Введение
Имя Роберта Оуэна достаточно известно; но с ним в большинстве случаев связано представление о каком-то чудаке, растратившем все свое состояние на неудачные попытки к достижению всеобщего человеческого счастья. Жил и действовал он в то время, когда только начал складываться наш современный индустриальный строй; многие из реформ, которые он первый наметил и за которые боролся, сейчас вошли уже в жизнь и лежат в основании ныне преобладающих в ней течений. Но за ним следовало столько блестящих деятелей, наполнивших мир "шумом своего имени", что память об этом человеке как-то потускнела и имя его, одного из благороднейших друзей человечества, стало отходить на второй план.

Все свое состояние и всю свою долгую жизнь он отдал делу облегчения участи трудящихся классов. Сам работник с детского возраста, чрезвычайно даровитый, энергичный и практический человек, к тому же один из первых знатоков фабричного дела в Англии, - Роберт Оуэн был человеком, знавшим до тонкости то самое дело, которому он служил с таким самоотвержением, с такою верою и непреклонной энергией. Он сам жил среди народа, и ему хорошо были знакомы его страдания, происходившие от невежества и бедности, и против этих двух главных зол он боролся до конца своей жизни. Многие из попыток Оуэна были неудачны; но ни насмешки, ни порицания его врагов не могли сбить его с раз избранного им пути, и он оставался верен своей задаче до последнего дня своей долгой жизни.

Нравственный облик Роберта Оуэна до того привлекателен своею правдивостью, добротою, каким-то "благодатным, светлым спокойствием", что, помимо всех его заслуг как общественного деятеля, на его личности невольно останавливаешь взгляд как на одном из лучших современных воплощений истинного христианина. Применяясь к ходячему шаблону, Роберта Оуэна нельзя назвать великим человеком или великим деятелем, игравшим крупную роль на одном из тех видных поприщ, которые обыкновенно составляют достояние истории. Он посвятил себя самой неблагодарной деятельности, явившись в свое время единственным защитником только что народившегося рабочего класса, и понятно, что его ожидали на этом поприще частые неудачи и разочарования. Но главный интерес такой жизни заключается не в достигнутых успехах, не в блеске славы, а в верном служении высокому идеалу и в непреклонных попытках к его достижению.

В данной работе будет описана и проанализирована деятельность Роберта Оуэна, его стремление к организации другого, незнакомого общества, его попытки создать гуманизм и всеобщий достаток.

На примере созданной им колонии будут рассмотрены основные идеи, которые на первый взгляд могут показаться революционными. Но они только всего лишь опередили время…

В работе будут рассмотрены система Оуэна, его деятельность, его основные работы, проблемы создания иррационального общества и итоги его деятельности.

Роберт Оуэн не столько теоретик, сколько практик, поэтому его деятельность достаточно проблематично отнести к какой-либо одно сфере деятельности.

Можно лишь отметить, что хотя и многие его современники считали его фанатом и утопистом, но тем не менее, его идеи не умерли вместе с ним, он заложил основу рабочего движения, и хотя он был против революционных методов, что естественно - ведь он предприниматель, который a priori не может быть деструктивной личностью и нести разлад в свою деятельность.

Вышедший сам из рабочей семьи, он смог добиться многого исключительно благодаря своим заслугам - своему трудолюбию, природному уму и дальновидности. Побывав на разных должностях - от рабочего до управляющего фабрикой - он мог с разных позиция взглянуть на производство, оценить взаимосвязь между такими аспектами жизни человека как работа, общество, дом, семья, воспитание, нравственность и мораль. Богатая начитанность позволила ему установить причинно-следственную связь между всеми аспектами общества и выработать свою методику общества, которое непременно должно привести к светлому будущему.

1. Роберт Оуэн и его представление об иррациональном обществе
Роберт Оуэн родился 14 мая 1771 года в маленьком городке Ньютауне в графстве Монтгомери в Уэльсе; он был младшим из семи человек детей. Отец его был седельником и, кроме того, содержал деревенскую почтовую контору. Его мать была дочерью мелкого фермера, из окрестностей того же Ньютауна.

Насколько известно, Роберт Оуэн был в детстве чрезвычайно бойким, даровитым мальчиком. Еще до пяти лет он стал посещать местную школу и поражал учителя своей любознательностью: он был самым прилежным учеником. Как все рано развивающиеся дети, Оуэн проявил большую страсть к чтению; книгами снабжали его местные пастор, доктор и стряпчий. Он поглощал их с жадностью и скоро истощил всю местную библиотеку. В числе книг, прочитанных им за это время, были самые разнообразные, начиная с "Робинзона Крузо" и романов Ричардсона и кончая тяжелыми богословскими трактатами.

У Роберта был старший брат, также седельник, как и его отец, занимавшийся своим ремеслом в Лондоне; к старшему брату родители и решили отправить мальчика, когда ему минуло десять лет.

Он встретил радушный прием в семье своего брата в Лондоне, но провел у него только шесть недель. По просьбе друзей его отца мальчика взял учеником в свою лавку крупный торговец сукнами и шерстяным товаром Мак-Гуффог, живший в Стамфорде, в графстве Линкольншир.

Здесь Оуэн приучился к аккуратному, методическому ведению дела и приобрел много практических сведений, пригодившихся ему впоследствии; но что было еще важнее для ученика, - в доме его хозяина находилась довольно богатая библиотека, которою Роберт мог свободно пользоваться. Дело в лавке было сравнительно легкое, с десяти до четырех часов; так что он мог посвящать чтению по пять часов в день. Вблизи города находился чудный Борли-Парк, и прогулки по его тенистым аллеям с книгою в руках были лучшим летним удовольствием для мальчика.

