Доклад: Леонид Мартынов

Доклад: Леонид Мартынов

Средняя общеобразовательная школа №16

Доклад

на тему:

«Творчество и биография Л.Н. Мартынова»

Проверила: Петросян И.А.

Мартынов Леонид Николаевич (1905 - 1980), поэт, переводчик.

Родился 9 мая (22 н.с.) в Омске.

Из семьи Н.И.Мартынова, инженера-строителя железных дорог, потомка “мещан

Мартыновых, ведущих начало от деда своего офени, владимирского коробейника-

книгоноши Мартына Лощилина” (“Воздушные фрегаты”). М.Г.Збарская, мать поэта,

привила сыну любовь к чтению, к искусству. В отрочестве М. увлекался чтением

неоромантической литературы (А. Конан Дойль, Дж. Лондон, А. Грин), серьезно

изучал географию и геологию, интересовался “техникой в самом широком смысле

этого слова” и фольклором Сибири. Учился в Омской классической гимназии, но

курс не окончил: учеба была прервана революцией.

Еще не закончив среднюю школу, Мартынов активно сотрудничал в трех омских

газетах - "Рабочий путь", железнодорожной - "Сигнал" и "Сибирском воднике".

Работая над заметками, хрониками, библиографией и происшествиями, он все

больше увлекался сочинением стихов на самые разные темы - современные,

исторические, лирические. Его первые стихи были напечатаны в 1921. В качестве

корреспондента газет и журналов Мартынов в 1920 - 30 объездил Сибирь и

Среднюю Азию.

В 1920-м присоединился к группе омских футуристов, “художников, артистов и

поэтов”, которую возглавлял местный “король писателей” А.С.Сорокин. С 1921

начал публиковать заметки в омской газете “Рабочий путь” и стихи в местных

журналах, позднее - в ж. “Сибирские огни”. Вскоре отправился в Москву

поступать во ВХУТЕМАС, где попал в круг близких по духу молодых художников-

авангардистов. Однако малярия и голод заставили Мартынова вернуться домой. В

Омске поэт продолжал заниматься самообразованием, вернулся к журналистской

деятельности и активному участию в художественной жизни города. Выполняя

редакционные поручения, ездил по Сибири. Он несколько раз пересек южные степи

по трассе будущего Турксиба, исследовал экономические ресурсы Казахстана,

побывал на строительстве первых совхозов-гигантов, совершил агитационный

перелет на самолете над Барабой, степным районом, занимался поисками

мамонтовых бивней между Обью и Иртышом, древних рукописных книг в Тобольске.

Этот период жизни Мартынов нашел отражение в его кн. очерков “Грубый корм,

или Осеннее путешествие по Иртышу” (М., 1930). Опыт журналиста в дальнейшем

определит некоторые темы и элементы поэтики Мартынова.

В 1932-м Мартынов был арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде.

Поэту приписали участие в мифической группе сибирских писателей, в “деле

сибирской бригады”. От гибели спасла случайность, но в 1933-м Мартынов был

отправлен в административную ссылку в Вологду, где жил до 1935, сотрудничая в

местных газетах. После ссылки вернулся в Омск, где написал ряд поэм с

исторической сибирской тематикой и где в 1939 издал кн. “Стихи и поэмы”,

принесшую Мартынову известность среди читателей Сибири.

В 1945-м в Москве была издана 2-я кн., “Лукоморье”, которой поэт обратил на

себя внимание более широкого круга читателей. Данная кн. - этапная в

творчестве Мартынова В 1930-х поэт в ряде стихотворений и поэм разработал,

или попытался реконструировать, сибирский миф о северном счастливом крае,

который предстает в стихах Мартынова в облике то фантастической Гипербореи,

то легендарной “златокипящей Мангазеи”, то почти реального - Мартынов искал

этому исторические доказательства - Лукоморья. Основной миф складывался из

разнообразных преданий: о северной Золотой Бабе, о средневековой земле

пресвитера Иоанна и др. Сказались как давнее увлечение автора историей

Сибири, так и юношеское увлечение неоромантикой: в ряде произведений поэт

воспел экзотику странствий, раскрыл романтическое в повседневном и

современном. Стихи этого периода, характеризуемого своеобразным

“романтическим реализмом” поэтического зрения Мартынова, позднее принесут

автору всероссийскую популярность.

