Реферат: Николай Гумилев

Реферат: Николай Гумилев

НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: ЛИЦО И МАСКИ

Начало XX века было отмечено высоким и чрезвычайно ярким взлетом поэзии, что,

по контрасту с сумрачными надсоновско-апухтинскими годами, казалось

преисполненным новизны, дерзости и праздничности. В.Брюсов, А.Блок,

З.Гиппиус, А.Белый, Вяч.Ива­нов, Ф.Сологуб, М.Волошин, И.Северянин,

К.Бальмонт, а рядом с ними целая россыпь малых и средних звезд, прочертивших

заметный след в истории литературы... Среди них и предстояло появиться

Гу­милеву. Не удивительно, что первая его книга «Путь конквистадо­ров»

(1905), да и вторая, «Романтические цветы» (1908), прошли по­чти

незамеченными, если, правда, не считать, что их мгновенно оце­нил как

многообещающие строгий и прозорливый В. Брюсов. Впрочем, и третий сборник,

«Жемчуга» (1910), не принес известности. Однако по прошествии нескольких

десятилетий даже его ранние и действи­тельно несовершенные книги читаются со

все возрастающим чита­тельским любопытством, а историками литературы — с не

менее острым научным интересом: ведь так или иначе, а в них вырабатыва­ла и

находила себя новая литературная эпоха, названная впослед­ствии Серебряным

веком.

Николай Степанович Гумилев родился в Кронштадте 3 (15) апре­ля 1886 года в

семье корабельного врача. Однако детских впечатле­ний об этой морской

крепости у него не было, так как в возрасте полутора месяцев он оказался в

Царском Селе, куда отец, Степан (Стефан) Яковлевич, выйдя в отставку, перевез

свою семью. Крон­штадт — это, скорее, определенный символ, как бы

предзнаменова­ние будущей судьбы поэта, отданной странствиям по морям и

континентам. Море вообще напоминало о себе разными знаками: крестил его

протоиерей Кронштадтской Александро-Невской церкви, так что не исключено, что

в самой купели была толика морской влаги; крест­ным отцом был адмирал Лев

Иванович Львов, дядя поэта по матери. Прапрадед Гумилева участвовал в

сражении под Очаковом. Прадед также был воином — участвовал в сражении под

Аустерлицем.

Царское Село, где прошло детство и отрочество будущего поэта, сыграло в его

жизни огромную роль. Там все дышало поэзией, гени­ем Пушкина, а в гимназии

директорствовал тоже поэт — Иннокен­тий Анненский. Там же произошла и встреча

с гимназисткой Аней Горенко — будущей Анной Ахматовой.

Немалую роль сыграли и имения с их традиционным русским пейзажем и барским

бытом — Поповка (по Николаевской, ныне Октябрьской, железной дороге), где

прошли счастливых десять дет­ских лет, и — особенно — Слепнево.

Немногочисленные у Гумилева стихи, посвященные русской природе, навеяны

именно этими места­ми. Сейчас недалеко от Бежецка есть мемориальный «Дом

семьи Гумилевых», перевезенный из Слепнева.

Но помимо Царского Села и усадебных мест было в отрочестве Гумилева еще одно

сильнейшее впечатление. Это — Кавказ, куда семья переехала в 1900 году.

Правда, пребывание на Кавказе и учеба в тифлисской гимназии оказались

недолгими, однако два с лишним года для подростка — срок огромный. Легко

предположить, что бу­дущая яркая декоративность, свойственная автору «Чужого

неба» и африканских стихов, получила первоначальный толчок на улицах старого

Тифлиса, в живописных долинах и ущельях кавказских гор.

Тифлис был городом, где появилось в печати первое стихотворе­ние Гумилева,

опубликованное в газете «Тифлисский листок» 8 сен­тября 1902 года, «Я в лес

бежал из городов...»)

