Жизнь человека коротка и непредсказуема и всю свою историю человек пытается противопоставить этой непредсказуемости нечто определённое, предсказуемое. Долгое время за опору бралась религия, являвшейся идеальной моделью бытия. Соблюдая эту модель, человек мог рассчитывать на определённую степень предсказуемости в жизни (воздаяния и наказания по делам) и после смерти.

Однако, с приходом эпохи Просвещения, Бог постепенно замещался Человеком. Точнее, всемогущество Бога - всемогуществом человеческого Разума. Как это обычно бывает в истории, человек сначала разрушил «старое», и только потом приступил к освоению «нового». В итоге, к началу XIX века (условная дата завершения эпохи Просвещения) оказавшись в «тёмном мире», с «пустым» небом и незрелой наукой.

Опору теперь стали искать в науке как в чем-то высшем и независимом от человека, хранящем знания и истины, выходящие за пределы ограниченного человеческого бытия. Сложность состояла в том, что наука сама была созданием человека. Для того чтобы служить человеку опорой, чтобы рассматриваться как абсолют, наука должна была быть отделена от человека. Она должна была предстать в идеале, как нечто, не зависимое от человека, безличное, объективное и внечеловеческое.

И хотя сама задача независимости науки от человека никогда не ставилась, наука вырабатывает свой собственный безличный язык со своей собственной системой обоснований и доказательств, представляя себя как некое безличное, внечеловеческое и истинное в данный момент времени знание, -- эти особенности знания и составляли то, что определялось как объективность науки.

Одновременно в науке, как создании человека, не может не присутствовать след человека, делающего эту науку, но наука делается не только человеком, но и для человека, она должна ему соответствовать. Эти характеристические особенности науки - след в ней человека и ее соответствие человеческим масштабам - можно определить как свойство науки иметь человеческую размерность.

Смысл созданной человеком науки (или человеческого познания) в открывании и изучении законов природы и окружающего мира, но кто сказал, что наш мир живёт по законам? Л.Шестов писал об этой особенности науки: «Наука не констатирует, а судит. Она не изо-бражает, а творит истину по своим собственным, ею же созданным законам. Наука, иначе говоря, есть жизнь перед судом разума. Разум решает, чему быть и чему не быть. Решает он по собственным -- этого нельзя забывать ни на ми-нуту -- законам, совершенно не считаясь с тем, что он именует "человеческим, слишком человеческим" [1].

Так что же такое наука? Очередная выдуманная человеком модель, наиболее полно удовлетворяющая потребность человека в знании в данный момент времени и на данной ступени человеческого развития, или же это способ познания Истины, тайн мироздания, частью которого является сам человек и именно по этому науке свойственна человекоразмерность? Сравнивая течения науки и стили в искусстве (очевидное проявление человеческой субъективности) различных эпох нетрудно заметить некоторую степень сходства и взаимосвязи. Являются ли эти явления действительно синхронными, или одни обуславливают другие? Или они независимы и сходство только кажущееся?

Попробуем ответить на эти вопросы.

1. Человекоразмерность науки в исторической перспективе.

Что же поддерживало меня? Всегда лишь беременность. И всякий раз с появлением на свет творения, жизнь моя повисала на волоске.

Фридрих Ницше. Афоризмы и изречения.

Само понятие человекоразмерности науки имеет явно противоречивый характер, очевидный при его изучении, а именно объективность науки легко показать, но почти невозможно доказать, обосновать, тогда как человекоразмерность науки легко обосновать, но почти невозможно показать. Действительно, со-вершенно очевидно, что наука не может, как вид человеческой деятельности, не нести в себе следы этого человеческого присутствия, однако вылепить их в содержании научного знания чрезвычайно трудно, почти невозможно. С другой стороны, наука формулирует общие, фундаментальные законы, при этом существует уверенность в незыблемости этих законов. Однако никакого обоснования окончательного и безусловного в справедливости этих законов так и не было получено. Обоснования фундаментальных законов не существует, у них есть эмпирические подтверждения, они непротиворечивы, как правило, они составляют систему внутренне непротиворечивого знания, но объяснения тому, почему, скажем, фундаментальные физические законы описывают практически неограниченные области реальности, притом, что физика -- нау-ка ограничений, получено так и не было...

Проблему основания научного знания и его обоснования подчеркивал М. Планк, когда рассуждал о необходимости получения доказательства за-кона сохранения и превращения энергии индуктивно и дедуктивно. Сам Планк использовал для второго вывода закона принцип, не меньшей степени общности, -- невозможность вечного двигателя, имевший только опытную проверку. Фактически это можно толковать и как отсутствие обоснования закона именно в силу его фундаментальности. [2]