В конце 1940-х Мартынов подвергся “острой журнально-газетной проработке,

связанной с выходом в свет <...> книги “Эрцинский лес” (“Воздушные

фрегаты”). Поэта перестали печатать. Новые кн. Мартынова начали выходить только

после смерти Сталина (с начала “оттепели” до 1980 было издано более двадцати

кн. поэзии и прозы).

В конце 1950-х поэт по-настоящему получает признание. Пик популярности

Мартынова, упрочившейся с выходом его кн. “Стихотворения” (М., 1961),

совпадает с обостренным читательским интересом к лирике молодых

“шестидесятников” (Евтушенко, Вознесенского, Рождественского и др.). Но

парадоксальность ситуации и несчастье для Мартынова как поэта в том, что его

гражданская позиция на протяжении 1960-х, бывало, не отвечала настроениям его

аудитории, прежде всего молодой творческой интеллигенции. Мартынов-человек,

Мартынов-гражданин не менялся, но менялась эпоха - а потому и Мартынов-поэт:

теперь свои социальные взгляды приходилось выражать более четко. Именно в

период “оттепели” появляются первые стихи Мартынова о Ленине, вскоре после

“оттепели” - стихи к юбилейным датам. Уменьшается интерес их автора к

совершенствованию поэтической техники: Мартынов ищет новые темы. Уменьшается

доля историзма в лирических сюжетах Мартынова, меньше романтики, но все

больше попыток выглядеть современно. Поэта завораживают новые технические, а

прежде всего - выражающие их языковые реалии: с готовностью он спешит

поместить в стихи транзисторы, реакторы и самолеты ТУ. Следствие -

постепенное падение читательского интереса, которое, очевидно, ощущал и сам

поэт: “Суетня идет, возня/ И ужасная грызня/ За спиною у меня.// Обвиняют,

упрекают,/ Оправданий не находят/ И как будто окликают/ Все по имени меня”

(“Чувствую я, что творится...”, 1964).

Лирика Мартынова 1960-1980-х значительно уступает по художественным достоинствам

его поэтическому творчеству 1930-1950-х. Однако в последний период жизни

Мартынов демонстрирует талант мемуариста, публикуя сб. интересных

автобиографических новелл “Воздушные фрегаты” (М., 1974). Но и поэтический

гений не был утрачен: последние десятилетия жизни Мартынова познакомили русских

читателей с его замечательными переводами с литовского (впервые перевел

Э.Межелайтиса), польского (А.Мицкевич, Я.Кохановский, Ю.Тувим), венгерского

(А.Гидаш, Д.Ийеш, Ш.Петефи, Э.Ади) и др. языков. Впрочем, раздвоенность

Мартынов, одаренного Поэта - и подцензурного стихотворца, Мыслителя - и

осторожного гражданина, проявившаяся и в подходе к переводам, была однажды им

выдана. С юности мечтавший переводить А.Рембо, П.Верлена, Суинберна и др.

западноевропейских классиков, но чаще занимавшийся переводами лирики

коллег-современников из стран соцлагеря, в стих. “Проблема перевода” Мартынов -

по-своему честно - признался, обращаясь к воображаемым Вийону, Верлену, Рембо:

“Пускай берут иные поколенья ответственность такую, а не мы!// Нет, господа,

коварных ваших строчек да не переведет моя рука <...> И вообще какой я

переводчик! Пусть уж другие и еще разочек переведут, пригладив вас слегка”.