Стихотворение это интересно сейчас, пожалуй, лишь тем, что можно судить о

возможном круге чтения гим­назиста Гумилева, а главное, о первоначальных

поэтических воздей­ствиях, испытанных им в ранней юности. Если же судить еще по

некоторым стихам, то испытал он и заметное воздействие К. Баль­монта, слава

которого как раз в годы гумилевской юности вошла в свой головокружительный

зенит[1].

По сохранившимся юношеским стихам видно, что Гумилев в ту пору тяготел к

романтической поэзии. Возможно, он подумывал уже и о сборнике, о чем говорит

«Посвящение сборнику "Горы и уще­лья"», состоящее из трех взаимосвязанных

стихотворений. «Люблю я чудный горный вид...», «Люблю над пропастью

глухой...» и «В горах мне люб и Божий свет...». Стихи крайне подражательны,

переполне­ны ходячими романтическими штампами и представляют сейчас ин­терес

лишь чисто биографический.

В 1903 году семья Гумилевых вернулась в Царское Село. Теперь повзрослевший

гимназист мог более сознательно оценить и воспри­нять литературные традиции,

связанные с этим священным для рус­ской поэзии местом. На отдельных его

стихах тех лет можно заме­тить отсветы южных романтических поэм Пушкина — в

особеннос­ти «Цыган».

Он поступил в седьмой класс Николаевской царскосельской гим­назии — той

самой, где директорствовал поэт Иннокентий Аннен­ский.

Иннокентий Анненский, по-видимому, оказал известное влия­ние на направление

поэтического развития Гумилева. Впрочем, когда Гумилев появился, после

Тифлиса, в 1903 году в царскосельской гим­назии, отношения между ними, надо

думать, были вполне «иерархи­ческими»: гимназист седьмого класса, с одной

стороны, директор гимназии — с другой. Учился Гумилев плохо, окончил

гимназичес­кий курс лишь в двадцать лет. В 1905 году он сумел издать сборник

стихов «Путь конквистадоров», который подарил Анненскому со сти­хотворной

надписью.

Стихи Гумилев писал постоянно, много и охотно. В отличие от опытов

«тифлисского» периода с их расплывчато-расслабленной инто­нацией, подчас

карикатурно повторявшей бальмонтовскую грациоз­ность, появилось мужественное,

волевое начало, которое сделается потом неотъемлемой приметой гумилевской

лирики.

Ему шел двадца­тый год, а он все еще учился в гимназии. Вот почему

понадобилась маска, роль, грим, а вместе с ними и прочие элементы звонкого

ро­мантического репертуара. Он брал из этого реквизита просто напрокат, но

потом кое-что так и пристало к нему, в том числе актерство, любовь к позе, к

риску, приключениям.

В этой, казалось бы, чисто индивидуальной, психологической черте сказывалась

не только горячка юности, но — опосредованным обра­зом — сама атмосфера

девятисотых годов, не вся, разумеется, атмо­сфера, уже темневшая к

приближавшейся грозе 1905 года. Пора первоначального формирования Гумилева

была временем расцвета русского декаданса. Ставя в центре мира свою личность,

поэт-декадент был склонен к крайнему индивидуализму, к эпатажу, к броскому и

демонстративному подчеркиванию своей неповтори­мой индивидуальности — даже в

одежде, в быту, в поведении. Отсю­да — преднамеренное стремление к дозе, к

созданию и использова­нию маски, к разного рода бутафории.

Эпоха накануне цусимской катастрофы, а затем революции 1905 года и ее

поражения была по сути своей и героична и трагична: она оказалась чревата

глубочайшими социальными переменами.

Юный Гумилев, судя по «Пути конквистадоров», а также и по второй его книге —

«Романтические цветы» (1908), был далек от по­нимания социально-политической

действительности, но у него не было также и каких-либо контактов с

современной ему литературной жиз­нью, с декадентскими кругами, с религиозно-

философскими круж­ками, чрезвычайно многочисленными и модными в ту пору.