По окончании срока своего ученичества Оуэн оставил Стамфорд, хотя сильно полюбивший его хозяин и удерживал мальчика у себя. Но ему хотелось посмотреть свет, и, кроме того, побывав у разных хозяев, он мог лучше ознакомиться со своим делом. Получив от своего старого хозяина самый лучший аттестат, Оуэн первым делом отправился в Лондон, к своему брату. В это же время он побывал и в родном Ньютауне; по его словам, не только родные, но и все жители маленького городка, знавшие его в детстве, чрезвычайно обрадовались ему.

После этого он поступил в большой оптовый склад шерстяных изделий Флинта и Пальмера в Лондоне. Это был один из самых известных в городе торговых домов, стоявший на Старом лондонском мосту, еще в то время застроенном зданиями. Работа здесь была достаточно тяжелая, хотя оплачивалась относительно прилично. Приказчики должны были являться в лавку уже к восьми утра, а в весенние месяцы торговля иногда продолжалась и после десяти вечера; но работа на этом еще не кончалась, так как служащие должны были привести в порядок и положить на место все куски материи, развернутые перед покупателями в течение дня. Таким образом, они иногда уходили из лавки только в два часа утра. Кроме приказчиков в этой поистине каторжной работе принимали участие и молодые девушки. Вдобавок ко всему от служащих требовалось, чтобы они являлись перед покупателями не иначе как при полном параде и не пренебрегали тонкостями довольно сложных куафюр (причесок) того времени.

Совершенно измученный такой непосильной работой, Роберт обратился к своим родным с просьбой похлопотать для него о другом месте и в начале лета получил приглашение на место приказчика в большой оптовый склад шерстяных изделий Саттерфильда в Манчестере. Заработная плата здесь была почти в два раза больше чем на предыдущей работе, кроме того, предоставлялась возможность пользоваться всем готовым. Четырнадцатилетний мальчик с радостью ухватился за это предложение и тотчас же переселился в Манчестер, где ему пришлось провести несколько знаменательных лет, имевших решающее влияние на всю его жизнь. Как и раньше, старые хозяева удерживали его и расстались с ним с сожалением.

Вообще Роберту Оуэну, все время пока он служил у других, весьма везло на хозяев; везде любили и ценили этого мальчика как отличного, исполнительного работника; ценили также его открытый, кроткий нрав и исполненное скромности достоинство, с которым он держал себя. Всех общавшихся с ним - и в этом, пожалуй, заключается тайна его первых успехов в жизни - невольно привлекала к себе эта открытая, благородная натура, чуждая всякой лжи и зависти, полная энергии и одновременно детски простая. Нужно полагать, судя по некоторым местам его автобиографии, что основные черты характера Роберта Оуэна под влиянием перечитанных им с раннего детства книг богословского содержания, полных противоположных взглядов разных сект, уже сложились в это время и что основная идея, проникавшая всю его жизнь: о первостепенном значении человеческого братства, взаимопомощи и любви, - уже твердо укоренилась в его уме в эти первые годы его молодости.

Немалое воспитательное значение для Роберта Оуэна имело и то обстоятельство, что в эти юные годы ему приходилось сталкиваться со множеством людей самых разнообразных характеров и положений в обществе. В Стамфорде у Мак-Гуффога это был высший класс земельной аристократии; лавка на Лондонском мосту посещалась обыкновенными уличными покупателями - рабочими и небогатыми горожанами; в Манчестере у Саттерфильда Оуэн видел купцов, фабрикантов и фабричных рабочих. Неудивительно, что при его врожденной наблюдательности он успел в ту пору жизни, когда многие сидят на школьной скамье, приобрести уже значительный запас житейской опытности и познакомиться с нравами и характерами людей разных сословий.

До 1770 года промышленность Англии развивалась медленно. Иностранная торговля была незначительна; свирепствовал запретительный тариф; контрабанда распространилась повсюду, и главными предметами вывоза были не мануфактурные изделия, а сырые продукты: шерсть, зерно и т.п. При отсутствии сколько-нибудь значительной иностранной торговли главный заработок населения страны почти всецело зависел от внутреннего рынка; и так как везде преобладал ручной труд, то увеличение спроса на рабочие руки шло рядом с приростом народонаселения. За исключением периодически повторявшихся неурожаев и повальных болезней, никаких потрясений промышленная жизнь того времени не испытывала. Производство и потребление почти уравновешивали друг друга, а накопление капиталов происходило медленно, и распределялись они между множеством мелких хозяев. Спекуляции почти не существовало, так как не появлялось ни новых товаров, на которых можно было бы спекулировать, ни новых рынков для конкуренции, и случаи быстрого обогащения встречались чрезвычайно редко.

Время с 1778 по 1803 год было лучшим периодом для ткачей и прядильщиков. Ручные машины, заменившие прежнюю самопрялку, распространились по фермам и хижинам, для них сделали пристройки; ткач не ощущал недостатка в материале, и работа его шла безостановочно. На бумажные изделия был повсюду громадный спрос. Все трудились дома и имели хорошие заработки, пока не появились громадные фабрики с их приводимыми в движение паром станками, которые сразу поглотали всю эту домашнюю промышленность.

