Реферат: Чернышевский. Что делать

Реферат: Чернышевский. Что делать

РЕФЕРАТ

Чернышевский. Н. Г.

Чернышевский, Николай Гаврилович (12(24).VII.1828, Саратов -

17(29).Х.1889, там же) - экономист, философ, публицист, литературный критик,

прозаик. Революционный демократ. Родился в семье священника. До 12 лет

воспитывался и учился дома, под руководством отца, отличавшегося многосторонней

образованностью, и в тесном общении с родственной семьей Пыпиных (двоюродный

брат Чернышевского - А. Н. Пыпин - стал известным историком литературы).

По собственному признанию, "сделался библиофагом, пожирателем книг очень

рано..." (Поли. собр. соч. - Т. 1.- С. 632; далее указываются том и страница).

В 1812-1845 гг. Ч. учился в Саратовской семинарии, где ему прочили блестящую

духовную карьеру (сочинения Ч. хранились в семинарской библиотеке). Изучал

многие языки, в т. ч. восточные (под наблюдением профессора Г. С. Саблукова

написал "Обзор топографических названий в Саратовской губернии татарского

происхождения"). Однако духовное поприще не влекло Ч., и, не закончив

семинарию, он поступил в 1846 г. на отделение общей словесности философского

факультета Петербургского университета, где занимался славянской филологией у

профессора И. И. Срезневского (составил "Опыт словаря из Ипатьевской

летописи"); теорией словесности - у профессора А. В. Никитенко (написал

диссертацию "О "Бригадире" Фонвизина"); всеобщей историей; физикой (долго

работал над проектом вечного двигателя) и др. Но академические занятия

составляли лишь часть интересов Ч., все более склонявшихся в сторону политики

(он пристально следил за революционными событиями в Западной Европе 1848 - 1849

гг.), философских и экономических учений (А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Л. Фейербах и

др.) После ареста петрашевцев в 1849 г. он отметил в дневнике, что "сам никогда

бы не усомнился бы вмешаться в. их общество и со временем, конечно вмешался бы"

(1, 274). В круг друзей Ч. входила М. Л. Михайлов, петрашевец А. В. Ханыков, И.

И. Введенский (педагог и переводчик, на вечерах у которого собиралась

радикально .настроенная молодежь). За годы учебы в университете (1846-1850)

были выработаны основы мировоззрения. Сложившееся в 1850 г. убеждение в

необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического

мышления: "Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой революции

и жажда ее, хоть я и знаю что долго, может быть, весьма долго, из этого ничего

не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся угнетения и т.

д. - что нужды? <...> мирное, тихое развитие невозможно". С 1850 г. в

дневнике появляются записи свидетельствующие об атеизме. Форму борьбы за

улучшение человеческой жизни видел Ч. и в художественной литературе, особенно

высоко ценя Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, В. Г. Белинского, А. И. Герцена,

Жорж Санд, Ч. Диккенса Он пробовал свои силы в прозе (рассказ о Лили и Гете,

повесть о Жозефине, "Теория и практика" "Отрезанный ломоть"). Выйдя из

университета кандидатом, Ч., после кратковременной работы репетитором во 2-м

кадетском корпусе в Петербурге, служил старшим учителем словесности Саратовской

гимназии (1851-1853), где говорим в классе "такие вещи, которые пахнут

каторгой!* (1,418). К этому периоду относится его сближение с сосланным в

Саратов историком Н. И. Костомаровым (их объединяло признание огромной роли

народа в истории, хотя Костомаров был далек от революционных выводов). В апреле

1853 г. Ч. женился на Ольге Сократовне Васильевой, дочери саратовского врача,

предупредив ее о грозящей ему, вследствие его образа мыслей, опасности: "...у

нас будет скоро бунт а если он будет, я буду непременно участвовать в нем" (1.

418). Чувства Ч. к невесте, его мысли о семейной жизни запечатлены в "Дневнике

моих отношений с той, которая теперь составляет мое счастье. Впоследствии Ч.

посвятил жене романы "Что делать?" и "Пролог". Вернувшись в мае 1863 г. в

Петербург, Ч. преподавал во Втором кадетском корпусе, одновременно готовясь к

экзаменам на степень магистра и работая над диссертацией "Эстетические

отношения искусства к действительности". Диспут по представленной еще осенью

1853 г. профессору Никитенко диссертации состоялся 10 мая 1855 г. и явился

манифестацией материалистических иней в эстетике, вызвав раздражение

университетского начальства. Диссертация была официально утверждена лишь в

январе 1859 г. Параллельно шла журнальная работа, начатая летом 1853 г.

рецензиями в журнале "Отечественные записки", издаваемом А; А. Краевским.

Решающее значение для всей дальнейшей судьбы Ч. имело его знакомство осенью

1853 г. с Н. А. Некрасовым и окончательный выбор - весной 1855 г. - между

"Современником" и "Отечественными записками" в пользу некрасовского журнала. С

того времени Ч., вышедший в отставку, занимался почти исключительно журнальной

работой для "Современника" (в 1858 г. редактировал и "Военный сборник").

Сотрудничество Ч. в "Современнике" (1854- 862), где его роль быстро стала

ведущей (Некрасов в августе 1856 г., уезжая почти на год 1*а' границу,

передал редакторские полномочия 1.), пришлось на период общественного

подъема. (вязанного с подготовкой крестьянской реформы. * революционной

ситуации (1859-1861). Под руководством Ч. и Некрасова, а с 1857 г. и

Добролюбова определилось революционно-демократическое направление журнала.

Изменялся состав сотрудников: постепенно уходили критики и писатели

либерально-дворянской ориентации А. В. Дружинин, В. П. Боткин, П. В.

Анненков, Н. Толстой, А. Н. Майков, А. А. Фет, И. С. Тургенев, Д. В.

Григорович и др.), уступая место иномышленникам его руководителей (М. Л.