Так или иначе, но вполне в духе времени и в соответствии с собственной

натурой он создал маску — маску «конквистадора в панцире железном».

И если нет полдневных слов звездам,

Тогда я сам мечту свою создам...

(«Я конквистадор в панцире железном...»)

В 1906 году Гумилев наконец окончил гимназию. Муза дальних странствий,

манившая его еще в детстве за кронштадтский горизонт, помогла ему, хотя и

ненадолго, всего на одно лето, уйти в морское плаванье, поскольку по

настоянию отца он поступил в Морской кор­пус. По неизвестным причинам отец,

однако, переменил свое реше­ние, предложив сыну сменить корпус на

университет. Но вместо того, чтобы оказаться в стенах Петровских коллегий,

Гумилев, по-видимо­му по собственному настоянию, уезжает во Францию, где

слушает в Сорбонне лекции по французской литературе. О его жизни в Пари­же

нам известно очень мало. Из немногочисленных сохранившихся от той поры писем

ясно, что в Париже, если иметь в виду литератур­ные знакомства, он чувствовал

себя достаточно одиноким, но поэти­ческой и художественной жизнью Франции и

России, в особенности символистами и разного рода возникавшими модернистскими

груп­пами, интересовался постоянно.

Так в его стихи вошла действительность, — действительность, правда,

экзотическая, но зато невыдуманная, имеющая конкретную территорию и

определенное место на географической карте. Таким образом, Гумилев свою

мечту, вычитанную из книг, превратил в ре­альность. Природа, например,

отказала ему в красоте, но, вопреки ее несправедливости, он стал мужественным

«конквистадо­ром» и намеревался обязательно стать прекрасным поэтом;

обстоятельства замкнули его в маленькой кре­пости, расположенной в Маркизовой

луже, на плоском острове Котлин, а потом — в игрушечном Царском Селе, но —

опять-таки во­преки всему — он оказался в Африке, в Судане, в Абиссинии, в

Египте, на медлительных водах фараонова Нила...

Интерес Гумилева к Востоку не был поверхностным, а с годами приобретал все

более серьезный характер. Первая поездка в Египет и Судан, предпринятая

тайком и с некоторым риском, оказалась лишь начальным утолением столь

жад­ного интереса. Зимой 1909—1910 года он вновь отправился в Абисси­нию, на

этот раз в составе экспедиции, организованной академиком, В. Радловым, и

теперь у него проявился исследовательский интерес, он собирал и изучал

абиссинский фольклор, послуживший затем ос­новой для циклов «Абиссинских

песен».

В 1908 году Гумилев вернулся в Россию. Первое его пребывание за границей,

безусловно, принесло ему большую пользу. Поэт не только обогатил свой опыт

«восточными» впечатлениями, сыгравши­ми затем большую роль в развитии его

личности и творчества и ока­завшимися очень важными для дальнейшего развития

«ориенталистской» темы, столь характерной для всей его лирики, но и — об этом

также надо упомянуть — неожиданно проявил себя как деятельный организатор.

Дело в том, что в Париже он сумел выпустить несколь­ко номеров журнала,

названного им «Сириус». Журнальчик был кро­хотный и прекратился на третьем

номере.

Весной 1910 года Гумилев женится на Анне Горенко, которой уже через два года

предстояло стать автором книги «Вечер», подпи­санной псевдонимом Анна

Ахматова.

В том же году у него выходит и новая, третья по счету, книга, «Жемчуга».

«Жемчуга» не открыли собою нового периода в творчестве Гу­милева, их значение

состоит в том, что они завершили первый пери­од. Дату их появления, 1910 год,

можно считать окончанием поры ученичества, которая, несмотря на

значительность пройденного пути, сильно затянулась. Поэт был уже в

«лермонтовском» возрасте, и, надо думать, ощущение надвинувшегося

критического рубежа его тревожило. Ему уже угрожала судьба сотен и сотен

безвестных по­этов, уныло и аккуратно перепевавших поэтические банальности.