Как многие, Мартынов начал творческую деятельность с подражаний. “Футуризм”

юного поэта и его товарищей был не более чем игрой. Но стихи

Маяковского-футуриста помогли Мартынову и в освоении классики. Мартынов

вспоминал, к примеру, что “не интересовался Лермонтовым”, но когда “прочел у

Маяковского о том, что “причесываться... на время не стоит труда, а вечно

причесанным быть невозможно”, <...> Лермонтов ожил, перестав быть

<...> только обязательным гимназическим уроком словесности” (“Воздушные

фрегаты”). Знакомство с лирикой А.Блока помогло лучше понять любимого

Маяковского, а затем привело к одновременному воздействию творчества двух

поэтов на самые ранние стихи М. с их урбанистической тематикой (например, стих.

“Провинциальный бульвар”, 1921). В этих ранних стихах бывают ощутимы интонации

раннего Гумилева (“Серый час”, 1922), мотивы и речевые обороты Есенина

(“Рассмейтесь”, 1922). Мартынов -школяр пробует себя в классических формах

(сонеты “Алла”, 1921; “Сонет”, 1923).

Подлинный голос Мартынова зазвучал в 1924-м: “Вы поблекли. Я - странник,

коричневый весь./ Нам и встретиться будет теперь неприятно./ Только нежность,

когда-то забытая здесь,/ Заставляет меня возвратиться обратно” (“Нежность”).

С конца 1920-х в лирику поэта раз и навсегда входят элементы диалога - с

читателем, со своими героями, с самим собой (“Летописец” и “Река Тишина”,

1929; позднее - “Деревья”, 1934). Еще одним характерным признаком манеры

Мартынова стал романтический взгляд на историю, выразившийся в балладной

сюжетности многих произведений (“Ермак”, 1936; “Пленный швед”, 1938). В

стихах Мартынова начинает разрабатывать миф о “златокипящей Мангазее”

(“Гипер-борея”, 1938). По-иному представлена тема истории Сибири в поэмах М.

1920-1930-х. Реальные факты истории Омска и Тобольска подаются без

романтических прикрас, М. стремится к точности в передаче местных преданий

(“Правдивая история об Увенькае”, 1935-1936; “Рассказ о русском инженере”,

1936; “Тобольский летописец”, 1937). Вместе с тем он раскованно домысливает

семейную легенду (“Искатель рая”, 1937, об офене Лощилине, предке поэта),

дофантазирует историю действительного посещения К.Бальмонтом Омска в 1911

(“Поэзия как волшебство”, 1939).

В 1940-х Мартынов оттачивает поэтическое мастерство. Психологизм, точность

деталей, пронзительно лирическая интонация, языковая пластика - эти черты

свойственны многим стихам поэта (например, стих. “Балерина”, 1968).

Пристальное внимание к мелочам, но умозрительность при изображении предметов,

пейзажных зарисовках накладывают на стихи Мартынова отпечаток философичности

(“Вода”, 1946; “Листья”, 1951). Между тем героем Мартынов становится человек

вообще, даже все человечество, временем действия - современность,

пространством - глобус, самим действием - переустройство мира (“Что-то новое

в мире...”, 1948-1954). И это созвучно энтузиастическому настроению общества.

Мартынов стремится к совершенствованию техники и доходит до того предела, на

котором поэтика подчиняет себе тематику, не отменяя ее. Мартыновские

“несвоевременные” стихи этого периода узнать чрезвычайно легко: они

необычайно музыкальны изысканным подбором и построением рифм, а графическое

членение текста только подчеркивает внутреннюю прорифмованность строк (“Вода/

Благоволила/ Литься!// Она/ Блистала/ Столь чиста,/ Что - ни напиться,/ Ни

умыться.// И это было неспроста” - стих.”Вода”). Смысл идет за музыкой стиха,

ассоциирование явлений - за подбором рифм. Вообще, рифмотворчество становится

главной областью, в которой М. проявляет себя в эти годы. Поэт стремится

обходиться минимальным количеством созвучий. Выискиваются и проходят через

любого объема текст две пары рифм (“Мне кажется, что я воскрес...”, 1945;

“Еще черны и ус, и бровь...”, 1946). М. усложняет поэтическую задачу - и

чередование мужских/женских клаузул на всем текстовом пространстве

представляет читателю практически сплошную рифму (“Атом”, 1948; “Что с тобою,

небо голубое?..”, 1949). Часто появляются стихи с редкими рядами

диссонирующих между собой групп рифм (“Пруд,/ Как изумруд,/ Только берег

крут.// Грот,/ Но в этот грот/ Замурован вход.// Так/ У каждых врат/

Множество преград” - стих. “Рай”, 1957).