Михайлову, Н. В. Шелгунову, М. А. Антоновичу, Г. 3. Елисееву и др.), по

преимуществу из разночинцев. В тематике статей журнала возрастала роль

политических, экономических вопросов: с июня 1858г. появляется особая рубрика

"Устройство быта помещичьих крестьян", в 1859 г. журнал становится

"литературным и политическим". направление и тактику "Современника" не

полностью принимали издававшие в Лондоне газету "Колокол" Герцен и Н. П.

Огарев, питавшие в период подготовки крестьянской реформы определенные

иллюзии относительно политики Александра II. В июне 1859 г. Ч. ездил в Лондон

объясняться с Герценом по поводу его статьи "Very dangeruos!!" в "Колоколе"

(№ 44), содержащей резкие выпады в адрес "Современника" в связи с ироническим

освещением в журнале "обличительной" литературы (материалы сатирического

отдела "Свисток", статья "Литературные мелочи прошлого года" Н. А.

Добролюбова). Следствием поездки было примирительное выступление Герцена в

"Колоколе" (№ 49), однако полностью разногласия искоренены не были; надежды

Герцена на правительство окончательно будут убиты лишь пореформенной

реакцией.

С 1854 г. Ч. вел в "Современнике" отдел критики и библиографии. В конце 1857

г. он передал его Добролюбову. Встреча и многочасовая беседа Ч. с

Добролюбовым в апреле 1856 г. завершилась приглашением Добролюбова в

постоянные сотрудники "Современника" и положила начало дружбе, очень много

значившей для обоих. Ч. полностью полагался на Добролюбова как соредактора,

заботился о его бытовых, денежных делах. Он очень тяжело пережил его раннюю

смерть в ноябре 1861 г. "Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем

он... Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ писал Ч. о

Добролюбове. Ч. собрал и уже в 1862 г. частично опубликовал "Материалы к

биографии Н. А. Добролюбова", подготовил первое собрание его сочинений

(Добролюбов Н. А. Соч.: В 4 т. -Пб., 1862).

С приходом Добролюбова в "Современник" Ч. сосредоточился преимущественно на

политической (в 1859-1862 гг. он вел ежемесячные политические обозрения),

экономической, философской темах. В серии статей, посвященных классовой

борьбе во Франции с ее революционными кульминациями 1830 и 1848 г.:

"Кавеньяк" (Современник 1859.-№ 1, 3); "Борьба партий во Франции при Людовике

XVIII и Карле Х" (1858.- № 8, 9); "Франция при Людовике Наполеоне" (не

пропущено цензурой, 1859); "Июльская монархия" (1860) и др., Ч., широко

привлекая материалы западных историков (Ф. Гизо, Л. Блана и др.),

интерпретировал события в свете интересов "работников". Он подчеркивал

бесплодность борьбы за политические преобразования, если они не приводят к

улучшению материальных условий рабочих, лицемерие либералов ("умеренных

республиканцев"), в решительные моменты предающих интересы народа. Считая

общественный строй Западной Европы выше русских феодально-крепостнических

порядков, Ч. в то же время отмечал формальный характер свободы западного

"работника" - "на факте - раба нищеты". Он подверг критике развиваемый

многими буржуазными экономистами принцип невмешательства государства в

частное предпринимательство, свободной конкуренции: "Тюрго" (1858.-№ 9),

"Экономическая деятельность и законодательство" (1859.-№ 2). В противовес

"теории капиталистов" (оправдывающей получение прибыли, в т. ч. земельной

ренты, собственниками, не участвующими в производительном труде) Ч.

развивает, опираясь на некоторые положения классиков английской политической

экономии (А. Смита, Д. Рикардо), "теорию трудящихся", согласие которой

необходимо "полное соединение качеств собственника и работника в одном и том

же лице". При этом Ч., вслед за Фурье. Р. Оуэном, подчеркивает преимущества

крупного производства, объединения работников - "товарищества" - как формы,

наилучшим образом удовлетворяющей потребностям личности; в апелляции к

потребностям и ограничении их "разумными" проявлялся антропологизм,

просветительский рационализм Ч. ("Капитал и труд", 1860.-№ 1). Наиболее полно

свои экономические воззрения Ч. изложил в примечаниях и переведенным им

"Основаниям политической Экономии" Дж. - Ст. Милля (1860.-№ 2-4, 6- 8, 11) и

в "Очерках из политической экономии (по Миллю)" (1861.-№ 6-10. 12). Он вскрыл

тщетность усилий Милля сочетать интересы капиталистов и рабочих,

несостоятельность учения Т. Мальтуса о превосходящем возможности производства

росте народонаселения, обосновал проект социалистического общественного

устройства. К. Маркс писал в послесловии ко второму изданию "Капитала" о

книге Милля: "Это - банкротство "буржуазной" политической экономии, что

мастерски показал уже в своих "Очерках политической экономии (по Миллю)"

великий русский ученый и критик Я. Чернышевский". (К. Маркс и Ф. Энгельс об

искусстве - Т. 1.- С. 524). Применяя разрабатываемую экономическую теорию к

специфическим условиям России, Ч. подчеркивал важность сохранения - после

отмены крепостного права - крестьянской общины как естественной основы

"товариществ", считал возможным благодаря общине избежать для России

мучительной капиталистической ступени развития. ("Критика философских

предубеждений против общинного владения". 1858 - № 12; "Экономическая

деятельность и законодательство". 1859 - №2; "Суеверие и права логики", 1859

- №10). Такой взгляд, характеризующий Ч. как крестьянского, утопического

социалиста, отличался в то же время от славянофильского преклонения перед

общиной (для Ч. она признак отсталости страны), от антитезы молодой России и

старого Запада: "Запад, далеко опередивший нас, далеко еще не исчерпал своих

сил..." (7, 618). Убежденность в прогрессе, несмотря на драматизм многих эпох

- источник исторического оптимизма Ч. ("Апология сумасшедшего"; не пропущена

цензурой, 18611 "О причинах падения Рима". 1861.-№ 5).