Громадным паровым бумагопрядильням с их сотнями и тысячами рабочих предшествовали маленькие фабрики, рассеянные в разных местах Англии по берегам речек и ручьев, среди ферм и деревень. Здесь первое время работали только прядильные станки Аркрайта, приводимые в движение водой. Мелкие хозяева таких фабрик всю ткацкую работу выдавали на руки по деревням и фермам, и до применения паровой машины Уатта и ткацкого станка Аркрайта производство все еще сохраняло домашний характер.

Начало переходу от домашней формы производства было положено четырьмя великими изобретениями. В 1770 году Джемс Хэргривс, ткач из Блэкборна, взял привилегию на свою прялку Дженни, состоявшую из рамы с несколькими веретенами, на которой сразу прялось несколько нитей вместо одной, как в старинной ручной самопрялке с колесом. Хэргривс сначала применил свою машину только у себя дома и нашел, что производительность труда увеличилась против прежнего в восемь раз. В 1771 году Аркрайт устроил, прядильную фабрику в Кромптоне на реке Дервент, где работали упомянутые уже его прядильные водяные станки. Через несколько лет (к 1779 году) оба эти изобретения были вытеснены станком Кромптона, тоже прядильщика, сына мелкого фермера, проживавшего близ Болтона. В его машине, называемой у нас мюль-машиной, были соединены принципы двух предыдущих изобретений, откуда и произошло ее народное английское прозвище themule, то есть муль, выражающее ее смешанное происхождение. Это изобретение сразу увеличило до громадных размеров производительность работы; мюль-машина Кромптона, сохранившая свои основные черты, составляет главную принадлежность и современной бумагопрядильной фабрики, где часто на одном станке, под наблюдением одного рабочего, действует до 12 тысяч веретен. Это изобретение дало громадный толчок развитию бумагопрядильного производства, и к 1811 году в Англии уже работало более 4 1 /2 миллиона веретен. Кромптон же, подобно многим изобретателям, умер в бедности (в 1827 году).

Но эти три машины только увеличили до неслыханных размеров производство пряжи из сырого материала; теперь требовалась машина, которая могла бы поспевать за ними, перерабатывая пряжу в ткань. В 1785 году кентский пастор Картрайт взял привилегию на механический ткацкий станок. Хотя станок и подвергался с тех пор многим усовершенствованиям и вошел в большое употребление только после 1813 года, но во всяком случае принцип был найден, и машина Картрайта вместе с прядильным станком Кромптона способствовала окончательному уничтожению домашней системы производства, еще державшейся некоторое время в ткацком деле. Паровая машина Джеймса Уатта нанесла домашнему производству последний удар. Привилегия на нее была взята в 1769 году; вначале она употреблялась в копях вместе с насосами для выкачивания воды из шахт, но с 1785 года уже получила применение и на бумагопрядильнях. Хозяева фабрик сразу заметили преимущество пара над водяным колесом, и паровая машина стала быстро заменять его; через пятнадцать лет производство паровых машин утроилось, а к 1810 году, через 30 лет после того как был пущен в ход первый станок Аркрайта, в Англии уже дымились высокие трубы 600 бумагопрядилен, общий тип устройства которых сохранился повсюду и теперь.

Кроме бумагопрядения, все перечисленные машины с разными новыми приспособлениями получили применение и в остальных отраслях, занимающихся производством тканей. Маленькие прядильни и ткацкие, ютившиеся по берегам рек и ручьев, среди ферм и деревень, стали быстро исчезать, уступая свое место громадным фабрикам с сотнями и тысячами закупоренных в них рабочих; фабрики эти часто открывались в городах или давали начало новым городам, выраставшим около них, и не зависели, как прежде, от близости воды, служившей движущей силой. Народившиеся хозяева нового типа изо всех сил спешили с устройством паровых фабрик, которые росли как грибы. Торговцы, прежде не занимавшиеся производством и скупавшие пряжу у сельских жителей, стали организовывать теперь большие мастерские и старались сосредоточить около них как можно больше ткачей, причем они уже сами выдавали пряжу рабочим. Вскоре после этого работники почувствовали всю разницу между старой и новой системами. Раньше они сами покупали пряжу, из которой должны были ткать, и являлись собственниками сработанной ткани; они сами были маленькими хозяевами. При новом же порядке рабочие очутились в полной зависимости от торговцев и фабрикантов. Вначале заработки их действительно повысились, потому что вследствие сразу увеличившегося производства увеличился и спрос на рабочие руки. Но это продолжалось недолго. Машина скоро оставила без дела многих искусных работников, которых заменили приставленные к ней женщины и дети; вместе с этим она поставила их в полную зависимость от хозяина-капиталиста и повела к неслыханной до сих пор конкуренции в труде.

