Введение
Самоубийство, оно же суицид, оно же "худший из грехов" (Блаженный Августин), оно же "аристократ среди смертей" (Дэниел Стерн), оно же "добровольный уход" (новейший термин), существует с тех самых пор, когда появился homo sapiens. Собственно, Сартр утверждал, что главное отличие человека от животного именно в том и состоит: человек может себя убить, а прочие твари не могут. Когда прачеловек додумался до самоубийства, он стал полноправным человеком. [46.6]

Среди различных вопросов я выбрала темой настоящей курсовой работы - самоубийство. Поступила я так главным образом потому, что самоубийство очень актуальная тема во все времена. Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема, говорит Камю - проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить, - значит ответить на фундаментальный вопрос философии. [509.1]

В моей курсовой работе я постараюсь осветить несколько указаний на причины общего недуга и на те средства, которыми этот недуг может быть ослаблен по труду Эмиля Дюркгейма "Самоубийство: социологический этюд".

Я надеюсь, что, читая мою курсовую работу, каждый согласится со мной в том, что над индивидом стоит высшая духовная реальность, а именно коллектив. Когда станет очевидно, что у каждого народа существует свой особый процент самоубийства, что процент этот более постоянен, чем общая смертность, что все его колебания в различные моменты дня, месяца, года только воспроизводят ритм общей социальной жизни. Когда убедятся, что брак, развод, семья, религиозная община, армия влияют на него по точно определенным законам, из которых некоторые могут быть выражены даже цифрами, то многие откажутся видеть в этих состояниях и институтах какие-то идеологические установления, не имеющие ни силы, ни значения.

Самоубийство представляется нам “черной дырой” - прорывом в ткани смысла, которую плетет человек. Самим своим поступком - актом отрицания - самоубийца ставит под сомнение идею осмысленности жизни; оставаясь загадкой, этот акт бросает вызов возможностям человеческого разума. В течение веков философы и художники, медики и социологи, правоведы и психологи старались наделить самоубийство смыслом, заполнить “черную дыру”. [6.7]

На эту тему было проведено множество исследований. Как уже было сказано выше, труд Эмиля Дюркгейма, изданный ещё при жизни автора, "Самоубийство" (1897) - целиком посвящён данной проблематике. Он доказал, что причиной его является социальная жизнь, ее ценностно-нормативный характер, определенная интенсивность социальных связей. Теоретические разработки, методика исследования самоубийства, разработанные Дюркгеймом, используются и ныне социологами, изучающими эти проблемы.

В прошлой курсовой работе я рассматривала работы Альбера Камю, связанные с этой тематикой. Он раскрывал связь самоубийства и абсурда, а так же самоубийство и бунт. Основные работы: "Человек бунтующий", "Падение", "Праведники", "Миф о Сизифе".

Проблемой самоубийства занималось и занимается достаточно большое количество философов, но проблема остаётся актуальной и по сей день так как, каждое общество в известный исторический момент имеет определенную склонность к самоубийству. Я не буду рассматривать полный перечень всех условий, которые могут служить причиной частных самоубийств, я ставлю себе задачу отыскать те из них, от которых зависит строго определённый фактор, названный Дюркгеймом социальным процентом самоубийств.

Гипотезы:

Самоубийство является следствием сумасшествия

Самоубийство является наследственным фактором

Самоубийство очень сильно зависит от космических факторов, в частности жары

Подражание оказывает огромное влияние на процент самоубийств.

Главным образом на самоубийство влияют социальные причины.

Явление, которое я буду рассматривать здесь, может зависеть или от причин внесоциальных в самом общем смысле этого слова, или от чисто социальных причин. Мы сначала займемся рассмотрением влияния внесоциальных причин. Затем природу социальных причин, тот способ, каким они осуществляют свое действие, и те отношения, в каких они находятся к индивидуальным состояниям, сопровождающим различные виды самоубийства.

Закончив это изыскание, я будем в состоянии с большей точностью определить, в чем заключается социальный элемент самоубийства, т.е. в чем заключается эта коллективная склонность, о которой мы только что говорили, а также в каком отношении стоит она к другим социальным фактам и каким путем оказалось бы возможным повлиять на нее.

Глава 1: Факторы внесоциального характера
1.1 Самоубийство и психопатические состояния
Существуют болезни, общий годовой процент которых относительно постоянен для данного общества; и в то же время он значительно колеблется у различных народов. Таково - сумасшествие. Если бы были какие-нибудь точные данные, на основании которых в каждой добровольной смерти можно было видеть проявление сумасшествия, то поставленная нами проблема была бы разрешена и самоубийство было бы тогда не чем иным, как индивидуальной болезнью. Этот тезис поддерживается значительным числом психиатров. Так, например, Esquirol говорит: "В самоубийстве проявляются все черты сумасшествия ("Maladies mentales"). Только в состоянии безумия человек способен покушаться на свою жизнь, и все самоубийцы - душевнобольные люди". [20.4]

Склонность к самоубийству, по природе своей специфическая и вполне определенная, если и является разновидностью сумасшествия, то, во всяком случае, может быть только сумасшествием частичным и ограничивающимся одним проявлением. Для того чтобы она могла характеризовать собой особый вид помешательства, надо, чтобы последнее было направлено именно на один этот поступок, потому что если их будет много, то не будет никакого разумного основания брать для определения помешательства данный. По традиционной терминологии, подобное частичное сумасшествие называется мономанией. Мономан - это душевнобольной, сознание которого абсолютно ясно, кроме одного пункта - поражение его интеллекта строго локализировано.

Но существует ли мономания? "Возьмем, например, - говорит Falret, - сумасшедшего, занятого религиозными идеями, которого отнесли бы, конечно, к разряду религиозных мономанов. Он считает себя вдохновленным свыше, посланным Богом на землю, несущим новое религиозное откровение. Это совершенно безумная мысль, скажете вы, но вне области религиозных идей он рассуждает подобно всем остальным людям. Побеседуйте с ним более внимательно, и вы тотчас же заметите в нем другие болезненные идеи, параллельные религиозным: вы найдете у него манию величия; он будет смотреть на себя, как на творца новой религии, реформатора всего общества, может быть, он будет считать себя предназначенным и для еще более высокой судьбы... Допустим, что, поискав у такого больного признаков мании величия, вы бы не нашли их, но тогда бы вы констатировали у него идею самоунижения или патологический страх. Поглощенный религиозными идеями больной будет считать себя вполне потерянным, обреченным на погибель человеком и т.д. ". Конечно, все эти болезненные явления не встречаются одновременно у одного и того же человека, но их часто можно встретить вместе, или же если они не проявляются все в один и тот же момент болезни, то следуют друг за другом, совпадая с более или менее близкими ее фазисами. Наконец, независимо от этих проявлений частного характера у мнимых мономанов наблюдается особое общее состояние всей психической жизни, составляющее основание болезни, а все безумные идеи являются только его наружным и временным выражением; состояние это заключается в чрезмерной возбужденности, или в крайнем упадке духа, или же в общем извращении. В таких случаях главным образом наблюдается нарушение равновесия и координации мыслей, так же как и движений. Больной рассуждает, и вместе с тем в цепи его мыслей бывают пробелы; он ведет себя, не делая абсурдных выходок, но в поведении его нет последовательности. Итак, будет не вполне правильным сказать, что это - человек частично сумасшедший, потому что, как только безумие проникает в сознание человека, то овладевает им целиком. [22-23.4]

Но если умственные повреждения не могут локализоваться, то и не может быть мономании в собственном смысле этого слова. Повреждения, носящие в зависимости от этого то или иное название, всегда являются результатом более обширной пертурбации; они на самом деле частичные и второстепенные проявления более общих болезней.

Если не существует мономании вообще, то не существует и мономании самоубийства, а поэтому самоубийство не может быть определенным видом сумасшествия.

Остается предположение, что самоубийство есть известный момент сумасшествия; если оно само по себе не есть особый вид сумасшествия, то нет такой формы душевных болезней, в которой оно не могло бы проявиться; оно становится в таком случае эпизодическим болезненным припадком, но довольно часто встречающимся. Можно ли из этих повторяющихся случаев вывести заключение, что самоубийство немыслимо в здоровом состоянии и что оно есть известный признак психического заболевания? [23.4]

В данном случае Дюркгейм считает единственно правильным методом составить классификацию самоубийства, совершённую умалишенными согласно их существенным особенностям, и, таким образом, установить главные типы самоубийств в состоянии психического расстройства и произвести точное изыскание, действительно ли все случаи добровольной смерти подходят под эту рубрику.

1. Маниакальное самоубийство. Этот вид самоубийства присущ людям, страдающим галлюцинациями или бредовыми идеями. Больной убивает себя для того, чтобы избежать воображаемой опасности или позора, или действует, как бы повинуясь таинственному приказанию, полученному им свыше и т.д. Но мотивы и формы развития этого вида самоубийства отражают общий характер той болезни, от которой они проистекают, т.е. той или иной мании. Отличительной чертой этого душевного заболевания является чрезвычайная общая подвижность. Самые разнообразные и противоречивые чувства и мысли сменяют одна другую в мозгу маньяка с необыкновенной быстротой.

Один подобный больной, желая покончить с собой, бросился в реку, большую часть года не особенно глубокую. Он принужден был искать достаточно глубокого места для того, чтобы утопиться, пока его не заметил таможенный солдат. Угадав его намерение, он прицелился и пригрозил ему, что будет стрелять, если тот не выйдет из воды. Тотчас же наш больной вылезает из воды, идет домой и уже не думает более о самоубийстве.