Наиболее системное выражение взгляды Ч. на природу, общество, человека

получили в его главной философской работе "Антропологический принцип в

философии" (1860.--№ 4-5). Творчески развивая антропологическую теорию

Фейербаха, Ч. вносит в нее классовые мотивы, тем самым преодолевая

антропологизм и устанавливая иерархию "эгоизмов": "...общечеловеческий

интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес целой нации стоит

выше выгоды отдельного сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод

малочисленного" (7, 286)., В целом статьи Ч. своей неизменно сильной стороной

имеют защиту интересов самого "многочисленного сословия" - русских крестьян,

французских рабочих, "простолюдинов". Он "был также революционным демократом,

он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе,

проводя через препоны и рогатки цензуры идею крестьянской революции, идею

борьбы масс за; свержение всех старых властей. "Крестьянскую реформу" 61-го

года, которую либералы сначала подкрашивали, а потом даже прославляли, он

назвал мерзостью, ибо он ясно видел ее крепостнический характер, ясно видел,

что крестьян обдирают гг. либеральные освободители, как липку"

Отношение Ч. к правительственной кампании по крестьянскому вопросу менялось

по мере того, как прояснялась суть реформы. Начиная с 1857 г. Ч. регулярно

освещал экономические и политические аспекты темы, доказывая необходимость

освобождения крестьян с землей, без выкупа или с минимальным выкупом,

сохранения общины, установления крестьянского местного самоуправления и др.

("О новых условиях сельского быта"., 1858.-№ 2-4; полемика с противниками

крестьянской общины, выступавшими в "Экономическом указателе" И. В.

Вернадского; ведение с июня 1857 г. рубрики "Устройство быта помещичьих

крестьян" и др.). Убедившись же в грабительском характере готовящейся

реформы, Ч. бойкотирует предреформенный ажиотаж; по обнародовании манифеста

19 февраля 1861 г. "Современник" прямо не отозвался на него. В "Письмах без

адреса", написанных после реформы и адресованных фактически Александру II

(опубл. , за границей в 1874 г.), Ч. обвинил самодержавно -бюрократический

режим в ограблении крестьян, имеющем одно положительное следствие - рост

политического самосознания народа: "Когда люди дойдут до мысли "ни от кого

другого не могу я ждать пользы для своих дел", они непременно и скоро сделают

вывод, что им самим надобно взяться за ведение своих дел". Рассчитывая на

крестьянскую революцию, круг "Современника" во главе с Ч. в 1861 г. прибегал

к нелегальным формам борьбы. Ч. написал революционную прокламацию "Барским

крестьянам от их доброжелателей поклон". Вместе с воззванием "К молодому

поколению" Шелгунова (при возможном участии Михайлова), "Русским солдатам от

их доброжелателей поклон и "Русским солдатам" Шелгунова прокламация Ч. была

осуществлением плана обращения к различным слоям населения. По воспоминаниям

членов "Земли и воли" (А. А. Слепцова, Л. Ф. Пантелеева), Ч. был причастен к

этой подпольной организации, созданной с целью руководства крестьянским

восстанием, ожидаемым к весне 1863 г. (по окончании "временно-обязанного

состояния крестьян", т. е. их работы на помещиков).

В обстановке растущей пореформенной реакции (расстрел крестьян в с. Бездна

Казанской губ., репрессии против студентов и закрытие Петербургского

университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.) внимание III отделения

все более привлекает деятельность Ч. С осени 1861 г. за ним была установлена

полицейская слежка (использовались и такие средства, как подкуп прислуги). Но

Ч. был умелым конспиратором, в его бумагах не находили ничего

подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание

"Современника" и "Русского слова".

7 июля 1862 г. Ч. был арестован у себя на квартире (жена с двумя сыновьями

гостила в Саратове). Поводом для ареста послужило перехваченное на границе

письмо Герцена и Огарева к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором предлагалось

издавать "Современник" в Лондоне или в Женеве. В тот же день Ч. стал узником

Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где пробыл до вынесения

приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864 г. на Мытнинской

прощали. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14 годам каторжной

работы в рудниках, с последующим поселением в Сибири; Александр II сократил

срок каторги до 7 лет. Судебный процесс по делу Ч. тянулся очень долго из-за

отсутствия прямых улик; роковую роль в нем, как и в делах Михайлова и

арестованного позднее Шелгунова, сыграли написанные Вс. Д. Костомаровым

(участвовавшим в напечатании прокламаций) фальшивые бумаги. В вину Ч.

вменялись, помимо написания "Барским крестьянам...", также его подцензурные

статьи в "Современнике"; Ч. и его друзья тщетно боролись с полным отсутствием

законности.

В крепости Ч. обратился к художественному творчеству. Здесь, с 14 декабря

1862 г. по 4 апреля 1863 г., был написан роман "Что делать? Из рассказов о

новых людях". За ним последовали оставшиеся незаконченными повесть "Алферьев"

(1863) и роман "Повести в повести" (1863), "Мелкие рассказы" (1864). Увидел

свет - по недосмотру цензуры - лишь роман "Что делать?" (Современник. -

1863.-ЛГо 3-5).