Стихи 1960 года показывают, что в творчестве Мартынова наметился перелом. С

этого времени все яснее обозначаются попытки Мартынова угнаться за временем,

за литературной модой “для масс”. С одной стороны, он публикует стихотворения

на официально приветствуемые темы (“Октябрь”, “Учители”, “Революционные

небеса”). Мартынов вывел для себя формулу личного отношения к революции

большевиков: Октябрь велик рождением свободного искусства (“Октябрь порвал

немало уз,/ И, грубо говоря,/ Проветрились чертоги муз/ Ветрами Октября” -

“Октябрь”). В дальнейшем он продолжал эксплуатировать эту удачно найденную

мысль, с которой, впрочем, по-настоящему был согласен. Так, в сочиненном к

юбилею стих. “Революция” (1967) Мартынов утверждает, что эта “мечтательная”

пора определила идеи Татлина, Шагала, Коненкова. Таково же отношение и к

Ленину: под юбилейным пером Мартынова он превратился в борца “за чистоту

свободной речи” (“Чистота”, 1970). Стихи, посвященные Ленину, шаблонны: герой

Мартынова равен то герою Вознесенского (ср.: “Но Ленин вдруг в окно

заглянет:/ -А все вопросы решены?” из стих. “Ленин”, 1965, - и “На все

вопросы отвечает Ленин...” из поэмы “Лонжюмо”), то планетарного масштаба

герою высокочтимого Маяковского (“Мысли и чувства Владимира Ленина,/ Те иль

иные его размышления,/ И для соседей по космосу ценны” - стих. “Ленин и

Вселенная”, 1968). При Сталине Мартынов подобных “од” не писал.

С другой стороны, Мартынов стремится и к моде на разного рода “актуальность”.

В погоне за модой он еще бывает впереди других: например, в стих. “Тоху-во-

боху” (1960) - предвосхищение многих черт поэтики Вознесенского. Пригодился

Мартынову и опыт журналиста: с этого времени все чаще появляются стихи,

напоминающие проблемные статьи, в которых есть и элементы интервью, и позиция

аналитика, и публицистическая заостренность вопроса (который, однако, “ни о

чем”). Таковы стих. 1960-го “Я разговаривал с одним врачом...”, “Я провожал

учительницу средней...” и др.

У поэта появляются странные “критические” стихи, в которых - совершенно в

духе советской сатиры - нравоучительная банальность призвана камуфлировать

необязательность, даже случайность критического объекта (“Где-то там

испортился реактор...”, 1960; “Мои товарищи, поэты...”, 1963; “Радиоактивный

остров”, 1963). А банальность приводит к бессмыслице. Так, в стих. “Ленинский

проспект” (1960), задуманном как антивоенное, смысл тает от строки к строке:

“Добрый мир,

Который я люблю,

Ты недавно вышел из окопов.

Я тебе чего-нибудь куплю

В магазине изотопов”.

Бессмыслица, в свою очередь, приводит к потере вкуса:

Девушки-шахточки, девушки-домночки,

Девушки темные каменоломночки

(“Девушки”, 1963),

- звучит прямолинейная восторженная фраза поэта, не равная ироничной

олейниковской : “Для кого вы - дамочка, для меня - завод”.

Мартынов упорно стремится выглядеть публицистичным, актуальным, но и желает

связать актуальность со свойственными ему поисками новых средств обогащения

своей поэтической техники - а получается вот что:

И ночь. И снова ветрено и сыро.

И вихри так сшибаются с листвой,

Как будто бы над самой головой

Плывет не лайнер в бездне буревой,

А мечется, как смуглый ангел мира,

Индира Ганди в шубке меховой

(“Газетная тема”, 1971).