2. Самоубийство меланхоликов. Этот вид самоубийства встречается у людей, находящихся в состоянии высшего упадка духа, глубочайшей скорби; в таком состоянии человек не может вполне здраво определить свои отношения к окружающим его лицам и предметам. Его не привлекают никакие удовольствия, все рисуется ему в черном свете, жизнь представляется утомительной и безрадостной. Ввиду того, что такое состояние не прекращается ни на минуту, у больного начинает просыпаться неотступная мысль о самоубийстве; мысль эта крепко фиксируется в его мозгу, и определяющие ее общие мотивы остаются неизвестными. Одна молодая девушка, дочь вполне здоровых родителей, проведшая детство в деревне, должна была лет в 14 уехать в город, для того чтобы продолжать свое образование. С этого момента ее охватывает невыразимая тоска; она начинает стремиться к одиночеству, и скоро в ней просыпается ничем не победимое желание умереть. "Целыми часами она сидит неподвижно с опущенными глазами, сгорбившись, в позе и настроении человека, предчувствующего что-то зловещее; у нее созревает твердое решение утопиться, и она ищет для этого наиболее уединенного места с тем, чтобы никто не мог спасти ее". Тем не менее, прекрасно сознавая, что ее поступок будет преступлением, она на некоторое время откладывает его выполнение. Через год мысль о самоубийстве с большей силой охватывает ее, и она на протяжении небольшого количества времени делает несколько неудачных попыток покончить с собой.

3. Самоубийство одержимых навязчивыми идеями. В этом состоянии самоубийство не обусловливается никакими мотивами, ни реальными, ни воображаемыми, а только навязчивой мыслью о смерти, которая без всякой видимой причины всесильно владеет умом больного. Он одержим желанием покончить с собой, хотя прекрасно знает, что у него нет к этому никакого разумного повода. Это состояние было превосходно описано однажды одним больным психиатру Brierre de Boisomont. "Я служу в одной торговой фирме и удовлетворительно исполняю возложенные на меня обязанности, но действую все время, как автомат, и обращенные ко мне слова звучат в моих ушах так, как если бы они раздавались в пустом пространстве. Меня бесконечно мучает ни на минуту не покидающая меня мысль о самоубийстве. Целый год я уже нахожусь в таком состоянии; вначале оно было выражено лишь неясно, а теперь, приблизительно в течение двух месяцев, оно не оставляет меня ни на минуту, хотя у меня нет никакого повода желать смерти. Физически я здоров, никто в моей семье не был подвержен подобному душевному недугу, я не потерпел никаких потерь, жалованья моего вполне достаточно для того, чтобы доставлять себе свойственные моему возрасту развлечения". Но едва больной прекратил борьбу с самим собой и решил убить себя, тревога его кончилась и к нему вернулось спокойствие. Если попытка самоубийства оканчивается неудачей, то этого оказывается достаточно для того, чтобы больной на время успокоился; можно сказать, что у него проходит само желание лишить себя жизни.

4. Автоматическое или импульсивное самоубийство. Этот вид самоубийства так же мало мотивирован, как и предыдущий; ни в действительности, ни в воображении больного для него нет никакого основания. Разница между ним и предыдущим видом заключается в том, что вместо того, чтобы быть результатом навязчивой идеи, которая более или менее долгое время преследует больного и лишь постепенно овладевает его волей, этот вид самоубийства проистекает от внезапного и непобедимого импульса. Мысль в одно мгновение созревает до конца и вызывает самоубийство или по крайней мере толкает больного на ряд предварительных действий. "Самое удивительное, - говорит больной, - что я совершенно не могу вспомнить, каким образом я взобрался на окно и какая мысль была у меня тогда в голове; я совершенно не хотел убивать себя, по крайней мере в данный момент я не могу вспомнить, чтобы у меня было такое желание". [24-26.4]

В общем, все случаи самоубийства среди душевнобольных лишены всякого мотива, или определяются вымышленными мотивами. Громадное количество добровольных смертей не могут быть отнесены ни к одной из категорий; большинство из них имеют мотивы, не лишенные реального основания; поэтому нельзя, не злоупотребляя словами, считать каждого самоубийцу сумасшедшим. "Тот, кто, внимая только голосу благородства и великодушия, подвергает себя заведомой опасности или же неминуемой смерти и добровольно жертвует жизнью во имя закона, веры или спасения своей родины, не может называться самоубийцей", - восклицает Esquirol и приводит примеры Дешия, Асса и т.д. Falret точно так же отказывается считать самоубийцами Курция, Кодра и Аристодема. [27.4]

Между душевной болезнью и полным равновесием интеллекта есть целый ряд промежуточных ступеней - различного вида аномалии, объединяющиеся обыкновенно под общим названием неврастении. Неврастения представляет собой род зачаточного сумасшествия, и поэтому в отдельных случаях она должна иметь одинаковые с ним последствия.

Неврастения имеет гораздо более широкое распространение, чем душевные болезни, и число жертв ее неуклонно возрастает; поэтому вполне возможно, что общая сумма аномалий, известных под именем неврастении, является одним из факторов, от которых зависит процент самоубийств. Если умственное расстройство играет ту существенную роль, которую ему иногда приписывают, то оно должно проявить свое присутствие характерным образом даже в том случае, когда социальные условия стремятся нейтрализовать его; и наоборот, эти условия не могли бы проявить себя, если бы индивидуальные силы действовали в обратном смысле. Следующие факты указывают на то, что правилом является совершенно обратная зависимость.

1) Путем статистических данных доказано, что в домах умалишенных число женщин незначительно превышает число мужчин; взаимоотношение варьирует в зависимости от данной страны, но обыкновенно на 54 или 55 умалишенных женщин приходится 46-45 мужчин. Но в действительности наклонность к добровольной смерти у женщин не только не выше, но гораздо ниже, чем у мужчин, и потому самоубийство по существу - чисто мужское явление. На одну лишающую себя жизни женщину приходиться в среднем 4 мужчин.

Данные показывают, что сумасшествие наблюдается чаще у евреев, чем у людей других вероисповеданий; можно было бы на этом основании предполагать, что в тех же пропорциях находятся у них все другие ненормальности нервной системы; но оказывается, что, наоборот, предрасположение к самоубийству у евреев очень слабо.

2) Предрасположение к самоубийству правильно увеличивается начиная от детского возраста вплоть до глубокой старости. Если иногда оно понижается после 70 или 80 лет, то уменьшение это очень незначительно; в этот период жизни оно все-таки в два или в три раза сильнее, чем в период зрелости. Наоборот, в зрелом возрасте случаи сумасшествия встречаются наиболее часто. Максимальная опасность заболевания наблюдается около 30 лет, позднее она уменьшается, а к старости в большинстве случаев наблюдается в наиболее слабой степени.

3) Если сравнить различные общества с двоякой точки зрения - сумасшествия и самоубийства, то точно так же нельзя найти связи между колебаниями этих двух явлений. Итак, в странах, где всего меньше умалишенных, всего больше самоубийств; это особенно заметно в Саксонии.

Правда, Морселли на эту точку зрения пришел к несколько другим результатам. Но это произошло потому, что он смешал под общим названием душевнобольных сумасшедших и идиотов, тогда как это два совершенно различных вида болезни, особенно с точки зрения влияния, которое они могут иметь на самоубийство. Идиотизм не только не предрасполагает к самоубийству, но предохраняет от него. Идиотов гораздо больше в деревне, чем в городе, тогда как случаи самоубийства там гораздо реже. Поэтому очень важно строго различать такие противоположные по своим последствиям состояния, когда ставишь себе целью определить, какое влияние оказывают различные невропатические потрясения на процент добровольных смертей.

4) Наконец, так как считается, что за последнее столетие процент сумасшествий и самоубийств регулярно увеличивается, то вполне понятно искушение видеть в этом доказательство их взаимной обусловленности. Но это предположение лишается всякой силы и убедительности, если мы примем во внимание, что в обществах низшего порядка, где очень редко наблюдается сумасшествие, самоубийство, наоборот, очень частое явление.

1.2 Наследственность
Далее я буду рассматривать, в одной из нижеследующих глав, что самоубийство очень заразительно. Эта способность заражаться особенно ярко чувствуется у индивидов, структура которых делает их более чувствительными ко всякому внушению и к идее о самоубийстве в частности. Они не только склонны воспроизводить все то, что поражает их впечатлительность, но в особенности заражаются поступком, к которому у них уже есть некоторое предрасположение и повторяют его. Часто случается, что в семьях, где наблюдаются повторные случаи самоубийства, они почти вызываются один другим; они не только случаются в одном и том же возрасте, но происходят совершенно одинаковым образом.