20 мая 1864 г. Ч. под конвоем отправили в Е Сибирь, где он находился сначала

на руднике Кадае Нерчинского округа (месте каторги и скорой смерти

Михайлова), а с сентября 1865 г. - в тюрьме Александровского завода. По

официальному разрешению в Кадаю в августе 1865 г. приезжала на несколько дней

О. С. Чернышевская с сыном Михаилом. Круг общения Ч. на каторге составляли

политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф. Николаев и др.), впоследствии

вспоминавшие о читках Ч. не дошедших до нас художественных произведений, в

особенности сожалевшие о пропаже отосланного в Петербург Пыпину романа

"Старина", вобравшего в себя обширный автобиографический материал. Его

продолжением был "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов" (написан в

1867- 1870 гг.; первая часть - "Пролог пролога" - опубл. в Лондоне в 1877 г.;

в России роман был издан полностью в 1906 г.). Сохранились также пьесы "Драма

без развязки", "Мастерица - варить кашу", повесть "История одной девушки",

рассказы "Кормило кормчему", "Знамение на кровле" и др.; почти все они были

задуманы как части неосуществленных полностью больших циклов.

Каторга, срок которой истек в 1871 г., оказалась преддверием к худшему

испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в сущности в глухом поселке, где

тюрьма была лучшим зданием) Вилюйске, отличавшемся губительным климатом.

Здесь Ч. был единственным ссыльным и мог общаться только с жандармами и

местным якутским населением; переписка была затруднена, а часто специально

задерживалась. Все же Ч. узнал в 1877 г. о смертельной болезни Некрасова и

успел передать ему - в письме к Пыпину - слова любви и прощания (15, 86-88).

Т. к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал и сам уничтожал написанное

(из созданного в Вилюйске сохранились две части романа "Отблески сияния").

Только в 1883 г., при Александре III, под давлением требований "Народной

воли" Ч. было разрешено переселиться в Астрахань. Резкая перемена климата

очень повредила его здоровью.

Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к забвению имени и

сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера росла, вдохновляя на смелые

планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А. Лопатин в 1871 г.,

И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и другие попытки). Сам Ч.

никогда не просил о смягчении своей участи, в частности, летом 1875 г.

отказался от подачи прошения, к которому его пытались склонить власти. "А что

касается лично до меня, - писал он жене в 1871 г., - я сам не умею разобрать,

согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот переворот, который повергнул

тебя на целые десять лет в огорчения и лишения. За тебя я жалею, что было

так. За себя самого совершенно доволен. А думая о других, - об этих десятках

миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги придано больше

прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же когда-нибудь

в защиту их" (14, 504).

По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к активной литературной

деятельности, однако публикации его работ, хотя и под псевдонимом, были

затруднительны. Основным источником заработка, в котором крайне нуждалась

семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его глубоко не

удовлетворяли субъективно - идеалистические воззрения авторов переводимых

книг ("Энергия в природе" В. Карпентера, многотомная "Всеобщая история" Г.

Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы

вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании.

Все же Ч. удалась опубликовать некоторые собственные философские работы:

"Характер человеческого знания" (Русские ведомости 1885.- М. 63-64, под

псевдонимом Андреев), "Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь"

(Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист). Вместе с

написанным в 1888 г. предисловием к предполагаемому 3-му изданию

"Эстетических отношений..." (состоявшемуся лишь в 1906 г.) эти работы Ч.

заключают в себе резкую критику неокантианства, агностицизма

("иллюзионизма"), характерного для многих философов и естественников тех лет.

Из художественных сочинений Ч. опубликовал "Гимн Деве неба" (Русская мысль. -

1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть "Вечера у княгини

Старобельской". Получив спасенные Антоновичем после ареста Ч. "Материалы к

биографии Н. А. Добролюбова", готовил их к изданию и успел опубликовать

первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2). Первый том вышел в 1890 г.,

после смерти Ч.

При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие для него замыслы - в

частности, создание давно задуманных популярных энциклопедий по разным

отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г. .Ч. получил

разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы несмотря

на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен на

Воскресенском кладбище в Саратове.

В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по эстетике,

литературная критика, художественное творчество. Во всех этих областях он

выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к Ч. применимы его

собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех, "любовь к которым

требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность" есть

служение определенному направлению нравственных стремлений" (3, 21).

Эстетическая теория Ч., изложенная в его диссертации "Эстетические, отношения

искусства к действительности" (Спб. , 1855). а также в авторецензии

(Современник. - 1855.- № 6) и ряде работ 1854 г. (из них в особенности важна

статья "О поэзии. Сочинение Аристотеля" // Отечественные записки. - 1854.- №

9). знаменовала перелом в истории эстетики, разрыв с ее, идеалистической

традицией. Концепции искусства как создания идеала в эстетике Г. В. Ф. Гегеля

(и его популяризатора Ф. Фишера, часто цитируемого в диссертации) Ч.

противопоставил материалистическую формулу прекрасного: "прекрасное есть

жизнь", "прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна

быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе

жизнь или напоминает нам о жизни..." (2, 10). Объективным критерием

прекрасного выступает у Ч. превосходство предмета над другими в данном роде

(при существенной оговорке, что не все роды прекрасны). В субъективном же

критерии прекрасного - "наших понятиях" - Ч. подчеркнул социальную

обусловленность эстетических вкусов (разных в крестьянской среде и у

аристократии), отказывая многим из них в истинности (напр. романтическому

"увлечению бледною, болезненною красотою" - 2, 11). Так антропологическая,

фейербаховская посылка об общечеловеческих потребностях осложняется указанием

на социальную почву эстетического идеала. Считая, что потребности (не

болезненно-фантастические) человека в прекрасном вполне удовлетворяются

действительностью, Ч. пересматривает вопрос о содержании искусства, расширяя

его границы до "общеинтересного в жизни" (2, 82). и о его задачах. Первая из

них - воспроизведение жизни была намечена, по Ч., еще в античной эстетике)

(Платон, Аристотель), полагавшей сущность искусства в подражании человеческой

жизни (Ч. отмечает искажение этой мысли классицистами, говорившими о

подражании природе в искусстве: "подражание природе чуждо истинному поэту,

главный предмет которого - человек" (2, 278). Однако воспроизведение жизни,

хотя и требует активности художника - "способности отличать существенные

черты от несущественных" (2, 80), составляет лишь формальное начало

искусства. Две другие задачи, искусства - объяснение жизни и вынесение

приговора ее явлениям; они особенно полно могут быть осуществлены в

литературе ("поэзии"), которая "представляет полнейшую возможность выразить

определенную мысль. Тогда художник становится мыслителем, и произведение

искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение научное" (2,

86).