Но Гумилев был художником большой и целеустремленной воли, он очень верно,

точно и, главное, вовремя осознал наиболее плодотворные возможности своего

развития.

И в какой-то момент, где-то к 1910 году, уже в период «Жемчугов» и на

переходе к «Чужому небу», Гумилев, работавший над со­бою и стихом с

исключительной методичностью, целеустремленнос­тью и сознательной

аналитичностью, трезво прислушивавшийся к внутреннему голосу своего

призвания, по-видимому, окончательно понял, в чем состоит его художническое

предназначение и какова должна быть его роль в современном поэтическом

процессе.

Однако в появившейся в 1912 году книге «Чужое небо» новые черты выразились

еще слабо. Хотя именно эта книга обычно счита­ется первым по-настоящему

акмеистическим выступлением, на са­мом деле она имела отчетливо выраженный

переходный характер. Сборник вышел, как сказано, в 1912 году и, естественно,

включал в себя произведения, не только в большинстве своем не следовавшие еще

принципам «школы», но в значительной степени как раз те, что были тесно

связаны с характерными приметами первого периода творчества Гумилева.

В «Чужом небе», помимо отмеченных выше формальных нов­шеств, есть мотивы,

которым предстояло развиваться в дальнейшем творчестве и определить

своеобразие художественного мира Гуми­лева и его поэтического облика. В

частности, в этой книге он насто­ятельно утверждает трагическую разделенность

всего сущего на две контрастные стихии. Небо и земля, добро и зло, красота и

уродство даны здесь в чисто романтическом противостоянии. Мир — расколо­тое

двуединство. Привкус горечи и тревоги, смятенности и ненадеж­ности всего

сущего — один из существенных лирико-трагедийных аспектов его книги.

Следующая книга, уже упоминавшийся «Колчан», вышла в 1916 го­ду — в самый

разгар Первой мировой войны. Верный своим убежде­ниям, выполняя

патриотический долг, Гумилев уже в августе 1914 года становится добровольцем

лейб-гвардии уланского полка и прикла­дывает максимум усилий, чтобы попасть

на фронт, в действующую армию. В армии он служил в конной разведке.

Одновременно Гумилев писал корреспонденции в газету «Биржевые ведомости» — он

был «соб­ственным корреспондентом» этого популярного тогда печатного орга­на.

Эти корреспонденции стали основой документальной книги «За­писки

кавалериста». Все сослуживцы отмечали исключительную храб­рость Гумилева,

словно бы не ведавшего, что такое чувство страха. Вскоре он не только получил

первый офицерский чин, но и был награжден двумя Георгиевскими крестами. С

получением офицер­ского звания Гумилев был переведен в Пятый гусарский

Александ­рийский полк.

Но «Колчан» состоит отнюдь не только из военных стихов, более того, война

занимает в книге сравнительно мало места, возможно, из-за того, что военные

впечатления и переживания исключительно полно отразились в «Записках

кавалериста».

В биографическом смысле причиной такого перелома могла быть и война, которая,

по-видимому, все меньше казалась Гумилеву «эк­зотичной», а также личная драма

(дело шло к разводу с Анной Ахма­товой), но в какой-то степени и полный отрыв

от питавшей прежде его стих и дух «реальной экзотики»: вместо любимой Африки

и Мор­ских путешествий — тяжкие будни войны, длившейся уже третий год.

Характерно, что эволюция самого Гумилева в годы 1915—1917 совершалась в

сторону, заметно отдалявшую его от «манифестационного» акмеизма. Стихи,

писавшиеся в те годы, составили, как уже было сказано, книгу «Костер» (1918).

Она интересна, помимо отхода от акмеистических догм, появлением в его

творчестве «русской темы», почти неожиданной, если вспомнить слова Блока об

«иностранности» поэзии Гумилева.