В некоторых отраслях фабричного производства работа детей являлась совершенной необходимостью, но отцы неохотно отпускали их на фабрики. Новые фабриканты, однако, вышли из этого затруднения, обратившись в рабочие дома, рассеянные по всей Англии, откуда и набирали потребное число учеников из числа призреваемых там детей нищих и незаконнорожденных. Их покупали, как товар, и гнали, как скотину, толпами к месту назначения; дальновидное начальство рабочих домов, весьма довольное случаем избавиться от них, выговаривало при этом, чтобы в числе так называемых учеников забиралась известная часть больных и идиотов. Когда эти дети достигали наконец той фабрики, где они должны были проработать всю свою жизнь, их поселяли в наскоро сколоченные бараки; их пища была самая плохая и часто выдавалась в недостаточном количестве; на одних и тех же кроватях спало по две смены, так что пока одни спали, другие работали на фабрике, а возвратившись с работы, тотчас же бросались в постели, еще не успевшие остыть. Эти несчастные дети, конечно, не в состоянии были сами позаботиться о себе; не имея ни близких, ни родных, они находились в полной власти у тех людей, которые смотрели на них как на простые орудия труда. Их не только держали впроголодь, но жестоко били, если они засыпали на работе, и благодаря такой каторге они умирали как мухи. В Англии существует целая литература, посвященная описанию этих невероятных ужасов, почти не имеющих себе равных в ее истории и позорящих тот период, который положил начало ее промышленному величию. Но все это оставалось незамеченным обществом, пока между несчастными детьми не распространились повальные болезни, так что новые фабрики с их поселками постепенно стали превращаться в очаги заразы, грозившей ближайшему населению.

В 1796 году в Манчестере был учрежден Санитарный совет, куда д-р Персиваль представил свой доклад о состоянии рабочих на фабриках, которые вырастали в то время повсюду как грибы.

Этот доклад д-ра Персиваля, представляющий собою важный исторический документ, бросает свет на ту обстановку, в которой зарождалась наша современная фабричная система. Он обнаруживает, что эта система при самом возникновении своем не только совершенно игнорировала благосостояние народных масс, но являлась рассадником болезней и нравственного растления и что люди, получавшие громадные выгоды от ее функционирования, оставались, за немногими исключениями, безучастными свидетелями порождаемых ею зол, не делая со своей стороны ничего, чтобы воспрепятствовать их распространению. Громадная, многолетняя фабричная агитация в Англии, выросшая потом в целую систему фабричных законов, которые послужили образцом для всех государств Европы, началась, можно сказать, с появления этого документа; и в нем заключались указания почти на все те дурные стороны фабричного производства, борьба с которыми продолжалась до последнего времени.

Либеральные фабриканты, на поддержку которых надеялся д-р Персиваль, не вполне оправдали его ожидания. Предстояла сильная борьба с хозяевами, утверждавшими, что так как капитал в деле - их неотъемлемая собственность, то они имеют полное право распоряжаться им по своему усмотрению, без всякого вмешательства посторонних лиц, преследующих разные сентиментальные фантазии; что если они получают большие барыши, то принимают на себя и громадный риск, и что всякое вмешательство, способствующее увеличению расходов, ведет лишь к торжеству иностранных конкурентов. Нашлись даже доктора, которые не постыдились свидетельствовать, что работа на фабриках не только не вредит здоровью детей, но, напротив, укрепляет его и способствует их развитию. Между самими рабочими усиленно распространялось мнение, что всякое обязательное сокращение рабочих часов, являясь, кроме всего прочего, нарушением их личных прав, повело бы только к сокращению их заработков.

"А между тем фабричная работа по самому существу своему не была в то время особенно привлекательна. Индустриализм только что начал тогда в Англии приходить в силу, и первый принцип, приложенный им к делу, был - эксплуатация рабочих сил посредством капитала. Разумеется, работникам не было сладко от этого, и на фабрики шли люди только оттого, что им было некуда деваться. Понятно, что такие люди, принимаясь за фабричную работу при таких обстоятельствах, не обнаруживали слишком большого усердия к своему делу. Они знали, что как ни работай, а все-таки много не получишь с хозяина, который только и норовил, чтобы выжать из работника сколько можно больше выгоды для себя. Вследствие таких понятий и такого порядка вещей установились почти повсюду враждебные отношения рабочего класса к подрядчикам и заводчикам, и обратно. Хозяин смотрел на своих работников как на вьючных скотов, которые обязаны за кусок насущного хлеба работать на него до истощения сил; работники, в свою очередь, видели в хозяине своего злодея, который истощает и мучит их, пользуется их трудами и не дает им ни малейшего участия в выгодах, ими же ему доставляемых. Само собою разумеется, что не везде в одинаковой степени проявлялась эта неприязнь, потому что не все хозяева с одинаковым бесстыдством эксплуатировали работников; но основа взаимных отношений между теми и другими везде была одинакова. " Добролюбов Н.А. «Роберт Овэн и его попытки общественных реформ»/ собрание соч. в з-х томах., Т.2, М., 1987, С.7.

Убедившись в существовании такого порядка, Роберт Оуэн сразу решил, какой ему держаться стороны, и наметил всю свою дальнейшую деятельность. Будучи натурой высокогуманной и придерживаясь воззрений, отличавшихся самою широкою терпимостью, он был неспособен к мерам насильственного характера. Оуэн ясно сознавал существующее зло, и все его сочувствие было на стороне страждущих; но многие из его планов по улучшению быта рабочих были рассчитаны на добровольное содействие лиц, заинтересованных в фабричном деле, и в этом скрывается корень многих из его неудач. Тем не менее, при ином образе действий, ввиду господствовавшего тогда в Англии настроения умов и расклада политических партий, вряд ли бы Оуэну удалось сделать и одну десятую долю того, что им действительно сделано для улучшения быта рабочих. Он ясно сознавал, что главные источники зла заключались в невежестве рабочих, в их беспомощности, происходившей от разрозненности, которою часто пользовались алчные хозяева, и в той величайшей несправедливости, что благами, проистекавшими от новых открытий в области точных наук и техники, пользовались не все люди, а только известное меньшинство. Проникнутый сознанием этих несправедливостей, он решился посвятить все свои силы борьбе с ними.