В содержании искусства - "учебника жизни" - подчеркивается общее с наукой и

нравственной деятельностью человека.

Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен от противоречий. Блестяще

показав жизненную основу прекрасного и типического и призвав в то же время

художников к овладению передовым мировоззрением, Ч. недостаточно связал

субъективную сторону содержания искусства (объяснение жизни и вынесение

приговора) с творческим, в т. ч. формотворческим, процессом и ограничил роль

фантазии. В результате положение о том, что "жизнь не думает объяснять нам

своих явлений", в то время как "в произведениях науки и искусства это сделано

(2, 87), осталось в значительной мере декларативным, поскольку не была до

конца прослежена специфика объяснения жизни на "языке искусства". Недооценка

Ч. творческой типизации, особенно заметная на фоне гегелевского учения об

идеализации в искусстве, отчасти была полемической издержкой "апологии

действительности сравнительно с фантазиею" (2, 89). Уязвимым было и отрицание

закономерности трагического, сведение его к "ужасному в человеческой жизни"

(2, 301). Впоследствии Ч. показал огромную роль творческой типизации, на

службе у которой и состоит фантазия, вымысел. Так в творчестве Пушкина им

подчеркнута огромная роль долго обдумываемого плана, предшествующего

исполнению: "Прояснить в своем уме основную мысль романа или драмы, вникнуть

в сущность характеров, которые будут ее проявлять своими действиями.

сообразить положения лиц, развитие сцен - вот что 1 важно..." (2, 452).

Диссертация Ч., большинству читателей известная по авторецензии, вызвала острые

дискуссии. Ее не приняли многие ведущие писатели и критики (Тургенев, Л.

Толстой, Анненков, Дружинин и др.), упрекавшие автора в умалении искусства.

Эстетика была областью, где раньше всего обнаружились расхождения между

либералами и демократами присутствовавший на защите диссертации Шелгунов

отметил, что "умственное направление шестидесятых годов <...> в первый

раз в своем зачаточном виде было провозглашено в 1855 г. на публичном диспуте

в Петербургском университете"

Литературная критика Ч., опирающаяся на его эстетическую теорию, в то же

время понималась им как публицистическая деятельность, для которой важны

тесная связь с читателем и понимание его интересов: "Отвлеченные истины могут

быть уместны в ученом трактате, но слова публициста должны прежде всего

сообразоваться с живыми потребностями известного общества в данную минуту"

(5, 648). Такими Ч. считал "слова" Г. Э. Лессинга, Белинского. Собственно

критике, ее истории и теории, посвящены программные статьи: "Об искренности в

критике" (1854.-№ 7); цикл "Очерки гоголевского периода русской литературы"

(1856.-№ 12, 1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним примыкает цикл "Лессинг, его

время, его жизнь и деятельность" (1856.-№ 10-12; 1857.- № 1-4, 6). где

деятельность немецкого просветителя осмысляется в свете сходной русской

общественно- литературной ситуации.

В соответствии с выдвинутыми в диссертации задачами искусства Ч. считает (в

статье "Об искренности в критике") важнейшим критерием оценки произведения

истинность его общей идеи, "мысли". Ее фальшивость оправдывает резкость тона

критика, менее всего щадящего признанные авторитеты: "...жар нападения должен

быть соразмерен степени вреда для вкуса публики, степени опасности, силе

влияния, на которые вы нападаете" (2, 257). Поэтому "превосходная в

художественном отношении, но приторная" поэма Гете "Герман и Доротея"

заслуживает более строгого суда, чем какая-нибудь другая идиллическая поэма

какого-нибудь посредственного писаки" (2, 257). С нелицеприятной критикой

выступил сам Ч. в своих первых рецензиях на произведения популярных

писателей: "Роман и повести М. Авдеева" (1854.- № 2), "Три поры жизни. Роман

Евгении Тур" (1854.- № 5), выявляя их подражательность, пустоту содержания,

ложный пафос. За "ошибочное направление" (2, 240) - идеализацию

патриархального купеческого быта - он осудил пьесы "Не в свои сани не садись"

и "Бедность не порок" А. Н. Островского: "бедность не порок. Комедия А.

Островского" (1854.- № 5), резко разойдясь в оценках с "органическим"

критиком А. А. Григорьевым. На примере этих не свободных от славянофильских

мотивов пьес Ч. доказывал, что "ложные по своей основной мысли произведения -

бывают слабы даже и в чисто художественном отношении" (2, 240). Последующая

оценка этих пьес Добролюбовым в статье "Темное царство", в соответствии с

принципами "реальной критики", будет значительно мягче.

В "Очерках..." Ч. охарактеризовал, через их отношение к Гоголю и гоголевскому,

до сих пор "единственному сильному и плодотворному направлению" (3, 6),

деятельность ведущих критиков, журналистов 30-40 гг.: Н. А. Полевого. О. И.

Сенковского, С. П. Шевырева, круга пушкинского "Современника", Н. И. Надеждина,

Белинского (имя которого, по цензурным условиям, было названо лишь в пятой

статье цикла). Подчеркнуты некоторые общие условия эффективности критики:

наличие системы убеждений; забота о распространении своих мнений в публике

(чуждая критикам пушкинского круга - почитателям Гоголя); эстетический вкус;

умение "говорить о том, что нужно нашей публике в наше время" (3, 225)

отличающее Белинского. Как "образователя" Белинского Ч. выделяет Надеждина,

привившего русской критике начала эстетики Ф. Шеллинга: "От него узнали у нас,

что поэзия есть воплощение идеи <...>; что красота формы состоит в

соответствии ее с идеею" (3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности

русской мысли Ч. видит в Белинском и его сподвижниках, последовательно

развивших и применивших к русской действительности диалектику Гегеля.