Можно показать, что, казалось бы, противоположные по интенциям и предположениям интерпретации науки приводят к тому, что касается крите-риев человекоразмерности, к сходным результатам. Например, наука в интер-претации Кэртрайт во многом сводится к специфическому виду техники, к технологии, где имеет место только воспроизводство технического инструментария для создания новых проверяемых зависимостей. Подобную полуэмпирическую теорию можно соотнести с чисто техническим внутринаучным знанием. В тер-минах Петрова, наука в данном подходе есть действие внутри фиксированного полуэмпирического закона, есть репродуктивная деятельность, где степень те-оретической свободы близка к нулю, равно как и субъектный след в науке человекоразмерная составляющая теории. Но если эксплицировать применяе-мые критерии, то обнаруживается, что подобный уровень рассмотрения можно применить к довольно ограниченному социуму -- к коллективам исследова-телей, работающих внутри одной нормальной парадигмы и имеющих общие системы норм, предписаний, методов и представлений о способах построения теорий. А тогда и возникают человекоразмерные компоненты данной теории, определяемые системой норм и правил данного коллектива. Э.Пикеринг ставит под сомнение одну из догм естествознания Нового времени [3] относительно окончательности, безличности и безусловности экспериментальной проверки результатов научных теорий. Он показывает сложную взаимосвязь самих направлений исследования с практическими возможностя-ми эксперимента внутри конкретного научного института или даже научной группы. Пикеринг приходит к выводу о возможности, и даже, как он пишет, не-избежности подгонки экспериментальной техники под прагматические нужды стратегии успеха.

Нетрудно понять, что в случае практики такой подгонки в течение всей истории науки, к настоящему времени след человекоразмерности в ней должен идти красной нитью. Группы учёных, работающие на основе полученных подгонкой знаний, сами подгоняя свои результаты, создают эффект накопления, именуемый в теории навигации как «накопление ошибки системой». Одни ошибки усугубляют предыдущие, другие их компенсируют, но в любом случае человеческая субъективность вводит случайное звено в стройную цепь научного знания. И хотя, согласно идеалам и нормам, выработанным нововременной наукой, её задача состоит в том, чтобы получить объективное знание о мире, из которого человек как действующее начало явно исключён, вспомним, что наука возникла из игры, как нечто необязательное, искреннее, подобное вдохновению художника или поэта создать нечто не ради корыстной цели, а ради своего интереса, ради удовлетворения потребности быть творцом. В сходстве науки и искусства и проявляется в огромной мере её человеческая особенность, человеческая размерность [4].

2. Наука XIX века. Механистическая парадигма и человекоразмерность.

В истории науки можно выделить период, когда идеал науки, приближающейся к абсолютной истине и полностью свободный от человеческой субъективности, был наиболее близок к осуществлению. Речь идёт о XIX веке, Веке Науки. Такое стало возможно благодаря эволюции понятия «точного научного знания», берущего начало ещё в XVII в. В то время понятие абсолютно точного знания опиралось на авторитет источника этого знания (вспомним Библию). Далее, в процессе своей эволюции, всё более тесно переплетаясь с понятиями наиболее вероятного и морально достоверного знания. Исчисления же вероятности и достоверности знания связывались с некоей точкой отсчёта, представляемой здравым смыслом. Причём под здравым смыслом подразумевалось мнение ограниченной группы наиболее просвещённых умов современности. К началу XIX века вера в индивидуальный и даже коллективный здравый смысл стала таять, знания требовали всё более точных доказательств. Благодаря наследованию идей Просвещения, само понятие «рациональное» всё более переплеталось с понятием «научное». Любое рассуждение, не прошедшее проверку наукой, отбрасывалось как иррациональное [5].

Начало XIX века характеризуется также укреплением позиций механики как универсальной и всеобъемлющей науки. Способствовало этому то, что на тот момент механика была единственной математизированной областью естествознания. Развивая эту ветвь научной эволюции, Лагранж ставит целью своей научной работы свести теорию механики и методы решения связанных с нею задач к общим формулам, простое развитие которых даёт все уравнения, необходимые для решения каждой задачи, результаты которой публикует в двухтомнике «Аналитическая механика». В этой работе он сводит механику к области математического анализа, который содержал в то время наиболее разработанную систему мат. доказательств, тем самым, автоматизировав её и сведя к минимуму человеческую изобретательность при решении связанных с механикой задач. Такой путь должен был привести к идеальной рационализации науки, основные положения которой имеют строгие доказательства, а использование не требует усилий. Моделируемые наглядным образом силы заменялись математически корректными абстракциями, однако наглядность такого подхода была крайне низка, что вызывало конкуренцию формалистического и аналитического подходов описания механики.

Окончательно это разделение сформировалось к первой четверти XIX века. В формалистическом случае строилась редукция физического явления в системе Лапласовских молекул (молекулярная механика), в аналитическом же, вопросы механики «переводились» в вопросы мат. анализа, что уже не подразумевало знания конкретного механизма физического взаимодействия. Последнее и послужило решающим аргументом в пользу победы именно аналитической механики к середине XIX в. - ведь она позволяла уже сейчас решать вопросы взаимодействий, принцип которых на данный момент не ясен и скоро ясным не станет. Как пример, можно привести вопросы принципа сохранения энергии или принципа теплообмена. Механизмы сих явлений были совершенно не ясны, однако они имели экспериментальное подтверждение и хорошо описывались уравнениями аналитической механики (при условии сведения всех видов энергий к энергии механического типа). Фундаментальное значение принципа было немедленно оценено. Планк тут же предложил его как фундаментальный принцип при изучении электрических и магнитных явлений - новой и «нехоженой» области физики. Это ещё один пример субъективного человеческого влияния на некий фундаментальный, безличный закон.

