс. Оно сильно тогда, когда массы

все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно". Тема сказа -

перестройка сознания людей в социалистическом строительстве.

Свое отражение события послевоенной советской действительности нашли также в

сказе "Не та цапля" (1950).

В 1949 году Бажов побывал на Уралмашзаводе, осмотрел модель первого шагающего

экскаватора и детали машины, находившейся в сборке. "Царь-машина" - так

охарактеризовал писатель новое детище советского машиностроения. Посещение

завода и дало Бажову материал для произведения. Он сопоставил громадное

промышленное предприятие со старым Сысертским заводом, вспомнил клеймо,

ставившееся на изделиях заводского округа, - цаплю. Изображение цапли,

превращенное заводчиками в своеобразный владельческий герб, торчало на каждом

шагу. Оно было ненавистно рабочим. В их песне "О цапле", опубликованной

Бажовым еще в фольклорном сборнике В. Бирюкова, говорилось: "Горько, горько

нам, ребята, под железной цаплей жить".

Сказ ведется от имени рабочего-пенсионера, бывшего слесаря Сысертского завода

Кузьмы Осипыча. Его внук Ваня "на войне до лейтенанта дослужился, три награды

имеет. Теперь при городе (в Свердловске. - М. Б.) на большом заводе в

сборочном цехе работает". Приехал Ваня на побывку домой, послушал рассказы

деда о цапле и посоветовал "поглядеть на нашу цаплю, которая сейчас на

сборке",-и старику "любопытно стало, что в самом деле за штука такая, да и на

заводе том я не бывал, а Ваня его что-то больно высоко ставит... Дай, думаю,

съезжу, погляжу".

Заключительная часть сказа передает впечатления Кузьмы Осипыча от увиденного:

"Как вошли в заводские ворота, так я и понял, что этот завод с нашим старым и

сравнивать нельзя.. Такого я и в думках не видывал". Поразила старика и "не

та цапля"-шагающий экскаватор, с его "деталями", которые и в цех-то не

вмещаются.

Вывод старого рабочего касается существа дела- разницы в положении рабочего в

социалистическом обществе и капиталистическом: "Наша заводская цапля как

нарочно была придумана, чтобы люди зря мытарились, а эта - наоборот, чтоб

человека от кайла да лопаты освободить, облегченье ему сделать". Увиденное

стало для старика "окошком в будущее": "Настроим могучих машин... Легче

станет работать, удобнее, веселее, а все-таки дела у всякого хватит".

Когда заводские начальники требуют от мастера объяснений, где и как найти

Веселуху - задорную и озорную покровительницу мастерства-искусства

(фантастический образ, во многом родственный Малахитнице), Панкрат "говорит

шуткой":

"- Бабенка приметная: рот нарастопашку, зубы наружу, язык на плече. В избу

войдет-скамейки заскачут, табуретки в пляс пойдут. А коли еще хмельного

хлебнет, выше всех станет, только ногами жидка: во все стороны покачивается".

И еще: "А ремесло у Веселухи такое. С весны до осени весь народ радует

сплошь, а дальше по выбору. Только тех, у кого брюхо в подборе, дых легкий,

ноги дюжие, волос мягкий, глаз с зацепкой и ухо с прихваткой". А это значит:

"Дюжими у нас такие ноги зовут, что сорок верст пройдут, вприсядку плясать

пойдут да еще мелкую дробь выколачивают". Глаз с зацепкой - "такой, что на

всяком месте что-нибудь зацепить может: хоть на сорочьем хвосте, хоть на

палом листе. А ухо, которое прихватывает и держит все, что ему полюбится. Ну,

мало ли: как ронжа звенит, как трава шуршит, как сосна шумит". Балагурная

реплика Панкрата передает его художническое восприятие природы.

Человек одаренный, страстно любящий родные пейзажи, черпающий в них линии и

краски для своих узоров и расцветок, - таков мастер Панкрат. Шутки его

исполнены глубокого смысла - в сущности, ими прославляются черты, качества

физически и духовно красивого человека. Речь Панкрата - это речь художника,

эмоциональная, с характерной народной образностью.

Балагурный, причем колючий характер приобретает порой и речь рассказчика:

"Известно, подрядчичья повадка: год на работе мают, день вином угощают да

словами улещают". Выразителен в его передаче портрет Веселухи: "Сарафан на

ней препестрый, цветастый. На голове платочек, тоже с узорными разводами. Из

себя приглядистая; глаза веселые, а зубы да губы будто на заказ сработаны.

Одним словом, приметная. Мимо такая пройдет - на годы ее запомнишь".

Конечно, и в это время Бажов, наряду с "анонимными", писал сказы "именные",

причем рассказчики здесь-разные люди. Автор сообщает их имена: Сидор

Васильевич Климин ("Золотоцветень горы"), Кузьма Осипыч ("Не та цапля"), Иван

Долган ("Аметистовое дело"). В "Ионычевой тропе" имени основного рассказчика

нет, но мы узнаем все сколько-нибудь важное для понимания его.