По делам фабрики Оуэну часто приходилось бывать в Шотландии и между прочим в Глазго, уже тогда большом промышленном городе на реке Клайд. В одну из таких поездок он совершенно случайно познакомился с молодой девицей, мисс Дейл, дочерью одного из богатейших глазговских фабрикантов, пользовавшегося, кроме того, за свое благочестие большим уважением между сектантами округа. В разговоре при их первой встрече мисс Дейл спросила Оуэна, видел ли он водопады на Клайде и находящуюся там фабрику ее отца, и, получив отрицательный ответ, предложила дать ему рекомендательное письмо к своему дяде, управляющему бумагопрядильней.

Случайно начавшееся знакомство между молодыми людьми продолжалось. Неясно, кому принадлежала тут более активная роль (некоторые из биографов утверждают, что мисс Дейл с первого раза решила, что Роберт Оуэн будет ее мужем), тем более что Роберт Оуэн отличался тогда большою робостью в обращении с женщинами, которые, по его словам, были известны ему исключительно “как покупательницы”,- но только молодые люди понравились друг другу, и этот роман из фабричного мира, начавшийся для Оуэна так неожиданно, завершился его браком с мисс Дейл и приобретением, в компании с другими лицами, нью-ланаркской фабрики ее отца.

Хотя Оуэн и получил согласие мисс Дейл, но ему до сих пор не приходилось видеть ее отца. Он решил, что лучшим предлогом для такого свидания будут переговоры о покупке Нью-Ланарка, который Дейл, человек уже весьма преклонных лет и занятый многими делами, не прочь был продать. Роберту Оуэну было в это время 26 лет, но он выглядел гораздо моложе. Старик отнесся вначале очень недоверчиво к его предложению, посчитав его аферистом; но, убедившись, что за Оуэном стоят весьма солидные капиталисты и крупные фабриканты, взглянул на дело серьезнее и после непродолжительных переговоров согласился уступить Нью-Ланарк за предложенную Робертом Оуэном цену в 600 тысяч, с рассрочкою платежа на 20 лет. Покупка состоялась в 1797 году, и Роберт Оуэн, в качестве товарища, участвующего в девятой части прибылей, и с жалованьем в 10 тысяч, стал во главе дела, которому посвятил 30 лет своей жизни и свои лучшие силы. Вопрос о браке с мисс Дейл, перемешанный со всеми этими деловыми переговорами, получил свое разрешение несколько позже. Старик все еще продолжал противиться. В деревне Нью-Ланарк, купленной вместе с фабрикой, был дом, в котором дочери м-ра Дейла проводили летние месяцы. Покупатели просили бывшего хозяина пользоваться им по-прежнему; Оуэн, вступив в управление фабрикой, имел возможность часто видеться со своей возлюбленной и даже гулять с нею и ее сестрой по очаровательным окрестностям. Прослышав об этом, неумолимый отец потребовал было, чтобы дочери его переехали из Нью-Ланарка; но в конце концов все затруднения как-то исчезли, и брак совершился там же в 1797 году. Роберт Оуэн потом тесно сошелся со своим тестем и сделался одним из самых близких его друзей, несмотря на их полное различие в религиозных взглядах. Давид Дейл стоял во главе более чем 40 разных диссентерских общин Шотландии; Оуэн считал, что в основании верований всех этих различных сект лежало одно и то же заблуждение; но их частые споры благодаря взаимному уважению и убеждению в искренности друг друга никогда не переходили в раздражение и не порождали охлаждения между ними. Расходясь в религиозных вопросах, они близко сходились во всем, что касалось улучшения быта рабочих на фабриках, и Дейл многое сделал в этом направлении.

Бумагопрядильная фабрика в Нью-Ланарке считалась одной из старейших в Шотландии. Она была устроена здесь в 1785 году главным образом из-за возможности использовать водяную силу, так как паровые машины тогда еще не применялись.

Прежний хозяин потратил немало сил на свою нью-ланаркскую фабрику, но все это не привело ни к чему. Репрессивные меры, обыкновенно принимаемые в таких случаях, штрафы, расчет, уменьшение жалованья нисколько не поправляли дела. Рассчитанные за лень работники уходили, ничуть не жалея о покинутом месте, где ничто их не привлекало, а новые пришлецы, которые приходили им на смену, скоро вступали в общую колею.

Все это происходило лишь потому, что условия для рабочих везде были одинаково плохими - 16-часовой рабочий день, отсутствие выражения их интересов и прочее. Таким образом, деморализация на фабрике была полная; с коммерческой стороны дело также велось плохо, и естественно, что Дейл получал лишь ничтожные доходы, когда передал его в руки Роберта Оуэна.

Вступая в управление таким делом, Оуэн хорошо сознавал всю важность предстоявшей ему работы: в его руках оказалось не только расстроенное коммерческое предприятие, но и громадный социальный эксперимент, который он сам задумал и успех которого зависел исключительно от него одного. Недаром он считал начало своей деятельности в Нью-Ланарке одним из поворотных моментов в своей жизни.

Суть идеи Оуэна заключалась в воспитании людей, человека. Для выполнения такой задачи необходим был не просто руководитель, а просвещенный и гуманный руководитель, который мог бы взять на себя такую педагогическую задачу.