Развитием принципа сохранения энергии стал другой интересный принцип - принцип невозможности вечного двигателя. Важен не столько принцип, являющийся, по сути, всего лишь одной из трактовок принципа сохранения, сколько его формулировка - невозможен ДВИГАТЕЛЬ, то есть некий полезный человеку продукт. Это ещё одно подтверждение человеческого участия (точнее участия человеческих интересов) в формировании механики. Само обращение к вопросу вечного двигателя есть пример обоснования уже обоснованного закона, но уже не на безличном языке формул, а на примере терминов «мира человека». Показательно, что уже в рамках механистического мировоззрения возникали прямые отсылки к стереотипам человеческого мышления.

Максвелл, уже после формирования своей теории электрических и газовых взаимодействий на основании обобщённых уравнений Лагранжа (которые вообще пренебрегали сутью механизма процесса, который описывали), всеми силами пытался получить привычную, механистическую интерпретацию действия электромагнитного поля. В.А. Фок в середине XX века объяснял это так: «…вековое развитие физики, включая XIX век, привело к тому, что абсолютный характер физических процессов, возможность их неограниченной детализации и их однозначная детерминированность стали считаться основанием физической науки…». [6]

Для Максвелла значимо различие интерпретаций, понимаемое как различие наглядных моделей. Для Фока - математическое различие получаемых решений. Это расхождение во взглядах наиболее точно отражает расхождения во взглядах на науку в середине XIX века и век спустя. Несмотря на все попытки укрепить и модифицировать наглядный механистический подход, предпринятые в т.ч. и Герцем, известным экспериментатором, использовавшим математику «лишь как способ понять лабораторные исследования», наука к концу XIX века постепенно ушла от наглядности, приняв сухую математическую парадигму. Однако такой поворот устраивал не всех.

В 1899г. Л.Больцман в одном из докладов прямо говорит о возможности наличия нескольких, отличных, но при этом равнозначно истинных теорий, выражая возможность физического плюрализма. Утверждение истинности лишь одной теории, по его словам, выражает лишь наше субъективное убеждение. Позже, в 1929г., Ф.Клейн открыто укажет на негативные последствия «подчинения формальному методу классической механики всё более новых и далёких областей применения». Таким образом, Максвелл, пытаясь найти «классические» объяснения к своей «чисто математической» теории, хоть и поступает наоборот, относительно действий Больцмана и Клейна, но фактически закладывает первый камень в структуру физического плюрализма.

Больцмана можно назвать основателем квантовой механики. В своих работах он постоянно подчёркивает, что «мы не должны думать, что всё на свете может быть подразделено соответственно нашим категориям и что может существовать наиболее совершенная классификация». Саму закономерность Больцман трактует как специфику человеческого восприятия природы, искусственные рамки познания. В отличие от предшественников, он рассматривает не только происхождение явлений или объектов мира природы, но и происхождение, генезис, понятий.

Механическая картина мира была основополагающей до самого конца XIX века, лишь десятилетие спустя, с появлением специальной теории относительности, сдав позиции новой, плюралистической картине. Человек, как создатель и реформатор этих картин мира, возникает как на первых этапах модификации, когда объясняет принцип сохранения энергии на примере невозможности создания вечного двигателя, так и в поисках Максвелла и Больцмана. Причём человеческий компонент сказывается уже не на факте наличия множественности теорий и картин мира, а на критериях отбора из них. И хотя математизация механики уменьшала степень её человекоразмерности, формализация методов решения и описания, апелляции к человеческим компонентам (законам человеческого мышления, здравого смысла, целесообразности и т.д.) возвращали всё на круги своя. В конце концов, роль парадигмальной науки от механики перешла к физике.

3. Физика как парадигмальная наука XX века и человекоразмерность.

3.1. Человекоразмерность и редукционизм.

Идеальная парадигмальная наука подразумевает сохранение неизменным в своей основе идеала классической науки, а он, в свою очередь, подразумевает проблему редукционизма. Самым ярким примером попыток решения этой проблемы в истории науки являются попытки редуцировать к физике химию.

К концу XIX века химическая молекула моделировалась системой атомов, связанных между собой дискретными и насыщаемыми силами химического сродства. Это понятие, прежде всего, являлось рудиментами алхимического мышления. В отличие от физики, химия в то время была больше философской, логической наукой и была крайне слабо математизирована. Лишь в 1860 году химики голосованием договорились о конечном виде химической формулы, в то время как физика (тогда ещё механика) крепко держала позиции и имела развитый и структурированный мат. аппарат. Однако химические взаимодействия зависят не только от количества, но и от природы вещества. Причём вещества - как минимум две молекулы, в отличие от физики, способной изучать одну материальную точку [7]. Взаимовлияние физических и химических теорий было всегда значительно: если Дж.Дальтон сформулировал в начале XIX века теорию вступления вещества в реакцию в определённых пропорциях на основании физических, атомистических идей, то полвека спустя Г.Гельмгольц обосновал существование единицы электрического заряда по аналогии с существованием химических атомов. Вплоть до 1905 года (год выхода в свет работы А.Эйнштейна) не было теоретического обоснования молекулярно-кинетической теории. Вопрос оставался открытым и его решение искали в физике.