Действие названных сказов развертывается в родных для писателя или близких к

ним местах, языком которых "пользовался" и дед Слышко. Это Полевское,

Сысерть, а также район г. Ирбита, хорошо известный Бажову. Прикрепленность

рассказчиков к "бажовским" местам оправдывала употребление обычного для его

сказов арсенала речевых средств, в частности и таких, которые могут

показаться устарелыми для современных героев и современного повествователя.

Так, в сказе "Не та цапля" обнаруживаем привычные для бажовского читателя

слова и формы: "вовсе", "мытарились", "всяк"; частицы "ну", "ведь"; вводные

слова "видишь" и "вишь", "поди" и "поди-ка"; условный союз "коли" ("если" не

употреблялся в сказах); профессионализмы: "кровельные клямеры", "шкворень" и

даже такой фразеологизм: "На Коготка... добрый стих нашел", вариант

употребленного в сказе 1937 года "Каменный цветок": "на барина умный стих

нашел". В то же время в сказе "Не та цапля" и других сказах о советской

действительности встретим, естественно, и современную лексику: автобус,

радио, рабфак, институт, собрание, кабинет и т. п.

Однако, анализируя язык новых рассказчиков в бажовских сказах, сопоставляя

его с языком деда Слышко и других "довоенных" повествователей, не следует

ограничиваться рассмотрением лексики, фразеологии, синтаксиса, средств

создания портрета или: пейзажа. К каким бы заключениям ни подталкивали чисто

арифметические подсчеты, все же, например, диалектные элементы при

функциональном анализе речи оказываются малозаметными в сказах Бажова, кроме

самых первых.

Важнейшим оказывается другое. Сказы Бажова, взятые в целом, отражают

процессы, происшедшие в русском языке и его диалектах в послеоктябрьские

годы, отражают в той мере, в какой можно было сделать это, пользуясь образом

рассказчика-старика. Современный повествователь говорит не так, как говорил

дед Слышко. Чтобы обнаружить разницу в их языке, сопоставим отрывки из

раннего сказа "Сочневы камешки" (1937) и одного из последних - "Ионычева

тропа" (1949).

Новые рассказчики Бажова знают уральские предания о "тайной силе", но по-

своему объясняют поверья старины. В сказе "Рудяной перевал" дед Квасков

говорит: "Слыхали, небось, про сады Хозяйки горы, как там деревья меняются.

Было синее, стало красное, было желтое, стало зеленое. Это хоть сказка, да не

зря сложена... Скажем, на нашем руднике жила идет большим ручьем, а вдруг на

ней пересечка... По этим пересечкам и видно, что земля не вовсе угомонилась.

В ней передвижка бывает. Рудяной перевал называется. После такого перевала,

сказывают, в горе такое окажется, чего раньше не добывали". Таково объяснение

перемен "в горе". Квасков рассказывает историю о том, как однажды при обвале

три забойщика оказались запертыми в руднике и видели там "рудяной перевал":

"Сидят, а дыханье вовсе спирать стало. Вдруг видят,-в одной стороне

запосверкивало и огоньки разные: желтый, зеленый, красный, синий. Потом все

они смешались, как радуга стала..." А после "оказалось,-в тех же породах

много сурьмяной руды, а ее до той поры на руднике никогда не добывали...".

Повествователь так выражает свое отношение к рассказам Кваскова: "Насчет

подземной радуги сомневаюсь. Может, она померещилась людям, как они

задыхаться стали. А насчет остального ("рудяного перевала") правильно старик

говорил". Таким образом, современный рассказчик находит научные объяснения

преданиям стариков: геологическое - появлению новых минералов, медицинское -

тому, что запертые в руднике забойщики увидели "подземную радугу". В

существование подземных садов Хозяйки горы он не верит. Другой современный

повествователь так поясняет различие между рассказами предшественников и

своими:

"...старики в случае и тайную силу подтягивали себе на подмогу: она, дескать,

сделала, либо научила, либо убрала с дороги. Нам, известно, тайная сила - не

помощница: никто ей не поверит" ("Ионычева тропа").

Сказовое творчество Бажова прошло сложный путь развития. И вместе с тем сказы

его следует рассматривать как целое, в их совокупности, в единстве.

Прежде всего это единство творческого метода- метода социалистического

реализма, единство идейно-творческих принципов во всех сказах Бажова. В этих

глубоко реалистических произведениях совершенно ясна позиция писателя,

страстно вмешивавшегося в процессы жизни.

Важно и то, что всем сказам Бажова свойственна яркая публицистичность. Сказы

его проникнуты коммунистической идейностью и представляют собою произведения

высокой поэзии. В сказах Бажова ярко выраженный советский патриотизм

сочетается с глубоким социальным оптимизмом. Оптимизм этот продолжает

традиции русского народно-поэтического творчества, передовой русской

классической литературы и одновременно уходит глубокими корнями в советскую

действительность, в могучий и вдохновенный труд народа.

Медаль лауреата литературной премии имени Павла Петровича Бажова

Страницы: 1, 2