И уже почти не действенны попытки вернуться на стезю формотворчества, к

использованию прежнего состава рифм (“Пахло летом, пахло светом...”, 1960;

“На дворе как будто грянул гром...”, 1967; “Разумная связь”, 1970). Такие

стих. конца 1960-х, как аллитерационные “Среди редеющего леса...” и “Черт

Багряныч”, как “Келья летописца” с кольцующими каждый стих парами рифм (“В

келье старец виден еле-еле./ -Отче, чем ты грезишь в недрах ночи?”),

“технические” эксперименты с превращением прозы в стихи (“Мать математика”,

1964; “Проза Есенина”, 1966) - они являются скорее исключениями, нежели

правилом. Редко возникает и необходимое гармоническое равновесие между

музыкой стиха и возвышенным лиризмом, присутствующее, к примеру, в стих.

“Томление” (1962). Причиной тому - метания Мартынова между чисто

“проблемными” эпическими строками и “техничной” лирикой. Однажды они приводят

к прозрению: за молодым поколением русских поэтов не угнаться (“И все, что

только лишь еще/ Хочу сказать, от них я слышу...”- стих. “Свои стихи я

узнаю...”, 1970).

Обособленной в лирике Мартынова 1960-1970-х выглядит тема искусства,

представленная произведениями, до единого интересными. Рефлексию их автора

вызывали и поэтическое творчество как таковое (сонет “Поэзия”, стих. “Рифма”

и “Когда стихотворенье не выходит” 1967-го), и фигуры мастеров отечественного

искусства (“Крест Дидло”, 1968; “баллады” конца 1960-х - начала 1970-х о

земляке и товарище поэта композиторе В.Шебалине, о художниках И.Репине,

Н.Рерихе), и важное значение деятельности русских литераторов (“Явленье

Тютчева”, 1970; “Вздохи Антиоха” и “Законы вкуса”, 1972).

Предперестройка, дав популярность двум блестящим поэтам - Л. Мартынову и Б.

Слуцкому, эту популярность у них отобрала, трагически толкнув этих, до тех

пор ничем не запятнанных людей на выступление против Б. Пастернака во время

скандала с "Доктором Живаго". Мартынов остается одним из крупнейших русских

поэтов XX века. Ему удалось создать большее, чем хорошие стихи,- он создал

свою интонацию.

Я закричал ей: я видел вас когда-то,

Хотя я вас и никогда не видел,

Но тем не менее я видел вас сегодня,

Хотя сегодня я не видел вас!

Если бы Мартынов написал только эти четыре строки, его интонация была бы уже

бессмертна.

Такова необычная творческая судьба Мартынова, поэта, лучшая лирика которого

была написана во времена, обязывающие к героическому эпосу, а худшие стихи -

в период нового поэтического бума в России.

Для лирического героя Мартынова характерны демократизм, презрение к дутым

авторитетам и раболепию, желание взять на себя ответственность за всё

происходящее в мире. Стихи Мартынова носят характер размышлений, поэтическая

мысль подаётся в обобщённо-аллегорических и афористических формах и

закреплена игрой словесных и звуковых ассоциаций. С 50-х годов развёртывается

работа Мартынова как поэта-переводчика (сборник "Поэты разных стран", 1964).

Стихи Мартынова переведены на многие иностранные языки. Награжден 2 орденами,

а также медалями.

Литература:

1. Стихотворения и поэмы, т. 1-2, М., 1965; Гиперболы, М., 1972.

2. Огнев В., Лирика Л. Мартынова, в его книге: Поэзия и современность,

М., 1961;

3. Урбан А., Грядущим днем, "Звезда", 1964, № 10;

4. Дементьев В. В., Леонид Мартынов, Поэт и время, М., 1971.

5. Михайлов А. Связь времен. - Вопросы литературы, 1966, №6;

6. Залыгин С. Поэт. - Литературное обозрение, 1984, №7;

7. Поварцов С. Над рекой Тишиной. Молодые годы Леонида Мартынова. Омск,

1988

8. Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.

9. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-

Москва, "Полифакт", 1995.