В одном часто приводимом случае сходство простирается еще дальше. Одно и то же оружие самоубийства служило для всей семьи и на протяжении многих лет. В этих явлениях мы видим доказательство существования наследственности. Но так ли это? Разве эти факты не указывают скорее на то, как велика заразительная сила примера, действующая на умы оставшихся в живых людей, родные которых уже внесли кровавую страницу в историю своей семьи? [57.4]

Всем известен рассказ о пятнадцати инвалидах, которые в 1772 г. один за другим за короткое время повесились на одном и том же крюке в темном коридоре; как только крюк был снят, эпидемия прекратилась. То же самое было в булонском лагере: один солдат застрелился в часовой будке; через несколько дней у него оказались последователи, которые покончили с собой в той же будке; как только ее сожгли, эпидемия прекратилась. Во всех этих случаях преобладающее влияние навязчивости идей очевидно, поскольку самоубийство прекращается, как только исчезает материальный предмет, вызывающий эту идею. [58.4]

К тому же многие люди сами чувствуют, что, поступая так же, как их родители, они поддаются заразительной силе примера. Наиболее яркий факт передает нам Falret: одна молодая девятнадцатилетняя девушка узнала, что "дядя ее с отцовской стороны лишил себя жизни; это известие очень огорчило ее; она уже раньше слышала о наследственности сумасшествия, и мысль о том, что и она может впасть в это ужасное состояние, заполонила ее сознание... Она находилась в этом ужасном настроении, когда отец ее также лишил себя жизни; с этих пор она твердо уверовала в то, что и ее самое ждет наследственная смерть. Ее стала занимать только мысль о ее близком конце, и она беспрестанно повторяла: "Я погибну так же, как погибли мой отец и дядя. Кровь моя заражена безумием!" Она пыталась даже покончить с собой, но неудачно. Человек, которого она считает своим отцом, не был им в действительности, и, чтобы освободить ее от мучившего ее страха, мать ее решилась признаться ей во всем и устроить ей свидание с ее настоящим отцом. Физическое сходство между отцом и дочерью было так поразительно, что все сомнения больной тотчас же рассеялись; с этой минуты она отказалась от всякой мысли о самоубийстве, к ней вернулась ее веселость и быстро восстановилось ее здоровье".

Таким образом, с одной стороны, наиболее благоприятных для теории наследственности случаев самоубийства недостаточно, чтобы доказать правильность этой теории, а с другой - они без всякого труда находят себе иное объяснение. Более того: некоторые факты, обнаруженные статистикой, значение которых, очевидно, ускользнуло от наблюдения психологов, совершенно не согласуются с гипотезой наследственной передачи в точном смысле этого слова.

1) Если существует психоорганический детерминизм наследственного происхождения, предрасполагающий людей к самоубийству, то он должен почти одинаково влиять на оба пола.

2) Данная болезнь наследственна, если семя ее заложено еще в зародыше, или наблюдается у новорожденного, или болезнь эта часто появляется у очень маленьких детей.

Но это не так.

1.3 Самоубийство и космические факторы
Если индивидуальные предрасположения сами по себе не являются определяющими причинами самоубийства, они, быть может, способны оказать более значительное влияние в соединении с известными космическими факторами. Ведь благоприятная материальная среда вызывает иногда развитие болезней, которые без нее остались бы в зародыше. А можно предположить, что она способна вызвать фактическое проявление той общей и чисто потенциальной склонности к самоубийству, которая присуща известным индивидам.

Среди факторов этого рода только двум приписывалось до сих пор влияние на число самоубийств, а именно климату и температуре различных времен года. Ферри и Морселли пришли к выводу, что температура воздуха имеет на наклонность к самоубийству прямое влияние и что чисто механическое действие, оказываемое жарою на мозговые функции человека, заставляет последнего кончать с собой. Ферри пытался даже объяснить, каким образом это происходит.

С одной стороны, говорит он, жара увеличивает возбуждаемость нервной системы, а с другой, поскольку в жаркое время года организм не нуждается в большой массе продуктов для поддержания температуры своего тела на желаемой высоте, получается избыточное накопление сил, которые, естественно, ищут себе выхода. Вследствие этой двойной причины летом наблюдается чрезмерное развитие активности, избыток жизни, рвущейся наружу и могущей проявиться только в форме насильственных действий; самоубийство является одним из таких проявлений, убийство - другим, и. Потому количество добровольных смертей увеличивается в течение лета, равно как и чисто уголовных преступлений. [64.4]

Но если количество самоубийств зависит от температуры, то число их менялось бы также регулярно, как и температура. Между тем мы видим совершенно обратное. Весною лишают себя жизни чаще, чем осенью, хотя погода в это время несколько холоднее.

Эта независимость количества самоубийств от температуры еще более очевидна, если наблюдать число самоубийств не по временам года, а по месяцам. В самом деле: месячные изменения подчинены следующему закону, применимому ко всем странам Европы. Начиная с января включительно число самоубийств регулярно увеличивается из месяца в месяц вплоть до июня, а начиная с этого момента до конца года правильно падает. Чаще всего - в 62 случаях из 100 - максимальное число самоубийств падает на июнь, в 25 случаях - на май ив 12 - на июль. В 60 случаях из 100 минимум падает на декабрь, в 22 - на январь, в 15 - на ноябрь и в 3 - на октябрь. К тому же и наиболее заметные отклонения от этого общего закона выведены из такого малого числа случаев, что не могут иметь большого значения. Там, где можно проследить движение самоубийств на большом протяжении времени, как, например, во Франции, мы видим, что число их повышается вплоть до июня, затем уменьшается вплоть до января, причем разница между крайними точками не меньше 90-100% в среднем. Таким образом, количество самоубийств достигает своего максимума не в самые жаркие месяцы года - июль и август, а наоборот, в августе интенсивность этого явления значительно уменьшается. Точно так же в большинстве случаев минимальное количество самоубийств наблюдается не в январе, который является самым холодным месяцем, а в декабре. [65.4]

Тем не мене число самоубийств днём выше, чем ночью, чем же это тогда объяснить? Конечно, для объяснения этого обстоятельства нельзя ссылаться на действие, оказываемое солнцем и температурой. Количество самоубийств, совершенных среди дня, т.е. в момент самой сильной жары, гораздо менее многочисленно, чем то, которое наблюдается вечером или утром. Ниже мы даже увидим, что в самый полдень число самоубийств значительно уменьшается. За устранением этого объяснения остается еще одно: днем совершается большее число самоубийств потому, что день - это время наибольшего оживления человеческой деятельности, когда скрещиваются и перекрещиваются человеческие отношения, когда социальная жизнь проявляется наиболее интенсивно.

Существует два момента, когда самоубийство достигает своего зенита: это те часы, в течение которых совершается наибольшее количество дел, - утро и время после полудня. Между этими двумя периодами существует время отдыха, когда общая деятельность приостанавливается, а с нею приостанавливается и совершение самоубийств.

Следовательно, число самоубийств изменяется не благодаря температурному режиму, а в силу того, что изменяется социальная жизнь.

1.4 Подражание
Прежде чем перейти к исследованию социальных причин самоубийства, надо рассмотреть влияние еще одного психологического фактора, которому приписывается особо важное значение в генезисе социальных факторов вообще, а самоубийства в частности. Мы говорим о подражании.

Подражание есть, бесспорно, явление чисто психологическое; это вытекает уже из того обстоятельства, что оно возникает среди индивидов, не связанных между собою никакими социальными узами. Человек обладает способностью подражать другому человеку вне всякой с ним солидарности, вне общей зависимости от одной социальной группы, и распространение подражания само по себе бессильно создать взаимную связь между людьми.

Источник подражания заложен в известных свойствах представляющей деятельности нашего сознания, - в свойствах, которые вовсе не являются результатом коллективного влияния. Если бы было доказано, что подражание может служить определяющей причиной того или иного процента самоубийств, то тем самым пришлось бы признать, что число самоубийств - всецело или только отчасти, но, во всяком случае, непосредственно - зависит от индивидуальных причин.

Для начала нам нужно определить, что понимается под словом "подражание". Эмиль Дюркгейм приводит три определения социологов:

1) Способность состояний сознания, одновременно переживаемых некоторым числом разных индивидов, действовать друг на друга и комбинироваться между собой таким образом, что в результате получается известное новое состояние. "Лучше всего, - говорит Тард, - такого рода подражания обнаруживают свой характер в шумных собраниях наших городов, в грандиозных сценах наших революций". Именно при таких обстоятельствах лучше всего можно видеть, как люди, собравшись вместе, преображаются под взаимным влиянием друг на друга.

2) То же самое название дается заложенной в человеке потребности приводить себя в состояние гармонии с окружающим его обществом и с этою целью усваивать тот образ мыслей и действий, который в этом обществе является общепризнанным. Под влиянием этой потребности мы следуем модам и обычаям, а так как обычные юридические и моральные нормы представляют собою не что иное, как определенные и укоренившиеся обычаи, то мы чаще всего подчиняемся влиянию именно этой силы в своих моральных поступках.

3) Наконец, может случиться, что мы воспроизводим поступок, совершившийся у нас на глазах или дошедший до нашего сведения, только потому, что он случился в нашем присутствии или доведен до нашего сведения. Сам по себе поступок этот не обладает никакими внутренними достоинствами, ради которых стоило бы повторять его. Мы копируем его не потому, что считаем его полезным, не для того, чтобы последовать избранному нами образцу, но просто увлекаемся самим процессом копирования. Представление, которое мы себе об этом поступке создаем, автоматически определяет движения, которые его воспроизводят. Мы зеваем, смеемся, плачем именно потому, что мы видим, как другие зевают, смеются, плачут. Таким же образом мысль об убийстве проникает иногда из одного сознания в другое. Перед нами подражание ради подражания. [75-76.4]

Эти три вида фактов очень разнятся друг от друга. В фактах первого порядка отсутствует всякое воспроизведение; в фактах второго порядка оно является простым следствием тех явно выраженных или подразумеваемых суждений и заключений, которые составляют существенный элемент данного явления; поэтому воспроизведение не может служить определяющим признаком этого последнего. И только в третьем случае воспроизведение играет главную роль, занимает собой все, так что новое действие представляет лишь эхо начального поступка. Здесь второй поступок буквально повторяет первый, причем повторение это вне себя самого не имеет никакого смысла, и единственной его причиной оказывается совокупность тех наших свойств, благодаря которым мы при известных обстоятельствах становимся подражательными существами. Поэтому, если мы хотим употреблять слово "подражание" в его точном значении, мы должны применять его исключительно к фактам этой категории; следовательно, мы назовем подражанием акт, которому непосредственно предшествует представление сходного акта, ранее совершенного другим человеком, причем между представлением и выполнением не происходит никакой - сознательной или бессознательной умственной работы, относящейся к внутренним свойствам воспроизводимого действия.