В это время ему было только 27 лет, но вся его прежняя деятельность, знание человеческой натуры и особенно четырехлетний опыт управления фабрикой Дринкуотера, где ему уже удалось сделать многое для улучшения быта рабочих, немало облегчили его первые шаги.

Первое время, как и при поступлении к Дринкуотеру, Оуэн только старался во всех деталях ознакомиться с положением на фабрике. Он скоро убедился, что главное препятствие к улучшению дел заключалось в самих рабочих. Никакие прогрессивные меры не в состоянии были сделать из них других людей, и главною причиною фабричных неурядиц являлись враждебные отношения, установившиеся между хозяином и рабочими. Оуэн был убежден, что разумные улучшения условий труда рабочих и их материального быта скажутся и на изменении их нравственности и что только таким путем можно улучшить их отношение к хозяину дела. В те времена, да и много лет спустя после того, большинство фабрикантов видели в своих рабочих простые орудия труда, вьючный скот, нужный только для того, чтобы выполнять известную работу; соображения о каких-либо улучшениях в их материальном быте им и в голову не приходили. Понятно поэтому, с каким недоверием рабочие смотрели на своих хозяев, часто даже в хороших начинаниях с их стороны видя только подвох и скрытое посягательство на свои интересы.

Оуэен придумал новую систему, основанную на началах справедливости и человеколюбия. Он хотел со временем совсем упразднить наказания, сократить рабочий день, ввести поощрения рабочих.

Все считали его безумцем, пытавшимся обратить свое внимание на ленивых рабочих, которые не заслуживают никакого другого обращения кроме существующего. Ведь на фабрики шли люди оттого, что им некуда было больше деваться. Было ясно, что такие люди, принимаясь за фабричную деятельность не обнаруживали слишком большого усердия к своему делу. Они ведь знали, что как ни работай - больше чем положено с хозяина не получишь, считали что хозяин только и норовит выжать из работника все до последней капли, нажиться на нем. В этом Оуэн видел главную ошибку в трудовых отношениях того времени - рабочих считали лишь силой, способной вращать станки. Да и сами они себя уже по другому не воспринимали. Оуэен же считал, что работник и работодатель - прежде всего партнеры, которые заключают сделку - работника обеспечивают работой, а хозяин имеет прибыль. Соответственно, возможные поощрения тоже должны стимулировать работника на заинтересованность в общем деле, должны вызвать у него интерес к работе, должно быть ощущения целостного, что все заняты одним делом я каждый работник является винтиком большого механизма, без которого не обойтись.

Но на новой фабрике Оуэна было еще очень далеко до идиллии, сложившейся в голове у юного предпринимателя.

"…народ, собравшийся к нему на фабрику, действительно был избалован и развращен. Это был всякий сброд из разных стран, невежественный, ленивый и безнравственный. Таким образом, скоро Нью-Лэнэрк даже превзошел в нравственном безобразии другие мануфактурные

колонии, вообще не отличавшиеся нравственностью. Вместе с равнодушием к работе явилась наклонность к лени и праздности; ничтожность заработной платы, сравнительно с выгодами всего предприятия, и невозможность без чрезвычайных приключений выбраться из печальной колеи наемного работника производили недовольство, которое мало-помалу переходило в беспечность о будущем, равнодушие к своей участи и наконец в тупую апатию ко всему хорошему. Когда же, таким образом, внутренняя опора честности и порядочности, внутренний возбудитель к деятельности исчезали, тогда уже не было возможности удержать эту массу людей, бросившуюся во всевозможные пороки и гадости. В Нью-Лэнэрке было 2000 человек, и между ними едва можно было найти какой-нибудь десяток людей, хоть несколько порядочных. Пьянство господствовало между всеми работниками в самых

страшных размерах. Ни один работник не мог сберечь никакой безделицы из своего жалованья: все пропивалось... Если недоставало своих денег, то нипочем было - украсть что-нибудь у товарища. Все надо было прятать под замками; чуть что плохо лежало, - ничему спуску не было в Нью-Лэнэрке. Такое милое поведение обеспечивало, разумеется, вечные ссоры, беспокойства, жалобы и беспорядки в колонии. Все были на ножах друг против друга, никто не мог ни на кого положиться, никто не считал безопасным себя и свое имущество... Ко всему этому присоединилась путаница семейных отношений, безобразно стоявших на полдороге от формалистики пуританства к практике мормонизма или хлыстовщины. При всеобщей бедности и пьянстве работников это имело вид грязный и гадкий более, нежели где-нибудь. Семейство не существовало; дети оставались не только без образования, но даже без всякого призора; и как только они немножко подрастали, их брали в работу на фабрику. Чему они тут могли научиться, об этом уж и упоминать нечего; но, кроме нравственного вреда, и для самого их здоровья преждевременные, однообразные работы на фабрике были чрезвычайно гибельны. Большая часть тех, которые не умерли во младенчестве из-за небрежения старших, погибала в раннем возрасте, среди изнурительных работ и беспорядочной жизни на фабрике. Таким образом, вся колония, испорченная и расстроенная в настоящем не имела никаких шансов и в будущем: нельзя было надеяться даже на то, что вот через несколько лет подрастет новое поколение, которое будет лучше предыдущего." Добролюбов Н.А. «Роберт Овэн и его попытки общественных реформ»/ собрание соч. в з-х томах., Т.2, М., 1987, С.8

Это была чудовищная реальность того времени, реальность к которой привыкли, которую не замечали. Эта действительность не имела будущего - потому что неизменно вела в пропасть.