В том же году состоялся его развод с Анной Ахматовой. Гумилев женился на Анне

Николаевне Энгельгардт. Петроградская, заключи­тельная, полоса его жизни

оказалась, при всей ее непродолжитель­ности (всего три года), чрезвычайно

интенсивной — ив творческом, и в литературно-практическом смысле. Он с

головою уходит в лите­ратурную жизнь тех лет.

Деятельность Гумилева в 1918—1921 годах в Петрограде была не только

плодотворной, но и разнообразной. Помимо создания много­численных переводов,

а также активной работы в издательстве «Все­мирная литература» он выступает с

лекциями в самых различных аудиториях — в том числе перед моряками и

красноармейцами. Со­хранились свидетельства, что он прочитал (в Институте

истории ис­кусств) четыре лекции о Блоке. Отношения между Блоком и Гумилевым,

которых разделяли принципиальные расхождения, никогда не были близки­ми,

однако в годы совместной работы в издательстве «Всемирная литература» их

творческое и человеческое общение было взаимно заинтересованным и

невраждебным.

Последней прижизненной книгой, подготовленной Гумилевым, но вышедшей уже

после его гибели, был «Огненный столп». Поэт включил в нее не все из своих

произведений, написанных в 1918— 1921 годах. Как уже говорилось, стихи об

Африке он обособил в однотемной книге «Шатер». Стихи «Шатра», в принципе,

мало до­бавляют к нашим представлениям о поэте, но удивительная в своем

постоянстве сила любви к экзотическому континенту выразилась здесь во весь

размах его зрелого таланта.

«Огненный столп» по праву считается вершинным достижением Гумилева как поэта.

Это книга глубоких и в поэтическом отношении совершенных стихов, занимающих

высокое и почетное место в ис­тории нашей поэзии.

Каждый поэт приходит к пониманию мира по-своему. У Гумилева такое познание и

понимание началось со странных и поначалу непонятных для него самого поисков

некоей подлинной — духовной, извечной — родины. При всем обилии впечатлений,

которые давали путешествия, и чувстве радости, переполнявшей его сердце,

когда он видел новые земли, его в то же время мучило странное беспокой­ство:

оно проистекало оттого, что жажда оказывалась постоянно не­утоленной, словно

некий рок, трагический и всевластный, гнал и гнал его по планете, не давая

остановиться. Самое радостное и счаст­ливое ощущение для Гумилева, ради

которого он, кажется, мог бы пожертвовать всем, — это вид удаляющейся гавани,

когда полоска воды становится все шире и шире. Его поэтический мир на

ред­кость живописен, исполнен экспрессии, воли и жизнелюбия. Путе­шественник

по экзотическим странам, он в своей поэзии любил пыш­ное внутреннее и внешнее

убранство, не боясь едва ли не «бароч­ной» словесной нарядности, что странным

образом, но вполне органично и чисто по-гумилевски сочеталось у него с

«классицисти­ческой» строгостью всего внутреннего чертежа стихотворения, с

выверенностью, продуманностью и стройностью форм.

Гибель настигла поэта в самом начале его нового и, по-видимо­му, высочайшего

поэтического взлета. Он был арестован 3 августа 1921 года по обвинению в

участии в контрреволюционном заговоре и членстве в Петроградской боевой

организации, возглавленной В. Н. Таганцевым, и через несколько недель

расстрелян. Новейшие исследо­вания показали, что дело ПБО было сфабриковано.

Поэт погиб, поэзия осталась жива. После многих десятилетий насильственного

забвения она не только вернулась к своим новым читателям, но и заняла

достойное место в истории нашей литерату­ры.

В историко-литературной памяти Гумилев прочно связан с ак­меизмом —

поэтической группой, новаторски раздвинувшей возмож­ности поэтического слова,

но гораздо важнее, что сегодня мы читаем эти стихи с тем живым волнением и

радостью, какие доставляет только подлинное искусство.

[1] На книге К.Бальмонта «Будем как

Н. Гумилев