Только так определив подражание, мы будем иметь право считать его психологическим фактором самоубийства. В действительности то, что называют взаимным подражанием, есть явление вполне социальное, так как мы имеем здесь дело с общим переживанием общего чувства. Точно так же следование обычаям, традициям является результатом социальных причин, ибо оно основано на их обязательности, на особом престиже, которым пользуются коллективные верования и коллективная практика в силу того только, что они составляют плод коллективного творчества. Следовательно, поскольку можно допустить, что самоубийство распространяется по одному из этих путей, оно зависит не от индивидуальных условий, а от социальных причин. [80.4]

Если это влияние действительно существует, то оно должно было бы особенно сильно проявиться в географическом распределении самоубийств. В некоторых случаях мы должны были бы наблюдать, что характерное для данной страны число самоубийств, так сказать, передается и соседним областям.

Прежде всего, нет подражания там, где нет образца; нет заражения без очага, из которого оно могло бы распространяться и где оно, естественно, проявляло бы максимум своей интенсивности. Таким образом, только тогда можно предположить, что самоубийство сообщается от одного общества другому, если наблюдения подтвердят существование некоторых центров излучения. Но по каким признакам можно их узнать?

Во-первых, эти центры должны отличаться от всех соседних пунктов большею наклонностью к самоубийству; на карте они должны быть окрашены более темной краской, чем окружающая их среда. Ввиду того, что подражание оказывает там свое влияние одновременно с причинами, действительно производящими самоубийства, общее число случаев не может не возрасти. Во-вторых, для того, чтобы эти центры могли играть приписываемую им роль, и для того, чтобы иметь право отнести на счет этого их влияния происходящие вокруг них явления, надо, чтобы каждый из них был в некотором роде точкой прицела для соседних стран. Ясно, что подражать данному явлению возможно лишь в том случае, если оно всегда имеется на виду; если же внимание обращено не на этот центр, то, несмотря на то, что случаи самоубийства в нем очень многочисленны, они не будут играть никакой роли, так как останутся неизвестными и, следовательно, не будут воспроизводиться. Но население может фиксировать свое внимание только на таком центре, который занимает в областной жизни важное место. Другими словами, явления заражения более всего должны быть заметны кругом столиц и больших городов. Наконец, так как, согласно всеобщему признанию, влияние какого бы то ни было примера ослабляется с расстоянием, то окружающие области должны по мере удаления их от очага заразы все слабее подвергаться заражению, и наоборот.

Но этого не может быть, так как самоубийства располагаются большими, почти однородными пятнами, лишёнными всякого ядра. Плюсом ко всему, процент самоубийств резко изменяется каждый раз, когда круто сменяются условия социальной среды; среда никогда не простирает своего влияния за пределы своих собственных границ. Никогда страна, особенные социальные условия которой специально предрасполагают к самоубийству, не распространяет, в силу одной только заразительности, примера своей наклонности на соседние страны, если те же или подобные условия не влияют на эту последнюю с тою же силой.

В заключение можно сказать, что если факт самоубийства может передаваться от одного индивида к другому, то, тем не менее, не было еще замечено, чтобы сила подражания оказала влияние на социальный процент самоубийств. Она легко может рождать более или менее многочисленные случаи индивидуального характера, но не в состоянии служить объяснением неравной степени наклонности к самоубийству у различных стран и внутри каждого общества у частных социальных групп. Действие этой силы всегда очень ограничено и, кроме того, носит перемежающийся характер. Если подражание и достигает известной степени интенсивности, то только на очень короткий промежуток времени.

Глава 2: Социальные причины и социальные типы
2.1 Эгоистическое самоубийство
Для того чтобы рассмотреть эгоистическое самоубийство Дюркгейм предлагает нам посмотреть три социальных института - это брак, религия и политика. Так как каждый из них имеет свой определённый коэффициент предохранения от самоубийств. Но это не потому, что каждая из этих групп обладает какими-то особыми, свойственными только ей чертами, а потому что все эти социальные институты представляют собой тесно сплоченные социальные группы.

Когда люди объединены и связаны любовью с той группой, к которой они принадлежат, то они легко жертвуют своими интересами ради общей цели и с большим упорством борются за свое существование. Одно и то же чувство побуждает их преклоняться перед стремлением к общему благу и дорожить своею жизнью, а сознание великой цели, стоящей перед ними, заставляет их забыть о личных страданиях. Наконец, в сплоченном и жизненном обществе можно наблюдать постоянный обмен идей и чувств между всеми и каждым, и поэтому индивид не предоставлен своим единичным силам, но имеет долю участия в коллективной энергии, находит в ней поддержку в минуты слабости и упадка.

Рассмотрим более подробно семейные отношения. Что такое брак? Для одних это супружеская пара, а для других - семейная группа. Эти два образования имеют различную природу и различное происхождение и потому не могут, по всей вероятности, производить одинаковых результатов. Один союз учреждается путем соглашения и выбора, другой есть явление природы, кровное родство. Соответственно коэффициент предохранения выше в тех семьях, в которых есть дети. Как уже было сказано выше, семья является более сплоченной и, именно по этому, человек меньше обращает внимания на свои проблемы и переживания.

Отношения родителей с детьми, к сожалению, не всегда строятся на фундаменте открытых, полностью искренних отношений, которые являются надежной защитой от многих суровых испытаний, с которыми встречаются подростки в наше время. И не случайно, что многие попытки суицида у молодых рассматриваются психологами как отчаянный призыв о помощи, как последняя попытка привлечь внимание родителей к своим проблемам, пробить стену непонимания между младшим и старшим поколением. Существенную роль в суицидах играет сохранность семьи и ее благополучность. Ранние браки (в возрасте 15-19лет) не спасают от уменьшения риска суицида и это связано, прежде всего, с тем, что они чаще всего являются попыткой, и не всегда удачной, решить какие-то другие проблемы, например, избавиться от невыносимой обстановки в семье родителей. Школьные проблемы обычно связаны с неуспеваемостью или плохими отношениями с учителями, администрацией или классом. Эти проблемы обычно не являются непосредственной причиной самоубийства, но они приводят к понижению общей самооценки учеников, появлению ощущения незначимости своей личности, к резкому снижению сопротивляемости стрессам и незащищенности от негативного влияния окружающей среды. [145.2]

Одним из основных объяснений проблем, связанных со сверстниками, особенно противоположного пола, является чрезмерная зависимость от другого человека, что возникает обычно в качестве компенсации плохих отношений в семье, из-за постоянных конфликтов с родителями и отсутствия контакта с ними. В этом случае часто бывает, что отношения с другом или подругой становятся столь значимыми и эмоционально необходимыми, что любое охлаждение в привязанности, а тем более измена, воспринимается как невосполнимая утрата, лишающая смысла дальнейшую жизнь.

Кроме того, в современных условиях увеличивается разрыв между различными возрастными и социальными группами - это происходит из-за быстрого изменения культурных норм и эталонов поведения в различных общественных слоях, усиления влияния моды. Родителям, формирование личности которых происходило в условиях менее динамичного общества, очень сложно понять своих “свободомыслящих” детей. Но с другой стороны, кто, как не молодые, являются поколением, которое находится в наилучшем положении в современной ситуации, так как имеет гораздо больше потенциальных возможностей использовать свои преимущества, связанные с тенденциями изменения общества. [49.3]

Следовательно, семья не всегда предохраняет от самоубийства. Особенно это заметно в наше время. Только сплочённость людей находящихся в браке и их детей может давать высокий показатель предохранения от суицида.

Так же увеличение коэффициента предохранения можно отметить во время кризиса. Социальные перевороты, как и великие национальные войны, оживляют коллективные чувства, пробуждают дух партийности и патриотизма, политическую веру и веру национальную и, сосредоточивая индивидуальные энергии на осуществлении одной цели, создают в обществе - по крайней мере, на время - более тесную сплоченность. Так как борьба эта заставляет людей сближаться между собой перед лицом общей опасности, отдельные лица начинают меньше думать о себе, больше об общем деле.

Если единичная личность стремиться стать выше коллективной - это можно назвать эгоизмом. Так как индивидуальное "я" резко противополагает себя социальному "я", к тому же, в ущерб этому последнему. Следовательно, эгоистическим самоубийством называется частный вид суицида, который вызывается чрезмерной индивидуализацией.

Но каким образом самоубийство может иметь такое происхождение?

Часто высказывалось мнение, что в силу своего психологического устройства человек не может жить, если он не прилепляется духовно к чему-либо его превышающему и способному его пережить; эту психологическую особенность человека объясняли тем, что наше сознание не может примириться с перспективой полного исчезновения. Говорят, что жизнь терпима только тогда, если вложить в нее какое-нибудь разумное основание, какую-нибудь цель, оправдывающую все ее страдания, что индивид, предоставленный самому себе, не имеет настоящей точки приложения для своей энергии. Человек чувствует себя ничтожеством в общей массе людей; он ограничен узкими пределами не только в пространстве, но и во времени. Если наше сознание обращено только на нас самих, то мы не можем отделаться от мысли, что, в конечном счете, все усилия пропадают в том "ничто", которое ожидает нас после смерти. Грядущее уничтожение ужасает нас. При таких условиях невозможно сохранить мужество жить дальше, т.е. действовать и бороться, если все равно из всего затрачиваемого труда ничего не останется. Одним словом, позиция эгоизма противоречит человеческой природе, и поэтому она слишком ненадежна для того, чтобы иметь шансы на долгое существование.