Оуэн знал это и всячески старался уйти от этой действительности. А самый лучший способ это сделать - создать другую действительность, причем создать не искусственно, а постепенно, с осознанием дела, с точной уверенностью в том, что она не станет однодневной.

2. Разумная система иррационального общества Р. Оуэна
Убежденный в том, что пьянство, являясь следствием нищеты и невежества, часто привлекает человека и как запретный плод, как сравнительно дорогое и не всегда легкодоступное удовольствие, Роберт Оуэн решился на весьма смелую меру: рядом с существующими он открыл свои кабаки, где водка лучшего качества продавалась чуть не вполовину дешевле. Пришлые кабатчики не выдержали такой конкуренции и постепенно исчезли. Вначале в питейных лавочках Оуэна царило сильное пьянство; но это продолжалось недолго. При отсутствии зазываний и всяких искушений, которыми привлекали многих прежние кабатчики, благодаря значительному улучшению материального положения рабочих, а также и тому обстоятельству, что водка стала уж слишком доступна и пьянство лишилось многих из своих привлекательных сторон, новые кабаки стали посещаться реже.

Открытая Оуэном одновременно с этим общая столовая для холостых работников (где по самой дешевой цене они получали здоровый и разнообразный стол), бывших до тех пор главными завсегдатаями кабака, также немало помогла ему в этой борьбе. Тут была впервые введена им система книжек, в которые вписывались траты на покупки в лавках, квартирная плата, стоимость обедов в общей столовой и другие расходы; каждую неделю производился расчет, причем рабочий получал на руки причитающуюся заработную плату за вычетом этих расходов. Рабочие скоро убедились, что для них гораздо выгоднее получать при расчете хотя и меньше денег, но зато иметь все необходимое для жизни по значительно более дешевой цене и лучшего качества, причем у них еще оставались сбережения; тогда как прежде они были вечно в долгу у лавочников и почти не видели своих денег, остаток которых зачастую пропивался в кабаке.

Одновременно с улучшением быта рабочих, положенным Робертом Оуэном в основание всех его реформ, он изменил и самый способ управления фабрикой; эти шаги вместе с техническими усовершенствованиями, применением новых машин и новых приемов работы, привели к тому, что фабрика стала одним из образцовых заведений этого рода в Англии. Враг всяких принудительных и репрессивных мер, Оуэн хотел достигнуть своей цели, то есть добросовестности и прилежания рабочих, стараясь пробудить в них сознание взаимной пользы хозяина и работника, если их дело идет хорошо. Вот что он говорил им по этому поводу:

"От вашего старания зависит количество и качество фабричных продуктов, которое вы можете изготовить на продажу. Чем больше будет продуктов и чем выше их достоинство, тем более доходов получится с фабрики. Увеличение же доходов даст мне возможность больше сделать в вашу пользу, - возвысить задельную плату, сократить число рабочих часов, увеличить удобства вашего помещения и т.п. Вы видите, следовательно, что, работая хорошо, вы не для одних моих барышей жертвуете своим трудом, а имеете в виду вашу собственную прямую выгоду" Каменский А. «Роберт Оуэн. Его жизнь и общественная деятельность». М., 2000., С. 27..

Таким образом, первоочередной задачей в своей системе Оуэн считал приобретение доверия у своих рабочих. Вторым непременным условием было улучшение быта рабочих, что в свою очередь приведет к нормализации семейных отношения, подъему нравственного и морального уровня людей.

Такой простой, ясный язык не мог не влиять на рабочих, и в довершение всего Оуэн предоставил их своему собственному суду, передав в их руки наблюдение за качеством и успешностью работ на фабрике. Никаких строгих надсмотрщиков, мастеров, донимающих штрафами и взысканиями, у него не было. Рабочие сами следили за добросовестным исполнением работы, и тот из них, который работал плохо и лениво, подвергался только порицанию своих товарищей.

Вся эта система, упорно проводимая Оуэном во всех мелочах, не замедлила принести свои плоды. В течение шести лет одновременно с улучшением домашнего быта рабочих пьянство и воровство постепенно исчезли; семейная жизнь вошла в нормальное русло, нравственный уровень поднялся до небывалой высоты, и фабрика работала так, как немногие в то время, доставляя огромные барыши хозяевам.

Немаловажное значение в приобретении Оуэном доверия рабочих имел и тот широкий взгляд, который обнаружил он по отношению к их различным религиозным верованиям и национальностям. В числе фабричных рабочих Нью-Ланарка были и католики, и шотландские пресвитериане, и приверженцы разных диссентерских сект. Всем им Оуэн объявил, что его нисколько не касаются их национальности и религиозные верования, что для него не существует никакой излюбленной народности и он не намерен отдавать предпочтение какой-нибудь одной религии; каждый может молиться и верить согласно своему личному убеждению и склонности, и исповедуемая каждым из них вера не должна иметь никакого влияния на их взаимные отношения.

Оуэн в основу всего ставил прежде всего человека. Основная мысль Оуэна заключалась в том, что "человек по натуре своей ни зол, ни добр, а делается тем или другим под влиянием обстоятельств. В этом заключении Овэн представляет средину между мрачными теориями средневековых фанатиков и розовым воззрением Руссо. По средневековым теориям, намять о которых не исчезла и поныне в католической Европе, человек от природы - зол, и только путем постоянного самоотречения и плотоумерщвления может выйти из своей природной гадости... Руссо, напротив, провозгласил, что человек добр и совершен, выходя из рук природы, а только с течением времени, от привычки к жизни и от общения с людьми, делается злым и порочным. Овэн говорит: ни то, ни другое. В человеке, при рождении его на свет, нет ни положительного зла, ни положительного добра, а есть только возможность, способность к тому и другому. Способность эта заключается в восприимчивости к внешним впечатлениям, и, таким образом, нравственное развитие человека совершенно зависит от того, как устроятся отношения между его внутренней восприимчивостью и впечатлениями внешнего мира.