Первой явной попыткой математизации химии было введение Крум-Брауном теорий графов и операндов при решении химических задач. Причём математика применялась не для решения, как такового, а лишь для получения иной, более удобной для дальнейших действий формы записи. Эту теорию позже развил А.Кэли, введя новый тип графов - корневое дерево. Каждому химическому атому в соединении сопоставлялась вершина графа, а структурному штриху (вектору валентности) - его ребро. Кэли ставил задачей расшифровку загадочных химических формул при помощи математических аналогий. Напротив, алгебраист Дж.Сильвестр пытался использовать известные сведения о валентности и устойчивости химических соединений для прояснения природы инвариантов (введённое им понятие). Атому валентностью n ставится в соответствие бинарная форма порядка n. Устанавливается химико-математическая аналогия, причём конструируется частный способ задания этой аналогии. Эта обратимость целей - или математика для прояснения особенностей химических соединений, или химия для прояснения свойств математических - свидетельствует об одинаковой неразвитости этих теорий, об их безсубстанциональности и формальности. Химическое соединение по-прежнему всего лишь абстрактный объект с набором формальных свойств…

Смысл валентной формулы стал понятен лишь с открытием электрона в 1897г. Развитие квантовой физики повлекло за собой формирование квантовой химии (пусть и с опозданием, обусловленным низким уровнем математической подготовки химиков рубежа веков). Квантовая химия, использовавшая методы квантовой механики для решения химических задач, должна была помочь выстроить понятийную схему на основе физико-математических теоретических построений и способствовать отказу от чисто формальных соотношений между объектами химии и математики или физики. От физически не сформулированных представлений о природе химических связей прейти к формулировке оных как некоего функционала, строящегося на точном решении задач квантовой механики. Однако, для точного решения задач внутри химии, представляется единственно возможный путь - формулировать их на языке физики, допускающей точные числовые решения. Но за столетия своего развития язык химии оказался столь развит и самодостаточен, что в процессе решения задач химии именно химический язык оказался необходим. Кроме того, при использовании независимых расчётных методов квантовой механики обнаружилось, что при максимально точном и общем гамильтониане исходной системы, в полученном максимально точном численном решении химические эффекты не проявлялись. Их приходилось как бы вводить дополнительно, что рушило всю стройность теоретического дедуктивного расчёта. Складывалась ситуация, когда доказавшая свою обоснованность теория как теория физическая оказывалась малопригодной в области химии, хотя там фигурировали те же самые объекты.

И хотя алгоритмические проблемы редукции химии к физике очевидны, попытки её проведения продолжаются до сих пор. И дело тут, скорее, в статусе физики как «науки о природе и её законах». Редукция к физике являлась бы свидетельством некоего единства естественнонаучного подхода, свидетельством единства науки, выраженном в её понятиях. Таким образом, подгонка требований описания на языке физическо-математических понятий к требованиям соответствия химическим понятиям и необходимость получения описаний в химических терминах может истолковываться как попытка создать химию как естественнонаучную теоретическую дисциплину, отвечающую требуемым критериям строгости. Необходимость получения наглядных образов и решений не включается в набор этих требований, однако обращение к ним диктуется желанием построить нормальную систему объяснений. Произвол в выборе языка или метода описания всегда остаётся, определяясь в зависимости от поставленной задачи. Сама точность теории определяется каждый раз задачей, поставленной исследователем. Отсюда в конструирование науки и входит задаваемое человеком и явно фиксируемое целеполагание. Стремления иерархизировать или, напротив, сделать однородными, гомогонизировать объекты оперирования не есть отражения реальности как таковой, а есть всего лишь отражения человеческого манипулирования с нею.

3.2. Человекоразмерность и критерий открытия.

Любая научная работа должна содержать открытие. Но что есть открытие? И как выбрать научную стратегию, приводящую к совершению открытия? Есть один общий критерий: научная работа рассматривается как открытие только если она может быть использована. Причём совершенно не важно, превращается ли данное новое в науке, обозначенное как открытие, в истинно работающий инструмент или же надежды на его использование просто представляются реальными. То есть распознавание нового в науке можно осуществлять, рассматривая продолжающуюся после открытия научную деятельность. Если раньше некие задачи и цели были недостижимы, а теперь, благодаря новому, они достигнуты, то это новое начинает рассматриваться как открытие. Например, долгое время задача преобразования энергий была нерешённой, но с открытием принципа сохранения стало возможным выстроить в стройный ряд экспериментальные данные термодинамики и электродинамики. Но сам принцип есть некое законченное, замкнутое на самом себе высказывание, ведь самого преобразования энергий (несмотря на экспериментальное подтверждение) никто не видел. Невозможность создания вечного двигателя кажется более обоснованной, т.к. вечных движений, которые он должен совершать, никто и никогда в природе не фиксировал. Квантовая теория Бора может быть рассмотрена с той же позиции, поскольку она была использована как инструмент объяснения свойства периодичности в первых рядах таблицы Менделеева (не смотря на то, что сама теория была построена как раз на эффекте этой самой периодичности).