Но в такой абсолютной форме это положение представляется очень спорным. Если бы действительно мысль о конце нашего бытия была нам в такой степени нестерпима, то мы могли бы согласиться жить только при условии самоослепления и умышленного убеждения себя в ценности жизни. Ведь если можно до известной степени замаскировать от нас перспективу ожидающего нас "ничто", мы не можем воспрепятствовать ему наступить: что бы ни делали мы - оно неизбежно. Мы можем добиться только того, что память о нас будет жить в нескольких поколениях, что наше имя переживет наше тело; но всегда неизбежно наступит момент, и для большинства людей он наступает очень быстро, когда от памяти о них ничего не остается. Те группы, к которым мы примыкаем для того, чтобы при их посредстве продолжалось наше существование, сами смертны в свою очередь; они также обречены разрушиться в свое время, унеся с собой все, что мы вложили в них своего. В очень редких случаях память о какой-нибудь группе настолько тесно связана с человеческой историей, что ей обеспечено столь же продолжительное существование, как и самому человечеству. Если бы у нас действительно была такая жажда бессмертия, то подобная жалкая перспектива никогда не могла бы нас удовлетворить.

В конце концов, что же остается после нас? Какое-нибудь слово, один звук, едва заметный и чаще всего безымянный след. Следовательно, не останется ничего такого, что искупало бы наши напряженные усилия и оправдывало их в наших глазах. Действительно, хотя ребенок по природе своей эгоистичен и мысли его совершенно не заняты заботами о будущей жизни и хотя дряхлый старик в этом, а также и во многих других отношениях очень часто ничем не отличается от ребенка, тем не менее, оба они больше, чем взрослый человек, дорожат своим существованием. [152.4]

Уже в силу того, что высшие формы человеческой деятельности имеют коллективное происхождение, они преследуют коллективную же цель, поскольку они зарождаются под влиянием общественности, постольку к ней же относятся и все их стремления; можно сказать, что эти формы являются самим обществом, воплощенным и индивидуализированным в каждом из нас. Но для того, чтобы подобная деятельность имела в наших глазах разумное основание, сам объект, которому она служит, не должен быть для нас безразличным. Мы можем быть привязаны к первой лишь в той мере, в какой мы привязаны и ко второму, т.е. к обществу. Наоборот, чем сильнее мы оторвались от общества, тем более мы удалились от той жизни, для которой оно одновременно является и источником, и целью. К чему эти правила морали, нормы права, принуждающие нас ко всякого рода жертвам, эти стесняющие нас догмы, если вне нас нет существа, которому все это служит и с которым мы были бы солидарны? Зачем тогда существует наука? Если она не приносит никакой другой пользы, кроме той, что увеличивает наши шансы в борьбе за жизнь, то она не стоит затрачиваемого на нее труда. Инстинкт лучше исполняет эту роль; доказательством служат животные. Какая была надобность заменять инстинкт размышлением, менее уверенным в себе и более подверженным ошибкам? И в особенности, чем оправдать переносимые нами страдания? Испытываемое индивидуумом зло ничем не может быть оправдано и становится совершенно бессмысленным, раз ценность всего существующего определяется с точки зрения отдельного человека. Для человека твердо религиозного, для того, кто тесными узлами связан с семьей или определенным политическим обществом, подобная проблема даже не существует. Добровольно и свободно, без всякого размышления, такие люди отдают все свое существо, все свои силы: один - своей церкви, или своему Богу, живому символу той же церкви, другой - своей семье, третий - своей родине или партии.

Другими словами, если, как часто говорят, человек по натуре своей двойствен, то это значит, что к человеку физическому присоединяется человек социальный, а последний неизбежно предполагает существование общества, выражением которого он является и которому он предназначен служить. И как только оно разбивается на части, как только мы перестаем чувствовать над собой его животворную силу, тотчас же социальное начало, заложенное внутри нас, как бы теряет свое объективное существование. Остается только искусственная комбинация призрачных образов, фантасмагория, рассеивающаяся от первого легкого прикосновения мысли; нет ничего такого, что бы могло дать смысл нашим действиям, а между тем в социальном человеке заключается весь культурный человек; только он дает цену нашему существованию. Вместе с тем мы утрачиваем всякое основание дорожить своею жизнью; та жизнь, которая могла бы нас удовлетворить, не соответствует более ничему в действительности, а та, которая соответствует действительности, не удовлетворяет больше нашим потребностям. Так как мы были приобщены к высшим формам существования, то жизнь, которая удовлетворяет требованиям ребенка и животного, уже не в силах больше удовлетворить нас. Но раз эти высшие формы ускользают от нас, мы остаемся в совершенно беспомощном состоянии; нас охватывает ощущение трагической пустоты, и нам не к чему больше применить свои силы. В этом отношении совершенно справедливо говорить, что для полного развития нашей деятельности необходимо, чтобы объект ее превосходил нас. [156.4]

2.2 Альтруистическое самоубийство
Часто можно встретиться с мнением, что самоубийство незнакомо обществам низшего порядка; правда, только что рассмотренный нами эгоистический тип самоубийства может быть частным явлением в этой среде, но зато здесь мы встречаемся с другим, эндемическим, видом самоубийства.

Bartholin в своей книге "De causis contempae mortisa Danis" говорит, что датские воины считали позором для себя умереть на своей постели или покончить свои дни от болезни и в глубокой старости, и, для того чтобы избежать такого позора, сами кончали с собой. Точно так же готы думали, что люди, умирающие естественною смертью, обречены вечно гнить в пещерах, наполненных ядовитыми животными. На границе вестготских владений возвышалась высокая скала, носившая название "скалы предков", с которой старики бросались вниз и умирали, когда жизнь становилась им в тягость. Silvius It aliens говорит следующее об испанских кельтах: "Это народ, обильно проливающий свою кровь и как бы ищущий смерти. Как только кельт вступает в возраст, следующий за полным физическим расцветом, он с большой нетерпеливостью переносит свое существование и, презирая старость, не хочет дожидаться естественной смерти; своими руками кладет он конец своему существованию". По их мнению, людей, добровольно обретших смерть, ожидает блаженная жизнь, и, наоборот, для того, кто умер от болезни или старческой дряхлости, уготована ужасная преисподняя. В Индии долгое время существовал такой же обычай. Благосклонного отношения к самоубийству, может быть, еще нельзя найти в книге Вед, но, во всяком случае, оно имеет очень древнее происхождение. Плутарх говорит следующее по поводу самоубийства брамина Калана: "Он принес сам себя в жертву, согласно существовавшему среди мудрецов той страны обычаю". [164-165.4]

Итак, мы видим, что у первобытных народов самоубийство - явление очень частое, но имеет свои характерные особенности. Их можно разделить на три категории:

1) Самоубийство людей престарелых или больных.

2) Самоубийство жен после смерти мужей.

3) Самоубийство рабов, слуг и т.д. после смерти хозяина или начальника.

Во всех этих случаях человек лишает себя жизни не потому, что он сам хотел этого, а в силу того, что он должен был так сделать. Если он уклоняется от исполнения этого долга, то его ожидает бесчестье и чаще всего религиозная кара. Вполне естественно, что когда нам говорят о стариках, которые кончают с собою, то по первому впечатлению можно думать, что мы имеем здесь дело с человеком, уставшим от жизни, от невыносимых страданий, свойственных этому возрасту. Но если бы действительно самоубийство в данном случае не имело другого объяснения, если бы индивид убивал себя исключительно для того, чтобы избавиться от тяжкой жизни, то нельзя было бы сказать, что он обязан делать это. Однако мы видим, что если он продолжает жить, то тем самым он лишается общего уважения; ему отказывают в установленных погребальных почестях, и, по общему верованию, его ожидают за гробом ужасные мучения.

Общество оказывает на индивида в данном случае определенное психическое давление для того, чтобы он непременно покончил с собой. Конечно, общество играет некоторую роль и в эгоистическом самоубийстве, но влияние его далеко не одинаково в этих двух случаях. В первом случае роль его исчерпывается тем, что оно теряет связь с индивидом и делает его существование беспочвенным; во втором оно формально предписывает человеку покончить с жизнью.

Если Дюркгейм назвал "эгоизмом" то состояние, когда человеческое "я" живет только личною жизнью и следует только своей личной воле; то слово "альтруизм" так же точно выражает обратное состояние, когда "я" не принадлежит самому человеку, когда оно смешивается с чем-то другим, чем оно само. И когда центр его деятельности находится вне его существа, а внутри той группы, к которой данный индивид относится. Поэтому то самоубийство, которое вызывается чрезмерным альтруизмом, называется альтруистическим.

Субъект стремится освободиться от своей личности для того, чтобы погрузиться во что-то другое, что он считает своею настоящей сущностью. Как бы ни называлась эта последняя, индивид верит, что он существует в ней и только в ней, и, стремясь к утверждению своего бытия, он вместе с тем стремится слиться воедино с этой сущностью. В этом случае человек не считает своего теперешнего существования действительным. Безличность достигает здесь своего максимума, и альтруизм выражен с полною ясностью.

Один отрывается от жизни, потому что не видит в ней для себя никакой цели и считает свое существование бессмысленным и бесполезным, другой убивает себя потому, что его желанная цель лежит вне этой жизни и последняя служит для него как бы препятствием. Меланхолия альтруиста полна надежды: он верит, что по ту сторону этой жизни открываются самые радужные перспективы; подобное чувство вызывает даже энтузиазм, нетерпеливая вера стремится сделать свое дело и проявляет себя актом величайшей энергии.