По мере того как эти впечатления осаживаются внутри человека, образуется в нем и внутренний характер, который, приобретая некоторую силу, может потом и противодействовать внешним влияниям, вновь привходящим. Но и тут человек не освобождается вполне из своей зависимости от обстоятельств, и Овэн утверждал даже, что ни один человек, как бы ни крепко сложился его характер, не может долго выдержать себя совершенно неизменным при изменении всей окружающей обстановки. Руководимый таким убеждением, Овэн отважно приступил к реформам в Нью-Лэнэрке, в твердой уверенности, что стоит изменить обстановку быта фабричных, и вся колония примет другой вид. " Добролюбов Н.А. «Роберт Овэн и его попытки общественных реформ»/ собрание соч. в з-х томах., Т.2, М., 1987, С.10-11.

3. Путь Р. Оуэна для достижения "царства социализма"
Р. Оуэн, как и другие мыслители своего времени, например, А. Сен-Симон и Ш. Фурье, отвергал любое серьезное политическое и в особенности всякое революционное действие. В написанных ими произведениях сравнительно мало внимания уделено политике, государству и праву. Решающий же факт состоит в том, что эти произведения отличает недооценка значения государственных и правовых институтов. Тем не менее анализ характеризуемых сейчас систем взглядов крайне нужен. Он позволяет полнее раскрыть специфику очень важных явлений духовной жизни: Европы XIX в., оказавших огромное воздействие на последующие судьбы общественной и политико-правовой мысли.

Четыре очерка, написанные Робертом Оуэном в промежутке между 1810 и 1813 годами и названные им "Очерками об образовании характера", заключают в себе основания той системы воспитания человека, которой он придерживался в Нью-Ланарке, и сущность всех его воззрений на общественный строй. Эти идеи, уже давно зародившиеся в его уме, в период его деятельности в Нью-Ланарке окончательно сложились.

В основании его взглядов лежало то убеждение, что человек во всех своих действиях зависит от влияния окружающей среды и обстоятельств. При рождении человек одарен от природы известными качествами, подвергающимися потом воздействию разных обстоятельств, за которые он совершенно не ответствен. От влияния окружающей среды зависят образование его характера и все его действия на пользу или во вред себе и другим. Абсолютной свободы не существует, и потому человек не может нести полной ответственности за свои убеждения и поступки. Виновною во всех его действиях является та среда, в которой он вырос и получил свое развитие. Изменение характера человека возможно только при изменении той обстановки, в которой он живет. Так как большая часть человеческого общества живет среди самой ужасной обстановки как материальной, так и нравственной, причем всеми благами, проистекающими от труда большинства, пользуются только немногие привилегированные классы, то всякое подобное изменение возможно только при улучшении материального быта этого трудящегося большинства и посредством воспитания новых поколений на новых, разумных началах. Коренной мотив всех человеческих действий - в стремлении к личному счастью, которого можно достигнуть, только способствуя счастью всего общества; и этот принцип должен быть принят за основание новой системы воспитания. Благоденствующие и самые развитые классы общества, с правительством во главе, призываются к осуществлению этого великого дела, которое должно положить конец тем материальным и нравственным ужасам, среди которых живет современное человечество.

Вот главные положения, изложенные Оуэном в его книге. Они не заключали в себе ничего нового; но он первый привел их в общую систему, постоянно применяя их в действительной жизни, в борьбе с теми ужасными ее явлениями, которые происходили у всех на глазах.

Его уверенность в скором осуществлении задуманных им социальных реформ, в чем ему пришлось потом испытать столько разочарований, происходила не от гордого сознания, что он открыл что-то новое, не от увлечения прожектера излюбленной идеей, а коренилась в искреннем убеждении, проникавшем всю его жизнь, что таким именно путем, начиная с разумного воспитания самого маленького ребенка и внося идею справедливости в семейную среду и самые простые человеческие отношения, - можно достигнуть коренных улучшений во всем господствующем строе человеческого общества.

Первый и второй из его очерков посвящены изложению основных начал предлагаемой системы, которых мы только что коснулись. Приведем цитату из его книги: "Наше воспитание, - говорит Оуэн, - научило нас, не колеблясь, убивать года и издерживать миллионы на раскрытие и наказание преступлений… и однако мы не подвинулись ни на шаг на истинном пути предупреждения преступлений и уменьшения бесчисленных бедствий, от которых так страдает человечество" Каменский А. «Роберт Оуэн. Его жизнь и общественная деятельность». М., 2000., С.32.

Третий очерк Оуэна посвящен описанию тех позднейших реформ, которые он начал в Нью-Ланаркской колонии и которые должны были служить образцом для повсеместного применения. Одновременно с введением новой системы детского воспитания, начинавшегося уже на втором году жизни ребенка, Оуэну пришлось окружить рабочих и другой обстановкой, более подходившей к тем новым привычкам и понятиям, которые были неразрывно связаны с этой системой.

Страницы: 1, 2