Белинского Ч. считает и первым историком русской литературы, определившим

исторические заслуги многих писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р.

Державина. Н. М. Карамзина и др.) и тем самым положившим "границы отрицанию"

(3.193), которое у противников классицизма (Полевой) и романтизма (Надеждин)

было абсолютным. В деятельности Белинского Ч. в особенности выделяет 40 гг.,

когда критик преодолевает идущий от гегелевской системы "квиетизм" и

проникается передовыми стремлениями времени (важнейшие из них - "гуманность и

забота об улучшении человеческой жизни" - 3, 302). Отсюда и горячая защита

Белинским Гоголя, "натуральной школы", и полемика с апологетами "чистого

искусства" (а по существу принципа "эпикуреизма"). Ч. подчеркнул возрастающую

публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848 гг. изобилуют

рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах: "...в осьмой

и девятой статьях, заключающих разбор "Онегина", эпизоды подобного рода

занимают уже наибольшее число страниц" (3, 275).

Акценты, расставленные Ч. в его разборе критики Белинского (предпочтение

последнего периода, оправдание публицистических отступлений и др.), как и

интерпретация творчества Пушкина и Гоголя, расходились с мнениями

"эстетической" критики. Борьба между либералами и демократами в середине 50

гг. нередко формулировалась ее участниками как защита "пушкинского" или

"гоголевского" направления в литературе, чему способствовали издания

сочинений обоих писателей, осуществленные Анненковым и П. А. Кулишем.

Наиболее развернутым ответом на "Очерки..." Ч. со стороны "эстетической"

критики была статья Дружинина "Критика гоголевского периода и наши к ней

отношения" (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где Пушкин

интерпретировался как поэт "чистого искусства", противопоставляемого

"дидактике". Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до "Очерков..."

("Сочинения А. С. Пушкина" // Там же. - 1855 - № 2-3, 7-8) и Гоголя

("Сочинения и письма Н. В. Гоголя" // Там же. - 1857.-№ 8), подчеркивая, что

при огромности заслуг Пушкина как первого русского поэта- художника (здесь Ч.

опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя гораздо больше связано с

современной русской действительностью: он "первый научил нас знать наши

недостатки и гнушаться ими" (4, 665). За анализом Ч. трагических заблуждений

Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья об одном из духовных

учителей Гоголя: "Сочинения В. Жуковского" // Там же. - 1857.- № 5) проступал

идеал критика - гармония между мировоззрением и творчеством писателя.

Сложность проблемы соотношения мировоззрения и творчества, в особенности

реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего при анализе наследия

Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода. Предвосхищая

обоснованные позднее Добролюбовым в статье "Темное царство" (1859) принципы

"реальной критики", он высоко оценивает некоторые произведения за реализм

отражения жизни, даже при уязвимости их авторской тенденции. Так, у А. Ф.

Писемского. воззрение которого на крестьянский быт "не подготовлено наукой"

(4, 571), Ч. находит социальное обличение, вытекающее из самой достоверности

изображения ("Очерки из крестьянского быта А. Ф. Писемского".- 1857.-№ 4). Не

оспаривая прямо тургеневскую мысль о стихийности чувства, выразившуюся в

повести "Ася" ("Русский человек на rendez-vous" // Атеней. - 1858. - № 18),

Ч. подчеркивает зависимость характера героя, господина М (которому

свойственна эта стихийность) от условий его формирования: "Лучше не

развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных

делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них" (5, 169). Разбор

любовного сюжета повести перерастает в суд над дворянским либерализмом, не

подготовленным к "решительной минуте", под которой имеется в виду прежде

всего освобождение крестьян. Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе

"реального" метода, было определение особенностей таланта молодого Л.

Толстого: его формы психологизма (изображения "диалектики души"), находящейся

в прямой связи с пафосом писателя - "чистотой нравственного чувства"

("Детство и отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы Л.

Н. Толстого". 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего

прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время

продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской

ориентации.

Однако критический метод Ч. видоизменялся в зависимости от свойств

произведений: последовательная демократическая авторская тенденция всегда

поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: "...тенденция может

быть хороша, а талант слаб..."- 14, 322). К анализу тенденции в особенности

располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не имея возможности

писать о поэзии соредактора "Современника", Ч. в. 1856 г. (когда Некрасов

был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе "Стихотворений"

Некрасова, столь выразительную подборку его произведений ("Поэт и гражданин".

"Забытая деревня", "Отрывки из путевых записок графа Гаранского"), что она

повлекла за собой цензурное предостережение журналу. Ч. предсказал долгую

жизнь поэзии Огарева ("Стихотворения К. Огарева" // Там же. - 11850.- № 9),

утверждающей счастье "жить для других" (3, 565) и напоминающей о Герцене (имя

которого было под запретом), высоко ценил А. В. Кольцева ("Стихотворения

Кольцева") и др. В прозе он приветствует "Губернские очерки" М. Е.

Салтыкова-Щедрина ("Губернские очерки" // Там же. - 1857 - № 6), обнаружившие

в авторе более высокий, по сравнению с гоголевским, уровень теоретического

обобщения: "Теперь, например, Щедрин вовсе не так инстинктивно смотрит на

взяточничество - прочтите его рассказы "Неумелые" и "Озорники", и вы

убедитесь, что он очень хорошо понимает, откуда возникает взяточничество,

какими фактами оно поддерживается, какими фактами оно могло бы быть

истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего подобного мыслям, проникающим эти

рассказы" (4, 633). Противопоставленные "обличительной" кампании,

нападающей на отдельные злоупотребления (комедия В. А. Соллогуба "Чиновник" и

др.). "Губернские очерки" подробно комментируются Ч. для доказательства

наивности надежд на силу нравственного примера, якобы способного "устранить

действие закона причинности, по которому нравы народа сообразуются с

обстановкою народной жизни" (4. 289).