Таким образом, Дюркгейм установил и второй тип самоубийства, состоящий в свою очередь из трех разновидностей: обязательное альтруистическое самоубийство (суицид является долгом), факультативное альтруистическое самоубийство (самоубийство является премией) и чисто альтруистическое самоубийство (радость принесения себя в жертву, самоубийство считается похвальным).

В наших современных обществах, где индивидуальная личность все более и более эмансипируется от коллективной, подобный вид самоубийства не может быть частым явлением. Однако и в настоящее время существует социальная среда, где альтруистический тип самоубийств может считаться явлением обыденным, - это армия. В лице этой группы мы имеем как бы пережиток самоубийств, свойственных обществам низшего порядка; ведь и сама военная мораль некоторыми своими сторонами составляет как бы пережиток морали первобытного человечества. Под влиянием этого предрасположения солдат лишает себя жизни при первом столкновении с жизнью, по самому ничтожному поводу: вследствие отказа в разрешении отпуска, вследствие выговора, незаслуженного наказания или неудачи по службе; убивает себя по причине ничтожного оскорбления, мимолетной вспышки ревности или даже просто потому, что на его глазах кто-нибудь покончил с собой. Здесь мы находим объяснение тех явлений заражения, которые так часто наблюдаются в армии.

2.3 Аномичное самоубийство
Известно, что экономические кризисы обладают способностью усиливать наклонность к самоубийству. В 1873 г. в Вене разразился такой кризис, достигший своего апогея в 1874 г., и в то же самое время можно было констатировать увеличение числа суицидов.

Промышленный и финансовый кризисы имеют усиливающее влияние на число самоубийств не потому, что они несут с собой бедность и разорение, - ведь кризисы расцвета дают те же результаты. А потому, что они - кризисы, т.е. потрясения коллективного строя. [187.4] Всякое нарушение равновесия даже при условии, что следствием его будет увеличение благосостояния и общий подъем жизненных сил, толкает человека к добровольной смерти.

Каждый раз, когда социальное тело терпит крупные изменения, вызванные внезапным скачком роста или неожиданной катастрофой, люди начинают убивать себя с большей легкостью. В момент общественной дезорганизации общество оказывается временно не способным проявлять нужное воздействие на человека, и в этом находится объяснение тех резких повышений кривой самоубийств, которые мы установили выше.

И действительно, в момент экономических бедствий мы можем наблюдать, как разразившийся кризис влечет за собой известное смешение классов, в силу которого целый ряд людей оказывается отброшенным в разряд низших социальных категорий. Многие принуждены урезать свои требования, сократить свои привычки и вообще приучиться себя сдерживать. Само собой разумеется, что общество не в состоянии единым махом приучить этих людей к новой жизни, к добавочному самоограничению. В результате все они не могут примириться со своим ухудшившимся положением; и даже одна перспектива ухудшения становится для них невыносимой; страдания, заставляющие их насильственно прервать изменившуюся жизнь, наступают раньше, чем они успели изведать эту жизнь на опыте.

Но то же самое происходит в том случае, если социальный кризис имеет своим следствием внезапное увеличение общего благосостояния и богатства. Здесь опять-таки меняются условия жизни, и та шкала, которою определялись потребности людей, оказывается устаревшей. Она передвигается вместе с возрастанием общественного богатства, поскольку она определяет долю каждой категории производителей. Прежняя иерархия нарушена, а новая не может сразу установиться. Для того чтобы люди и вещи заняли в общественном сознании подобающее им место, нужен большой промежуток времени. Пока социальные силы, предоставленные самим себе, не придут в состояние равновесия. Никто не знает в точности, что возможно и что невозможно, что справедливо и что несправедливо; нельзя указать границы между законными и чрезмерными требованиями и надеждами, а потому все считают себя вправе претендовать на все. Как бы поверхностно ни было это общественное потрясение, все равно, те принципы, на основании которых члены общества распределяются между различными функциями, оказываются поколебленными. Тот социальный класс, который особенно много выиграл от кризиса, не расположен больше мириться со своим прежним уровнем жизни, а его новое, исключительно благоприятное положение неизбежно вызывает целый ряд завистливых желаний в окружающей его среде. Общественное мнение не в силах своим авторитетом сдержать индивидуальные аппетиты. Кроме того, умы людей уже потому находятся в состоянии естественного возбуждения, что самый пульс жизни в такие моменты бьется интенсивнее, чем раньше. Вполне естественно, что вместе с увеличением благосостояния растут и человеческие желания; на жизненном пиру их ждет более богатая добыча, и под влиянием этого люди становятся требовательнее, нетерпеливее, не мирятся больше с теми рамками, которые им ставил ныне ослабевший авторитет традиции.

При таком положении вещей действительность не может удовлетворить предъявляемых людьми требований. Необузданные претензии каждого неизбежно будут идти дальше всякого достижимого результата, ибо ничто не препятствует им разрастаться безгранично. Это общее возбуждение будет непрерывно поддерживать само себя, не находя себе ни в чем успокоения. А так как такая погоня за недостижимой целью не может дать другого удовлетворения, кроме ощущения самой погони, то стоит только этому стремлению встретить на своем пути какое-либо препятствие, чтобы человек почувствовал себя совершенно выбитым из колеи.

Бедность предохраняет от самоубийства, потому что сама по себе она служит уздой. Что бы ни делал человек, но его желания до известной степени должны сообразоваться с его средствами; наличное материальное положение всегда служит в некотором роде исходным пунктом для определения того, что желательно было бы иметь. Следовательно, чем меньшим обладает человек, тем меньше у него соблазна безгранично расширять круг своих потребностей. Бессилие приучает людей к умеренности, и, кроме того, в той среде, где все обладают только средним достатком, ни у кого не является достаточного повода завидовать. Напротив, богатство дает нам иллюзию, будто мы зависим только от самих себя.

Если бы аномия проявлялась всегда, как в предыдущих случаях, в виде перемежающихся приступов и острых кризисов, то, конечно, время от времени она могла бы заставить колебаться социальный процент самоубийств, но не была бы его постоянным и регулярным фактором. Существует между тем определенная сфера социальной жизни, в которой аномия является хроническим явлением; я говорю о коммерческом и промышленном мире.

В промышленном мире кризис и состояние аномии явления не только постоянными, но и нормальными. Алчные вожделения охватывают людей всех слоев и не могут найти себе определенной точки приложения. Ничто не может успокоить их, потому что цель, к которой они стремятся, бесконечно превышает все то, чего они могут действительно достигнуть. Люди мучаются жаждой новых, еще не изведанных наслаждений, не испытанных ощущений; но последние тотчас же теряют свою прелесть, как только станут известны.

Можно сказать, что мы имеем сейчас дело с новым, отличным от всех других типом самоубийства. Разница заключается в том, что данный тип зависит от характера связи между индивидами и обществом, но не от того способа, каким эта связь регламентируется. Эгоистическое самоубийство проистекает оттого, что люди не видят смысла в жизни, альтруистическое - вызывается тем, что индивид видит смысл жизни вне ее самой; третий, только что установленный нами вид определяется беспорядочной, неурегулированной человеческой деятельностью и сопутствующими ей страданиями. Принимая во внимание его происхождение, мы дадим этому последнему виду самоубийства название аномичного.

2.4 Индивидуальные формы различных типов самоубийств
Первый вид самоубийства, без сомнения известный уже в античном мире, но в особенности распространенный в настоящее время, представляет в его идеальном типе Рафаэль Ламартина. Характерной его чертою является состояние томительной меланхолии, парализующей всякую деятельность человека. Всевозможные дела, общественная служба, полезный труд, даже домашние обязанности внушают ему только чувство безразличия и отчуждения. Ему невыносимо соприкосновение с внешним миром, и, наоборот, мысль и внутренний мир выигрывают настолько же, насколько теряет внешняя дееспособность. С того момента, как индивид начинает заниматься только самим собой, он уже не может думать о том, что не касается только его и, углубляя это состояние, увеличивает свое одиночество. Действие возможно только при наличии соприкосновения с объектом; наоборот, для того чтобы думать об объекте, надо уйти от него, надо созерцать его извне; в еще большей степени такое отчуждение необходимо для того, чтобы думать о самом себе. Тот человек, вся деятельность которого направлена на внутреннюю мысль, становится нечувствительным ко всему, что его окружает. Если он любит, то не для того, чтобы отдать себя другому существу и соединиться с ним в плодотворном союзе; нет, он любит для того, чтобы иметь возможность размышлять о своей любви. В таком случае жизнь лишается всякого смысла. [212-213.4]

Интеллектуальный и рассудочный характер этого типа самоубийств без труда объясняется, если вспомнить, что эгоистическое самоубийство необходимо сопровождается сильным развитием науки и рефлексии. В самом деле, очевидно, в обществе, где сознание обычно вынуждено расширять свое поле действия, оно также очень часто расположено выходить за те нормальные границы, преступить которые оно не может, не уничтожая себя самого. Мысль, которая сомневается во всем и в то же самое время недостаточно сильна для того, чтобы нести всю тяжесть своего неведения, рискует начать сомневаться сама в себе, и утонуть в сомнении.

Когда альтруизм принимает особенно острые формы перед нами порыв веры и энтузиазма, бросающий человека в объятия смерти. Такой вид встречается даже среди более простых типов самоубийств; например, он наблюдается у солдата, который убивает себя вследствие того, что легкая обида запятнала его честь, или просто с целью доказать свою храбрость.