Явным примером стратегии, ведущей к открытию, может служить всё та же теория Бора, где отсутствие излучения у устойчивого атома принимается за исходную точку, хотя это противоречило тогдашним положениям электромагнитной теории. Теоретическая аномалия превращается в новый закон природы.

Часто просто перенос методов одной науки в другую трактуется как открытие. Наиболее типичный случай - перенос математических методов в физику. Менее известен факт, что именно благодаря доведённой веками до совершенства технологии производства кафеля и фарфора стало возможным создание интегральных микросхем, ведь выращивание кристалла в керамической подложке технологически невероятно сходно с нанесением рисунка на фарфор металлосодержащими красками.

3.3. Понятие противоречия и его объективные и субъективные коннотации.

Можно констатировать, что именно аналогия и перенос методов одной дисциплины в другую, и инверсия, рассматриваемая как перемена точки зрения на противоположную, могут рассматриваться как два пути, наиболее часто ведущих к открытию. Однако инверсия порождает противоречие с уже установленными законами и правилами внутри научной теории. Как сказал в 1946г. А.Эйнштейн: «Мы должны признать, что не имеем для физики общей теоретической основы, которую можно считать её логическим фундаментом».

Можно выделить три основных типа противоречий для физических теорий: 1) противоречия внутри оснований и формулировок самой теории, 2) противоречия между различными физическими теориями, 3) противоречия между теорией и эмпирическими данными. Что интересно, характер этих противоречий определяется не природой описываемого явления, а принятым характером его описания. И в выборе путей «снятия» противоречия явно проявляется человеческий, субъективный характер познания. Аналитическое расчленение совокупности наблюдаемых явлений на отдельные области рассмотрения как раз и приводит к возникающей нестыковке между различными описаниями. Стремление локализовать противоречия и отделить их друг от друга приводит, обычно, к расчленению теории на квази отдельные части и рассмотрению их как квазинезависимых теорий. В другом случае противоречиями просто пренебрегают - ведь работала же теория электродинамики не смотря на то, что не было внятного объяснения противоречивого явления самовзаимодействия точечного заряда. «…для действующего физика истина недостаточно хороша, должны быть ещё расчётные возможности» говорил Теллер. Действительно, если дело доходит до выбора, то физики часто бросают истину, возможно, уже подтверждённую экспериментально, и ищут теории, в которых возможно производить расчёты, дающие адекватные приближения. Стремление поиска фундаментальных, наиболее общих теорий в физике (или, по словам Ст.Хокинга, создание «теории всего») оправдывается предположением, что каждая степень обобщения будет объяснять противоречия предыдущего уровня и высший уровень обобщения уже не будет содержать противоречий. Такое предположение частично подтверждается работами Фока и созданным им методом самосогласованного поля (ССП), работающего как раз на многоуровневом приближении. Эта тенденция совершенно общая, отмечающая возрастание расчётных и экспериментальных возможностей теории при снижении «уровня теоретичности». Кэртрайт напротив, настаивает на том, что в мире физики существуют только теоретические понятия и некоторые причинные цепочки, а все фундаментальные законы являются искусственными артефактами. Несмотря на расхождение, эти взгляды сходятся в одном месте: если не построено обоснование истинности закона, как не построена и цепочка, связывающая феноменологические законы с фундаментальными, закон объявляется не имеющим права на существование. Этот факт, а так же неудача химико-физического редукционизма, говорит об устоявшихся внутри отдельных дисциплин устойчивых понятий, согласно которым они и анализируют мир. Это совсем не свидетельствует о разнородности дисциплин, просто пока не создан тот язык, который мог бы стать общим для них, удовлетворив всем критериям их парадигматики. Такой язык мог бы быть построен на основе математики, однако потребность человечества в понимании и объяснении внутри естественнонаучного знания и при выборе параметров аппроксимации оного ограничивает эту ветвь развития. Теоретическое мышление и математические методы на сегодняшний день являются равнозначными, но практически не пересекающимися подходами к познанию.

4. Наука как вид субъективной деятельности.

4.1. Человекоразмерность в параллелях между искусством и наукой.

В научной деятельности особую, выделенную роль играет интуиция, представляя собой нечто лишнее, нежелательное в упорядоченном ходе научного исследования. И если для ответа на поставленный вопрос в процессе научной деятельности еще признается необходимость интуиции, для завершенности научной работы важным условием является как раз полное от нее избавление. Особенностью интуиции является то, что она есть познание личностное, субъективное, а научное знание безличностно, объективно. Уже поэтому возникает видимое противоречие между такими двумя сферами человеческой деятельности, как наука и искусство.