Отрадный симптом "значительной перемены в обстоятельствах" (7, 884) видит Ч.

("Не начало ли перемены?" - 1861.-№ 11) в рассказах В. Успенского, пишущего

"о народе правду без всяких прикрас" (7, 856). По Ч.. в рассказах Успенского

преодолевается традиция "идеализации" народа ("Шинель" Гоголя, Григорович,

Тургенев), которому нельзя было помочь ничем, кроме сострадания. В этом

последнем большом критическом разборе Ч. чувствуется ожидание близящейся

народной революции: подчеркивая силу "рутины", обычая в жизни массы, критик

отмечает возможность "минут одушевления" и ставит сложную проблему

руководства стихийным движением. Литературная критика Ч.- органичная часть

его революционной публицистики.

Художественное творчество Ч. не было только вынужденной в условиях изоляции

формой работы: о склонности к беллетристике свидетельствуют и пробы пера в

студенческие годы, и психологическая детализация в дневниках (1847-1853);

кроме того, он имел богатый опыт литературного критика. Как художник Ч. более

всего связан с традицией философской просветительской прозы (Лессинг, Д.

Дидро. Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то же время новатором, в

особенности в разработке политической темы. В контексте русской литературы 60

гг. созданный Ч. тип "разумного эгоиста", просветляющего разумом стихию

чувств. противостоит различным формам противоречивого сознания. свойственного

героям Тургенева, Л. Толстого, Ф. М. Достоевского и др. Не свободная от

просветительских иллюзий, утверждаемая Ч. концепция гармоничной личности,

встающей на путь революционной борьбы без пафоса жертвенности, вырастала

прежде всего на почве исторической реальности. Герои Ч. 'были типичны и в

своем рационализме и в своем героизме, что обусловило огромный резонанс "Что

делать?" и реализм последующих произведений, имеющих менее счастливую

читательскую судьбу.

В "Что делать? Из рассказов о новых людях" Ч. продолжил открытую Тургеневым

"Отцах и детях" тему нового общественного деятеля. в основном из разночинцев,

сменившего тип "лишнего человека". По отношению к тургеневскому роману

произведение Ч. полемично: "нигилизму" Базарова противостоят позитивные

взгляды "новых людей", его одиночеству и трагической смерти - их сплоченность

и стойкость ("Отцы и дети" как необходимый фон восприятия подчеркнуты

фамилиями Кирсанова и Лопухова, последняя напоминает о словах Базарова: "...а

из меня лопух расти будет..." - Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30

т. - М., 1981.- Т. 7.- С. 121).

Несмотря на "эзопов язык", используемый в борьбе с цензурой (названия глав,

акцентирующие любовно-семейный сюжет, авантюрно- интригующее начало,

загнанный в глубь повествования сюжет об "особенном человеке" -

революционере, система перифраз, аллегорий, цитат и пр.), мировоззрение Ч.

нашло в романе четкое выражение, чему способствовала активность автора-

повествователя как интерпретатора событий. Через голову "проницательного

читателя" автор многократно обращается к части публики, способной стать

"новыми людьми", разъясняя ей конкретную программу действий. Это роман

художественно-публицистический.

Действительность предстает в "Что делать?" в трех временных измерениях:

прошлое - "старый порядок", идейно изживший себя, хотя и господствующий;

настоящее (деятельность "новых людей"); будущее (его абрис в духе идей

утопического социализма дан в "Четвертом сне Веры Павловны"). Через все

произведение проходит антитеза старых и "новых людей", поступки которых

кажутся странными обывателям (Марье Алексеевне, "проницательному читателю");

их удивление, непонимание - источник комических ситуаций. Отношение к

представителям прошлого дифференцировано: жизнь праздная (Сторешниковы. Серж)

на аллегорическом языке романа - "фантастическая грязь"; трудовая, в заботах

о куске хлеба, вырабатывает "злые", но дельные характеры (Марья Алексевна) -

это "реальная грязь", из которой "родится пшеница" ("Второй сон Веры

Павловны")-

Романтический пафос произведения - в устремленности к социалистическому

идеалу, будущему, когда тип "нового человека" станет "общею натурою всех

людей" (Что делать? - С. 149; далее указываются стр.). Прообразом будущего

выступают и личные отношения "новых людей", разрешающих конфликты на основе

гуманной теории "расчета выгод" (новая мораль оттенена традиционностью

сюжетного мотива любовного треугольника: Вера Павловна - Лопухов - Кирсанов),

и их трудовая деятельность (организация швейных мастерских, учеба Веры

Павловны на врача и др.). Эти подробно освещенные сферы жизни "новых людей"

соотнесены с потаенным, "эзоповым" сюжетом, главным героем которого выступает

профессиональный революционер Рахметов. Но он не одинок: упоминается о

"восьми образцах этой породы", несомненно участие в нелегальной борьбе

Лопухова - Бьюмонта после его ухода "со сцены", мужа "дамы в трауре" и др.

Темы любви, труда, революции органично связаны в романе, герои которого

исповедуют "разумный эгоизм", стимулирующий нравственное развитие личности:

"О, сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как

жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для

радостей так открыто его сердце, и как много их у него!" (С. 233). На высшей

ступени этой лестницы развития стоит "особенный человек" Рахметов, сын

богатого помещика, ушедший в революцию, "ригорист", живущий только интересами

"дела". В ссылке на "натуру", разную у "обыкновенных порядочных" и

"особенных" людей, сказался антропологизм Ч. Реалистический принцип типизации

последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого продиктовано

условиями революционной борьбы нач. 60 гг. Призыв к светлому и прекрасному

будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются в романе с

осознанием трагической судьбы его "новых людей": "...еще немного лет, быть

может и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со

сцены, ошиканные, страмимые" (С.49).

Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных

обвинений Ч. в безнравственности, отсутствии художественности и пр.,

остроумно высмеянных в сатирических стихах В. С. Курочкина в "Искре"

("Молодая жена! Ты "Что делать?" взяла?"; "Нет, положительно, роман "Что

делать?" нехорош!", 1863), выделяется серьезностью разбора статья Н. Н.

Страхова "Счастливые люди". (Библиотека для чтений. - 1865.- № 4). Признав

жизненную основу и "напряжение вдохновения" автора, "органический" критик

оспорил рационализм и оптимизм "новых людей" (скрытого трагизма романа он не

увидел) и отсутствие между ними глубоких конфликтов. М. Е. Салтыков-Щедрин

("Наша общественная жизнь" // Современник. - 1864.- № 1, 3), выразив

сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее воплощении автор "не мог

избежать некоторой произвольной регламентации подробностей..." (Салтыков-

Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. -М., 1968. -Т. 6. - С. 324). Горячим

пропагандистом романа стал Д. И. Писарев, выступивший с подробным анализом

его содержания ("Новый тип" // Русское слово. - 1865.- № 10; впоследствии 1

статья была названа "Мыслящий пролетариат").

Исключительное место в русской литературе занимает "Что делать?" по силе

воздействия на общественную жизнь: под его влиянием устраивались мастерские,

коммуны, в частности "коммуна" В. А. Слепцова (см.: Чуковский К. И. История

слепцовской коммуны Чуковский К. И, Люди и книги шестидесятых годов. - Л.,

1934).. Герои Ч. и в особенности Рахметов повлияли на формирование характера

многих деятелей освободительного движения. Роман стимулировал нравственные и

художественные искания русских писателей: как последователей Ч. ("Степан

Рулев" Н. Ф. Бажин?), "Андрей Кожухов" С. М. Степняка-Кравчинского, "На жизнь

и смерть" В. В. Верви-Флеровского и др.), так и оспаривающих его взгляды,

концепцию личности ("Записки из подполья", "Преступление и наказание"

Достоевского, "Некуда" Н. С. Лескова, "Живой труп" Л. Толстого и др.).

К "Что делать?" тематически близки написанные в крепости повесть "Алферьев",

роман "Повести в повести", цикл "Мелкие рассказы". Здесь также

противопоставлены "новые" и старые люди и утверждается странная в глазах

обывателя - не своекорыстная и свободная от лицемерных условностей - новая

мораль. Однако решение образа автора здесь иное: он скрыт за системой

рассказчиков. Стремление к "объективным" способам изображения характерно и

для последующих произведений ("История одной девушки", "Отблески сияния",

пьесы и др.), включая "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов".

В "Прологе" (предназначавшемся для публикации за рубежом) политическая тема

непосредственно отражена в сюжете, в особенности в первой части ("Пролог

пролога"), где воссоздана на широкой прототипической основе борьба демократов

с либералами и консерваторами в связи с начатой в Петербурге предреформенной

кампанией (действие происходит в 1857 г.). Вождем демократов выступает

журналист Волги", в котором узнаются многие черты самого Ч. Незаконченность

второй части ("Из дневника Левицкого за 1857 год"), посвященной в основном

жизни Левицкого (его прототип - Добролюбов) в деревне. не позволяет в полном

объеме судить о деятельности этого героя, революционная направленность

которой подчеркнута тщательной конспирацией. В изображении "новых людей" Ч.

отходит от принципа группового портрета, используемого в "Что делать?"

(характеристики Лопухова и Кирсанова). Герои существенно расходятся в

понимании перспектив общественного развития, спорят по тактическим вопросам

(политический реализм и "апатия" Волгина противостоят нетерпению Девиц- кого,

некоторым либеральным иллюзиям Соколовского и в особенности Нивельзина).

Оценивая в конце 60 гг. (в условиях спада крестьянского движения, эволюции

либерализма, развития народничества) предреформенную "весну". Ч. в гораздо

большей степени, чем в "Что делать?", обнажает трудности, стоящие перед

"мужицкими" демократами в связи с неподготовленностью масс к революции.

Трезвый анализ Волгиным общественно-политической ситуации, его революционная

тактика - не только ретроспекция Ч.. но и, вероятно, предостережение

народникам (с которыми он тесно общался в Александровском заводе).

В юмористическом ключе изображены .в романе либералы - "прогрессисты"

(Рязанцев и его почитатели), в гротескно-сатирическом - правительственные

чиновники - деятели реформы (Савелов, Чаплин). Их беспринципность проявляется

не только в политике, но и в личных отношениях (история Савеловой).

Своеобразной параллелью к трудностям политического руководства массами

выступает в романе, тема помощи отдельной личности. В ошибочных

первоначальных прогнозах Волгина относительно Савеловой. Левицкого

относительно Анюты, Настеньки, в его тщетной попытке воздействовать на Мерк

ощутима автополемика с "Что делать?" (история Настеньки Крюковой и др.).

Однако автополемические мотивы "Пролога" не следствие пересмотра концепции

личности и теории "расчета выгод"; рассуждая, извлекая уроки из заблуждений,

главные герои проходят школу самовоспитания, учатся быть руководителями.

Факты повседневности осмысляются как симптомы тенденций, которые нужно

учитывать в политике (случай с Чекаловым). В целом "Пролог" свидетельствует о

развитии революционной мысли Ч. в пореформенный период.

Соч.: Полн. собр. соч.: В 15 т. 1 Под обш. ред. Б. Л. Козьмина и др.-М..

1939-1953. Т. 16 (дополнит.): Что делать? Из рассказов о новых людях 1 Изд.

полют. Т. И. Орнатсная и С. А. Рейсер. -Л., 1975