Наконец, существует третий тип самоубийств, отличающийся от первого тем, что совершение его всегда носит характер страстности. От вторых тем, что вдохновляющая его страсть совершенно иного происхождения. Здесь не может быть речи об энтузиазме, религиозной вере, морали или политике, ни о какой-нибудь военной доблести; здесь играют роль гнев и все то, что обыкновенно сопровождает разочарование. Иногда самоубийцы выражались в проклятиях, в горячем протесте против жизни вообще; иногда это были жалобы на определенное лицо, которое самоубийца считал ответственным за все свои несчастья. К этой группе, очевидно, относятся самоубийства, являющиеся как бы дополнением предварительно совершенного убийства: человек лишает себя жизни, убив перед этим того, кого он считает отравившим ему жизнь. Нигде отчаяние самоубийцы не проявляется так сильно, как в этих случаях, ведь тут оно обнаруживается не только в словах, но и в поступках. [220.4]

Таким образом, перед нами особый, отличный от предыдущих типов, психический феномен; он характеризует собою природу анемичного самоубийства. Аномия независимо от того, прогрессивна она или регрессивна, освобождая желания от всякого ограничения, широко открывает дверь иллюзиям, а, следовательно, и разочарованию. Человек, внезапно вырванный из тех условий, к которым он привык, не может не впасть в отчаяние, чувствуя, что из-под ног его ускользает та почва, хозяином которой он себя считал. Если он считает себя ответственным за то, что случилось, то гнев его обращается против него самого; если виноват не он, то - против другого. В первом случае самоубийства не бывает, во втором оно может следовать за убийством или за каким-нибудь другим проявлением насилия. Чувство в обоих случаях одно и то же, изменяется только его проявление. В таких случаях человек всегда лишает себя жизни в гневном состоянии, если даже его самоубийству и не предшествовало никакого убийства. Нарушение всех его привычек вызывает в нем острое раздражение, которое ищет исхода в каком-нибудь разрушительном поступке. То же самое наблюдается и тогда, когда человек отнюдь не опускается, а, наоборот, непрерывно стремится, но без нормы и меры, превзойти самого себя. Это - самоубийства непризнанных людей.

Существуют и такие самоубийцы, которые не могут пожаловаться ни на людей, ни на обстоятельства, а сами по себе устают в бесконечной погоне за недостижимой целью, в которой желания их не только не удовлетворяются, но возбуждаются еще сильнее; тогда они возмущаются жизнью и обвиняют ее в том, что она обманула их. Между тем то тщетное возбуждение, во власти которого они находились, оставляет после себя особого рода изнеможение, мешающее ослабевшим страстям проявляться с той же силой, как и в предыдущих случаях; они как бы утрачивают свою силу и поэтому с меньшей энергией оказывают свое влияние на человека; индивид, таким образом, впадает в состояние меланхолии и до некоторой степени напоминает собой интеллектуального эгоиста, но не ощущает в своей меланхолии томительной прелести; в нем доминирует более или менее сильное отвращение к жизни. "Поражающее нас зло находится не около нас, оно - в нас самих. Мы лишены сил что-либо перенести, не в состоянии вытерпеть страдания, нетерпеливы, не можем, наслаждаться радостью. Сколько людей призывают смерть потому, что, испробовав все возможные перемены, они приходят к заключению, что им знакомы уже все ощущения и ничего нового они испытать не могут". [222.4]

Таким образом, психологическая формула самоубийцы не так проста, как об этом обыкновенно думают многие люди. На самом деле существуют самые различные типы самоубийц, и эти различия ощущаются особенно сильно в том способе, которым совершается самоубийство. Можно таким путем распределить самоубийства и самоубийц на определенное количество видов; они должны совпадать в их существенных чертах с типами, установленными нами выше, согласно природе тех социальных причин, от которых они зависят; они являются как бы продолжением этих социальных фактов во внутреннем мире индивида.

Существует два фактора самоубийства, обладающих по отношению друг к другу особым сходством, - это эгоизм и аномия. В самом деле, нам известно, что обыкновенно они представляют собой только две различные стороны одного и того же социального состояния, поэтому нет ничего удивительного, что они могут встретиться у одного и того же индивида. Таким образом, возникает тип смешанных самоубийств, где подавленность чередуется с возбуждением, мечта с действительностью, порывы желаний с меланхолическими размышлениями.

Аномия может точно так же сочетаться и с альтруизмом. Один и тот же кризис может потрясти существование индивида, нарушить равновесие между ним и его средой и в то же самое время обратить его альтруистические наклонности в состояние, возбуждающее в нем мысль о самоубийстве. Это тот случай, который называется самоубийством одержимых. Две различные причины действуют здесь в одном и том же направлении. Результатом их являются самоубийства, в которых страстная экзальтация или непоколебимая твердость альтруистического самоубийства соединяется с безумным отчаянием, являющимся продуктом аномии.

Наконец, эгоизм и альтруизм, две полные противоположности, могут скрещиваться в своем воздействии на человека. В известное время, когда распавшееся общество не может уже более концентрировать индивидуальную деятельность, бывают тем не менее индивиды или группы индивидов, которые, испытывая на себе это общее состояние эгоизма, стремятся к чему-то другому. Прекрасно чувствуя, что нельзя уйти от самого себя, переходя от одних эгоистических удовольствий к другим и сознавая, что быстротекущие радости, даже непрестанно обновляемые, никогда не могут усмирить их беспокойства, они ищут более длительного объекта для своей привязанности, который мог бы дать им смысл в жизни, но так как они не дорожат ничем реальным, то получить некоторое удовлетворение они могут только тогда, когда создадут для себя идеальный объект. Весь смысл жизни вкладывают они в свой идеал, и ничто иное не имеет для них цены. Они живут, таким образом, двойной, полной противоречий жизнью: являются индивидуалистами по отношению ко всему, что касается реального мира, и безграничными альтруистами по отношению к вышеупомянутому идеальному объекту. А мы знаем, что оба этих состояния неизбежно ведут человека к самоубийству. [224.4]

Глава 3: О самоубийстве как социальном явлении вообще
3.1 Самоубийство в ряду других социальных явлений
Так как самоубийство по самому своему существу носит социальный характер, то следует рассмотреть, какое место занимает оно среди других социальных явлений.

Первым и наиболее важным вопросом, который при этом возникает, является вопрос: нужно ли отнести самоубийство к деяниям, дозволенным моралью, или к актам, ею запрещенным? Следует ли видеть в самоубийстве своего рода преступление?

Самоубийство было формально запрещено в христианском обществе с самого его основания. Еще в 452 г. Арлский собор заявил, что самоубийство - преступление и что - оно есть не что иное, как результат дьявольской злобы. Но только в следующем веке, в 563 г., на Пражском соборе это запрещение получило карательную санкцию. В противоположность этому революция 1789 г. уничтожила все эти репрессивные меры и вычеркнула самоубийства из списка преступлений против закона. Но все религиозные учения, к которым принадлежат французы, продолжают запрещать самоубийство и налагать за него наказания; общее моральное сознание также относится к нему отрицательно. Оно все еще внушает народному сознанию какое-то отвращение, распространяющееся и на то место, где самоубийца привел в исполнение свое решение, и на тех лиц, которые касались его трупа.

В Англии до 1823 г. существовал обычай тащить труп самоубийцы по улицам, проткнув его колом, и хоронить его при большой дороге без всякой религиозной церемонии. Да и теперь их хоронят отдельно от прочих. Самоубийца объявлялся отступником, а его имущество отбиралось государством. И только в 1870 г. был отменен этот закон одновременно со всеми другими видами конфискаций за отступничество. Правда, слишком преувеличенное наказание уже давно сделало закон неприложимым; суд присяжных обходил его, заявляя по большей части, что самоубийца действовал в момент сумасшествия и, следовательно, является невменяемым. [312.4]

В Цюрихе, рассказывает Мишлэ, труп некогда подвергался ужасному обращению. Если человек покончил с собой кинжалом, то около его головы вбивали кусок дерева, в который вонзали нож; утопленника погребали в пяти шагах от воды, в песке. В Пруссии до уголовного уложения 1871 г. погребение должно было происходить без всякой торжественности и без религиозных церемоний. Новое германское уголовное уложение еще наказывает соучастие тремя годами тюремного заключения. В Австрии старые канонические правила остались почти неприкосновенными. [322.4]

Следует отметить, учитывая общую направленность рассмотрения феномена суицида в моей статье, что Россию отличало от многих европейских государств более взвешенный и дифференцированный подход к этому явлению общественной жизни: законы, карающие самоубийство, постоянно уточнялись и дополнялись. Так, например, до проведения реформ Петром Великим предусматривался только суд церкви и никакой уголовной наказуемости за покушение на самоубийство или за самоубийство. Первые формы наказуемости сознательного суицида появляются в военном уставе Петра Первого за 1716 год. Позже по русскому законодательству классифицировались 2 вида самоубийства: суицид, совершенный в состоянии вменяемости (уголовно наказуемо), и в состоянии невменяемости (ненаказуемо), причем меры, предпринимаемые в отношении сознательно покушавшихся на собственную жизнь, постоянно смягчались (см. Уложения о наказаниях 1845, 1857, 1866 и 1885 годов). Не подвергались в соответствии со статьей 1474 Уложения наказанию лица, которые пошли на смерть по великодушному патриотизму ради сохранения государственной тайны или из желания сохранить честь и целомудрие (самоубийцы такого рода не лишались церковного погребения, все их распоряжения оставались в силе). [22.5]

Если оставить в стороне различие в деталях репрессивных мер, принимавшихся разными народами, то можно увидеть, что регламентация самоубийства прошла через две главные фазы. В первой - личности запрещено кончать с собой самовольно, но государство может выдать на это свое разрешение. Деяние становится безнравственным лишь в том случае, когда его совершают отдельные лица на свой страх, без участия органов коллективной жизни. При известных обстоятельствах общество как бы уступает и соглашается разрешить то, что принципиально оно осуждает. Во втором периоде - осуждение носит абсолютный характер и не допускает никаких исключений. Возможность распоряжения человеческой жизнью, за исключением смерти как возмездия за преступление, отнимается даже не только у заинтересованного субъекта, но даже и у общества. Этого права отныне лишены и коллективная, и индивидуальная воля. Самоубийство рассматривается как безнравственное деяние по самой своей сущности, само по себе, вне зависимости от того, кто является его участником.