Основными различиями между наукой и искусством являются следующие три утверждения. Во-первых, наука обосновывает и объясняет, а искусство добивается понимания. Это связано с отличием между гуманитарным знанием и знанием естественнонаучным и основано не на разнице в способах получения этих знаний, а на разнице в способах их восприятия. Во-вторых, наука как бы обращается к всеобщему, к разуму. Искусство же - к личному, к интуиции, к инсайту. И, наконец, в-третьих, задачей науки является доказательство соответствия чего-либо определенной норме, а искусство допускает существование объектов особенных и нестандартных. Однако, как показывает история науки и искусства между двумя этими сферами человеческой деятельности можно провести весьма явные параллели. Для начала - это нечеткость границы между так называемым внутренним и внешним, объективностью и субъективностью, с одной стороны, и уникальность момента понимания в науке, сходная с уникальностью творения нового в искусстве - с другой. Как заметил философ А. Бретон, искусство, наравне с наукой, представляет собой некий кумулятивный процесс. Ведь если искусство оценивать не по объектам, а, так же как и науку, по результатам, то есть по тому, как меняется представление человека о мире, то прослеживается четкая аналогия, с той лишь разницей, что научные открытия изменяют представление о внешнем мире, а творения искусства изменяют внутреннее восприятие того же внешнего мира. Вместе с тем необходимо отметить, что сближение науки и искусства шло, скорее, в направлении объективизации искусства, нежели субъективизации науки. Например, от прямого отпечатка человеческого, столь важного в искусстве, в науке тщательным образом избавлялись.

Возвращаясь же к понятию интуиции можно сказать, что если параллели между наукой и искусством имеют обоснованный характер, то объединяющая их интуиция, наоборот характеризуется своей необоснованностью. Подходы к ее роли с точки зрения науки и с точки зрения искусства принципиально различаются, так как в науке знание не доказанное не является конечным знанием, а в искусстве, напротив, интуитивное озарение есть и начало, и конечная цель, и даже оправдание самого искусства. Однако и в науке почти всегда остается некоторая часть понятий, которые практически невозможно дедуктивно обосновать, так называемая «интуиция-суждение», например, достаточность опытных данных для подтверждения теоретического положения [8]. Вспомнив возрастающую трудность экспериментальных доказательств той или иной теории, становится ясно, почему рано или поздно к интуиции обращаются для обоснования научного знания. В итоге, приходим к выводу, что интуиция присутствует в системе доказательств, как в науке, так и в искусстве, но искусство почти целиком опирается на нее, а наука использует её только как связку в спорных, сложнодоказуемых местах.

4.2. Национальные и религиозные компоненты науки.

Следы человеческого в науке можно проследить, анализируя зависимость научных теорий и текстов ученого от его религиозных взглядов и от специфики культурных, этнографических, географических или лингвистических особенностей региона. Здесь появляется такой термин, как «национальный стиль» в науке.

Исторически сложилось, что «национальная наука» - понятие географическое, но вместе с тем, отношение к нему всегда было специфическим. Так, долгое время понятие национальная наука использовалось как инструмент разделения науки на «плохую» и «хорошую», то есть как своеобразный способ политических репрессий. Прослеживалась явная идеологическая зависимость, которая подрывала основной постулат науки - независимость от человеческих особенностей и субъективных факторов.

Как бы избегая излишних сложностей, к национальной науке чаще всего относили науку, созданную в определенной стране, но при этом к представителям данной науки относили, как правило, людей с совершенно другим культурным развитием, и даже получивших образование в другой научной среде. Это вызывало многочисленные возражения, ведь если ученым отдельной страны сделано открытие, доказана теория, выходящая за границы мира человеческого, то недопустимо приписывать ей следы человеческой субъективности, и тем более принадлежность к какой-либо культуре. С точки зрения науковедения, национальные особенности науки отдельной страны напрямую зависят от преимущественного развития той или иной дисциплины в какой-то конкретный отрезок времени. И если рассматривать подход к одной и той же области науки, взятый в разных странах, то это сопоставимо с различными системами координат, так как «точка отсчета» будет зависеть от достигнутого на тот момент уровня национального образования, культурного и философского наследия и т.д. Существует также некая иерархия достоверности, которая, предположительно, соотносится с особенностями религиозной жизни страны на момент становления науки. В частности, от религии могут зависеть два аспекта личности ученого: его моральные принципы и принимаемая им картина мира. В определенном смысле, отношение к миру вокруг себя религиозного человека уже изначально заложено «отношением» к этому миру, принятом в самой религии: мир был создан и сконструирован еще до ученого, и необходимо развивать свои теории с учетом этого мира вокруг.

Выделить такие понятия как национальный или религиозный стиль, применительно к науке, как правило сложно, т.к. наука - это целостность, которая складывается из работ ученых различных стран и религий, но не сводится к совокупности отдельных, даже самых значимых из них. И все же можно проследить определенную тенденцию развития науки в разных странах: зависимость от социальной неустойчивости ученых-теоретиков Германии, их положение почти отверженных в обществе. Ощущение неуверенности в разумности бытия французских ученых, вызванное событиями Французской революции. Горячее желание наверстать упущенное, догнать европейскую науку русских ученых. Все это свидетельствует о том, что понятие национального стиля напрямую соотносится с культурными и социальными особенностями страны, которые выступают обычно как временные величины.

Таким образом, национальные и религиозные особенности, безусловно, можно выделить в развитии науки, если тщательно проанализировать ход ее исторического развития. Но при этом они могут быть выделены только для большого числа ученых или теорий. Попытки же определения таких особенностей для конкретного ученого приводят лишь к проявлению субъективности, то есть данное явление носит, в большинстве своем, массовый характер, меняющийся только с течением времени.