Без сомнения, уже в античной общине личность не настолько принижена, как у первобытных народов. За ней уже признается социальная ценность, но эта ценность рассматривается исключительно как достояние государства. Община поэтому могла свободно распоряжаться личностью, лишая в то же время личность права распоряжения самой собой. Но теперь личности придают такое достоинство, которое ставит ее выше самой себя и выше общества. Пока она не пала и не потеряла благодаря своему поведению права называться человеком, она для нас является, так сказать, частицей той высшей природы sui generis, которой все религии наделяют своих богов и которая ставит их вне посягательств со стороны смертных. Личность получила религиозный оттенок; человек стал богом для людей. И поэтому всякое покушение на личность кажется нам оскорблением святыни. Чья бы рука ни наносила удар, он производит на нас отталкивающее впечатление только потому, что он посягает на то священное, что заключается в нас и что мы должны уважать и в себе, и в других людях. [367.4] Следовательно, самоубийство осуждается по тому, что оно противоречит культу личности.

При этих условиях самоубийство необходимо причисляется к поступкам безнравственным; ибо оно, по своему основному принципу, отрицает эту религию человечества. Убивая себя, человек наносит, говорят нам, вред только самому себе. Это - заблуждение. Общество оскорблено, потому что оскорблено чувство, на котором основываются в настоящее время его наиболее почитаемые моральные аксиомы и которое служит почти единственной связью между его членами; это чувство было бы подорвано, если бы такое оскорбление могло совершиться беспрепятственно. В самом деле, каким образом могло бы оно сохранить малейший авторитет, если бы, при его оскорблении, моральное сознание не протестовало? С того момента, как человеческая личность признается и должна быть признана святыней, которой не может произвольно распоряжаться ни индивид, ни группа, всякое покушение на нее должно быть запрещено. Неважно, что преступник и жертва соединяются при этом в одном лице: социальное зло, следующее из акта, не исчезает только потому, что преступник причинил страдание только себе. Если факт насильственного прекращения человеческой жизни сам по себе всегда возмущает нас, как оскорбление святыни, то мы не можем терпеть его ни в каком случае.

Мы не хотим этим сказать, что следует вернуться к тем диким мерам, которые применялись в предыдущие века к самоубийцам. Они были установлены в эпоху, когда под влиянием преходящих условий всякая карательная система проводилась с преувеличенной жестокостью. Но следует соблюсти принцип, что самоубийство как таковое должно быть осуждено. Остается исследовать, какими внешними признаками может выражаться это осуждение. Достаточно ли одних моральных санкций или нужны еще и юридические, и какие именно?

По всем моральным соображениям, установить можно было бы лишь чисто моральные наказания. Единственное, что возможно, это - лишить самоубийцу почестей правильного погребения. Лишить покушавшегося на самоубийство некоторых гражданских, политических или семейных прав, например некоторых родительских прав или права быть избранным на общественные должности. Но как бы ни были законны эти меры, они никогда не будут иметь решающего влияния. Было бы ребячеством думать, что они в силах остановить такое сильное течение.

К тому же сами по себе эти меры не коснулись бы корней зла. В самом деле, если мы отказались запретить законом самоубийство, это значит, что мы слишком слабо чувствуем его безнравственность. Мы даем ему развиваться на свободе, потому что оно не возмущает нас в такой степени, как это было когда-то. Но никакими законодательными мерами не удастся, конечно, пробудить нашу моральную чувствительность. В таком случае единственное для нас средство стать более суровыми это - воздействовать непосредственно на пессимистический поток, ввести его в нормальные берега и не давать ему из них выходить, вырвать общественную совесть из-под его влияния и укрепить ее. [380.4]

Заключение
Загадка смерти всегда будет волновать человечество. Но, опираясь на неповторимую ценность каждой человеческой жизни, общество может помочь любому выработать жизнеутверждающее мировоззрение, проникнуться верой в великое предназначение человека. Одна смерть - это смерть, а тысячи смертей это статистика. Конечно, добровольный уход из жизни человека его неповторимая личная трагедия.

В данной работе для меня было важно отметить, большое влияние общества на количество добровольных смертей. Я предполагаю, что с задачей я справилась. Но в заключение хотелось бы отметить несколько положений, которые я попыталась рассмотреть через работы Дюркгейма и определить, что из них является действительно истинным, а что ложным.

1) Является ли самоубийство следствием сумасшествия? МИФ

Самоубийство не является следствием ни сумасшествия, ни мономании, ни неврастении. Эти факторы могут влиять на самоубийство, но только частично, в совокупности с социальными.

2) Является ли самоубийство наследственным? МИФ

Самоубийство не является наследственным фактором. На примере с девушкой у которой умер отец (не являющийся её кровным отцом) Дюркгейм хорошо показал, что следствием таких самоубийств является скорее заражение обстановкой и социальными условиями.

3) Является ли самоубийство следствием космического фактора, в частности жары?

МИФ

Не смотря на то, что самоубийства чаще совершаются днём, а не ночью. Это не доказывает влияние жары, скорее, это показывает то, что социальные условия достигают своего пика днём.

4) Подражание оказывает огромное влияние на процент самоубийств. Миф Влияние это должно изучаться на почве географического распределения самоубийств. Никаких видимых следов подражания на географическом распределении самоубийств не оказывается. Подражание не представляет собою первичного фактора, оно лишь усиливает влияние других факторов.

5) Главным образом на самоубийство влияют социальные причины. Правда

Прямая зависимость между процентом самоубийств и степенью интеграции социальных групп, каковы бы они ни были. С ослаблением связей между индивидом и обществом возрастает число самоубийств.

Религия, семья, кризисы политического и национального характера обладают коэффициентом защиты от самоубийств, потому что вызывают стремление к сплочённости.

Мы знаем теперь, что причина самоубийств лежит вовсе не в затруднениях жизни. Если люди убивают себя теперь чаще, чем раньше, то не потому, что нам приходится выполнять более тяжелые усилия для поддержания своего существования, и не потому, что наши законные потребности меньше удовлетворяются. А потому, что мы не знаем теперь ни того, где останавливаются наши законные потребности, ни того, какую цель имеет наша деятельность. Тяжелое состояние, которое мы переживаем, вызывается не тем, что усилились в числе или в интенсивности объективные причины страданий; оно свидетельствует не о большей экономической нужде, а о тревожной нужде моральной.

Таким образом, данная работа Дюркгейма о самоубийстве захватывает область, которая лежит за пределами того частного разряда фактов, который она специально изучает. Подымаемые ею вопросы совпадают с самыми важными практическими проблемами современности. Ненормальный рост самоубийств и общее тяжелое состояние современных обществ имеют общие причины. Это небывалое огромное число самоубийств доказывает, что цивилизованные общества находятся в состоянии глубокого преобразования, и свидетельствует о серьезности.

В этой работе я попыталась показать, что для достижения сокращения числа самоубийств нет надобности искусственно возрождать устарелые социальные формы, которым можно сообщить лишь видимость жизни. И не нужно изобретать совершенно новые формы, не имеющие себе аналогов. Нужно постараться разыскать в прошлом зародыши новой жизни и ускорить их развитие. Дюркгейм в настоящем труде о самоубийстве не смог определить с большей точностью, в какой форме эти зародыши разовьются в будущем, т.е. какова будет в деталях профессиональная организация, которая нужна нашему обществу. Социальная действительность слишком сложна и слишком малоизвестна, чтобы можно было предвидеть подробности. Только прямое соприкосновение с вещами сообщает данным науки недостающую им определенность. Раз установлено, что зло существует, раз мы знаем, в чем оно состоит и от чего оно зависит, знаем, следовательно, общий характер лекарства и способ его применения, то надо не планы составлять, которые заранее все предвидят, а решительно взяться за дело.

Список литературы

1. Хрестоматия по философии: учеб. пособие / сост.п.В. Алексеев. - 3-е изд., перераб. и доп. - М.: ТК Велби, Изд-во Проспект, 2005. - 576 с.

2. Сладков Л.С. Плюс минус жизнь. М.: Молодая гвардия, 1990г.,269с.

3. Красненкова И.П. Философский анализ суицида. // "Идея смерти в российском менталитете". - СПб: Изд-во "Русский гуманитарный христианский институт", 1999г.

4. Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд / Пер, с фр. с сокр.; Под ред.В.А. Базарова. - М.: Мысль, 1994. - 399 с.

5. Красненкова И.П. Социально-философские и политико-правовые аспекты феномена суицида // Вестник Моск. ун-та, Сер.12. Полит. науки. - 1998. - № 6. - С.18-33.

6. Чхартишвили Г. Первый из смертных грехов // Итоги, 1998г., №36, с.46-50.

7. Паперно И. Самоубийство как культурный институт. - М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 256 с.

8. Арефьева Т. Социологический этюд. М., 1998. 205с.

9. Трегубов Л, Вагин Ю. Эстетика самоубийства. - Пермь, 1993г., 319с.