5. Виртуальные миры, границы и человекоразмерность науки.

5.1. Множественность миров как эпистемологическая и онтологическая проблема и человеческое.

В связи с созданием аппарата квантовой механики всё чаще вставал вопрос, что одной и той же математической структуре могут соответствовать различные интерпретации. Наиболее ярким проявлением интерпретаций является гипотеза множественности (виртуальности) миров, призванная максимально объективно интерпретировать реальность. Причём понятие виртуальности подразумевает просто наличие неких особых состояний или особых областей предстоящего нам реального мира, а не наличие различных, разнородных миров. В физике понятие виртуальности впервые появилось ещё в классической механике, с введением виртуальных перемещений - перемещений возможных, но не ставших действительными. В квантовой механике идея развилась в появлении виртуальных частиц - материальных агентов законов сохранения, хоть и не полученных в действительности, но имевших экспериментальное подтверждение, без которых мир классических понятий физики не строился. Вместе с тем, понятия виртуального перемещения и виртуальной частицы имеют глубокие концептуальные различия. Виртуальные перемещения описываются вариационными принципами, то есть подразумевают иной ход событий, иное решение. Возникающие при этом миры являются копией классического физического мира, а их разнесённость в пространстве или времени есть лишь искусственный приём. При решении же квантовых задач от выбора допустимого решения может зависеть сам физический смысл, а возникающие виртуальные миры действительно разные. Пока квантовая механика рассматривается только как инструмент, набор «рецептов», противоречий не возникает. Они появляются, когда в рассмотрение водится квантовая реальность, теоретическая интерпретация происходящего. Это не вызывает катастрофу на данном этапе, но в случае распространения квантовой механики на релятивистскую область, возникающие внутренние противоречия могут свести на нет её работоспособность как в релятивистской, так, следом, и в нерелятивистской области. Дело в том, что возникающие противоречия, по соображениям, например, Дж. Т. Кашинга, есть ни что иное, как специфика выбранного нами «реального» мира. В каждом из миров, решение, признанное правильным, может быть отлично от остальных, но при этом миры, как матрёшки, взаимосвязаны некими базовыми ограничениями.

Х. Эверитт же полагает, что «вся реальность» состоит из множества одинаковых миров, как гармоническая функция из гармоник, и как результат опыта мы видим только ту часть, что попала в наш мир. Если классическая физика жила в условиях определённой реальности и постоянного времени, где теория описывает то, что соответствует реальности, то реальности Эверитта определяются в зависимости от решения, полученного внутри теории. То есть реальностью будет называться та область, для которой верна анализируемая теория. Ибо нет устоявшегося, постулированного понятия «настоящего времени» и «настоящей реальности» для квантовой теории.

Возвращаясь к квантовой реальности стоит отметить модель GRW, разработанную Дж.Жирарди. Суть модели в том, что вектор состояния, удовлетворяющий постулату Шредингера, находящийся под действием некоторых процессов локализации, подвержен спонтанной редукции (то есть универсальному разложению на миры). Такой подход наиболее близок к идеалам классической физики, но пока не получил признания и экспериментального подтверждения.

Общее у всех перечисленных взглядов то, что многомерность миров, так или иначе, подразумевает выбор самой теории, решения, или даже реальности под теорию или решение, а выбор этот субъективен и исходит из интересов исследователя - человека. Таким образом, исключая наблюдателя при интерпретации теории мы возвращаемся к нему при отборе решения.

5.2. Границы науки в конце ХХ века и человеческое.

Век XIX оставил след в науке как век перемены парадигмальной науки от механики к физике. Однако физика не исключила механику, а сохранила в себе как свою часть, что говорит лишь о более общем круге вопросов, которые стали освещаться физикой. Создание же противоречивой квантовой механики и теорий параллельных миров поставило под вопрос саму справедливость физики, верность её исконных постулатов. Дальнейшее расширение границ физики привело к включению ранее (до начала ХХ в.) научно-отвергаемых философских и метафизических компонент, благодаря которым Бор сформировал атомарную теорию, а Паули предсказал нейтрино, хотя взгляды Паули и Бора на физику и были диаметрально противоположны. Собственно, из-за всё более усложняющихся условий дискурса возрастает потребность в непротиворечивой, всеобъясняющей интерпретации. История науки знает примеры, когда по причине неудовлетворительной интерпретации не принимался работающий аппарат теории. Та же стандартная квантовая механика, после 70 лет успехов, вызывает отторжение учёных из-за своих неразвитых объяснительных механизмов. Наука, как это неявно, но уже подразумевается, не должна выходить за пределы человеческих возможностей понять и представить. Однако идея такого «социального конструирования» науки имеет побочным эффектом практически отказ от анализа специфики знания. Следующим шагом, очевидно, будет отказ признать существование демаркации науки и не науки, а далее можно отказаться от науки как таковой, заменив её неким медитативным подходом. Тем самым полагая, что весь аналитический аппарат науки существует лишь потому, что несовершенен человеческий уровень инстинктивного прозрения сущностей, интуитивного по своей сути. Тем не менее, не смотря на непрекращающиеся споры, чётких критериев, отделяющих науку (или смелую научную гипотезу) от псевдонауки, на сегодняшний день, так и не определено. Ситуацию усугубляет ещё и возрастающая сложность научного эксперимента. Тележки с гирькой, как это было во времена Ньютона, уже недостаточно. Для большинства экспериментов требуется специальное оборудование, редкие и дорогие материалы. Эксперимент становится уникальным, принципиально неповторимым для другого учёного. Отчасти, это способствует большей терпимости к расхождениям во взглядах на науку.

Наука середины ХХ века характерна стремлением математизировать теорию и, одновременно, описать в доступных терминах исключительно математические области. Физика становится более описательной, не просто дающей ответы, полученные непонятным образом, а наукой, способной помочь объяснить и понять этот мир. Возрастает стремление находить общие основы, от которых можно выстроить стройную пирамиду знания ценою, возможно, полного пересмотра физики как науки или выработки нового, особого языка, общего для всех её областей.

Наука конца ХХ века ещё более отождествляет картину мира стройным математическим законам. Природные и космологические процессы рассматриваются с точки зрения их изначальной математической релевантности (например, теория тёмного вещества А.Е.Сковилля [9]). В науке утверждается метод введения математических объектов внутрь теории как самостоятельных сущностей, функционирующих как независимые, «феноменологические» объекты, и экстраполяции их свойств на объекты природного, физического мира. Такая массовая онтологизация математики может рассматриваться только как дополнительное свидетельство человекоразмерного характера науки.

Заключение.

Всю историю науки человекоразмерность проникала в научное знание. Математизация физики, введение абстрактных математических структур есть ни что иное, как субъективное желание получить стройную, калькулируемую научную теорию. Идея генезиса - наследования - остаётся основополагающей в физике до сих пор, а понятие нового получает свою интерпретацию через фактор человеческого действия, через свойство использования. Целеполагание - основной человеческий фактор в обосновании теории и выборе правильной, при наличии нескольких неабсурдных вариантов.

Уже в XIX веке человеческие компоненты внутри научного знания занимают лидирующие позиции (вспомним вечный двигатель). Сама математическая структура, а с ней и законы мышления, получают особый статус внутри научной теории. Стирание различий между обоснованием и открытием, между дискурсом обоснования и текстом понимания, есть важная тенденция на протяжение ХХ века, породившая идею относительности понимания как критерия истинности. Множественность интерпретаций теперь - научная норма, а право выбора истинной остаётся за человеком. В случае квантовой механики концепция «виртуальности» приводит к понятию «множественности» миров, где критерием отбора мира «природного» служит, как правило, присутствие в нём человека…

В настоящее время антисциентистские тенденции сменились явными антинаучными выступлениями, когда под сомнение ставится ценность науки как источника объективного знания. Источником этого служит освещённая зависимость научного знания от социальных, культурных, цивилизационных факторов, определяемых человеческим участием в создании науки. Обоснование научного знания в его святая святых - логике математического вывода и обоснования, логике открытия и подтверждения - становится всё более важным. Причём это обоснование, согласно В.С. Библеру [10], нельзя заменить ни констатацией успехов технических артефактов, ни апелляцией к эмпирической проверке. При этом совершенно не ясно, как же нужно правильно строить научное знание о мире, принципиально лишённом признаков и критериев истинности…

На сегодняшний день, при любых попытках дать обоснование общим положениям современной науки, обращение к её человеческой природе неизбежно. Ведь именно человек создаёт науку исходя из критерия познаваемости её человеком! Внутри научной деятельности и её результатов всегда можно отыскать некие включения, имеющие своей основой и источником человеческую субъективность. Они не являются искажениями научного знания, просто сама объективность и развитие этого знания обосновываются диалогичностью человеческого мышления. Сама наука, как объективная деятельность, обосновывается в своей объективности через человека, через его способности к диалогичности и целеполаганию. Последовательное объективное обоснование науки происходит именно через её, науки, человекоразмерность.

Список использованных источников.

1. Шестов Л. Сочинения: В 2т. М., 1993. Т. 2. С. 52.

2. Планк М. Принцип сохранения энергии М. --Л , 1936

3. Pickering A. Constructing Quarks. Edinburgh, Oxford, 1984

4. Неретина С.С. Загадка, миф, символ. М., 1994.

5. Serres M. Eclaircissments. Paris, 1992.

6. Фок В.А. Квантовая механика и строение материи. Л., 1965. С.20.

7. Nye Mary Jo. Physics and Chemistry: Commensurate or Incommensurate Sciences? // The Invention of Physical Science. Dodrecht, 1992. P. 205-224.

8. Фейенберг Е.Л. Две культуры. М., 1992.

9. Scoville A.E. First Order, Dark Matter and the Effectiveness of Mathematics in the Natural Sciences // Fundamental Problems in Quantum Theory. A Conference Held in Honour, of Prof. J. A. Wheeler. Ann. of N. Y. Ac. of Sc. Vol. 775. 1995. P. 896-897.

10. Библер В.С. От наукоучения - к логике науки. М., 1991.